Декабря.
Вчера Крылов приглашал слушать свою пьесу, предназначенную для нашего театра.
* * *
На нашем театре драма в 1 действии Зудермана «Фрицинька». Громадный успех.
* * *
Холева вернулся из Тулы и говорит, что Т. Л. Толстая вышла замуж за мужика, который имеет лавку в Ясной Поляне. Думаю, что это непроходимый вздор.
Декабря.
Стахович принес «Записку губернских предводителей дворянства, вызванных, с высочайшего соизволения, г. министром внутренних дел для совещания о нуждах дворянского землевладения». Он рассказывал, что сегодня все директора департамента у Витте на совещании, что составленная таблица показывает положение благосостояния России с 1884 года, и притом крестьян. Взяты цены рабочих, количество снятых крестьянами земель, лошади, скот, количества потребные вина и хлеба.
Письмо Яворской довольно нагло. Я ответил так: «Княгиня Лидия Борисовна! Извините меня, пожалуйста, за маленькое замечание, которое я хочу сделать по поводу вашего письма, мною сейчас полученного. Вы подписали его так: «уважающая вас», а следовало: «не уважающая вас». Все равно я бы не обиделся, ибо содержание вашего письма считаю несправедливым. Примите уверение в моем уважении».
Письмо Шабельской о пьесах. Ответил.
Декабря.
Вчера «Трильби». Большой успех. Объяснение с Яворской, переписка с ней, ее претензии. Я сказал ей, что Трильби играет Пасхалова, потом Новикова, что это сделано по распределению. «Я не хочу чередоваться с выходной актрисой», – говорила она. – «А я ее не знаю, может это – талант, и монополии на роли я не признаю». Льстя мне, она рассказывает обо мне разную гадость. В этом болоте мне и утереть! Как надоело! Театр – это табак, алкоголь. От него так же трудно отвыкнуть.
* * *
Вчера был у Горемыкина по поводу моего «Маленького письма». Оно возбудило всех. Нашли, что невозможно так говорить. Горемыкин ничего против этого не имел, но предупредил на счет будущего. Я поблагодарил и обещал прислать ему статью Розанова (которому заказано об университетских беспорядках) в корректуре.
Декабря.
Был кн. Ухтомский. Разговор о М. П. Соловьеве. Он просто с ума сходит. Пишет проэкт о налоге на газеты, обещая казне 7 миллионов, из которых должна продовольствоваться цензура, получая тем более, чем больше имеет доходу газета, у бедных – бедно, у богатых – богато. Он нам запретил бесцензурное получение «Intransigeant», «Ças», «Gazeta narodowa». По его распоряжению, на польских книгах предписано делать русские заглавия. Министр внутренних дел, узнав об этом, отменил, По его распоряжению статьи князя Ухтомского не перепечатываются в провинциальных газетах. Он сам рассказывает, что ему в образе Хитрово является дьявол. Он пишет миниатюры. Хитрово попросил их показать одному из великих князей. Проходит несколько дней, является Хитрово и приносит миниатюры. Он кладет их в стол и запирает. Через несколько дней он открывает стол и не находит миниатюр, – поднимается шум, делаются обыски у прислуги, у полотеров, он рассказывает слоим знакомым, что обокраден. Слышит об этом Хитрово и спешит его успокоить: «Да, миниатюры у меня, я их вам не возвращал». – «Но вы мне их приносили». – «Нет», и т.д. Он убедился, что дьявол приходил к нему и смущал, – Князь Ухтомский говорил об этом Горемыкину. Горемыкин говорит, может быть, я заменю его, но некем. Куда его девать? и т. д.
Декабря.
Сегодня в Александрийском театре. Давали «Непогрешимого» Невежина. Я был один в ложе. Скальковский говорил, что на Кавказ был назначен Куропаткин, и военный министр поздравлял его, но вел. кн. Николай Михайлович написал государю письмо против Куропаткина и государь назначил кн. Голицына.
* * *
Государь сказал, чтобы урегулировали рабочий вопрос. Витте работает над введением 8‑часового дня, но в величайшей тайне. Пройдет ли это – вопрос еще!
* * *
Около Кривенки сидит брюнетка на месте начальника по делам печати. Это во втором ряду. Генерал Зыков говорил генералу Гюбенету: «Правительство назначает на такой ответственный пост, как начальника по делам печати, бог знает, кого, какого‑то щенка» и т. д. Брюнетка покраснела и говорит: «Я – дочь М. П. Соловьева». Генералам оставалось только провалиться сквозь землю. Вот человек, о котором двух мнений нет.
Крылов сидел и ехидничал на счет постановки «Непогрешимого». Карпов ехидничает на его счет, говоря, что он пишет трилогию «Квартирный вопрос», «Налог на собак» и еще что‑то, чего София Ивановна Сазонова не решилась мне передать. Благодарю покорно.
Меня обвиняют в том, что я ставлю «Квартирный вопрос». А для меня это любопытно: придет ли публика, и какая? Если бы он поставил эту пьесу на Александрийском театре, он был бы побит. У нас своя публика, а Александрийская, большинство ее огромное, не посещает наш театр.
Когда наши артисты стали презрительно относиться к пьесе Крылова, он, очевидно, струсил и говорил мне, – не сделать ли так: объявить в газетах, что он жертвует свой гонорар за «Квартирный вопрос» в пользу театрального общества. На другой день он раздумал. – «С кем я ни советовался, все мне говорят, что это было бы глупо». Но было бы доброе дело.
* * *
Вчера в Панаевском театре подходит Пятницкая. – «О каких вещах писали вы мне, чтобы я вам их возвратил?» – спросил я. – «А вы отчего мне не отвечали на предложение купить у меня материал для драмы?» – «Да зачем я буду покупать?» – «Вы напишите пьесу». – «Я не пишу пьес и материалов никогда не покупал». – «Покажите мне сцену». Я повел ее и говорю – «Отчего вы не пишете?» – «Я потеряла свой талант». – «Почему же вы его потеряли? На чем». –«Я сумасшедшая».
– «Я читал ваш рассказ в «Вестнике Европы», помните, который я забраковал. Он очень плох».
Она заплакала и, сломя голову, бросилась вон. С ней сделалась истерика. Призвали доктора.
* * *
Говорят, что у государя головные боли, что на затылке образовалась шишка, вследствие японского удара. Вздор. Государь сегодня был на окоте. Больной он не поехал бы.
Декабря.
Читал вечером драму Немировича‑Данченко «Цена жизни». О ней много говорят. Она действительно интересна, но философ – просто франт, совершенно достойный Клавдии. Все мозги она у него вытрясет и бросит. Они этого достойны, ибо никакой философии подобная дрянь породить не может. Автор, очевидно, думает, что он создал личность в этом философе, и в этом малая величина Данченко и сказывается. Он хорошо рисует житейские отношения, но когда приходится разбираться – у него довольно бестолково все, хотя и довольно искусно для сцены. Похоже на «Грозу».
Декабря.
Привезли письменный стол из Москвы от Шмидта. Очень доволен, но это одна роскошь, а не потребность.
Декабря.
Какая‑то Варвара Гавриловна Шершова приходила просить публиковать, что она находится в несчастии с дочерью своей, пансионеркой Павловского института. Сказал, что этого нельзя. Тогда публиковала о продаже ее дачи в Гатчине. «Меня все знают. Мать моя была придворною дамой. Кирасир Гессе лишил мою дочь невинности, сделал ей ребенка и теперь переведен в пограничную стражу. Я жаловалась прокурору, целый год хлопотала, допрашивали меня и Маню. Говорят, что свидетелей не было, что он обольстил, и отказали. А он такие пакости написал про меня и Маню, что будто я ее продавала вел. кн. Михаилу Александровичу. Была у Рихтера, он дал мне 25 руб., говорит, чтоб я подала просьбу государю», и проч. и проч. Дача ее заложена за 3 тыс. руб., вся развалилась. Сын служит в жандармах, должен был выйти из лейб‑драгун по случаю этого несчастия с сестрой. Мать скрыла от него сначала, чей ребенок, но потом он узнал.
* * *
Сыромятников привел какую‑то даму, маленькая, в платке. Трос детей, муж бросил, надо ехать в Харьков. Что‑то тихо рассказывала, я почти ничего не понял. Дал 10 руб.
* * *
Писарева‑Звездич прислала фельетон. Написано недурно, но не годится. Возвратить надо.
* * *
Вчера кто‑то Росоловскому сказал, что художник Шишкин умер. Он написал несколько сочувственных строк. Сегодня оказалось, что Шишкин и болеть не думал. Несколько дней тому назад то же случилось с сыном Булгакова.
Год
Января.
Веселая встреча Нового года. Много говорилось. С. И. Сазонова упала в обморок, послали за доктором. Сазонов ночевал с нею у нас. Шабельская передала мне выписку из «Frankfurter Zeitung» о моем романе.
* * *
Был у Витте по его приглашению. Указ о чеканке империалов и полуимпериалов по 15 и 7–50 р. Он победил в совете, который собирался под председательством государя. Просил напечатать статью Гурьева, которая написана по его поручению ранее появления указа. Я дал согласие, и мы выпустили № 7490, только вторым изданием, с этой статьей и указом, перепечатав его из «Правит. Вестника». Он говорил, что до этого указа он ожидал благоволения госуд. совета, что после указа госуд. совет будет ожидать его благоволения, как он говорил государю. Это девальвация. Что ни пиши, ничего не поделаешь. Говорил о предостережениях, о «Всей России». Деп. мануфактур и торговли создал конкуренцию этому изданию, отдав на откуп объявления Лейферту и Ефрону, которые собирали объявления от имени департамента принудительным образом, требуя по 500 р. за брошюру. В. И. Ковалевский издал циркуляр против Лейферта. Вся эта махинация сделана была без него, он напрасно бесился и волновался, ничего на мог сделать против своих чиновников. Витте обещался исправить.
«Новый Мир» – большой успех. Я ничего не писал об этой пьесе. Мае надоели эти толки, будто я рекламирую свой театр. Если б я решился на это, то сумел бы это сделать. Вся журналистика против меня, все это задетое самолюбие, завистники. Пьесу Нотовича в прошлом году мы отвергли – «Без выхода» – и в нынешнем отвергли его переделку романа Гюго «Les misérables», под названием «Отверженные». Моск, отд. Лит. Театр. Комитета разрешил эту переделку для императорской сцены с сокращениями. Вероятно, из либерализма. Но переделка – прямо детская по бездарности.
* * *
Курьезное письмо актера Анчарова‑Эльстона от 30 дек., из Киева. Он справляет свой 10‑летний юбилей и просит ему прислать жетон от Лит.‑Арт. Кружка и собрать подписку на подарок ему. Князя В. Барятинского, мужа Яворской, он просит тоже увеличить число приношений, в виде адресов, подписки артистов и публики. Можно быть таким нахалом! Я написал ему, что его претензии смешны, что я знавал лично Щепкина, Садовского, Васильевых, Самарина, Самойлова и проч. и ни от них, и ни об них ничего подобного не слыхивал.
Какие это эгоисты – господа родовитые! Молодой князь Барятинский понятия не имеет о деликатности. Так он настойчив со своими пьесами. Все для них делай, – вероятно, привычка родовитости.
Января.
13‑го января шла пьеса Авсеенка «Водоворот». Может быть успех, а может и нет. В пьесе кое‑что есть, кое‑какие заметки о типах, которые автор наблюдал. Публика кое‑где смеялась; последняя сцена сделана Далматовым (застрелившуюся героиню он выносит из‑за кулис, кладет к себе на колени и говорит над ней несколько слов. Это оригинально! У Авсеенки этого не было: героиня оставалась за сценой). Успех или не успех – это видно будет по второму представлению. «Спб. Вед». (князь Голицын) о пьесе отозвались не хорошо; слишком жестоко. На спектакле был вел. кн. Владимир Александрович с женою. Вчера был Гославский, автор «Подорожника». Сомнительный успех в Москве. Флеров в «Моск. Вед.» написал, что «описание характеров» в пьесе «превосходно», но пьеса построена недостаточно хорошо.
* * *
Сегодня г‑жа Ярцева принесла пьесу П. Ярцева «Сумерки». Напоминает Чехова. Автору 26 лет. Был артиллеристом, еще в корпусе интересовался театром. Служит в земстве. Пьеса еще не пропущена цензурой. В ней любовь зрелой дамы к гимназисту, который в конце пьесы стреляется (за сценой).
Января.
У графа Толя было заседание «Индийского Комитета», т.‑е. по сбору голодающим индусам. Были Верховский, кн. Ухтомский и правитель канцелярии Лилиенфельд, кажется, так. Оттуда ехал с Ухтомским. Он мне сказал: «государь спросил Горемыкина, что это за Соловьев, на которого все жалуются?» Горемыкин отвечал: «Я ищу ему преемника».
* * *
В 5 час. Холева, Ал. Петр. Коломнин, Маслов и Далматов. Разбирательство оскорбления, нанесенного Далматовым Холеве при выдаче жалованья и наложения штрафа. Далматов кричал. Холева сказал, что не даст денег, и положил на них руку. Далматов бросился вырывать и вырвал. Деньги были разорваны (350 руб.), и я поехал в банк, чтоб разменять их. Я истощался в красноречии, желая помирить их. Далматов, конечно, самодур, но Холева, при всей своей сдержанности, груб и как то высокомерен, и грубо настойчив. Я достиг, по крайней мере, того, что они подали друг другу руки.
Февраля.
Бессонница: несколько дней. Встал в 6 часов. Затопил камин. Просматривал календарь свой. Просматривал программу «Нового Ларуса», энциклоп. в 6 томах (160 фр.) и порывался издавать его. Так и не удастся исполнить заветное желание моей всей жизни – издать энцик. словарь. – Дни нерешительности относительно найма театра. И хочется и колется. Мой убыток будет более 30 тысяч. И все тащат! Чтоб Яворской дать собрать с бенефиса до 2 тыс. руб., которые она. получит, вероятно, я истратил 1200 руб. на декорации и 800 руб. дал ей на приобретение пьесы «Изеиль» от Армана Сильвестра, т.‑е. 2000 р. Для этой актрисы я сделал больше, чем для кого нибудь. Я дал ей взаймы прошлый год 1200 р., дал ее мужу, через нее (кн. Барятинскому), 3000 р., поставил для нее несколько пьес. Яворская однообразна до безобразия. Дикция противная – она точно давится словами – и выпускает их как будто не из горла, а из какой то трещины, которая то уже, то шире, – и эти два звука чередуются таким однообразием, что мне тошно.
* * *
Далматов сегодня взял у меня 500 р., причем рассказал трагическим голосом трогательную историю. Он любил девушку 22 лет, дивную, «которой я не стоил, чудную девушку»; она родила, ребенка вытащили щипцами и щипцами же будто отравили ее кровь, она страдала 6 дней и умерла. Хоронить ее надо в Петергофе в это воскресенье. Насколько тут правды, бог весть. Но чтоб он влюбился, не верится, ибо в это же время он стольких любил и, вероятно, все «чудных».
* * *
Мне хоть на пальцах гадать – брать театр или не брать. Если брать, наверно еще тысяч 30 надо, но эта суета мне любезна и приятна. В театральной атмосфере что‑то ядовитое, как в алкоголе или никотине.
* * *
«Новый Мир» продолжает делать сборы, и без него убытки были бы больше. – Помимо всех расходов, я не считаю, что заплатил рублей 500 за перевод двух драм, из них одна не пошла, другая запрещена цензурой; за «Новый Мир» заплатил 100 фунт. стерл., а сам сделал перевод двух актов. Перечитал множество пьес, множество накупил этой дряни, давал деньги без отдачи актерам, ставил пьесы издателям. Не говорю том, что не жалел здоровья. Да все равно, ведь умирать надо, рано или поздно.
* * *
Сегодня ехал из театра на извозчике. Он – Новгор. губ., Старо‑русскаго уезда, за С. Руссой 35 верст, Игнатием зовут. – «Сколько лет?» – «61‑й». – А у него все волосы и борода черная. Лицо, как у 35 летнего. Говорит мне, что жена у него двумя годами старше его, 9 человек родила и только спереди зубов двух нет, а то как 17‑летняя девушка. Он никогда не пил ни водки, ни пива и не курил. Только 4 рюмки коньяку выпил на свадьбе у брата, 30 лет тому назад. Болен никогда не был. У сына его 6 человек детей. Отец пил. «Я насмотрелся на него и не пил. Он умер, когда мне было 24 года». Зарабатывает в зиму до 100 руб., летом не ездит. Говорит, что их ремесло такое, что коли пить, то ничего не заработаешь.
Февраля.
Завтракал у К. Е. Маковского. Было человек 30. Жена его называет не иначе, как Константин Георгиевич. Выносили детей, даже 3 месячного младенца, на руках у мамки. Девочка обошла всех и все целовали ее ручку, а мальчик тоже всех обошел и подставлял свою щеку для поцелуя. Может быть, это превосходно, а, может, и не надо.
* * *
Н. Ф. Сазонов говорил мне, что государь желает учредить в Эрмитаже представления русских пьес. Всеволожский сказал ему, что так как «Не пойман не вор» и «Он в отставке» нравятся, то не напишу ли я 2‑х‑актную вещь для этого театра, причем цензура будет самая снисходительная, так что можно писать гораздо свободнее, чем для театра вообще.
* * *
С. И. Сазонова говорила, что вчера на собрании «Союза» говорили, будто я наговорил мин. внут. дел об этом союзе не весть что. Я министра видел в ноябре и никогда не говорил о писателях с ним. Подлая сплетня пойдет гулять.
Февраля.
Был у Л. Н. Толстого, который не был в Петербурге 20 лет. Остановился у Олсуфьева, Фонтанка 14. У него были Ге, Чертков и баронесса Икскуль. Черткова высылают заграницу, у него был обыск, отобрали бумаги о духоборах. О «Чайке» Чехова Л.Н. сказал что это вздор, ничего не стоящий, что она написана, как Ибсен пишет.
– «Нагорожено чего‑то, а для чего оно, неизвестно. А Европа кричит «превосходно». Чехов самый талантливый из всех, но «Чайка» очень плоха».
– «Чехов умер бы, если б ему сказать, что вы так думаете. Вы не говорите ему этого».
– «Я ему скажу, но мягко, и удивлюсь, если он так огорчится. У всякого есть слабые вещи».
Заговорили о государе.
– «Вам бы поехать к нему, вы бы его убедили».
– «Если жену свою не убедишь», – сказал Л.Н. – «то государя уж и подавно.»
– «Ну, жена другое дело, она слишком близка»…
– «А государь слишком далек», – сказал Толстой.
О нормировке рабочего дня: не понимает, зачем это, это только стесняет рабочего, он хочет работать, а ему не дают. Надобна свобода рабочих. Есть движение на земле, а земли нет.
– «А стачки?»
– «Что ж стачки? Генри Джорж справедливо говорит, что стачки можно уподобить двум богачам, которые стоят на берегу моря и бросают в него червонцы. Один бросит один золотой, другой два; первый два, второй три, и т. д. без конца».
О «Чайке» еще говорил Толстой:
– «Литераторов не следует выставлять: нас очень мало и нами не интересуются». Лучшее в пьесе – монолог писателя, – это автобиографич. черты, но их можно было написать отдельно или в письме; в драме они ни к селу, ни к городу. В «Моей жизни» у Чехова герой читает столяру Островского, и столяр говорит: «Все может быть, все может быть». Если б этому столяру прочесть «Чайку», он не сказал бы: «все может быть».
Л. Н. Толстой говорил, что жить осталось мало, а сказать и сделать ему хочется еще очень много. Он торопится и работает постоянно.
Февраля.
Был на репетиции «Катастрофы» (бенефис Холмской). Пришел ко мне в ложу художник Куинджи, Архип Ив., и нескладно и медленно стал рассказывать о беспорядках в Акад. Художеств; ректор оскорбил ученика «руки по швам! выведите его вон!». Все вступились за оскорбленного. Ректор вел себя трусливо. Собрался совет. Положили исключить всех, кто завтра не придет в Академию. Один Куинджи остался при особом мнении. Тогда профессора и И. И. Толстой отменили свое решение. Толстой позволил сходку, на которой разгорались страсти. Рассказывая, Куинджи все выставлял, что его все ученики любят и уважают, что он ничего не знал, что он явился на сходку, где сказал, что, если ученики уважают его, то пусть приходят все на работу. Узнав об этом, Толстой запер Академию и никого не пустил, к самому Куинджи никого не пустили, не пустили Менделеева. В конце концов Толстой написал Куинджи (я читал письмо), что он докладывал великому князю 2 часа, и вел. кн. велел ему подать в отставку. Очевидно, тут что нибудь не так Куинджи говорил, что с Толстым 7 лет был он в самых лучших отношениях, что Толстой ничего не делал, не посоветовавшись с ним, а в данном случае «он помешался» и стал делать по своему, и получилось что‑то невероятное. Часа два он мне рассказывал, нескладно, полуфразами.
– «Если с вами так поступили несправедливо, то остальные профессора должны бы подать в отставку».
– «Они боятся. Все пристроились. У Репина такая квартира, точно церковь, за 10 тысяч такой не найдешь».
Февраля.
Просматривал «Новое Время» за январь и февраль 1878 г., справляясь о том, что тогда говорили мы о войне с Турцией. Очень хорошо мы тогда писали и многое предвидели. Я прочел в № 697 свой фельетон, вызванный письмом ко мне технологической молодежи, которая называла себя «молодой интеллигенцией». Я говорил в фельетоне о «той клевете», которая преследовала меня с самого начала «Нов. Вр.» Гайдебуров, Худеков, Полетика, Градовский, Печковский, «Голос» все соединялись вместе, чтоб ругать и клеветать. Технологической молодежи я наговорил резкой правды. Вообще, фельетон очень искренно и твердо написан.
Февраля.
В пьесе «Катастрофа» актриса Холмская падает на грудь убитого мужа и рыдает. Буренин сказал:
Рыдает Холмская над трупом
И сцену всю закрыла крупом.
Марта.
Сегодня молодежь университета, технологии, строит. училищ, женских курсов и проч. хотели сделать демонстрацию панихидой но девушке, говорят, еврейке, которая, пользуясь керосиновой лампой, облила себя керосином и подожгла в Петропавловской крепости, куда она была заключена за участие в каком то политическом деле. Распространен слух, что будто ее изнасиловали, но слух этот ни на чем не основан. Девушка, говорят, была некрасива. Говорят, что она выдала кого то из своих, подвергаясь допросу, и прибегла к самоубийству. Как бы то ни было, начальство несколько дней не допускало к ней родных, а потом сказало, что она умерла. Родные к прокурору, который сказал, что дело это ему известно, что об нем произведено следствие, по которому оказалось, что девушка прибегла к самоубийству, что три дня ее держали в ванне от ожогов, что она очень мучилась все это время. Похоронили ее тайно на Преображенском кладбище. Панихиду разрешил митроп. Палладий. Просил разрешения начальник женских курсов Раев, о котором говорят, что он – сын митр. Палладия. К Казанскому собору и собралась сегодня толпа. Полиция приготовилась еще вчера, окружила молодых людей и погнала их по Казанской ул. в часть. Дорогой девушки пели «со святыми упокой». Масса публики наполняла площадь и улицы, Горючего материала у нас сколько угодно. О деле довели до государя.
Марта.
Читал прокламацию литографированную, которую дал прокурор, о Марии Федоровне Ветровой – имя девушки, погибшей в крепости. Обвиняет прокурор Кичина, который отчислен в 3 отд. для политических дел и получает сверх 4500 р. еще 2000 р. за это. Думают, что выманил угрозою у нее выдачу какого нибудь заговорщика и она прижгла к самосожжению вследствие раскаяния. В публике говорят об изнасиловании, но это даже прокламация отвергает, или умалчивает, ограничиваясь темными намеками партии на то, что ее высекли. Ветрова посажена была за имение у себя запрещенного чего‑то, каких то книг, и ее хотели выпустить. Как девушке, которая должна быть освобождена она знала об этом, ей ставили керосиновую лампу.
* * *
Вчера участников в беспорядках только переписали, но никого не арестовали.
* * *
Сегодня телеграмма из Канеи, что на «Сысое Великом» убито 18 матросов нечаянным выстрелом во время учения. Это можно счесть за очень скверное предзнаменование, а греки могут это считать за наказание божие за те выстрелы, которые, согласно поведению «концерта», были выпущены против инсургентов.
* * *
Слушал сегодня в зале придворного музыкантского хора отрывки из оперы М. М. Иванова «Забава Путятишна» на текст Буренина. Мало таланта! Что то серединное.
Марта.
Вчера целое заседание о типографии. Я бранился несколько дней. Наконец, не вытерпел, разразился потоком и ушел, взял извозчика и он повез меня, куда глаза глядят. Приехали в Галерную гавань, я встал и пошел пешком; зашел в новую церковь, потом был у всенощной в Казанском соборе и в 8 ч. веч. приехал домой. Ночь не спал. Теперь 7 часов, я разбудил Василия и он сделал мне кофе. Надо мне уехать Я совсем свихнулся, просыпаюсь в три часа, засыпаю в 7 утра. Но одному везде нехорошо.
Марта.
Достал свою «Ксению» и проглядывал. Ее можно было бы послать во дворец, тайным ходом, к Димитрию, от матери, предупредить его. Самозванец бежит. Вломившиеся бояре не находят его. Недоумение, допрос. Он убежал, он у матери своей. Попробуйте достать его там. – «Послать к царице. Вот беда. Пропало все! Говори, ты правду говоришь?» – «Правду? Поди, лови ее, правду? Где она, ваша правда?» Приносят Самозванца, сломавшего себе ногу. Смерть. Смерть Павла была вроде смерти Самозванца, и я не думаю, что Шуйский и друзья его с особенной храбростью шли во дворец, как и убийцы Павла. При Павле убивали преданных, при Самозванце тоже. Трусили и там, и здесь.
Марта.
20‑го выехал в Москву. Остановился в «Славянск. Базаре». В пятницу был на съезде актеров, в субботу и в воскресенье, день закрытия съезда, также. Впечатление хорошее. Глупости говорят, что мы «не созрели» для парламентаризма. Напротив, созрели совершенно, да и созревать для этого нечего. Дело обсуждения, самое обыкновенное дело, привычное всем, а дисциплина усваивается легко, если руководитель способный человек.
* * *
Видел многих. Третьего дня у Чехова пошла кровь горлом, когда мы сели за обед в «Эрмитаже». Он спросил себе льду, и мы, не начиная обеда, уехали. Сегодня он ушел к себе в «Б. Моск.» гостиницу. Два дня лежал у меня. Он испугался этого припадка и говорил мне, что это очень тяжелое состояние. «Для успокоения больных, мы говорим во время кашля, что он – желудочный, а во время кровотечения, что оно – гемороидальное. Но желудочного кашля не бывает, а кровотечение непременно из легких. У меня из правого легкого кровь идет, как у брата и другой моей родственницы, которая тоже умерла от чахотки». Мария Павловна, его сестра, стала писать портреты.
* * *
Видел Ив. Леонт. Леонтьева (Щеглова). Он говорил много дельного об актерском съезде и по поводу того, что Чехов хочет издавать газету вместе с Гольцевым. «Чехову всего лучше издавать газету одному. Он человек оригинальный, своеобразный, к партиям не принадлежащий, а потому ему есть что сказать. Они вдвоем не уживутся. Разве Гольцев совсем стушуется. Иначе все будут обращаться к Чехову, и это породит ревность у Гольцева». Я того же мнения. Гольцев слишком ничтожный человек, чтоб иметь право сидеть на крыле такого орла, как Чехов.
Я спрашивал у доктора Оболенского, приятеля Чехова, который ходил к нему в эти дни, что это за кровоизлияние? Он отвечал: «гемороидальное, но свидетельствующее, что легкое слабо, и потому при неблагоприятных обстоятельствах эта болезнь может сделаться опасной.»
* * *
Вчера у Сухаревки молодой пьяный парень продает связку «Современника»:
– «5 рублей дают. Разве можно 5 руб.? Барин велел просить 60, а он – пять! Тут ведь «Что делать?» Чернышевского, да его примечания к «Экономии» Миля. Слышишь, – Миля! А он точно за кусок мыла дает пятак. А тут не мыло, а Миль!»..
Марта.
Вернулся в Петербург из Москвы. Вчера встал в 5 час. утра, не уснул ни минуты, написал записку Чехову и сам отнес ее в «Б. Моск», гост‑цу. Потом гулял в Кремле, по набережной, к Спасу и обратно в «Слав. Базар». В 7 пришел в отель. Лег и уснул немного. В 11‑м часу пришел доктор Оболенский и сказал, что у Чехова в 6 ч. утра пошла опять кровь горлом, и он отвез его в клинику Остроумова, на Девичьем поле. Надо знать, что 24 утром, когда я еще спал, Чехов оделся, разбудил меня и сказал, что он уходит к себе в отель. Как я ни уговаривал его остаться, он ссылался на то, что получено много писем, что со многими ему надо видеться и т. д. Целый день он говорил, устал, а припадок к утру повторился. Я дважды был вчера у Чехова, в клинике. Как там ни чисто, а все‑таки это больница и там больные. Обедали в коридоре, в особой комнате. Чехов лежит в № 16, на десять №№ выше, чем его «Палата № 6», как заметил Оболенский. Больной смеется и шутит по своему обыкновению, отхаркивая кровь в большой стакан. Но когда я сказал, что смотрел, как шел лед по Москве – реке, он изменился в лице и сказал: «разве река тронулась?» Я пожалел, что упомянул об этом. Ему, вероятно, пришло в голову, не имеет ли связь эта вскрывшаяся река и его кровохарканье? Несколько дней тому он говорил мне: «Когда мужика лечишь от чахотки, он говорит: «Не поможет. С вешней водой уйду».