Надо срочно выбираться прочь из этого лабиринта эмблем!.. Однако не так все просто: эскалатор выходит назад, к станции «Кингсбридж», которая теперь тоже перекинулась в монстра. А если ее удастся проскочить, то дальше улица упирается в площадь Слоана, где притаилась зловещая «Лора Эшли».
Остается только одно — пятый этаж, прибежище мелких магазинчиков в калифорнийском стиле. «Дин и Делюка» в облегченном варианте, с традиционным рестораном, в центре которого, словно футуристический имплант, сверкает и стучит ножами странный механизированный суши-бар, а чуть в стороне скромно помалкивает обычный бар, где можно заказать превосходный кофе.
Кофеиновую инъекцию она припасала на крайний случай, как серебряную пулю, которой можно сразить химер, поднявшихся на дрожжах серотонинового голода. Сейчас как раз такой случай. Надо немедленно ехать на пятый этаж! Где-то тут должен быть лифт. Да, лифт — это именно то, что нужно. Небольшой безликий замкнутый объем. Ну где же он?!
Она находит лифт, нажимает кнопку. Двери открываются. Внутри никого, как на заказ. Загорается лампочка «5». Лифт трогается.
— Боже мой, я так взволнована! — восклицает захлебывающийся женский голос.
Кейс вздрагивает: кроме нее в тесном зеркально-металлическом гробу никого нет.
К счастью, она уже ездила в таком лифте и быстро осознает, что бесплотные голоса — это аудиореклама. Для удобства покупателей.
— У-уу, это интер-рресно! — вступает урчащий мужской бас.
Нечто похожее она слышала много лет назад, в туалете дорогого гриль-бара на Родео-драйв. Правда, там были не голоса, а спокойное полифоничное гудение луговых насекомых. Звук здорово напоминал жужжание мух над кучей навоза, хотя вряд ли хозяева стремились создать именно такое впечатление.
Кейс усилием воли блокирует вкрадчивые призрачные голоса. Лифт возносит ее на пятый этаж — слава богу, без единой остановки.
Двери открываются; она выскакивает в просторный светлый объем. Солнце сверкает сквозь стеклянную крышу. Людей меньше, чем обычно. Несколько человек обедает в ресторане. Но главное — на этаже практически нет одежды, за исключением той, что лежит в сумках и надета на плечах. Наконец-то можно передохнуть.
Она задерживается у мясного прилавка, где выложены розовые куски говядины, залитые ярким светом, словно лица телеведущих. Экологически чистое мясо. Гораздо чище человеческого. У бедных коровок диета построже, чем в рекламных брошюрках жены Стоунстрита.
У стойки бара стайка европижонов в темных костюмах, с неизменными сигаретами.
Кейс подходит, подзывает бармена.
— «Тайм-аут», да? — спрашивает тот, приглядываясь.
Его тело заметно деформировано; он сверлит ее взглядом сквозь тяжелые итальянские очки в черной оправе. Эти очки делают его похожим на «смайлик». Лицо-эмоция, составленное из текстовых символов. Очки-восьмерка, нос-тире и рот — косая черта.
— Простите, не поняла.
— Еженедельник «Тайм-аут». Вы тогда сидели в президиуме. Помните лекцию в ИСИ?
ИСИ, Институт современного искусства. Когда же это было? Лекция о систематике торговых марок, докладчица откуда-то из провинции. Мелкий дождик, моросящий по крыше. Сонные лица в зале, запахи мокрой шерсти и сигарет. Кейс согласилась участвовать, потому что Дэмиен предложил остановиться у него. Он как раз получил деньги за новый ролик для скандинавской автокомпании и купил дом, который прежде несколько лет арендовал. «Тайм-аут» тогда напечатал статью с фотографиями участников.
— Вы ведь следите за фрагментами? — Глаза за стеклами черной восьмерки превращаются в узкие щелочки.
Дэмиен иногда шутит, что фрагментщики — это зарождающиеся масоны двадцать первого века.
— Значит, вы тоже были на лекции? — спрашивает Кейс, выбитая из колеи грубым нарушением контекста. Она отнюдь не знаменитость и не привыкла, чтобы ее узнавали в лицо. Правда, культ фрагментов существует вне социальных границ и привычных правил, и его служители должны быть готовы ко всему.
— Не я. Мой приятель. — Бармен проводит по стойке белоснежной салфеткой, смахивая невидимую пыль. Обгрызенные ногти, большой безвкусный перстень. — Потом он мне рассказал, что встретил вас на сайте. Вы с кем-то спорили насчет «Китайского посланника»… Вы ведь не думаете, что это он?
Он — это значит Ким Хи Парк, молодой корейский режиссер, любимец богемы, снявший «Китайского посланника». Стиль фильма многие сравнивают со стилем последних фрагментов, а некоторые даже впрямую считают Кима Парка автором. Задавать такой вопрос Кейс — все равно что спрашивать у Папы Римского, как он относится к катарской ереси [6].
— Конечно же, нет!
— Вышел новый фрагмент, — быстрый хрипящий шепот.
— Когда?
— Сегодня утром. Длина сорок восемь секунд. С обоими персонажами.
Вокруг Кейс и бармена словно бы образуется защитный пузырь, сквозь который не проникают звуки. Она тихо спрашивает:
— С диалогом?
— Нет.
— А вы уже посмотрели?
— Еще не успел. Пришло сообщение на мобильник.
— Ладно, не портьте впечатление, — предупреждает Кейс, спохватившись.
Бармен аккуратно складывает салфетку. Сизая струйка «Житана» плывет по воздуху, оторвавшись от европижонов.
— Хотите что-нибудь выпить?
Защитный пузырь лопается, впуская внешний гомон.
— Двойной эспрессо. — Порывшись в папке «Штази», она извлекает горсть тяжелой зазеркальной мелочи.
Бармен выцеживает эспрессо из черной машины в глубине бара. Свистит вылетающий пар. Форум сегодня будет стоять на ушах. Начнется с единичных постов, с какого-нибудь одного очага, в зависимости от часового пояса и места появления фрагмента. А затем разойдется, как взрывная волна. Отследить людей, которые подкидывают фрагменты, до сих пор никому не удавалось. Они пользуются либо одноразовым имэйлом с динамического Ай-Пи, либо мобильным телефоном, либо какой-нибудь приладой, заметающей следы. Иногда просто оставляют фрагмент на одном из публичных серверов, чтобы активисты форума, рыщущие в сети, сами его обнаружили.
Бармен приносит белую чашку на белом блюдце, ставит ее на черную полированную стойку. Рядом появляется металлическая корзинка, разбитая на секции. В каждой секции особый сорт сахара. Три разноцветных сорта. Еще одна особенность Зазеркалья — сахар здесь едят в огромных количествах, добавляя в самые неожиданные блюда.
Кейс сооружает столбик из шести фунтовых монет.
— Не надо, кофе за счет заведения.
— Спасибо.
Европижоны жестами сигнализируют о желании добавить. Бармен отходит к ним. Сзади он похож на Майкла Стайпа [7], накачавшегося анаболиками. Кейс убирает четыре монетки в папку, а оставшиеся задвигает в тень от сахарной корзинки. Допив несладкий кофе, она встает и направляется к лифтам. На полпути почему-то оглядывается — и натыкается на пристальный взгляд сквозь черную восьмерку.
Черное такси довезло до Камденского туннеля.
Приступ «Томми»-фобии прошел без следа, но душа все еще не подлетела. Болото усталости вышло из берегов и разлилось до горизонта.
Кейс боится, что уснет на ходу. Автопилот влечет ее по супермаркету, в корзине сами собой появляются продукты. Зазеркальные фрукты, молотый колумбийский кофе, двухпроцентное молоко. В отделе канцелярских принадлежностей прибавляется моток черной изоленты.
Приближаясь по Парквею к дому Дэмиена, она замечает на столбе затрепанную листовку. Выцветший стоп-кадр из позапрошлого фрагмента.
Герой пристально глядит в камеру, сзади угадывается вывеска «Кантор Фицджеральд». На пальце у него обручальное кольцо.
Имэйл от Капюшончика: без слов, только приложение. Кейс сидит перед «Кубиком» Дэмиена; рядом бурчит полулитровая французская кофеварка, купленная на Парквее.
Аромат убийственно-крепкого кофе. Не стоило бы ей пить это зелье: сон все равно не прогнать, а вот кошмары будут обеспечены, и опять придется просыпаться в предутренний полумрак, в дрожащий неуют безликого часа. Но служение фрагментам требует жертв.
Последний миг на краю пропасти. Момент отрыва, перед тем как открыть новый файл.
Капюшончик назвал его «№ 135». Перед этим было уже сто тридцать четыре фрагмента — чего? Нового фильма, который кто-то продолжает снимать? Старого фильма, который был зачем-то нарезан на кусочки?
Кейс решила пока не заходить на форум. Столкновение с новым фрагментом должно быть чистым и прямым, без посторонних воздействий.
Капюшончик говорит: прежде чем смотреть новый фрагмент, надо постараться забыть о предыдущих, чтобы освободиться от влияния виртуального видеоряда, уже сконструированного в мозгу.
Мы разумны, потому что умеем распознавать образы, утверждает он. В этом наше счастье и наша беда.
Кейс нажимает поршень кофеварки. Густая жидкость льется в чашку.
Кожаная куртка накинута на плечи одной из кибернимф. Белый торс прислонен к серой стене, нержавеющий лобок упирается в пол. Равнодушное внимание. Безглазая ясность.
Всего-то пять вечера, а уже хочется спать.
Отхлебнуть горячую горькую жидкость. Щелкнуть мышкой.
Сколько раз она сидела вот так, с чашкой кофе, ожидая появления первых кадров?
Сколько времени прошло с тех пор, как она, если пользоваться терминологией Мориса, «бесстыдно отдалась этому фантому»?
Плоский «Студио-дисплей» наливается абсолютной чернотой. Кейс словно присутствует при зарождении кинематографа, в тот судьбоносный люмьеровский момент, когда пыхтящий паровоз налетел на зрителей из тряпичного экрана, повергнув их в первобытный мистический ужас, и они разбежались прочь, оглашая криками улицы ночного Парижа.
Игра светотени. Острые скулы влюбленных, готовых обняться.
У Кейс по спине пробегают мурашки.
До сих пор они ни разу не притрагивались друг к другу.
Чернота на заднем плане смягчается, обретает структуру. Бетонная стена?
Герои выглядят, как обычно. Стиль их одежды стал темой бесчисленных постов Кейс: ее восхищает невозможность точной датировки. Такой анонимности добиться очень трудно. Прически героев тоже ни о чем не говорят. Мужчина может быть и моряком, сошедшим с подводной лодки в 1914 году, и джазменом, отправляющимся в ночной клуб в 1957-м. Нет ни одного намека, ни одной стилистической детали, за которую можно было бы зацепиться. Мастерство высшей пробы. Черный плащ с характерно поднятым воротником принято считать кожаным, однако с таким же успехом он может быть виниловым или резиновым.
Девушка одета в длинное пальто, тоже темное, из неопределенного материала. Форма подплечников уже проанализирована вдоль и поперек в сотнях постов. В принципе подплечники должны указать хотя бы на десятилетие, но к единому мнению пока прийти не удалось.
Голова девушки непокрыта. Это можно расценить либо как намерение сбить хронологическую привязку, либо как намек на силу личности: героиня плюет на этикет и правила приличия своего времени. Вокруг ее прически тоже сломано немало копий, опять-таки безрезультатно.
Сто тридцать четыре предыдущих фрагмента многократно перетасовывались и сшивались фанатиками всего мира в бессчетное количество возможных видеорядов, но по этим обрывкам до сих пор не удалось определить ни времени действия, ни даже элементарного связующего сюжета.
Историю не раз пытались досочинить, заполнить пробелы собственными измышлениями; наиболее интересные спекуляции новоявленных запрудеров [8]давно живут своей жизнью, превратившись в независимые кинематографические артефакты. Кейс по большому счету не одобряет этих попыток.
Сидя в полумраке Дэмиеновой квартиры, она наблюдает, как на экране сливаются в поцелуе две пары губ, и знает только, что ничего не знает. Хотя отдала бы все на свете, чтобы целиком посмотреть фильм — а он существует, не может не существовать, — из которого надерганы эти восхитительные кусочки.
Над головами обнявшейся пары вспыхивает белый огонь, и черные тени тянутся кривыми когтями, как в «Кабинете доктора Калигари» [9]… Это все, экран гаснет.
Кейс нажимает кнопку, проигрывает фрагмент еще раз.
На форуме полным-полно новых постов: за день набежало несколько страниц. В основном догадки и возбужденный треп в ожидании номера 135. Нужно быть в настроении, чтобы это читать.
Сонливость накатывает, как тяжелая мутная волна; бессилен даже колумбийский кофе.
Кейс вяло раздевается, чистит зубы. Одеревеневшее тело вибрирует от кофеина. Она выключает свет, добредает до кровати и заползает — в буквальном смысле слова — под жесткое серебряное покрывало.
Тяжелая волна нарастает, расшибается с налета.
Свернуться калачиком, в позе зародыша. Отдаться тяжелой волне. Остро прочувствовать одиночество.
АРИФМЕТИЧЕСКИЕ ГРАНАТЫ
Каким-то чудом Кейс удается промахнуть мимо безликого часа и доспать до зазеркального утра.
Ее будит странный гибрид легкой мигрени и металлических бликов на крыльях отлетевшего сна.
По-черепашьи высунув голову из-под гигантской печной рукавицы, она щурится на сияющие квадраты окон. Солнечный день. Душа, судя по всему, успела за это время подлететь поближе; отношения с Зазеркальем перешли в новую фазу — экзотермический скачок, сопровождающийся выбросом энергии. Кейс выпрыгивает из кровати — прямиком в ванную, где хромированный итальянский душ можно настроить на массажный режим. Шипят бодрящие колючие струи. Водяная составляющая Дэмиенова ремонта выше всяких похвал.
Кейс кажется, что рычагами ее тела завладела некая деятельная сущность, обладающая собственным разумом и преследующая непостижимые цели. Любопытно посмотреть, к чему это приведет.
Высушить голову. Составить ПК на основе черных джинсов. Залить хлопья «Витабикс» молоком, добавить кусочки банана. У молока неуловимый зазеркальный привкус.
Кейс остается только наблюдать, как деятельная сущность уверенно орудует рычагами: отрывает зубами кусок черной изоленты, небрежно заклеивает прожженную дыру. Элемент устаревшего панковского стиля. Надеть вылеченную куртку, проверить деньги и ключи, сбежать по ступенькам, которых еще не коснулся ремонт, мимо чьего-то спортивного велосипеда и стопок старых журналов.
Улица залита солнечным янтарем: полная неподвижность. Исключение — кот, промелькнувший мазком коричневой акварели. Кейс прислушивается на ходу: белый лондонский шум набирает силу.
Чувствуя прилив необъяснимого счастья, она шагает по Парквею; на углу Хай-стрит подворачивается такси, которое вовсе не такси, а просто голубая зазеркальная «джетта», покрытая пылью. Русский водитель за рулем; они едут в Ноттинг-Хилл. Кейс не боится: водитель слишком стар, слишком интеллигентен и слишком неодобрительно на нее поглядывает.
Машина выезжает из Камден-тауна. Кейс сразу же теряет чувство направления. У нее в голове нет дорожной карты города — только схема метро с прилегающими пешеходными маршрутами.
Тошнотворные крутые повороты в лабиринте незнакомых улиц. За окном мелькает непрерывная череда антикварных магазинчиков с периодическими вкраплениями пабов.
Голые блестящие щиколотки черноволосого мужчины, одетого в дорогое вечернее платье — он стоит в дверях с газетой и стаканом молока. Армейский грузовик с непривычно-хмурым выражением фар; кузов, затянутый брезентом; беретка водителя.
Элементы зазеркальной уличной обстановки, назначение которых Кейс не может угадать. Местные аналоги странного заведения под названием «Пункт проверки качества воды» рядом с ее манхэттенской квартирой. Приятель однажды пошутил: внутри ничего нет, кроме крана и стаканчика. Кейс часто представляет себя в этой роли — инспектор-обходчик, который проверяет вкус воды в разных частях города. Не то чтобы этим хочется заниматься всерьез, просто успокаивает сама возможность существования такой профессии.
К моменту прибытия в Ноттинг-Хилл деловая сущность неожиданно покидает командный пункт, и Кейс остается одна, в растерянности. Расплатившись с русским, она выходит из машины напротив Портобелло и спускается в подземный переход, воняющий пятничной мочой. Большие зазеркальные банки из-под пива, раздавленные, как тараканы. Метафизика коридора. Острая жажда кофеина.
Увы, «Старбакс» на втором этаже за углом еще не открылся. За стеклом опрятный юнец сражается с огромными лотками, нагруженными выпечкой.
Кейс бесцельно бредет по улице, приближаясь к субботней ярмарке. Время семь тридцать. Она не помнит, во сколько открываются магазины, но к девяти здесь уже будет не протолкнуться. Зачем понадобилось сюда ехать? Она ведь не собирается покупать антиквариат.
Кейс продолжает идти в сторону ярмарки. Мимо тянутся миниатюрные домики, раздражающе ухоженные; здесь их, кажется, называют «конюшни». И вдруг замечает этих людей: трое по-разному одетых мужчин, с одинаково поднятыми воротниками. Они неподвижно и озабоченно глядят в открытый багажник маленькой, нехарактерно старой зазеркальной машины. Точнее, не зазеркальной, а просто английской: по ту сторону океана у нее нет эквивалента. Чуткая память с болезненной поспешностью подсказывает возможное название: «Воксхолл».
Кейс не в состоянии объяснить, что в этих троих кажется столь необычным. Может, серьезность, с которой они разглядывают содержимое багажника? Бритоголовый негр, самый крупный из них, хотя и не самый высокий, затянут наподобие сардельки в нечто черное и блестящее, напоминающее искусственную кожу. Рядом сутулится длинный тип с цементным лицом; его допотопный водонепроницаемый плащ «Барбур» сверкает и лоснится на рукавах, как свежий конский навоз. Третий, молодой блондин с короткой стрижкой, одет в мешковатые скейтбордистские шорты и потрепанную джинсовую куртку; на плече у него объемная сумка, как у почтальона. Шорты и Лондон совсем не вяжутся друг с другом, думает Кейс, приближаясь к троице и заглядывая в багажник.
Там лежат гранаты.
Черные компактные цилиндры, всего шесть штук, покоятся на сером свитере среди картонных коробок.
— Эй, девушка! — окликает парень в шортах.
— Алле! — раздраженно вторит серолицый тип.
Пора уносить ноги, думает Кейс. Но вместо этого поворачивается к мужчинам: -А?
— Вот, это и есть «Курты», — говорит блондин, подступая ближе.
— Да это же не она, идиот! — прерывает серолицый, уже со злостью. — Она не придет, ясно!
Блондин озадаченно моргает:
— Так вы не за «Куртами»?
— За чем, простите?
— Ну, за арифмометрами.
Кейс, не в силах сдержать любопытства, склоняется над багажником.
— Что это за штуки?
— Арифмометры, — отвечает негр.
Скрипя пластиковой курткой, он наклоняется, берет одну из гранат и отдает Кейс. Тяжелая штука, с насечкой, чтоб не соскальзывала рука. По бокам вертикальные прорези с ползунками, сверху окошки с циферками. На торце ручка, как на кофемолке. Стратегическая кофемолка.
— Ничего не понимаю, — говорит Кейс, борясь с ощущением нереальности. Вот сейчас все поплывет, и она проснется в Дэмиеновой кровати.
Покрутив предмет в руках, она находит то, что искала — фирменный знак. СДЕЛАНО В ЛИХТЕНШТЕЙНЕ. Лихтенштейн?
— Для чего они нужны?
— Особо точный инструмент, — отвечает негр, — для арифметических операций. Заметьте, ни одной электронной детали, голая механика. С ним работать — все равно что снимать на старую тридцатипятимиллиметровую камеру. Это самый маленький механический калькулятор, когда-либо созданный человеком. — Голос у негра мягкий, сладкозвучный. — Его изобрел австралиец Курт Герцтарк еще во время войны. Он тогда был узником Бухенвальда. Лагерное начальство о его работе знало, но не препятствовало. Это вписывалось в концепцию «интеллектуального рабства». Арифмометр хотели подарить фюреру, когда закончится война. Однако в 1945 году Бухенвальд освободили американцы. А Герцтарк сумел выжить и даже сохранил свои чертежи.
Негр осторожно берет арифмометр у Кейс. Какие огромные у него руки! Толстые пальцы двигают ползунки, выставляя число. Сжав ребристое утолщение, он прокручивает ручку. Мягко стрекочет механизм, в окошках меняются цифры. Неф подносит прибор к глазам:
— Ну вот, в отличном состоянии. Цена восемьсот фунтов. Что скажете?
Его веки опускаются, он замирает в ожидании ответа.
— Красивая вещь, — говорит Кейс. — Только что я с ней буду делать?
Теперь она чувствует себя увереннее, предложение негра заполнило недостающий контекст. Это просто дилеры, они торгуют этими штуками.
— На хрен я тогда приезжал?! — взрывается серый тип, выхватывая у негра цилиндр. — Овца, блин!
Кейс понимает, что последнее относится не к ней. Серый тип сейчас похож на фотографию Сэмюеля Беккета из школьного учебника. У него ногти с черной каемкой, на длинных пальцах рыжая потрава от никотина. Он злобно поворачивается и кладет цилиндр в багажник, рядом с остальными гранатами.
— Хоббс, имей терпение, — вздыхает негр. — Она еще придет, давай подождем!
— Пошел ты! — огрызается Хоббс.
Склонившись, он ловко укутывает товар свитером. Заботливое, даже материнское движение. Он захлопывает багажник и дергает крышку, проверяя, закрылся ли замок.
— Только время зря потерял!
Он подходит к передней двери и распахивает ее — с оглушительным лязгом. Кейс успевает заметить салон мышиного цвета, сальную кожаную обивку и переполненную пепельницу, которая выпирает из приборной доски наподобие выдвижного ящика.
— Она придет, Хоббс, — повторяет негр без особого энтузиазма.
Хоббс молча залезает в кабину, хлопает дверью, бросает яростный взгляд через грязное боковое стекло. Мотор заводится с астматическим хрипом. Продолжая злобно сверкать глазами, Хоббс дергает рычаг. Машина трогается, едет в сторону Портобелло и на первом же перекрестке сворачивает направо.
— Не человек, а проклятие какое-то… — вздыхает негр. — Сейчас она придет, и что я скажу? — Он поворачивается к Кейс. — А все вы! Да, вы его разочаровали. Он подумал, что вы — это она.
— Она — это кто?
— Она покупатель. Работа на японский коллекционер, — вступает блондин. У него высокие славянские скулы, открытый взгляд и сильный акцент, как у эмигранта, еще не привыкшего к английскому. — Не ваша вина, не надо обижайтесь. Нгеми просто огорчился. — Он указывает на негра.
— Ну ладно. — Кейс пожимает плечами. — Извините. Удачи!
Она разворачивается и идет к Портобелло. Рядом открывается зеленая дверь, и на тротуар вываливается полная женщина средних лет. Черные кожаные штаны, собака на поводке. Появление этой матроны из Ноттинг-Хилла словно бы разрывает невидимые путы. Кейс ускоряет шаг.
За спиной стучат ботинки; она оглядывается. Блондин бежит следом, сумка шлепает его по заду. Негр уже куда-то исчез.
— Я вас проводить, пожалуйста, — говорит блондин, поравнявшись с ней и улыбаясь, словно для него это большая радость. — Меня зовут Войтек Бирошек.
— Имя мне Измаил, — отвечает она, не замедляя шаг.
— Разве женское имя? — Он семенит сбоку, по-собачьи заглядывая в лицо. Редкая разновидность наивности, не вызывающая отвращения.
— Да нет, меня зовут Кейс.
— Кейс… Как чемодан?
— Вообще-то имя произносится, как «Кейси». — Она зачем-то начинает объяснять. — Мать назвала меня в честь одного человека по фамилии Кейси. Но мне больше нравится Кейс.
— А кто такой был Кейси?
— Эдгар Кейси, «спящий пророк» из Вирджинии-Бич.
— А зачем так делать ваша мать?
— Потому что она типичная вирджинская чудачка. Вообще она не любит об этом говорить.
Это чистая правда.
— А что вы здесь делать?
— Иду на ярмарку, — по-прежнему не замедляя шаг. — А вы?
— Тоже на ярмарку.
— Что это были за люди?
— Нгеми продавать мне «Зи-Экс 81».
— А что это такое?
— «Синклер Зи-Экс 81», персональный компьютер. Делали такие в восьмидесятых. В Америке называли «Таймекс 1000», то же самое.
— Нгеми — это толстяк?
— Да, торгует старый компьютер, антикварный калькулятор. С девяносто седьмой год.
— Ваш партнер?
— Нет. Организовать мне встречу. — Он похлопывает по сумке, внутри что-то гремит. — Для «Зи-Экс 81».
— Но сейчас он продавал арифмометры?
— Да, «Курты». Замечательные! Правда, да? Нгеми и Хоббс надеются на совместная продажа. Коллекционер из Японии. Но Хоббс большая проблема. Всегда большая проблема.
— Что, тоже дилер?
— Математик. Гениальный печальный человек. Сильно любит «Курты», но себе не может позволить. Только посредник, купить и продать.
— Не очень приятный тип.
Кейс решает воспользоваться случаем и поработать стиль-разведчиком на выезде, как она это называет. Ей не впервой высаживаться в трущобных районах типа Дог-тауна, где был изобретен скейтборд, чтобы разнюхать, не вызревает ли там что-нибудь новое. В таком деле главное не ошибиться со следующим вопросом. Именно так она вышла на легендарного мексиканца, который впервые надел бейсболку задом наперед: правильно выбрала следующий вопрос. Вот такая она крутая.
— А на что похожи эти «Зи-Экс 81»?
Войтек останавливается, роется в сумке и извлекает на свет невзрачный потрепанный прямоугольник черного пластика, размером с видеокассету, к которому сверху привинчена маленькая клавиатура — на манер того, как в дешевых мотелях привинчивают к тумбочке телевизионный пульт, чтобы не украли жильцы.
— Это что, компьютер?
— Один килобайт памяти!
— Всего-то?
Они уже дошли до улицы с названием Вестборн-гроув; дорогие магазинчики попадаются чаще. Впереди, на перекрестке с Портобелло, бурлит ярмарочная толпа.
— А какая от них польза?
— О, это очень сложно.
— Сколько же их у тебя?
— Много, очень много.
— И зачем они тебе нужны?
— Важная веха в истории персональных компьютеров, — отвечает он серьезно. — И в истории Великобритании. Причина, почему здесь так много программисты.
— Да? И почему же?
Вместо ответа Войтек извиняется и ныряет в переулок, где рабочие разгружают помятый фургон. Короткий обмен фразами с крупной женщиной в бирюзовом плаще. Он возвращается, засовывая в сумку еще два черных прямоугольника.
Они идут дальше. Войтек рассказывает про английского изобретателя Синклера, который был гением в одних вещах и полным профаном в других. Он предугадал потребность в дешевых персональных компьютерах, но почему-то решил, что люди будут в первую очередь использовать их для изучения программных языков. Стоимость «Зи-Экс 81», известного в Америке, как «Таймекс 1000», не превышала тогдашнего эквивалента ста долларов, однако все команды надо было вводить при помощи дурацкой мотельной клавиатуры. Это определило недолгую рыночную жизнь продукта, а также, по мнению Войтека, привело к увеличению процента хороших программистов в Англии. Необходимость вручную кодировать каждый шаг приучила их к определенному складу мысли.
— Как хакеры в Болгарии, — приводит он не совсем понятное сравнение.
— В Америке тоже продавали «Таймексы», — замечает Кейс. — Почему же у нас нет хороших программистов?
— У вас тоже есть программисты, но Америка все по-другому. Америка захотела игровая приставка, «Нинтендо». А «Нинтендо» не может воспитать программиста. Потом еще другая причина. Компьютер привезли в Америку, самая первая партия. А модуль расширения памяти опоздал на три месяца. Люди купили продукт, принесли домой. А он совсем ничего не может. Катастрофа!
Кейс думает, что люди везде одинаковые. В Англии они хотели «Нинтендо» не меньше, чем в Америке, — и, разумеется, получили то, что хотели. Так что если теория Войтека верна, то грядущее поколение английских программистов будет являть собою печальное зрелище.
— Я хочу кофе, — заявляет она.
Войтек кивает и ведет ее по одряхлевшей галерее на углу Портобелло и Вестборн-гроув — мимо русских лоточников, торгующих старыми часами, потом вниз по ступенькам, в тесное подвальное кафе, и угощает так называемым белым кофе. Этот напиток Кейс помнит по первым детским визитам в Зазеркалье, когда здесь еще не было «Старбакса». Слабый кофейный раствор, круто заправленный сгущенкой и тяжелым сахаром. Она пьет и вспоминает отца, их первый поход в лондонский зоопарк. Тогда ей было десять лет.
Они с Войтеком сидят на раскладных деревянных стульях, которые стояли здесь, наверное, еще до войны, и осторожно прихлебывают обжигающий белый кофе.
И тут Кейс замечает Мишлена — рядом с кассой, буквально в пяти метрах от нее. Белый полуметровый опарыш, насаженный на палочку. Внутри, судя по всему, электрическая подсветка. «Мишлен» — это торговый знак, который впервые вызвал у нее болезненную реакцию — в возрасте шести лет.
— Он получил утку в лицо на скорости двести пятьдесят узлов, — тихонько произносит она.
Войтек смотрит на нее и озадаченно моргает:
— Что?
— Не обращай внимания. Это ее заклинание.
Один из друзей отца, летчик, когда Кейс была еще ребенком, рассказал историю про своего коллегу, который взлетел из аэропорта Сиу-Сити и столкнулся с уткой, набирая высоту. Лобовое стекло разбилось, в кабину ворвался ветер. Самолет каким-то чудом сумел приземлиться. Пилот остался в живых и даже вернулся к полетам, но в его левом глазу навсегда застряли микроскопические осколки стекла. История буквально заворожила Кейс, и позднее она обнаружила, что даже самых страшных рекламных чудовищ можно нейтрализовать, если при их появлении произнести эту волшебную фразу.
— Это как вербальный тик, — поясняет она.
— Тик?
— Ну, трудно объяснить…
Кейс оглядывается по сторонам. У стены раскинута небольшая палатка, торгующая викторианскими хирургическими инструментами. Продавец — древний старик с высоким пятнистым лбом, с белыми бровями, которые кажутся грязными. Его голова по-птичьи упрятана в плечи. Он стоит за прилавком, который со всех сторон забран стеклом. Внутри сверкают необычные предметы. Некоторые из них лежат в открытых футлярах, обшитых выцветшим бархатом. Кейс хватается за этот предлог, чтобы как-то вырулить из разговора про утку. Взяв чашку с кофе, она встает, пересекает посыпанный опилками коридор и подходит к прилавку.