Последней появилась Маша – поздравила впопыхах, всучила коробочку с презентом да тут же сбежала, стараясь не нарваться на неприятный разговор с сестрой.
Матвей открыл коробку, вытащил из нее небольшую настенную картину с мутным лесным пейзажем в темно-зеленых тонах, разбавленных синевой ручейка, подмигнул Ире и весело сказал:
- Гляди, чего мне от тебя подарили!
- Ну уж, от меня! – Ира разозлилась, но ради именинника не стала вслух проклинать семью.
- От тебя, конечно! На твои деньги куплено – выходит, от тебя, - старик внимательно рассмотрел изображение и добавил: – Вон, деревья растут, речушка какая-то – красиво, ага.
К двум часам дня все наконец расселись. Матвей занял место во главе стола да периодически порывался встать и подать что-нибудь гостям, однако с этим вполне справлялась Ирина. На нее слегка косились, но разговаривали приветливо. Да и коситься вскоре перестали – мало ли, что на человека наговаривают, пусть даже и родная мать, девка-то хорошая; и Матвей ее принял, значит, и остальным принять не зазорно.
Ели и пили в меру, как бы растягивая на подольше, сыпали тостами – по большей части простенькими, в красноречии никто из деревенских не упражнялся. Так, привычное «долголетия и здоровья», ибо что еще надо.
- Чего, поздравить тебя, что ли, - сказала Инна Колотова, ради шутки изображая недовольство. Поднялась из-за стола с рюмкой в руке, пошевелила нижней челюстью, вправляя ее для хорошей дикции, и договорила: – С юбилеем тебя, Матвей. Счастья-то не буду желать, нам с тобой не по возрасту оно…
- Отчего не по возрасту? – весело перебил матвеевский сосед, сидевший рядом со старухой, крепкий мужчина лет шестидесяти. – Само то, как по мне! Терять неча, остается за счастьем гоняться!
- Двадцать годков проживи еще, да я погляжу, как ты гоняться сможешь, - парировала Инна под всеобщий смех. – Аль по молодости не нагулял счастья-то?
- И по молодости нагулял, и таперича буду, - сосед издал самодовольный смешок и выпил, не дожидаясь окончания тоста.
- В общем, - продолжала Инна, - у нас-то жизнь сложилась уже. Остается только за молодыми приглядывать. Так что… долгих лет жизни тебе, Матвей. Наказ даю: чтоб меня пережил! – тут она лукаво подмигнула, как бы намекая, что задача это нелегкая.
- Тебя переживешь, как же, - пошутил Радлов.
Гости захихикали, но старались не особо громко – характер старухи всем был известен, обидится еще или скандал закатит. Колотова прошипела свое обычное «боров треклятый», погрозила зятю кулаком и села на место. Потом всполошилась, стукнула себя по лбу и с криком:
- Во дура старая, забыла! – выскочила из комнаты.
Минут через пять она вернулась в обнимку с парой дешевых рабочих сапогов и протянула их имениннику:
- На, держи! А то жалился все, что без сапогов остался.
Матвей поблагодарил старуху, даже приобнял от благодарности, а Радлов оглядел подарок неодобрительно и задумчиво произнес:
- Ну дела. У меня ведь тоже сапоги.
- И у меня тоже, - робко подал голос кто-то из гостей.
Тут из своего дальнего уголочка вышел Лука, поставил на стол большую коробку, при этом объяснив:
- А я новые тебе, дед Матвей, сшил. Благо, руки-то помнят, как оно делается.
За столом повисло неловкое молчание. Все переглянулись и вдруг хором прыснули со смеху.
- Умора какая! – воскликнул развеселый сосед, гоняющийся за счастьем. – Четыре пары сапог, это ж надо! Е-мое, отчего ж не договорились?
- Да как-то… в голову не пришло, - Радлов пожал плечами.
- Вообще-то ничего плохого и нету, ага, - сказал Матвей, расплывшись в широкой улыбке. – Главное же, пришли, подарили, и спасибо вам всем огромное! А так-то в хозяйстве сгодится.
- Теперь живи, пока все не сносишь, - Радлов поднял рюмку, половину расплескав – руки у него тряслись от переутомления. – Мои-то долго прослужат. Так вот живи и здравствуй, пока на них последний шов не разойдется!
Дружно выпили за сапоги. Остальные дарили посуду, приспособы для тренировки правой руки, хотя старик их не признавал, и прочие бытовые мелочи.
- Ой, я вам так благодарен! – говорил Матвей дрожащим голосом, чуть не плача от переизбытка чувств. – Вот прямо как когда дед мой восемьдесят отмечал. И любили же его все! Стол ломился от подарков-то! А я тогда лет девяти был, шкатулку ему ножичком вырезал. Ну, плохонькая вышла шкатулка, но он ей больше всего радовался, ага, - старик выдержал паузу, стараясь прогнать скопившийся в горле ком. – Детей он шибко поздно заделал, вот внуков и дождался только за семьдесят. А дождаться очень хотел! Внуки – оно ведь хорошо, верно? – помолчал немного, пустым взглядом рассматривая собравшуюся складками скатерть, и продолжил: – Когда дедушка помирал, маме наказ дал, чтобы Мавку не обижали. Это я Мавка, в детстве вся родня так говорила, ага. Даже не знаю… разочаровал бы я его, наверное, если б он живой был.
- Дед Матвей, да ты чего! – хором успокаивали его гости. – Ты вон какую жизнь замечательную прожил! И ведь она не кончилась еще! Столько сёл поднял! А урожаи какие собирал, загляденье!
- Да где ж теперь эти урожаи, где сёла, – старик явно затосковал, то ли от выпитого, то ли накатило под гнетом лет. – Сгинуло всё.
- Ведь такой день, - заметил жизнерадостный сосед. – Зачем о грустном?
- Да разве я о грустном? Дед меня любил просто, чего тут грустного. Жалко, на юге он похоронен. Мне б к нему, как помру-то. Вместе лежать.
- Ты не хорони себя раньше срока, - сказал Радлов. – А коли такая твоя воля будет – организуем, чего уж. Но ты, дед Матвей, туда не торопись особо. Успеется.
- Я вообще счастливый очень, - невпопад отозвался юбиляр. – Счастливый, что вы все пришли. Сапоги вон – дело хорошее. Выходит, действительно не зря я жил, ага.
Между тем из-под стола достали оставшуюся водку, стали песни петь. Поначалу Матвей скрипуче затянул:
Стать хотелось когда-то похожим на эхо,
Мчаться сквозь листопада беззвучную медь, –
но быстро сорвал голос и продолжать не смог. За него, впрочем, допели Радлов и веселый сосед, нестройным басом.
А потом вдруг запела Инна, заунывно и на удивление ладно:
Поутру трава растет, цвет по вечеру опадет.
По вечере человече во беседе сидел.
Он и ел, он и пил, и устами говорил.
Он свои древные руцы к своему сердцу прижал…
- Господи, баба Инна! – не выдержала Ирина. – Это ж поминальная, чего вы, в самом деле.
- Ничего-ничего, - вступился за нее Матвей. – Красиво же выходит.
Но продолжать старуха отказалась – обиделась, надо полагать. Выпила стопку, сложила понурую голову на руки, а руки локтями на стол, да сидя тихонько задремала.
- Эк развезло бабульку, - пошутил сосед.
- Пусть поспит, не трогай, - сказал Матвей и попросил Иру разносить горячее.
После обеда некоторые гости ушли, в том числе и Лука – трезвому с нетверезыми обычно бывает скучно, да и таблетку пить время подходило, а с собой не брал, стеснялся при людях лекарство принимать.
До ночи досидели только человек шесть, кому дома невмоготу было от скуки или житейских бед. Радлов вовсе уйти не мог – из-за бессонницы он как-то резко опьянел да сидел отпаивался чаем, вроде как хмель прогонял. Развеселый сосед, конечно, вызывался его проводить, но такую тушу особо не поднимешь, а до противоположного берега тащить и вовсе невозможно. Конечно, когда Петр смог самостоятельно держаться на ногах, сосед его-таки довел до дому, но было это глубоко за полночь.
Матвея после праздника сильно шатало, язык у него заплетался, а на лице блуждала блаженная улыбка. Ира помогла старику лечь в постель.
- Нина такая была, - пролепетал он, сжевывая окончания слов. – Руки точь-в-точь такие, ага. А я ж… юбиляр, во как!
Матвей зашелся гомерическим хохотом, затем добавил серьезным тоном:
- Я юбиляр. А люди у нас понимающие.
- Чего ж они понимают? – машинально переспросила Ирина, накрывая старика одеялом.
- А усе понимают! Юбилей-то ненастоящий, а они ни гу-гу мне, - тут он тихо рассмеялся, как ребенок, обманом получивший конфету, и пояснил: – Все знают, семьдесят девять мне стукнуло! Представляешь? Хотя и ты знаешь, да? Не дожить боялся. Не дожить, ага. А юбилей шибко хотелось отметить! Чтоб восемьдесят, как у дедушки… подарки разные… любят тебя… ценят тебя… говорят всякое хорошее… сразу видно, что не зря… не зря… иногда люди сгинут – и всё, и не осталось… а тут не зря…
Старик долго еще бубнил сквозь сон о том, что все не зря, а Ира его успокаивала, по седым волосам гладила – такая в ней отчего-то щемящая жалость проснулась, прямо реветь хотелось. Через полчаса дед утих, и она со спокойной совестью отправилась отдыхать. А Матвей во сне умер – тихо и спокойно.
На следующий день в деревне обсуждали это странное стечение обстоятельств – как так, родился пятого числа месяца, а умер шестого. Вообще же люди ходили понурые – старика уважали, так что горе было всеобщим.
Тело решили в итоге отправить на юг, чтобы там похоронили его в дедовскую могилу, как он и хотел. Чтобы немного покрыть расходы на транспортировку – продали четыре пары новых неношеных сапогов.
Проводы усопшего назначили на девятое число. Ира накануне спустилась в погреб, проверить запасы, и в углу, заваленном тряпьем, нашла ящик с недостающими десятью бутылками водки. К ящику канцелярской кнопкой крепился клочок бумаги, на котором было выведено от руки: «На маи паминки ». Женщина оторвала клочок, непроизвольно смяла его в руке и вдруг разревелась. Громко так. Навзрыд. Как будто родного отца оплакивала.