- Рыночной! Ее цена - ты сам, - Крепко-накрепко выучила Ждана тюрьма, что только твердо осознав свои обязанности может человек понять, что он свободен, где бы не был. Все будние дни Ждана были строго подчинены рабочему распорядку, лишь по выходным охватывала его праздная, никчемная тоска. Обязанностей семейных, обязанностей супружества и отцовства он не имел и мелко, жалко был зависим от любого напоминания об этом. Сейчас от души утешая Игоря Небогатова, который ввалился к нему ни свет ни заря, расхристанный и смятенный, Ждан сам того не понимая всеобъемлюще завидовал ему, даже и в этой неразрешимой ссоре.
А Игорь об утешениях-то и не помышлял, нужны они ему были, как зайцу стоп-сигнал. Он не понимал, что теряет, что из его положения правыми не выходят. Могло спасти одно смирение, но до смирения человеческой душе долго нужно расти... Подле высоких истин обретался Небогатов, но даже подняв голову не мог уразуметь, что высоки они не от того, что он мал, а сами по себе. Его намертво заколодила мысль, будто он предан в дому своем; так, мнилось ему, в древние века захватывали в рабство спящих.
- Ведь смотри, возможностей и точно становится больше, - горячился он,- Я в конце концов могу теперь издать мой роман об Александре Невском на собственные деньги, пробиться к читателю и занять место, на котором буду самим собой. Семье-то осталось ждать всего-ничего...
- Наступило время, Игорь, когда слово "ждать" уже понимают только как - "не иметь". Это посильнее, чем можно себе представить.
Игорь ответил непроницаемым взглядом и его опять понесло вдоль стен по комнате, с чашкой остывшего чая, он, как слепой, наткнулся на телевизор в углу и даже пощупал его:
- Постой, раньше ничего подобного у тебя не было. Ты что, смотришь телевизор?!
Не смотреть телевизор, не слушать радио, не читать газет - было для него естественным человеческим состоянием. "Там информация, - говорил он. - То есть, то, что нужно передавать, а не знать."
- Заметил все-таки, - улыбнулся Ждан, набрасывая на плечи рабочий ватник. - Это мне ребята из жилконторы подарили. Что ты, говорят, дед, как сыч сидишь. Так скоро и Горбачева узнавать перестанешь... И А ты,
Игорь?сейчас не прав. То, что нам лгут по ящику, я не забыл. Как бы тебе сказать?.. Знаешь, существуют приметы, по которым предсказывают погоду. Наше телевидение сегодня - наиболее доступная прмета, по которой можно определять политическую погоду. Сам видишь, люди, как мы с тобой, оттеснены на самый край, из того, что происходит на политической сцене, нам показывают одни несвязные фрагменты из одного ряда, Правительству преподносят куски из другого ряда. Целая картина известна лишь организаторам игры, у них же в рукаве и правила. - Ждан наконец-то искренно воодушевился, замкнутость, навязанная тюрьмой, исчезла, глаза помолодели; он брезгливо повел рукой вверх. - Они там уверены, что выиграть у них невозможно! Да что говорить, навязали нам даже отвлекающее название этой игры - "Перестройка”... Однако... однако, существует обыкновенная наблюдательность. Что общего между шкалой барометра и тучами на небе? Я смотрю на экран телевизора, как на шкалу. Ты понимаешь, вижу, вижу расстановку этих туч. Вижу!..
- А ты, случайно, не заигрался вдрызг? - Из глухой отрешенности Игорь маленько подался в сторону подсказанной мысли.- Может, все это происходит в одном твоем воображении?
- Ни черта подобного! Можешь убедиться сам. - Ждан включил телевизор. - Сейчас должна быть наша питерская перестроечная программа - "Четырехугольный круг". Чувствуешь, какая у них геометрия? Смотри, смотри, как раз начали...
Именно: путаясь в стульях участники еще рассаживались вдоль данного стола. Передача, кажется, велась в режиме прямого эфира, и потому взволнованно семенила перед камерой губастая крашенная блондинка с микрофоном на одутловатой груди.
- Это - ведущая Магда Магазин, - просветил друга Ждан. – Главная теледемократка Ленинграда. Ты потом все сам поймешь, на первом этапе игры наш противник, чтобы его сторонников ненароком не спутали с честными людьми, использует говорящие фамилии. Там у них, например, есть депутат по фамилии Шахрай, что значит - мелкий скупщик краденного... Погоди, сейчас Магда нам их всех представит.
По наружности Магда Магазин была дюженной пожилой толстухой, тем большее впечатление производил прущий из нее металлический, заржавленный голос, пронзительный, как северный ветер. Букву "р" она произносила с такой железной ненавистью, что мороз по коже драл.
- Здравствуйте дорогие товарищи телезрители, - прокаркала Магда с многозначительной сальной ухмылкой. - Вот мы и снова вместе. Сейчас я представлю вам депутатов межрайонной группировки, которые, я подчеркиваю, несмотря ни на что отважились встретиться с вами в прямом эфире. Итак, прошу вас...
Она начала справа налево. Камера оператора дала общий план, потом, как щуп, поползла по унылой череде лиц, опертых на воротнички и галстуки. Дивное дело, все участники встречи представляли собой самые разные области Советского. Союза, а казалось, что собрались близкие родственники, виделось меж ними даже какое-то чуть ли не шшшшйишш "фамильное" сходство, эдакую движущуюся семейную фотографию показывали телезрителям.
Игорь смотрел во все глаза.
Ждан только привычно усмехался.
Вот микрофон подали округлому щекастому человечку, пока тот трясся от приступа беспричинного смеха, Магда Магазин торжественно скрежетала над его лысой головой:
- Вас, конечно, представлять не надо. Вас, Михал Михалыч, и так все знают!
- Разумеется, - помирая со смеху, Михал Михалыч все-таки снизошел, назвался: - Жванецкий, - пробулькал он, облизываясь.
Сидящие за длинным столом депутаты-межрайонцы очень напоминают торговцев за базарным сплошным прилавком. Ведущая обходит их, как опытная ранняя покупательница, покуда все спят она дело делает.
Обход продолжается.
Еще одного депутата, оказывается, представлять нет смысла. Длинный и узкий, он сидит выше всех на голову, цыплячья грудка обернута, как цыганский леденец, умопомрачительным галстуком, глаза сияют растопленным жиром.
- Кто это? - изумляется Игорь,
- Величайший пародист всех времен и народов - Александр Иванов.
- И этот паразит тоже народный слуга и защитник?
- А ты думал... Именно он!
Одно лицо сменяется другим. По виду все они разные - впалощекие и заплывшие жиром, обритые и заросшие бородами, объединяет их некая неуловимая внутренняя сущность, которую не высмотришь в чертах лица, не подслушаешь в словах... разве что в обмене укромными взглядами, в доверительных интонациях ведущей, а она держится более чем по-свойски.
- Как члены одной банды после удачного дележа неожиданной добычи, - говорит Ждан.
- А ты знаешь - верно!
-Любимов! - Ликует за всех телезрителей разом Магда Магазин. - Выдающийся знаток позднего творчества Достоевского, правозащитник и собственный корреспондент журнала "Коммунист"!
Причудлив, нездешен был набор народных избранников. Чьи, любопытно знать, интересы могли представлять и защищать, например: театральный режиссер с тяжелыми глазами карманника; поэт Евтушенко - физиономия прямо из затасканной карточной колоды, но словеса-то, словеса, столь поэтично загибал, что убей не поймешь о чем это; шепелявый армянин, политолог и независимый товаровед, по собственному определению:узник религиозной совести Натан Пидаращик, отсидевший за Щ**я?иипщгидм'нчи ЙЙЯЗДНЙР! десять лет в брежневских лагерях?
- Кто и где их избирал?! - Игорь, не сводя с экрана глаз, курил одну сигарету за другой. - Это же форменный балаган! ^дЛос^
- Они сами и устанавливали йД|Г1гт1|ГТ прав!ов7- спокойно ответил Ждан. - Евтушенко ведь известно - москвич, а идет почему-то от Харьковского избирательного округа... Так многие. Что хочу, то и ворочу, народ безмолвствует.
Обязательная процедура поименного представления окончилась, удовлетворенная Магда Магазин отвалилась на сторону, а микрофоном для изложения своих взглядов овладел жилистый выродок с ухабистым вытянутым лицом. Заученно сглатывая своё врожденное заикание и строя зверские рожи он уверенно заявил, что экономических преступлений в цивилизованных странах уже давно нет, есть деловая сметка и хозяйственная необходимость. Воровства, кричал он далее, как такового в природе тоже нет, есть лишь навязанное идеологией ущемление прав адвокатуры. "Эту страну, - завопил он в самом конце, - спасет только немедленное принятие закона о частной собственности на землю!"
Игорь уже и не курил, а лишь растерянно озирался по сторонам.
- Понимаешь теперь, что значит отрываться от жизни, - спросил его Ждан. - Это еще что. Ты не слышал, что вместо истории КПСС в Университете сейчас читают расширенный курс истории Америки?
- Что-что?
- Ладно, гляди, вон еще одна образина лезет делиться наболевшим. И где они только находят такие морды? Это же какой-то паноптикум!
- Свиная рожа повсюду вхожа, - безнадежно заметил Игорь и словно подслушав его слова Магда Магазин выкрикнула с экрана:
- Товарищ Рыло! Всенародноизбранный представитель шахтеров Прикамья! Надежда трудовой Сибири!
Сперва на экране образовался лихой парикмахерский зачес, за ним - что-то круглое без лба и глаз. Нет, глаза все-таки отыскались, где-то на третьем-четвертом плане после щек, обнаружился и рот размером с добрую ложку. В целом, “надежда трудовой Сибири" даже производил достаточно убедительное впечатление, казалось уж такого-то с бору да с сосенки не принесет,такой точно где-нибудь существует.
- Постой! Я не ослышался? В самом деле - Рыло? - неуверенно переспросил Игорь.
- Черт! Вроде, да, Рыло!.. Даже не смешно!
Изображение на экране привычно пожевало губами и вдруг не заговорило, а словно дало гудок из большой промокшей бочки, не голос - Иерихонская труба, уже неважно, что он говорит, главное - уши закладывает. Объявленный без имени - Рыло давал прохват, вовсю заливал о рамочных параметрах номенклатурных привилегий. Их, понимаешь, /кого?/ давить надо, как клопов! Это с подачи Ильюши Мозглякова он для оживляжа произносимого текста начал вставлять в него "демократическую пластику", то бишь после слова "клопов" Рыло, нечеловечески скривившись, беспалой клешней правой руки стал что-то мощно размазывать по ладони левой. Пробрало даже собратьев-депутатов, сидевших за столом. Шумнули с восхищением. Но Магда Магазин не дремала, использовала первую же паузу:
- Как вы относитесь к националистическому русскому обществу "Память”? Оно объявило себя борцом за права русских.
- Как клопов, - не отошел еще Рыло от предыдущих действий. - Понимаешь, как клопов!
Взгляд, которым в ответ одарила его Магда, был типичным взглядом бывалого покупателя. Мол, годится, заверните.
- Встреча столичных избирателей с товарищем Рыло состоится 20-го апреля в Центральном Доме Литераторов, - поощрила она бесплатной рекламой "всенародного избранника шахтеров".
- Тьфу, - заметался по комнате Игорь. - Да за кого они нас принимают? Это же не человек, черт знает, что такое. Одно слово – Рыло! Даже среди нынешнего Политбюро таких нет!
Ждан только пожал плечами: - Товарищ Рыло, кстати, кандидат в члены Политбюро. Но все равно... Что-то ребята-телевизионщики явно напутали. Представляешь, такое посмешище и в ЩЩСейчас ведь с докладчиками модно спорить. Хотел бы я посмотреть, как будет Рыло полемизировать...
- Больно мы знаем, что собой представляет Дом литераторов. Одна шайка-лейка! Выключи эту изобразительную машину, - попросил Игорь. - После того, что мы увидели и услышали, мои разногласия с женой – вообще чепуха, легкое нервное раздражение... Нет, спасибо Тель-Авидению, - выделил он, как было на плакате, - умеет вразумлять... Знаешь, пойду-ка я к своим домой. Расскажу, что узнал. Перед такими Рылами нам, русским, надо единой стеной вставать! Нина поймет, девчонке объясню, - он почти бегом бросился к выходу. Но напрасно торопился домой Игорь Небогатов. Незапертой, пустой стояла его холостяцкая комнатенка. Со стола ничего не прибрано,брошено, как было вчера. Ни записки... ничего.
На стук потерянных шагов Игоря забежал к нему из коридора сосед, разбитной, чуть под мухой водопроводчик, стрельнул треху и скаля прокуренные зубы поделился новеньким:
- Сейчас по ящику Рыло показывали. Не видал? Я скажу – да! Наш человек! Сразу видно, что поддатый и за простого человека болеет. Я теперь знаю, за кого буду голосовать! За Рыло. Оно, понимаешь, и имя хорошее...
Глава пятая День смеха
Бытие подступало такое, что свихнуться от него мог и телеграфный столб. Но перед Изяславом Маровихером судьба в это время выстилалась ковровой дорожкой по грязи. Иногда только охватывало его сожаление, что лучшие годы уже позади. Рассусоливать, однако, было некогда. "Куй железо пока Горбачев!" - слышал он отовсюду. И ковал. За год издал три толстые книги и дуриком сгонял в Берлин. Книги одна лучше другой, крутая, современная проза. Записки глухого,как пень и манерного,как гимназистка, старикашки Перегона о сталинских лагерях - "58-ая роковая". Маровихер,было,подрядился на нее лишь литературным обработчиком. Но – везуха: одинокий Перегон,передав ему рукопись,в одночасье помер. Гонорар, понятно, целиком отошел Маровихеру, но попахать пришлось. Под тысячу страниц набухал Перегон тем четким почерком,который ставило еще знаменитое перо №86. Писал даже не без писательских завитушек, но Бог мой, о чем? Вот тебе и невинная жертва политических пристрастий тирана! Померший глухим, в конце тридцатых обладал Перегон недурным музыкальным слухом и в Доме Культуры "Красного треугольника" вел детский музыкальный кружок. Взят был с поличным, когда, как сам писал, "проявлял свои лучшие чувства к прекрасному, как маленький бог, Игорешке...". Словом, старикашку заносило вовсе не в ту степь...
Пробрало заматеревшего в борьбе за жизненные блага Маровихера. И он, хотя был обещан серьезный банкет, не пошел на встречу с узниками сталинских лагерей, которая проходила в ДК им. Капранова. Разглядывать сборище состарившихся педерастов, педофилов и лесбиянок ему не захотелось. Он надрался в одиночку коньяком и с пьяных глаз пустил извращенца Перегона как любителя политических анекдотов. Сошло. В редакции только ахали и читали перепечатанную рукопись взахлеб.
Над темой для следующей книги пришлось поломать голову. И того хотелось и этого... Гениальным было бы теперь садануть что-нибудь об афганской войне, даром что не был и не видал. Можно ведь в форме солдатских писем оттуда. Писем этих по всем почтовым ящикам полно. Бери самое обычное поздравление и вставляй туда мелкие детальки из газетных публикаций. Ха... "Здравствуй дорогая мама! Сегодня подняли нас ровно в шесть!” Поди проверь. Да сейчас никто и не будет,..
Вертелось в голове свежее название: "Русский секс-фольклор"... А "Исповедь диссидента" чем хуже?.. Но... Творческие муки тем и хороши, что позволяют человеку добраться до неведомого в самом себе. Маровихера корежило с неделю, пока не засветило прямо в лоб - да ВОТ же “Свобода и СССР". А? Глобально и со вкусом! Прямо садись и пиши. Пришла пора вытащить из кармана фигу и поработать. И он сел. Литературный навык у многолетнего члена "братского союза писателей", конечно же, был. Надо прежде всего дать определение, что такое Свобода. Поблизости лежало ма-рксЕРгкое, знакомое: осознанная необходимость. Нет, надо что-то свежее, главное – объективное. Заглянул в один словарь, в другой. Таки, нет! Осознанная, и все тут! Внахалку попробовал дать определение сам. И тут его приперло, как к стене: нету, выходит, Свободы нигде! И ни в чем. Ни человеку, ни зверю! Да что там, несвободен даже кислород! О воде уже и говорить нечего...И осознав эту необходимость, Маровихер заболтал извилисто, как Эзоп. То бишь, попросту подменил само понятие Свобода отсутствием чего-то, что сам же и считал необходимым. Отсюда работа его пошла, как на крыльях. Нет, положим, в Союзе красных штанов, значит, и уровень Свободы в России куда ниже, чем на Западе. Опытный он уже был человек и никогда не забывал путать и эти два понятия: Советский Союз и Россия. У читателя, как правило, головка послабже, чем у автора, почитает он, почитает и будет ему все едино, что национальное государство - Россия, что Союз Социалистических Республик. Нет, не халтурил Маровихер, дельно писал, убедительно и доходчиво. Умалчивал умело. Например, евреи давным-давно разбежались из своей республики Биробиджан, а Маровихер со слезой жаловался на то, что ни в Москве, ни в Ленинграде не дают еврею учиться на родном языке. Что надо получалось. Еще очень он посетовал на преследования, которым подвергаются в нашей стране гомосеки. Какая же это Свобода, чуть не в голос причитал он, если ни у педерастов, ни у лесбиянок прав нет? 3нал Маровихер, доподлинно знал, что и в Америке, и в Европе одни извращенцы сейчас у власти - наверняка бил. Большую главу посвятил Маровихер литературе, точнее тем ребятам из "братского" союза, с которыми чаще всего пил. Дескать, все бы они вышли в Кафки да Пастернаки, кабы не душила коммунистическая идеология. Тут он и сам позабыл, что большинство из них давно уже покинули Союз, но ни один, оказавшись в преисполненном Свободы мире, в Кафки не определился; самый удачливый открыл на Брайтон Бич уютную пивную, и точка.
Словом, постигнув, что Свободы как таковой нет, Маровихер погнал той дорогой, где не заблудишься. Пользуясь различными справочниками, он просто перечислял: домохозяйки, скрипачи, писатели, алкоголики, педерасты, фотолюбители, спекулянты, пенсионеры, художники… всякому чего-то не хватало. "Нет в России Свободы и быть не может." - лукаво заключил свой труд Маровихер.
Рассчеты его полностью оправдались. "Шпигель" - самый популярный журнал ФРГ заплатил ему за "Свободу и СССР" тысячу долларов!
С деньгами и комар поет. Щедрой рукой собрал Маровихер всю свою юношескую дрянь двадцатилетней давности и за сто долларов всего-то в одной свободной типографии напечатал небольшую книжицу, название которой дал с патологической точностью - "Говно". Сам, правда, думал, что поступает так в рекламных целях. И опять в яблочко! "Говном" рискнул торговать сам - по червонцу из руте рвали, не торгуясь и не заглядывая в текст, народ еще и перепродать норовил...
"Гони удачу в дверь, она в окно залезет", - упивался начитанный Маровихер новой свободной жизнью.
В одно из воскресений ранней весны стоял он со своей книжицей на неуклюжей лестнице ЛК "Водоканалтреста", где перестройка разрешила книжникам всего города помалу спекулировать, обозвав всю эту лавочку ярмаркой. Уже уходить собирался, когда некто раскормленный и бородатый завис над ним подобием человекообразного дирижабля. Пасть была хороша у дирижабля, большая, могучая, вся в крепких, как фасоль белых зубах, внушал уважение и богатый замшевый кепарь, и вообще что-то знакомое угадывалось во всем облике.
- Изя, - молвил двуногий дирижабль наредкость человечно и задушевно. - Почем "Говно", хавэр?
Косой глаз Маровихера, казалось, обрел способность двигаться.
- Валериан Карасик, - без всякой пустой радости узнал он давнего приятеля, - Ну, здравствуйте, бывший молодой человек!
Прежде у Карасика хорош был на лице выразительный нос, время совсем погребло его промеж ставших похожими на ягодицы щек, зато выдалась вперед и сделалась до черта чуткой пасть. Валериан осклабился так, будто у него не тридцать два зуба,а сотня.
- Абы тихо, друже, абы тихо, - сказал он мудро и с удалью.
Пропасть времени они уже не виделись. Жили в одном городе каждый при своих делах. Большому городу как-то негде было свести их, и они нисколько об этом не жалели, даже не звонили друг другу. Но вот подвернулся случай, мудрый путанник, и ставши нос в нос сызнова почуяли Маровихер и Карасик взаимную приязнь, более того, необходимость в общении.
- Ну, давай, говори, где это тебя носило, - разглядывая друг дружку произнесли они разом, и тут же Маровихер взял первую скрипку: - Да не скаль ты так зубы, прямо страшно,как в сказке.
- Что, нравится? - Карасик сомкнув зубы в единый ряд, расстегнул губы, как карман. - На прошлой неделе вставил! Двадцать баксов штука! Слышишь, кяк звенят? - С отвратительным скрипом ребром монетки он чиркнул по зубам, - фарфоровые!
Там, где у правоверного еврея, как пожизненное хранилище всего, что не съесть и не растратить обретается душа, у Маровихера образовалась вдруг стылая, малая, как плевок, лужа. Он шй зябко передернул плечами:
- Послушай, Валериан, пойдем отсюда, а?
- Зачем ходить? Поедем! Я на колесах, У меня "шестерка”! - В просторном кожаном пальто Карасик поплыл к выходу.
"Совсем диван из комиссионки", - следуя за ним,тоскливо думал ему в спину Маровихер. Валериан Карасик, потешный провинциал, руководствуя которым не грех и рубль нажить, сгинул, и для собственного блага его следовало забыть. Той, похожей на плевок лужицей в душе чуял Мааровихер, что нынешнее их шествие сквозь толпу надолго. Все так и будет, впереди торжественное колыхание этой мебели, а сзади – поэт, мыслитель и творец - он, Маровихер, ко всему еще и коренной житель Петербургского Иерусалима.
Новенькая машина значительно, с пониманием осела под Карасиком; отдуваясь, он усадил Маровихера рядом, показал на портфель:
- Чье "Говно"?
- Мое, - скрипнул зубами Маровихер.- Сам написал, сам продаю.
Карасик, насвистывая, прогревал мотор,
- Нет постыдных способов делать деньги, стыдно денег не иметь, - точно сам это придумал, произнес он: - А что на себя работаешь - хорошо! Я тебе говорю. Хватит на государство пахать! Только, Изя,- он скрючился, как перед смертью, брюхо мешало ему дотянуться до какого-то рычага, - мелко летаешь, Изя, кончай дурака валять. - Плавно и мощно машина взяла с места. - Слушай здесь, я тебе говора...
Уже давно деньги перестали быть для Карасика бытовухой, тем, что таскают по карманам, отсчитывают и тратят. Покупки, разумеется,продолжались. Но деньгами, в рублях и долларах, он мыслил, их количество это ему позволяло. Необъятными темными громадами по бескрайнему полю жизни, все ж таки ограниченному, как шахматное, ходил Карасик и было ему хорошо. Одним только ночным усилием воли сдвигал он свои массивы то влево, то вправо, и они увеличивались на глазах, требовали себе еще пространства, жизни, людей. Усмехаясь, Карасик послушно погружался в человеческую суету и вскоре выуживал оттуда искомое, а валютные его декорации подступали с другим... Сегодня, кажется, что-то такое он совершил… Машина уже словно сама собой шпарила по пустынной Таврической, и Карасик внимательнейшим образом оглядел Маровихера. Будто видел его впервые.
Постарел Изя. Возмудел и сдал. Разве что косой глаз с прежней непримиримостью пронзает окружающее, а так... Швах!.. Как прошлогодний снег.
- У тебя деньги-то есть? - Первое что пришло в голову, спросил Карасик.
- Тысяча триста пятьдесят долларов,- чутко, как потревоженная пружина, задергался Маровихер.
- Я тебя о деньгах спрашиваю, - с разгону продолжил Карасик, но тут и до него дошло, куда он со своей мрачной неохватной громадой заявился. Здесь же не повернуться! - Прости, Изя. Целый день я как белка в колесе, голова крутом... Говоришь, полторы тысячи в загашнике есть? Гелт еврею не помеха! Пусть это будет твоим неприкосновенным запасом... Послушай, что я тут надумал...
Далее Карасик лишь бубнил что-то себе под нос да беспрестанно сплевывал за окно, а все едино Маровихер, как завороженный, только ему в.т_.,,.,,с, рот и глядел. Глядел, да, молчком, но косой глаз так и орал:деньги!Ка1| Мт. взял деньги?
Ага, такому, хоть и жид он природный, расскажешь... Растут денежки, милый мой, как бамбук! Ой, неплевое это дело!.. Еще несколько лет назад сколотил Карасик в своей областной филармонии "левую бригаду" - песенки под Пугачеву, анекдотики от Жванецкого и полез с ней в такую глухомань, где и любого приезжего за артиста принимают. Деньги хлынули немеренно. С блудливой, как коза, Ханночкой он к той поре уже расплевался и с постылого Малого проспекта Васильевского острова перебрался поближе к Невскому. Никто не мешал. Каждую ночь перед сном вынимал Карасик из укромного местечка плотный пластиковый пакет с банковскими упаковками денежных купюр и рассматривал на свет. Темно и загадочно выглядели сквозь пленку деньги. Тогда, собственно, и начал складываться в его сознании образ всеобъемлющего денежного блока, которым в жизни все можно подвинуть к себе или от себя. Тогда же была подсказана ему и мыслишка, что рубль вклад любит, так, мол, и деды поступали. Карасик забеспокоился. И беспокоясь отыскал недурную <*ирму, "Перестройка" была уже не за горами, и всезнающие еврейские круги проводили по всему Союзу колоссальную спекулятивную операцию: скупали за бесценок для последующего вывоза доброкачественную и дешевую советскую мебель и радиотехнику - освобождали рынок для дорогой импортной дряни из пластмассы. Через Израиль проект субсидировался крупнейшими западными корпорациями, агентов на местах требовалось уйма. Карасик и стал одним из них в Питере. Комиссионные на этой непыльной работенке были, как воплощенная мечта! Укромный пластиковый пакет Карасика они увеличили в несколько раз, пакет стал сладостно тяготить руку. Им уже можно было - Карасик примеривался - оглушить человека, хватив его по затылку...
А дела раскатывались далее все аппетитнее и по-прежнему все из Израиля. В 1987 году эту страну уже кровно интересовал свободный рынок жилья в Ленинграде. Свободный, надо понимать, от конкурентов. Пока суд да дело, израильские агенты скупали по бросовым ценам старые петербургские квартиры и придерживали их для будущих потрясающих перепродаж. На этой работе от агента уже требовали вложения первоначального капитала. Карасик вложил, стал получать процент в долларах и было ему хорошо! Ну-ка расскажи такое понятно...
- Валериан,- попросил Маровихер не без детскости в голосе, - А почему ты не уезжаешь из этой страны? Жил бы себе, как человек, в Штатах!
С Литейного Карасик круто взял вправо к цирку.
- Уехать сейчас не проблема. Устроиться жить по-человечески на Западе тоже. Но, - он скульптурно вздел указательный палец вверх, - но! Станок, печатающий деньги, у меня здесь!
Вдоль Зимнего стадиона машина выскочила на Ракова и стала. Карасик не спеша припарковался и кивнул Маровихеру: выходи.
- Хочу я показать тебе, дружище-хавэр, одно сборище совков. Самых совковых совков в Советском Союзе.
Через дорогу, перед Домом радио с самодельными плакатами и транспарантами мельтешила какая-то однообразно одетая толпа. Они направились туда. Впереди, поскрипывая кожей, Карасик, перед ним все расступались, следом, наклоном головы пряча косой глаз, Маровихер, его особо никто не замечал. Вблизи толпа оказалась достаточно жидковатой и подчеркнуто спокойной, словно люди пришли сюда стоя вздремнуть. Лозунги же, которые там-сям торчали над головами, кричали об обратном: "Долой Тель-Авидение!", "Остановим сионистскую гадину!", "России - русские средства массовой информации!", "Нет сионизации всей страны!", "Сион не пройдет!”.
- Гляди, гляди, - радостно загорячился Маровихер. - Видишь, какими они стали послушными и разумными! Раньше писали: бей жидов, спасай Россию, а теперь!.. В парламентских выражениях... интеллигентное поведение... Нет, ты как себе хочешь, а я считаю, мы их выучили!
- А, - рявкнул на него Карасик, который с годами стал малость тут на ухо. - А? В парламентских, говоришь, выражениях? А попробовали бы они в других! Я и лично могу, - он с любовью оглядел свой круглый, налитый
жиром кулак. - Мокрого места не останется!
Бесцеремонно, по-хозяйски расталкивая пожилой молчаливый народ, Карасик прошелся по митингующей толпе туда-сюда и со значением остановился поодаль; кожаное пальто распахнуто, борода путается в золотой цепочке на шее, ушей за щеками не видать, словом, властитель.
- Я, Изя, - произнес он так, чтобы слышно было и прохожим, - могу разогнать всю эту шайку-лейку за десять минут, стоит мне только позвонить в отделение милиции на Крылова. Но я пока не злой, пусть постоят. В ногах, говорят, правды нет!.. Так, что я тебе хотел сказать?..1ЭШ2 Ага! Заметил, они вон хотят иметь русские средства массовой информации. А "ху” не "хо"? Ни единого, я тебе говорю! Ни единого органа! Мы не только возьмем все газеты, радио и телевидение, которые были у вас раньше, мы еще добавим новых! Так что, Изя, кончай "Говно" сочинять! Организуй мне свободную независимую газету. Понял? Будешь у меня такое жалованье получать, на которое весь этот митинг прокормить можно. Соображаешь? Даю месяц сроку...
Уже в машине он вспомнил:
- Да, еще одно. Знаешь, Изя, кого я сейчас мельком видел? Ждана Истому. Мы с ним вместе еще в Академии художеств учились. Занятный был гой, я тебе говорю. Он что, сидел?
- Года три-четыре, за антисоветчину.
- Ага. Хорошо получается. Знаешь, найди-ка ты мне его по-быстрому. Мы и его к нашему делу приставим. Скоро нам понадобится куча депутатов во всех уровнях власти. У Ждана, потерпевшего за политику от коммунистов, должны быть хорошие шансы на выборах... Значит, найди, а разговаривать с ним мы приедем вместе... Ну что, поедем, старый друже, шешшшш вместе поужинаем...
Маровихер только кивал согласно в ответ. Карасик подавил его полностью. Это был совсем иной, новый, всеобъемлющий Карасик. Тот, что на современном языке выражал нынче древнее величие еврейского духа.