Вернее, он приехал, поразив Эвелину невиданной ранее дорогой иномаркой. Посетитель представился секретарем богатого человека по имени Иван Иванович. Себя посланец велел величать Сергеем.
– Иван Иванович имеет свободные средства и готов помочь интернату, – заявил Сергей.
Эвелина Лазаревна испугалась. Ну у кого в девяностых годах прошлого века имелись лишние деньги? Ясно, что не у академиков. Но надо было спасать несчастных больных, впереди маячила зима, а она, без отопления и электричества, могла стать последней для инвалидов.
– И что вам от меня надо? – осторожно осведомилась директриса.
– Самую малость, – пояснил Сергей. – У Ивана Ивановича есть сестра, у бедняги нелады с головой. Не спрашивайте причин, просто примите это как факт. Иван Иванович поможет вам с ремонтом, а вы поселите у себя несчастную и приглядите за ней. Основное пожелание – с ней никто не должен встречаться. Анна, так зовут больную, имеет дочь, Иван Иванович боится, что сообщение о безумной матери сильно ранит его племянницу. Короче, Анну объявят умершей и привезут к вам!
– Но, – робко заикнулась Эвелина, – паспорт… документы.
– Не бойтесь, все при ней! – успокоил ее Сергей. – Главное, изоляция, и поменьше вашего медперсонала. За Анной станет ухаживать одна женщина, отличный специалист, она приедет вместе с сумасшедшей.
Казакова согласилась, Иван Иванович оказался человеком дела, зиму обитатели интерната встретили во всеоружии, в тепле, при свете, с горячей едой.
Анну поселили в маленьком домике, стоящем отдельно от основного корпуса. Очевидно, Иван Иванович очень любил сестру, потому что помещение для нее отделал шикарно и приставил к ней медсестру, Елизавету Ломейко.
– Кого? – подскочила я.
– Елизавету Ломейко, – повторила Казакова, – хорошую сиделку, очень положительную, прям монашку. Глаза в пол, на голове платок, слова из нее не выдавить.
Несколько лет Ломейко безотрывно бдила за Анной, брала лишь один выходной в месяц и уезжала в Москву. Тогда в домике сидел кто‑нибудь из местных сестер. Но Елизавета перед отъездом непременно делала подопечной укол и говорила сменщице:
– Анна спит, не будите ее, греха не оберетесь. Если, не дай бог, она очнется, звоните мне, вот номер телефона.
Но больная ни разу не доставила никому хлопот. Иван Иванович никогда не появлялся в интернате, он не звонил Казаковой, все проблемы решал Сергей. Он появлялся раз в год, отдавал деньги вперед сразу за двенадцать месяцев и более не беспокоил Директрису.
Потом вдруг Елизавета не вернулась после выходного, и Анна осталась без присмотра. Вот тогда Эвелина впервые воспользовалась телефоном, который дала ей сиделка. Трубку сняла незнакомая женщина, представилась соседкой и сказала:
– Она сломала ногу, упала на улице. Вот не везет ей! Знаете, Богдана‑то убили!
– Кого? – не поняла Эвелина.
– Сына Лизы, – словоохотливо пояснила соседка, – пришла беда, отворяй ворота. Осталась она одна, кто ухаживать за ней станет?
Через час после этой беседы в интернате неожиданно появился Сергей.
– Елизавета попала в больницу, она рекомендовала на свое место Зою Андреевну Килькину, – с порога сказал он, – как вам эта кандидатура?
Эвелина удивилась. И когда только ни с кем не разговаривавшая Елизавета ухитрилась сдружиться с молчаливой Зоей? Но ответила искренне:
– Килькина подходит! По образованию она врач, но обстоятельства вынуждают ее работать медсестрой, и она неболтлива.
– Отлично, – кивнул Сергей, – проведите инструктаж – и за дело.
– А если Зоя откажется? – поинтересовалась Эвелина. – У нее дочь не слишком взрослая, а с Анной надо неотлучно сидеть.
– Не беспокойтесь, – ответил Сергей, – думаю, медсестра согласится, вы проведите беседу.
Естественно, директор не могла отказать секретарю никогда не виданного благодетеля. Иван Иванович сделал для интерната много хорошего. Именно он сумел выбить для привлечения людей тот самый дом, в котором сейчас проживала Зоя, а сколько раз спонсор давал деньги! Ясное дело, Эвелина вызвала Килькину и сказала:
– С сегодняшнего дня предлагаю тебе работать в спецотделении, занимаешься только одной больной, находишься при ней неотлучно. Выходной один день в месяц, но зарплата прибавится.
Директриса полагала, что Зоя начнет задавать вопросы, но та сухо ответила:
– Понятно.
– Тебя проинструктируют в отношении лекарств, – перешла к делу Эвелина.
– Я в курсе назначений, – как ни в чем не бывало сказала Килькина.
– Откуда? – изумилась Эвелина, которая сама не знала, что дают Анне.
– Последние месяцы именно я заменяла Елизавету Андреевну, когда та уезжала на выходной, – как всегда бесстрастно пояснила Зоя, – Анна ко мне привыкла. Вы не волнуйтесь, я справлюсь!
И жизнь в интернате побежала по накатанной колее.
Потом к Эвелине Лазаревне приехала пожилая дама. Явилась она не в интернат, а к директору на квартиру. Правда, Казакова живет в том самом много раз упомянутом здании, и понятие «дом» давно слилось у нее со словом «служба».
Незнакомка приехала около девяти вечера в субботу. В Фолпине народ продолжал жить по старинке, многие не запирали замков. Эвелина тоже не думала о безопасности, поэтому просто удивилась, когда вдруг услышала из коридора незнакомый голос:
– Здравствуйте! Эвелина Лазаревна, вы где?
Директриса вышла на зов, увидела пожилую, хорошо одетую даму, хотела спросить: «Кто вы?» – но не успела.
Пенсионерка рухнула на колени, вытянула вперед руки и запричитала:
– Помогите, умоляю, сердце разрывается, извелась вся, устала, дайте на дочь взглянуть!
Эвелина Лазаревна кинулась поднимать старуху, но та упорно твердила:
– Разрешите с дочкой встретиться.
– Ваша дочь помещена в интернат? – решила выяснить директриса.
– Да, да, да, – затрясла головой старуха.
– Нет никаких препятствий к свиданию, – попыталась растолковать ей Эвелина, – завтра после двенадцати можете увидеть дочку. С утра у нас процедуры и занятия, а после полудня свободный график посещений.
– Нет, мне сейчас надо, – настаивала незнакомка.
– Время позднее, уже объявили отбой.
– Ради Христа, – заплакала старуха, – завтра никак не могу! Можно ее не будить, мне бы только взглянуть и убедиться, что она жива.
– Ладно, – после некоторого колебания согласилась директриса, – как зовут вашу дочь?
Старуха нервно оглянулась.
– Она у вас содержится в особых условиях, под присмотром, отдельно от остальных, как в тюрьме заперта.
– Анна! – отшатнулась Эвелина. – Нет, нет, и не просите, к ней нельзя.
– Мне одним глазком посмотреть, – рыдала дама.
Больше часа пенсионерка уговаривала директрису, буквально валялась в ногах у Казаковой и в конце концов уломала ее.
– Анна сейчас спит, – сказала Эвелина, – ее сиделка ушла домой, я отведу вас во флигель и покажу больную, но вы не должны пытаться ее разбудить, хорошо?
– Клянусь! – жарко воскликнула старуха.
И Эвелина Лазаревна из жалости к несчастной матери нарушила строжайший указ Ивана Ивановича, отвела старуху в особую палату.
Когда та увидела мирно спящую Анну, она сначала замерла, а потом с воплем: «Ларочка!» – ринулась к кровати.
Слава богу, Анна была под воздействием сильного лекарства и даже не вздрогнула, когда старуха начала тормошить ее.
– Вы с ума сошли! – возмутилась Эвелина, оттаскивая мать. – Обещали просто посмотреть!
И тут у старухи началась истерика, испуганная Эвелина выволокла гостью из флигеля, почти донесла до собственной квартиры и усадила на диван.
– Ларочка, – стучала зубами незнакомка, – Ларисочка!
– Вы ошибаетесь, – попыталась утешить ее директриса, – женщину зовут Анна! По паспорту она Анна Ивановна Сергеева!
И тут из уст посетительницы полился такой рассказ, что у Эвелины Лазаревны перехватило дыхание.
Старуха не назвала своего имени, но о судьбе дочери сообщила шокирующие подробности. Относительно молодую обитательницу интерната звали Ларисой, у нее нет братьев, богатый человек, именующий себя Иваном Ивановичем, является ее мужем. В свое время Лариса испытала огромный стресс, на ее глазах убили человека. Она побоялась идти в милицию, рассказала о произошедшем матери, и женщины решили, что лучше всего хранить молчание. Происшествие случилось за неделю до свадьбы Лары, невеста уже была беременна от жениха, мать подумала, что дочь, в жизни которой предстояли изменения в лучшую сторону, скоро забудет о том убийстве и станет спокойно воспитывать ребенка.
Но получилось иначе. Правда, первый год после рождения девочки Лариса вела себя относительно нормально, но чем старше становилась дочь, тем хуже делалась мать. Когда малышке исполнилось пять лет, Л ара окончательно превратилась в сумасшедшую, и перед мужем встал вопрос: как поступить?
Иван Иванович обожал дочь, меньше всего на свете он хотел, чтобы девочка узнала о болезни матери. Ларису следовало поместить в психиатрическую клинику, она перестала быть адекватной, ею овладела параноидальная мысль: что то давнее убийство совершила она, Лариса. Она не свидетель, а главный преступник.
Иван Иванович богат, он спокойно мог устроить свихнувшуюся жену в лучшую московскую клинику, но тогда любимой дочке придется жить, зная, что мама в психушке. В нашем обществе бытует мнение: если у человека родные не дружат с головой, то и сам он с левой резьбой.
Иван Иванович знал, что жену вылечить нельзя, но физически‑то Лариса была крепкой, жить она могла долго. Тем временем любимая дочка подрастает и скоро начнет задавать вопросы.
И он придумал план. Нашел небольшой подмосковный психоневрологический интернат и устроил туда жену под чужим именем. В курсе были всего двое: сам Иван Иванович и мать Ларисы, которая целиком и полностью поддерживала зятя.
Богатому человеку в России закон не писан, поэтому Иван Иванович легко выполнил задуманное. На момент появления в Фолпине старухи Лариса‑Анна спокойно жила во флигеле, много лет в одном и том же состоянии, ей не делалось ни лучше, ни хуже. Два раза в год, весной и осенью, у пациентки начиналось обострение, но Иван Иванович никогда не забывал прислать необходимые медикаменты.
Мать сумасшедшей пыталась не думать о дочери, но сейчас, почувствовав приближение смерти, решила навестить Ларису и понять: дочь совсем плоха или способна узнать свою маму?
– Перед тем как уйти на тот свет, мне у нее прощения попросить надо, – стонала старуха.
Вы ни в чем не виноваты, – попыталась утешить ее Эвелина, – болезнь не разбирает, молодого и старого косит.
– Нет, нет, – бубнила старуха, – мне бы с ней поговорить. Вы уж разрешите ее навещать изредка!
Директриса нахмурилась, а старуха вцепилась в Казакову мертвой хваткой и зашептала:
– Никто не узнает, я сама зятя боюсь! Он зверь! Ночами наезжать стану, сиделки не будет! Не гоните меня, поймите материнское сердце.
– И вы разрешили? – тихо спросила я.
Эвелина кивнула.
– Да. Поставила себя на ее место, подумала, что она много лет не видела своего ребенка, говорила всем: «Дочь умерла», но на самом деле хорошо знала – ее кровиночка живет взаперти, больная, несчастная. Авторитарный, богатый зять запрещает им видеться. Мрак!
– И что же случилось дальше? – поинтересовалась я.
Глава 22
– Незадолго до того, как закрутилась история с опекунством Карины и дарением квартиры Зое, – вздохнула Эвелина Лазаревна, – я заболела: язва обострилась.
Эвелина стала пить лекарства и потеряла сон. Поздно ночью она, маявшаяся в постели, поднялась, распахнула окно и стала смотреть на буйно цветущие астры. Стояла ранняя, очень красивая осень, пациенты давно спали, двери корпусов были хорошо заперты, и Казакова не ожидала никого увидеть.
Вдруг среди кустов промелькнула тень, а в полнейшей тишине послышался хруст гравия, которым были посыпаны дорожки.
Эвелина начала вглядываться в даль, несколько раз за ночь территорию проверяют охранники, их всегда сопровождает собака. Секьюрити не таятся, они ходят открыто, более того, им не раз влетало от дежурных врачей за шум. Здоровенные юноши не только топали, как сытые слоны, они еще и громко хохотали, обсуждая свои дела, и порой будили обитателей интерната. Но сейчас тень мелькала, словно призрак, шмыганула к флигелю, где жила Анна, и юркнула за дверь.
Эвелина Лазаревна испугалась, на ночь привилегированная пациентка оставалась одна. Зоя, сделав ей укол, уходила спать, флигель тщательно запирался. Анна вела себя тихо, никаких дебошей не устраивала, крепко спала под воздействием лекарств, ее физическое состояние не внушало тревоги, поэтому директриса не волновалась о подопечной. Но сейчас кто‑то влез во флигель!
Казакова живо оделась и побежала во двор.
Дверь домика оказалась заперта, но у Эвелины имелись свои ключи, она отперла замок и решительно сказала:
– Есть тут кто? Немедленно отвечайте! Иначе охрану вызову!
Раздались шаги, и из палаты в коридор вышла… Зоя.
– Что случилось, Эвелина Лазаревна? – удивилась она. – Вы не спите?
– Это ты? – поразилась директриса.
– А кто ж еще? – пожала плечами Килькина.
– Почему не ушла домой? – недоумевала Казакова.
– Анне не по себе весь день было, осень на дворе, обострение началось, – спокойно пояснила Зоя, – вот я и решила тут прилечь. Я иногда так делаю, если больная беспокоится.
– Не знала, что ты порой ночуешь на рабочем месте, – протянула Эвелина.
– Зачем вас ерундой грузить, – не растерялась Зоя, – дело рутинное, я за Анну отвечаю, хорошо ее знаю, понимаю, когда надо особую бдительность Проявить.
И тут из комнаты послышался звон. Опередив замешкавшуюся Зою, Эвелина влетела в палату, увидела мирно спящую Анну, разбитый стакан на полу и фигуру, аккуратно собиравшую осколки.
– Это кто еще здесь? – оторопела директриса.
– Настя, – после легкого колебания ответила Зоя.
Девушка встала и промямлила:
– Здрассти.
В комнате горел ночник, в полумраке лицо Насти было плохо различимо. В первую секунду Эвелина не узнала дочь Зои, потом подумала, что та больше смахивает на Карину, уж слишком нагло девица смотрела на Казакову. Но не успела глупая мысль прийти врачу в голову, как Эвелина выбросила ее прочь.
Девушка великолепно передвигалась на своих двоих, а Карина ездит в коляске, просто Авдеева и Килькина очень похожи, а Эвелина нечасто видела девушек.
– Что здесь делает Настя? – возмутилась Казакова.
Во взоре Зои мелькнула растерянность.
– Помочь мне пришла!
Эвелина обозлилась.
– И часто ты нарушаешь правила? Что здесь творится по ночам? Я тебе доверяю, а, выходит, зря. Понимаешь, как нам влетит, если обнаружится, что к Анне ходят посторонние?
– Это Настя, – стала оправдываться сиделка, – она своя.
– Тебе велели никого не впускать!
– Это первый раз случилось, – ныла Зоя, – простите, Христа ради.
– Тебя выгонят, – злилась Казакова.
– Ну если о посторонних речь зайдет, нам двоим не поздоровится, – вдруг нагло заявила Килькина, – лучше вам молчать!
Эвелина не успела сообразить, на что намекает медсестра, Настя внезапно кинулась к матери, зарылась лицом в ее халат и заплакала:
– Не оставляй меня одну! Боюсь! Боюсь! Боюсь!
Зоя беспомощно глянула на Эвелину и, враз растеряв непонятно откуда взявшуюся наглость, сказала:
– Вот беда! Настю в детстве напугали! Оставила ее дома одну, мы на первом этаже жили, окна без решеток, наркоман и влез, искал, чего бы спереть и дурь купить. Денег не нашел, девочку увидел и изнасиловал. С тех пор Настя не может одна ночевать. Уже ведь взрослая, школу заканчивает, но нет! Видите, как нервничает? Я сегодня решила Анну постеречь, а дочь посидела в квартире и сюда прибежала. Уж извините, это больше не повторится!
Директриса посмотрела на скулящую Настю и испытала приступ жалости.
– Я не знала ни о чем, – сказала она. – Ладно, забыли! Но больше Настю сюда не приводи.
– Никогда! – с жаром пообещала Килькина.
– Настю надо показать врачу, – не успокаивалась врач, – обратись к Эдуарду Львовичу, он завтра придет на работу, попроси психолога о консультации!
– Спасибо, непременно так сделаю, – бубнила Зоя.
Эвелина Лазаревна отправилась к себе, но на душе у нее скребли кошки. Правду ли сказала сиделка? Сколько раз она брала с собой дочь? Что знает Настя 0б Анне! Ох, нехорошо получается, вдруг до Ивана Ивановича дойдет весть о несоблюдении тайны?
Понятно, почему Эвелина обрадовалась, узнав, что Настя и Зоя переезжают в Москву вместе с Кариной. Больше дочь сиделки не станет по ночам шастать во флигель, и благодетель никогда не узнает о нарушении режима.
– У вас есть фотография Анны? – спросила я. Эвелина Лазаревна помотала головой.
– Нет.
– Даже в личном деле?
– У нас ведь не листок по учету кадров, а медицинская карта, – пояснила врач, – при ней никаких снимков, кроме рентгеновских, нет.
– Разрешите взглянуть на Анну?
– Это невозможно, – дрожащим голосом заявила Эвелина.
– Мне необходимо увидеть ее лицо! Кто сейчас следит за ней?
– Временно одна из наших сотрудниц. Иван Иванович пока никого не прислал.
– Вот и скажете, что я кандидат на роль сиделки. Директриса встала.
– Вы мне выкручиваете руки. Ну хорошо, пошли.
Небольшой флигель внутри напоминал номер пятизвездочного отеля, а Анна, одетая в белоснежный халат, запросто могла сойти за богатую бездельницу, которая кочует из страны в страну в поисках приключений.
Когда мы вошли в комнату, больная сидела в кресле, держа перед собой ящик с какими‑то пластмассовыми деталями.
Чисто вымытые, красиво завитые волосы свисали, загораживая ее лицо, на приход незнакомых людей больная никак не отреагировала.
– Все в порядке? – спросила Эвелина у полной тетки в белом халате.
– Да, – вежливо ответила та, – Анечка сейчас крепость строит. Мы сначала отберем синие детали, а потом красные. Анечка сегодня молодец, она вспомнила цвета, да? Анюточка, посмотри сюда! Подними голову! Надо поздороваться.
Волосы откинулись назад, и я увидела лицо бедной женщины. Конечно, я ожидала увидеть в палате именно ее, но все равно испытала удивление. Мне в глаза смотрела Лариса Кругликова. Я не была знакома с первой женой Михаила, но очень хорошо помню большую фотографию, которая, несмотря на недовольство Тани, стоит у ее мужа в кабинете. Лариса практически не изменилась, за много лет, прошедших со «смерти» Кругликовой, на ее лице добавилось мало морщин, вот только взгляд из осмысленного и печального стал каким‑то пустым, так смотрит на мир новорожденный младенец.
Распрощавшись с Эвелиной Лазаревной, я села в машину, отъехала от интерната и припарковалась около местного кафе с замечательным названием «Смак Фолпино». Внезапно мне захотелось латте, большой стакан с хорошо взбитой пеной, огненно‑горячий. Меня по непонятной причине колотило в ознобе.
В небольшом зале было пусто, я села за один из столиков и принялась ждать официанта.
– Чего? – прокричали из угла.
Я обернулась, за стойкой стоял парень в желтой куртке.
– Чего? – повторил он.
– Вы мне? – решила уточнить я.
– А вы кого‑то другого здесь видите?
– Нет.
– Значит, вам! Чего пришли?
– Хочу выпить кофе. Желательно латте.
– Чего?
– Ладно, капучино, – снизила я требование.
– Чего?
– Эспрессо!!! – опустила я планку до плинтуса.
– Только в составе бизнес‑ланча.
– А что в него входит?
– Суп‑лапша куриная, лангет по‑итальянски, салат «Цезарь» и горячий напиток по выбору, – бойко перечислил бармен.
– Из всего вышеперечисленного принесите только кофе.
– Нельзя, оно входит в бизнес‑ланч.
– Я оплачу обед, но выпью лишь кофе.
– Нельзя!
– Почему?
– Сначала салат, потом суп, затем второе и в самом конце напитки!
– Я сказала: заплачу, но есть не стану.
– Нельзя!
– Вам собственное поведение не кажется глупым? – вскипела я.
– Это кто из нас идиот, – мигом отбрил парень, – отдавать бабки за еду, а пить кофе.
– Вам же лучше!
– Нет.
– Сами съешьте суп и мясо, мне оставьте кофе.
– Че я, дурак, это есть? Еще пожить хочу, – насупился бармен.
Надо было встать, хлопнуть дверью и уйти, но Мне, как назло, страшно хотелось горячего, а еще хотелось в туалет.
– Где у вас дамская комната? – мило улыбнулась я.
– Чего?
Сортир! – рявкнула я. – Уголок задумчивости, тубзик, два ноля, ватерклозет, не знаю, что вам более понятно.
– За занавеской, – парень ткнул рукой в сторону темно‑бордовой драпировки.
Я пошла в указанном направлении, но бармен выскочил из‑за стойки и преградил мне путь.
– Эй, куда ты?
– В туалет.
– Нельзя. Он только для клиентов.
– А я кто?
– Пока заказ не сделали, прохожая. Пришлось капитулировать.
– Ладно, несите комплексный обед.
– Который?
– Их много?
– Два.
– И чем они отличаются?
– Один первый, другой второй.
– Замечательно. Что входит в первый вариант?
– Суп‑лапша куриная, лангет по‑итальянски, салат «Цезарь» и горячий напиток по выбору.
– Теперь номер два.
– Суп‑лапша куриная, лангет по‑итальянски, салат «Цезарь» и горячий напиток по выбору, – с упорством зубрилы отчеканил бармен.
– Так в чем разница?
– В номере и в цене!
– У наборов разные цены?
– Конечно! Один сто рублей, другой двести! Я затрясла головой.
– Не понимаю!
– Чего странного?
– Если ланч из одноименных блюд, то… А! Сообразила. Наверное, повар берет разное масло, делает другие подливки, и «Цезарь» бывает с курицей или креветками!
– Не, – зевнул бармен, – из общего котла кладем!
– Находятся люди, которые платят двести целковых за то, что можно приобрести наполовину дешевле?
– Ага!
– Они психи?
– Не, народ как народ.
– Позвольте вам не поверить, – уперлась я, – ладно, мне несите дешевый вариант! Никак в толк не возьму, зачем переплачивать?
Бармен окинул меня оценивающим взглядом.
– Вы, тетя, из Москвы, – сказал он, – все столичные тупые. Ну разве может нормальный пацан за еду платить столько, сколько, блин, шелупонь беспонтовая? А если он с девушкой пришел? Или с партнером по бизнесу? Закажет первый номер и сразу авторитет потеряет, потребует второй, вмиг люди поймут: серьезный человек, со средствами, не лох с лесопилки.
– Обеспеченный гурман попросит блюдо по особому заказу.
– У нас только комплексная жрачка, – отрезал бармен, – хочешь пальцы согнуть, плюхай на вокзал, но там совсем дорого, удовольствие для паханов. А пацаны идут к нам, закажут номер два, и все ясно.
– Сделав заказ, я могу считать себя клиенткой и посетить туалет? – ехидно осведомилась я.
– Валяйте, видите дверь?
– Она одна.
– У нас унисекс, – оскалился бармен.
Я вошла в кабинку и тут же уперлась взглядом в объявление: «Дамы, не ссыте на пол. Господа, подходите ближе к бачку, он у вас короче, чем вы думаете».
Замка на двери не оказалось, я высунулась из сортира.
– Эй!
– Чего? – повернул голову бармен. – Бумаги нет? Ща салфетку дам!
– Не могу запереть дверь.
– И не надо, в целях безопасности шпингалет сняли, пожарная инспекция потребовала.
– Вдруг кто войдет!
– К вам?
– Да!
– Кому вы в вашем возрасте нужны, здесь и молодые девки мужиков найти не могут! – элегически отметил бармен. – Писайте спокойно, да не задерживайтесь, а то «Цезарь» остынет.
– Салат горячий? – поразилась я.
– Че? Хотели холодный? Могу за окно поставить, враз заледенеет.
Когда я вышла из туалета, на столе стоял суп, подернутый жирной пленкой, в центре тарелки торчал берцовой костью вверх окорочок, покрытый пупырчатой кожей, еще были салатник, от которого шел пар, и блюдо с непонятной кучкой серо‑зеленого цвета, очевидно, это и был лангет по‑итальянски.
– А где кофе? – возмутилась я.
– Сначала обед ешьте.
– Все, полакомилась, неси эспрессо, – с тоской велела я; если еда тут столь мерзкая, то нечего рассчитывать на ароматный кофе.
Бармен мгновенно освободил стол от блюд и принес чашку, я подергала носом, запах был потрясающий.
– Пойду покурю, – сообщил парень, – понадоблюсь, орите, если что, я у входа буду стоять.
На вкус кофе оказался выше всяких похвал, его сделали не в машине, а сварили в турке, и, похоже, на песке. Опустошив чашку, я крикнула:
– Эй, эй, иди сюда!
Внезапно занавеска позади бара зашевелилась, высунулся черноволосый парень и спросил:
– Зачем кричишь, а? Не пугай, а!
– Кто у вас варит такой замечательный кофе?
– Ахмет.
– А можно его попросить еще чашечку сделать?
– Вкусно, а?
– До умопомрачения! – признала я. – Давно подобного не пробовала. Пусть Ахмет одолжение мне сделает!
– Ахмет – это я, – заулыбался юноша, – не знала, да? Хочешь еще такой, а? Или другой?
– А какой можно?
– Итальянский, американский, французский, – начал загибать пальцы Ахмет.
– Со взбитой пеной умеешь делать?
– Капучин?
– Латте!
– Большой стакан?
– Да, да, самый огромный, а бармен сказал, что вы только эспрессо подаете, с бизнес‑ланчем.
Ахмет ткнул пальцем в дверь.
– Юра, а? Он дурак! Ему хозяин велел, вот он и говорит, а! Пятьдесят рублей пойдет? Порций большой, тебе там купаться можно.
– Неси, – засмеялась я, доставая кошелек, – а то я совсем приуныла, хочу латте, да его нет.
Ахмет прищурился.
– Зачем плакать, а? Никогда нет причин для горя, от воды ни денег, ни счастья не прибудет! Лучше думать, а! Тогда из любой беды вылезешь! Знаешь, как я считаю? Если жизнь вырыла тебе яму, используй шанс, налей туда воды и плавай, как в бассейне!
Я усмехнулась. Надо же, я сама не так давно дала Вере Рыбалко подобный совет, похоже, мы с Ахметом родственные души.
Глава 23
Пришедший с улицы бармен никак не отреагировал, увидав меня с литровым латте. Я, потягивая восхитительный напиток, попыталась навести порядок во взъерошенных мыслях.
Значит, Лариса не была убита грабителем. Она сошла с ума, и Михаил, чтобы не травмировать Настю, поместил жену в Фолпино. Так, теперь понятно, по какой причине он столько лет терпит вздорную Елену Сергеевну. Сначала я думала, что зять не гнал тещу из‑за Насти, но девочка пропала десять лет назад, а старуха по‑прежнему получала от Миши немаленькое содержание и с завидным постоянством являлась в его дом. И вот сейчас все встало на место: Михаила и тешу связывает общая тайна.
Внезапно мне стало жарко. Эвелина Лазаревна упомянула, что «Анна» страдает фобией, ей кажется, будто она убила некоего мужчину. На самом деле преступления не было, у психопатки болезненная фантазия. Но что если на секундочку представить себе, что несчастная говорит правду!
Лариса, похоже, очень любила Анатолия Илюшина, а тот сделал очередной любовнице ребенка и умыл руки. Он вечно путался в бабах, они его интересовали лишь как сексуальные объекты, Лара была одной из многих.
Я вцепилась в стакан пальцами. Может, дело было так? Лариса решила быть с Анатолием, пришла к его матери, предлагала той совместное проживание, но была выгнана с позором.
Плохо разбирающаяся в людях Лара надеялась на помощь «свекрови», но ничего не вышло, и бедолага решила подстеречь Анатолия. Лариса предложила ему жениться на ней.
Илюшин захохотал, тогда девушка сообщила ему о своей беременности. Но Анатолия это нисколько не взволновало. Наверное, он предложил Ларе сделать аборт, мог поиздеваться над ней, сказать:
– У меня таких, как ты, пучок на пятачок.
Илюшин довел апатичную Кругликову до ярости, Лара схватила тяжелый предмет и ударила любовника. Она не думала его убивать, все вышло случайно.
В испуге Лариса бросилась домой и рассказала матери о беде. Елена Сергеевна схватилась за голову, похоже, она всегда беспокоилась лишь о собственном благополучии. Она не хотела стать родственницей заключенной, мечтала об обеспеченной жизни тещи богатого человека, а тут идиотка дочь убила любовника.
Елена Сергеевна строго‑настрого запретила Ларисе сообщать кому‑либо правду, запугала дочь по полной программе, выдала ее замуж за Михаила и успокоилась.
Но не тут‑то было! Лару грызет совесть, наверное, она начала устраивать истерики, вполне вероятно, заводила речь об убийстве Анатолия, только Михаил, не знавший печальной правды, решил, что жена сошла с ума, и в конце концов поместил несчастную в Фолпино. Думаю, немалую роль сыграли тут разговоры Елены Сергеевны, небось она пела зятю:
– Вот беда! У Лары помутился разум! Бедная Настенька! Каково жить со знанием, что собственная мать шизофреничка!
Я совершенно случайно раскопала семейную тайну и, вполне вероятно, раскрыла убийство Илюшина. Где‑то в архиве хранится палка или прут, которым Анатолию нанесли роковой удар. У сотрудников МВД ничего не пропадает, зря некоторые преступники надеются: прошло много лет, улики давно сожжены. Э нет, ребята, на полках мирно ждут своего часа коробки, пакеты и папки. Сколь веревочке Ни виться, а кончик покажется. Осталось плевое дело – взять отпечатки пальцев, снятые с орудия убийства, и сравнить их с Ларисиными.