* * *
Холева сказал, что Гюбнер отдает нам театр. Я было уже помирился с тем, что театра не будет, и оно было бы лучше. Нести убытки, и притом значительные, – за два года до 30 000 р., выносить самые придирчивые нападки газет, быть обвиняему в несправедливостях, покровительстве, не видеть благодарности со стороны артистов, а видеть, напротив, претензии выше всякой меры, лукавить, стараться мирить, изобретать причины того, или другого действия, чтоб щадить самолюбия, быть вечно в напряженном состоянии, быть готовым на объяснения, на приемы и проч., все это тяжело и неблагодарно. А впрочем, будь, что будет.
Марта.
Сегодня был гр. Степан Антон. Апраксин, камер‑юнкер, написавший роман «Князь Белелюбский». Это – молодой человек, должно быть, совершенно глупый. Он принес мне «мысли» из своего русского романа, написанного по французски, и спрашивал, одобряю ли я эти мысли? Я старался ему объяснить, что такое роман, и что роман должен быть художественным произведением, что «мысли» высказывают разные люди и т. д. Ничего не понял! Говорит только, что герой его умер от чахотки в Ментоне, и что мысли эти такие добрые, что генерал Богданович посоветовал ему напечатать их на отдельных листках, чтоб раздавать даром в церквах. – «Ну, и раздавайте, что мне за дело». – «Но я советовался с о. Смирновым, и он нашел, что мысли эти не могут быть пропущены цензурой». – Черт знает что! Я говорил ему резко. В это время сидел у меня Глуховской. Уходя, он спросил: «А не правда ли, это хорошо, что такой молодой человек, как я, распространяет добрые мысли?». Я ему сказал, что молодой человек должен быть молодым человеком и что, может быть, добрые мысли скажутся совсем не добрыми. Вечером от него письмо, просит позволения, чтоб я разрешил ему посвятить роман мне. Я отвечал, что этой чести не желаю: бывают же такие идиоты! Я написал ему:
«Граф Степан Антонович, утвердительного ответа на ваше лестное для меня предложение – посвятить мне ваш роман, я дать не могу по многим чисто литературным причинам и обычаям, в рассмотрение которых входить здесь было бы неуместно.»
* * *
Вчера адвокат Петрашевский приходил к А. П. Коломнину просить меня не помещать отчета о разбирательстве у мирового судьи, который приговорил графа Шереметева, известного под именем «Пожарского», к 2 нед. ареста за то, что он побил своего слугу и побил за то, что тот неловко затворил форточку. Рассказывали подробности очень нехорошие о диком нраве этого господина. Граф вознаградил побиенного деньгами.
Марта.
От Чехова, который лежит в клинике Остроумова, телеграмма: «Крови меньше, но положение неопределенное. Неизвестно, когда выпустят… Приходил Толстой». Я написал ему большое письмо.
* * *
Сегодня в газете Трубникова «Мировые Отголоски» напечатан удивительный донос на «Новое Время» и на меня. Я прочел его спокойно. Очевидно, он пришел к убеждению, что надо действовать доносом, чтоб ему выплыть. Года три тому он подавал государю прошение, в котором говорил о «Нов. Вр.» черт знает что, выставлял себя охранителем и советовал запретить «Новое Время», чтоб дать ему, Трубникову, возможность проявить свои силы. Служил в 8 отд. тайным шпионом, в так называемом, литературном столе. Мне рассказывал об этом Плющик‑Плющевский.
* * *
Цензор, читающий «Мировые Отголос.», доложил статью Трубникова о «Нов. Вр.» Соловьеву, а тот – Победоносцеву. Победоносцев написал Соловьеву, что он не давал повода применять свои заключения о печати к «Нов. Вр.», что это – зависть журналиста и т. д. Соловьев позвал Трубникова и передал ему содержание письма. Трубников вообразил, чти Победоносцев будет рад той лести, которую он ему расточит. К тому же вслед за статьей о «Нов. Вр.» он написал лицемернейшую статью. «Что есть истина». Она так начинается:
«Истина – во Христе».
«Дойти до познания истины – значит примириться с богом, потому что бог дал нам во Иисусе слово примирения, – покориться богу, смириться перед богом, и он вознесет вас, – приблизиться к нему, и он приблизится к вам и даст вам духа премудрости к разума, – духа любви, который, и есть живой дух истины. Иначе не познать вам истины наоборот, вы будете подавлять ее неправдой, лгать на истину».
«Бог есть весь жизнь, весь премудрость, весь любовь. Кто не любит бога и не исповедует Иисуса Христа, тот не познал бога, не делает правды и не есть от бога, – это дух заблуждения. Кто от бога и познал его, тот любит бога, исповедует Иисуса Христа – это дух истины».
«Кто говорит: «я познал бога», но слово его не соблюдает, тот лжец и нет в нем истины; а кто соблюдает слово его, в том истинная любовь божия совершилась и бог в нем. А что он пребывает в нем узнаем по духу, который он дает нам»…
Итак, чтоб познать истину и отступиться от неправды, нужно искать бога, хотя он не далек от каждого из нас. Бог создал нас для того, чтобы мы сами стремились к нему, как к своему вечному источнику жизни и истины. Бог есть дух и т. д. Трубников нашел бога и стремится к истине – изумительно! Он познал только истину казенных субсидий. О Победоносцеве он судил, как о чиновнике III отд., где он служил и где занимался доносами. После этой статьи пять его сотрудников ушли от него и являлись к нам с заявлением об этом.
…В «Московском Сборнике», изданном Е. П. Победоносцевым, в статье о печати, задается вопрос: «можно ли представить себе деспотизм более насильственный, более безответственный, чем деспотизм печатного слова?»
«Вопрос этот, конечно разрешается в положительном смысле лишь в таком случае, когда автор печатного произведения стремится подвергнуть своих читателей игу рабства, так как с представлением о деспотизме неразрывно связано понятие о рабстве. Подобная публичная мысль лишает читателей свободы, которую даровал им Христос, так как они продают эту свободу на служение чужой совести. Но кто же пожелает носить это иго рабства под именем свободы? Конечно никто, разве бы оно навязывалось «насильственно и безответственно» под покрывалом таинственности, как например посредством ежедневной большой газеты в качестве господствующего органа печати, ограждаемого кем‑то и для чего‑то от вреда совместничества и ради пользы единоторжия этою газетою. Вот где является поистине деспотизм печатного слова. Такой газетою является у нас, и только у нас и нигде в мире, «Новое Время», приобретшее в течение последних 12 лет верховенство, чуть не монополию, в столичной большой прессе, благодаря тому, что не было разрешаемо новых больших частных ежедневных газет, могущих с нею конкурировать».
Далее автор статьи о печати в «Московском Сборнике» говорит «Вред, который происходит для общества от безграничного распространения газеты, нельзя не признать с чувством некоторого страха, что в ежедневной печати скопляется какая то роковая, таинственная, разжигающая сила, нависшая над человечеством».
«Действительно «безграничное» распространение газеты – это именно и есть деспотизм печатного слова, разлагающая сила. Под безграничным распространением газеты следует разуметь, в данном случае, такую газету, которая, благодаря многолетнему запрету издавать новые подобные газеты, завладела, кроме подписчиков, и розничной продажей в столице, вследствие беспрестанных запрещений этой продажи другим газетам, кроме «Нового Времени», равно продажею газет, вообще, на станциях железных дорог, взятых г. Сувориным на аренду. «Новое Время» сосредоточило на своих страницах и публикации, благодаря запрещению печатания объявлений в газете «Голос» и окончательному превращению ее. Наконец, в распоряжение, главным образом, издателя «Нового Времени» отдано за 10 лет привилегированное телефонное агентство с крупной субсидией».
Вот причина «безграничного», выражаясь словами «Московского Сборника», распространения газеты. Вот он – «деспотизм» печатного слова, пред которым принижена вся остальная пресса; но пред этим деспотизмом нередко преклоняются даже и учреждения высшего порядка заискивая расположение к себе издателя «Нового Времени».
«Спрос на эту газету», – применяя слова «Московского Сборника», – «был бы не такой, если бы не так ретиво было предложение. Ныне, однако, благодаря разрешению новых газет, дело принимает для «Нового Времени», по‑видимому, несколько иной оборот, но только по‑видимому. Нужно знать, что за все время издания «Нового Времени» Сувориным, газета эта находилась в привилегированном положении сравнительно с другими газетами. Она одна изъята, совершенно случайно, и не в пример другим бесцензурным изданиям от наблюдения в установленном порядке».
«В данном случае мы вовсе не против разумной свободы печатного слова. Но ведь бывает и такая свобода, которая, может быть, и «прикровением злобы». Бывает и такая наблюдательная власть, которая на мягком возглавии доброй воли, засыпает непробудным сном, не ведая, что вокруг нее творится»…
«Между тем растлевающая, разлагающая сила «Нового Времени» порабощает читателей, деморализируя общество и остальную печать. Вкусив от древа познания добра и зла, читатели «Нового Времени» в большинстве утратили способность распознания добра и зла, и они уже не сыны свободы, а рабы страстей. Кто кем побежден, тот того и раб. Читая в течение более десятка лет «Новое Время», читатели себе уже не принадлежат: Суворин ими управляет, он действует на них и через них, так что они являются одержимыми в точном смысле этого слова. Что‑то постороннее, чудовищный паразит, мысль чуждая, несоразмерная, живет в них, развивается и родит зловредные побуждения, которыми чревата. Читатели «Нового Времени» не предвидели, что все это у них явится, они не знали, что содержат в себе философские лжеучения, пропагандируемые между строк десятки лет «Новым Временем», какие последствия ядовитые и убийственные, из них произойдут»…
«Московский Сборник» не отрицает, правда, за солидной газетной литературой «действительную общественную силу», которая «несомненно служит для человечества важнейшим орудием культуры», но он указывает на примеры, когда по милости легкомысленных и бессовестных газет, «подготовлялись революции, закипало раздражение до ненависти между сословиями и народами, переходившее в опустошительную войну». «Отсюда следует, что большая газета есть власть, потому, что она власть настоящего над будущим. Но какова же эта власть и руках издателя «Нового Времени», закоренелого в отрицательном направлении мысли и с беспощадною последовательностью, хотя и в замаскированной форме вытравлявшего в стране в течение десятков лет религиозно‑нравственные основы. Всего этого достаточно для газеты, пользующейся верховенством в прессе, чтобы вырастить целое поколение на вредных идеях, и слишком достаточно, чтобы его испортить».
«Не без основания же еще в 1884 г., но особому высочайшему повелению, воспрещено было допускать в обращение в публичных библиотеках и общественных читальнях сочинения Суворина. Между тем с тех самых пор умами русского общества овладела больная, одряхлевшая и разочарованная газета «Новое Время» или ее руководители‑книжники и фарисеи‑лицемеры. Это «слепые вожди слепых, а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму».
«Новое Время» за все время его издания Сувориным, именно, говоря словами «Московск. Сборн.», возбуждало «раздражение до ненависти между сословиями и народами». «Газета эта и поднесь сеет смуту, когда вооружает одну часть населения или одну национальность против другой, подобно тому, как время от времени возбуждает неприязнь одного сословия против другого. Фельетонное отношение Суворина к мерам первой государственной важности и к весьма сложным общественным интересам порождает дух раздражение и отрицания, который ничего не творит, ничего не создает и который способен только озлоблять или же разрушать и мертвить. Благодаря прежде большим, а ныне маленьким фельетонам Суворина, в мыслях и взглядах постоянных читателей «Нового Времени» зло как‑то странно перемешивается с добром, зло зачастую считается ими добром, а добро – злом, так что многие из них взяли себе масштабом истины и добра то, что должно быть признано с христианской точки зрения меркою лжи и зла».
«Мировоззрения моралистов «Нового Времени» совершенно тождественны с лжеучением дерзкого безбожника Шопенгауера. В стороне от высших идей христианства, они смутны, полны противоречия, безотрадны и граничат с беззастенчивостью и предрассудками учеников Лойолы. Еще на днях, в одном из последних маленьких писем своих Суворин, не отрицая на этот раз «существование христианской цивилизации», силится уверить между строк своих читателей, что будто бы христианская церковь потеряла свою силу» и что будто бы «уменьшается число верующих во Христа». Нужно с ума сойти, чтобы говорить такой вздор. Легкомыслие «Нового Времени» доходит до того, что газета эта, постоянно руководясь лжеучениями Шопенгауера и неисправимого последователя его Л. Толстого, смешивает понятие о христианских догматах с идеями философскими, христианство с буддизмом и заменяет нравственное православно‑христианское учение европейским социализмом».
«Демократизация в периодической печати односторонних философских доктрин направлена к тому, чтобы уверить русское общество и высшие его сферы, что между верою и знанием союз расторгнут. Странно, что никто не замечает здесь плутни, скрывающейся в разделении веры и знания, – плутни, в которой в конце концов провозглашается чувственность единственным источником знания, мир вещественный – единственною реальностью, материализм, отвергающий бога, – обладателем всякого ведения и знания. Куда приведет нас эта неустанная пропаганда неверия и буддийских мировоззрений – это дело будущего, но верно то, что доктрина пессимистического пантеизма Шопенгауера построена на религии Конфуция, т.‑е. на началах реалистических и откровенно‑материалистических. Это ли предмет, который может служить для популяризации в течение десятков лет в большой русской столичной газете? Это ли не деспотизм печатного слова, которым отличается «Новое Время»? Буддийское мировоззрение Шопенгауера и Л. Толстого дает горький и наглядный урок тем, которые вне христианства ищут основ для обновления нравственной, умственной и экономической жизни человечества, а мертвый сон Китая наглядно показывает результат этих древне‑восточных воззрений».
«Шопенгауер свое основное начало называет не богом, а «Волею». Из переписки его с друзьями видно, что во Франкфурте, где он неутомимо и сосредоточенно отдавался своим занятиям философией, в его кабинете, на столе перед ним находилась золотая статуя Будды, и он обыкновенно в беседах с друзьями, указывая на нее, говорил: «вот бог». Цинизм его доктрин будет совершенно понятен, если прибавить, что Шопенгауер мечтал о гаремах для ученых людей и о введении многоженства… Учения этого мечтателя, психическая ненормальность которого бросается в глаза, встречает систематическую апологию в газете Суворина. Горячие апологисты Шопенгауера, философы «Нового Времени» в тысячный pas повторяют, что «Шопенгауер – гений века», «истинный поработитель нашей эпохи». «Наша эпоха всевозможных удручений как нельзя более благоприятна для Шопенгауера. Его любят, в него верят, с ним носятся. Это буквально то самое, что было в свое время с Боклем, Спенсером и др. Он – модный мыслитель». «Молодежь именно этим живет, считает его правдой жизни и ничего другого не хочет»(«Новое Время», № 5605).
«Л. Толстой, называя свой принцип не богом, а «Разумом», отрицающим жизнь, не принял во внимание того, что если бы рассудку само по себе, была присуща истина, то истина наравне с рассудком должна была бы быть общим достоянием всех людей, – и тогда не могло бы возникнуть никаких споров о том, что истинно, и что ложно, что разумно и что неразумно. Однако же, этому противоречит непрерывный опыт Разум или logos, мудрость, слово, как называет его гр. Л. Толстой терминами давно известными, не может быть определяем, ибо он сам служит для определения всего остального».
«Но доказан‑ли пессимистический пантеизм Шопенгауера? Учение гр. Л. Толстого есть‑ли истина?»
«Если все эти философские системы, пропагандируемые у нас ныне на просторе, ошибочны или злонамеренны, если руководящие идеи их авторов логичны, но не нравственны, если они стремятся подкопаться под слово божие, а доказать это не трудно, то какую цену они могут иметь в глазах не предубежденного человека или публициста?»
«Вообще, главный софизм приведенных выше модных у нас философских учений заключается в мнении, что всякому образованному человеку предстоит отказаться от употребления собственного разума, если он хочет называться мыслящим человеком. Иными словами: – лозунг современных наших моралистов: «Гоните Христа и его учение!»
«Поэтому, не пора ли нашим здравомыслящими ученным писателям приняться за улучшение у нас репутации философских систем и снятия с них «mauvais odeur» – этот мрак безбожия и что‑то искусственное и напускное, которое окружает эту отрасль знания, имеющую громадное влияние на умственное, моральное и экономическое развитие русской народности, цивилизации, и государственного имущества».
«Будда‑бог и Шопенгауер, Шопенгауер и Будда‑бог, не пора ли уж им убраться из нашей компании? Нельзя ли допустить, что они уже достаточно исполнили свою миссию и что теперь могли бы удалиться?
«В самом деле, человеческая душа есть бесконечно ценное в себе перед чем бледнеет значение всех других вещей. Христос сказал. «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» А наши моралисты и публицисты вредят именно душе русского человека».
«Иначе смотрят на свои задачи публицисты «Нового Времени» так, например, относительно метафизика‑безбожника Шопенгауера эта газета, между прочим, настойчиво утверждает, что «для многих теория Шопенгауера стала своего рода Евангелием» (№5553). Как образчик восторженных похвал и реклам, расточаемых богословско‑философским сочинениям Л. Н. Толстого, может служить в «Новом Времени», от 16 марта 1891 года. следующая тирада: «Крейцерова Соната», именно вследствие ее правдивой и глубоконравственной основной мысли, должна сделаться настольной книгою во всех семьях и распространяться без всяких опасений, преимущественно в среде юношей и молодых девушек». Далее – «Нов. Вр.» ставит Крейцерову Сонату «на высоту сурового поучения духовной проповеди в художественной форме» В «Нов. Вр.» от 17 августа 1891 г. Буренин хлестнул по своему всех тех, кто имел благородное мужество высказаться против проведенной рекламы и мнимой возвышенности основной идеи приведенного сочинения Л. Н. Толстого, и кто заявлял о вреде, приносимом молодому поколению этим рассказом; да кстати уже зараз клеветнически разнес и всеми уважаемого иерарха покойного архиепископа Никанора».
«В заключение упомянем, что на днях доставлено в редакцию нашей газеты для отзыва только что вышедшее издание Суворина – «Мир как воля и представление», соч. Шопенгауера. В предисловии этой книге мы читаем, что в Италии Шопенгауер «научился презирать женщин», и что упомянутое его произведение, «выпушенное в свет в 1818 году, прошло незамеченным и добилось признания лишь к концу его жизни, лет через сорок». Оно ныне будто бы «пользуется широким распространением, но, к сожалению, только в среде образованной публики. «Из этой среды образованных людей автор предисловия исключает кого‑же? – ученых. Он докладывает своим читателям, что «люди науки, по свойственной всем специалистам нетерпимости или философскому невежеству (это люди‑то науки!), доселе пренебрегают Шопенгауером».
«Московский Сборник» свидетельствует, что пресса, будто бы, «есть одно из самых лживых учреждений нашего времени!» Автор, очевидно, вывел это заключение, читая одну только газету «Новое Время» и не имея досуга читать все русские газеты, иначе он не пришел бы к следующему выводу.
«Тенденция газеты, ее политическая и философская мысль, подбор известий и слухов и их освещение, потворство низменным инстинктам толпы, страсть к скандалам и пряностям всякого рода, самая беседа так называемых вопросах общественных и политических, являющаяся большею частью в форме пересуда и отрывочной фразы, пересыпаемой сплетней, анекдотом, – «вот почва, необыкновенно богатая и благодарная для литературного промышленника; и на ней‑то родятся, подобно ядовитым грибам, органы общественной сплетни, нахально выдающие себя за органы общественного мнения»… «Не говорим уже о массе слухов и известий, сочиняемых невежественными репортерами, не говорим уже о гнусном промысле шантажа, орудием коего нередко становится подобная газета. И она может процветать, может считаться органом общественного мнения и доставлять своему издателю громадную прибыль. И никакое издание, основанное на твердых нравственных началах и рассчитанное на здравые инстинкты массы, не в силах будет состязаться с нею».
«Такая характеристика газеты «Новое Время» и ее подражателе была бы как нельзя более удачна, но ничего подобного нельзя сказать про нашу прессу вообще, так как лучшие органы ее ничего общи с «Новым Временем» не имеют и иметь не могут».
«Если общественное мнение Франции, как видно из нынешних телеграмм, пришло в убеждению, что некоторые французские публицисты дискредитируют в конец французскую литературу, которая оказывает пагубное влияние и компрометирует репутацию Франции в глазах всех мира, то не пора ли и нашей читающей публике дать решительны; отпор деспотизму издателя «Нового Времени», который, пользуясь искусственно созданным верховенством в среде столичной периодической печати насильственно ввел в нашу прессу совершенно чуждые ей и зловредные элементы парижской бульварной и каскадной печати, претендующей на роль выразительницы общественного мнения?»
Апреля.
«Смута» гр. Голенищева‑Кутузова на благотворительном спектакле в зале приюта принца Ольденбургского. Любители из высшего общества. К графу постоянно подходили его знакомые и говорили ему «какая прелесть!» «Это бесподобно!» А все скучали, и было от чего. Намерений драматических много, но драматических сцен мало. Я сказал ему это. Играли так себе, как любители.
Апреля.
Из записки мин. финансов (Госуд. Двор. Зем. Банк) 7 апр. 1897 г, № 12630:
Долги землевладельцев составляли:
В среднем выводе ссуды Дворянского банка составляют на 1 десятину заложенной земли заем 33,86 руб., тогда как та же цифра для акционерных земельных банков равняется лишь 23,52 руб. Объясняется это не тем только, что в залоге Дворянского банка состоят наиболее ценные земельные имущества, но также и тем, что Дворянский банк, в видах облегчения владельцам возможности перевода своих имений залогом из других банков, увеличивал свои ссуды до размера, необходимого для погашения уже обеспеченных на тех имениях долгов.
Мая.
Чуть ли не в первый раз вмешался я в редакцию «Истор. Вест.» В майской книжке помещена статья Матросова «Заокеанская Русь», где приведена сцена допроса угрорусса американским адвокатом.
– «Признаете ли вы догмат непорочного зачатия Иисуса Христа?»
– «Признаю».
– «Что он означает, как вы его понимаете?»
– «Это значит, что дева Мария, зачавши сына божия, осталась девой, как была и раньше».
– «Как же это могло статься?»
– «Говорят, что дух святой провинился»…
Я думаю, что Матросов это сочинил и велел перепечатать страницу для иногородних подписчиков, так как петербургским книжка уже разослана. Шубинский пишет, что это значит быть цензурнее цензуры. По‑моему, это значит, быть только выше цензуры, которая всегда формальна и часто нелепа. Выходки такого рода мне всегда возмутительны, тем более, что они преувеличиваются лицемерным отстаиванием православия. По моему, угрорусс не мог сказать этой фразы, если он мог знать, что такое «догмат». Всемогуществу божию все возможно. Вот, как он мог сказать. Во всяком случае, такие «бытовые» подробности не для читателей, среди которых множество таких, которые искренне веруют и осудят редакцию за пропуск такой «бытовой» подробности.
* * *
Я совсем зарываюсь в книги. Накупил много книг из библ. кн, Воронцова, я думаю, больше, чем на тысячу руб. Целые вечера сижу за антикварными каталогами и выбираю книги. Любезная страсть! Надо иметь какую нибудь страсть, а это – самая невинная и милая. Книгу я любил всегда, всегда ее собирал, даже тогда, когда получал, будучи уездным учителем, 14 р. 59 к, в месяц. В 20 лет у меня уже была библиотека, и любимыми моими лавками были лавки под Сухаревкой и на толкучке в Петербурге.
* * *
В какой раз возникает у нас вопрос о покупке имения? Вероятно, в сотый, и ничего не сделали. Упустили имение гр. Бобринской прекрасное во всех отношениях, по моей глупости, или, вернее, потому что большие цены меня всегда ужасали. А цена была 150 тыс., но, как оказалось, цена сходная. Упустил я также место, рядом со мною, оно продавалось за 120 тыс., и владелец не брал и построил дом и загородил мой дом от солнца. Постройки и приобретения мне никогда не удавались Что я покупал, покупал всегда дорого.
Июня.
Франценсбад. Я недели три уже заграницей. Был в Берлине, Дрездене, Лейпциге, рассматривал антикварные каталоги, покупал книги, шлялся по улицам и, наконец, прибыл в это дамское место. Тут В. А. Крылов., В. И. Немирович. Рядом со мной в Villa Imperiale живет И. Н. Потапенко. У него две необыкновенные дочери. Одна 11 лет, другая 7. Первая готовится быть танцовщицей, вторая интересный ребенок, говорящий о ненависти к людям, любящий животных. Вчера она болтала так мило и хорошо, что если б фельетоны Потапенки были так же интересны, то ничего лучшего и не надо бы.
* * *
Театр сняли мы опять у Апраксина, и, конечно, опять будет убыток, опять будет бестолочь и вздор. У меня не хватило характера отказаться от театра, я выжидал, авось гр. Апраксин не отдаст, и дело само собой, устроится к моему благополучию. Но сам я поехал к гр. Апраксину и в 1/4 часа кончил с ним принципиально. У нас – ни пьес, ни труппы, ни режиссера. Ничего, кроме декораций, которые, однако, потребуется перерисовать, так как сцена Малого театра ниже, чем Панаевского.
Июня.
История с фельетоном Амфитеатрова о г. Зеленке, которого сестра г‑жа Петрова, находится в дружбе с Горемыкиным, Ив. Лог., мин. внутр. дел. Горемыкин призывал А. П. Коломнина и говорил ему целую нотацию. Резюме этих нотаций в письме Ал. П‑ча от 17‑го июня. Не допускают тени независимости! Говорили, что мин. иностр. дел Муравьев затеял это дело, чтоб населить Горемыкину и даже свергнуть его с престола министра, чтоб самому на оный взойти. Министерские проекты очень приятны, давая возможность распоряжаться районами по произволу. Я всегда думал: «Не тронь, … оно не завоняет». Но Леля думал иначе и написал фельетон. Можно подкапываться под трон государя, но отнюдь не под трон министра, который имеет полную возможность вас устранить за какой нибудь ничтожный пустяк. И это называется прессой? Холопы холопов поедают, и это очень естественно и удивляться тут нечему! Это говорит мне правдивый внутренний голос. Кратковременное пребывание заграницей отрезвляет от русского холопства, во приедешь назад, и эти русские сети охватывают тебя плотно и становишься бессильной и жалкой рыбой.
Июля.
Читал вырезку из «Soir» о Яворской. Она интервьюировалась и расхвалила себя до небес. Сарду обещал ей великолепную пьесу с хорошей ролью, с великолепными костюмами. «Dumas‑fils» был ее другом, около нее собираются сливки общества, она – первая играла в России «Dame aux Camélias». «Афродита» Буренина «а tenu longtemps affiche» (2 раза всего дана была!). Происходит она от «Hubenet la Motte – Bourrey, – une vielle famille de la Touraine qui l'édit de Nante expatria;»… «Dumas fils, qui m’honorait de son amitié»… «J’ai été la premiére à jouer «la Dame aux Camélias» en russe». От себя газетчик говорит: «Madame Lydie Jaworsky nous met sous les yeux de très belles photographies qui nous la montrent dans ses différents roles… Nous en remarquons une: m‑me Jaworsky est à demi soulevèe parmi les étoffes opulentes, les bras nus, cerclés de serpents d’or, diademée, avec la splendeur d’une chevelure rutilante, qui fait resortir le sourir infini des levres et la volupté des yeux»… «Je suis dans «L’Aphrodite», une piece de V. Bourenine, un de nos plus éminents critiques», и т. д. «J’ui méprisée les préjugés si nombreux chez nous et je me suis attirée bien des haines parce que j’ai mené le vieux théâtre russe ridicule et tout de conventions puériles». Чудесно, нечего сказать! Еще: «А St. Petersbourg, il existe le théâtre – littéraire, qui par les retentissants, qu’il obtieni d'année en année, détruit peu à peu le prestige du théâtre impérial, décrepi, et suranné, prolongeant encore dans un répertoire étouffant». Все это в Justice, 11 июля 1897.