Папен: Если бы вы разрешили мне дать объяснение о ходе совещания, я бы уже это объяснил.
В ходе всей этой беседы я лишь указывал Гитлеру на то как нужно убедить фон Шлейхера в необходимости вступления национал-социалистской партии в его правительство. Другими словами, я продолжал делать то, что начал в 1932 году, а именно — старался привлечь национал-социалистскую партию к сотрудничеству.
Максвелл-Файф: Таким образом, вы серьезно утверждаете перед Трибуналом, что вы говорили Гитлеру о том, что он должен стать членом кабинета Шлейхера?
Папен: Да, я ему сказал, что он должен войти в кабинет Шлейхера.
Максвелл-Файф: Об этом и идет речь. Я утверждаю, что это совершенно неверно. Вы сказали Гитлеру, что наиболее благоразумным выходом для консерваторов и националистов, политические взгляды которых соответствовали нашим взглядам, является образовать новое правительство вместе с Гитлером. Вы говорили Гитлеру о том, что произошло потом 30 января. Вы предложили ему это на совещании, которое тогда имело место. Вы хотите сказать, что все это не соответствует действительности?
Папен: Ни одного слова правды; это абсолютная ложь. В качестве подтверждения этого, я заявляю следующее:
Непосредственно после беседы 4 января вечером я написал Шлейхеру письмо. Это письмо он получил, вероятно, 5 января утром. Но прежде чем фон Шлейхер получил это мое письмо, излагавшее действительное содержание этой беседы, утренние газеты 5 января открыли против меня травлю, утверждая, что в этом разговоре со Шредером я вел себя нелояльно по отношению к Шлейхеру. Вернувшись в Берлин, я тотчас же отправился к фон Шлейхеру. Я ему рассказал, каково в действительности было содержание нашей беседы. Фон Шлейхер опубликовал относительно этого коммюнике...
Максвелл-Файф: Да, но он ведь был не единственный человек, опубликовавший коммюнике. Вы и Гитлер опубликовали коммюнике. Я хочу напомнить вам, подсудимый, что ваше предложение заключалось в следующем: вы и Гитлер должны были образовать коалицию, причем вы должны были опираться на консерваторов, а за спиной Гитлера стояли силы национал-социализма. А теперь взгляните на коммюнике, которое вы опубликовали вместе с Гитлером.
Я передаю подсудимому документ номер 637. Ваша честь, это новый документ, который станет Великобритания-496.
Взгляните на конец этого документа, подсудимый. Читаю в самом конце:
«Адольф Гитлер и господин фон Папен опубликовывают следующую совместную декларацию:
«В ответ на неправильные выводы, которые неоднократно делались прессой относительно совещания Адольфа Гитлера с бывшим рейхсканцлером фон Папеном, нижеподписавшиеся заявляют, что это совещание касалось исключительно возможности создания великого национального политического единого фронта и что в рамках этого совещания общего характера совершенно не затрагивалась позиция этих двух партий по отношению к кабинету Рейха».
Теперь, подсудимый, после того как я напомнил вам о заявлении, опубликованном вами лично, вы согласитесь с достоверностью того, что я здесь говорил, то есть с тем, что вы предлагали Гитлеру создать коалицию, состоящую из подчиняющихся вашему влиянию националистских и консервативных элементов и руководимой Гитлером нацистской партии?
Папен: Нет. В этом коммюнике констатируются две вещи. Во-первых, я констатирую, что о кабинете Шлейхера (как это повсюду предполагалось в прессе), о его свержении или о его замене другим правительством вообще не шло речи. Затем я констатирую, что необходимо создать великий национальный единый политический фронт. Фон Шлейхер руководил тем же самым кабинетом, которым руководил я, с теми же самыми политическими силами. Следовательно, если я предлагал Гитлеру вступить в этот кабинет, то это была та же самая комбинация, как если бы я ему предложил вступить в мой кабинет.
Максвелл-Файф: Подсудимый, я не собираюсь с вами спорить. Если вы утверждаете, что этим коммюнике вы хотели показать, что обратились к Гитлеру с предложением ввести нацистов в правительство Шлейхера и что вами не обсуждался с ним вопрос об образовании коалиции, если вы продолжаете утверждать, что все это действительно отражено в коммюнике, я не буду больше вам задавать вопросов по этому поводу.
Перейдем теперь к вашей последующей деятельности. Вы отрицаете, что в январе вы активно поддерживали связь с Гитлером и от имени Гитлера — с президентом фон Гинденбургом с целью введения Гитлера в правительство? Вы согласны с этим?
Папен: Это верно. И я скажу, почему это так. У меня было две официальных беседы с Гинденбургом. 9 января, когда я вернулся в Берлин,
я от рейхсканцлера Шлейхера направился к президенту Рейха фон Гинденбургу. Рейхсканцлер Шлейхер, полагая, что в беседе со Шредером я
действовал нелояльно по отношению к нему, просил Гинденбурга больше
не принимать меня. Я рассказал фон Гинденбургу о действительном содержании беседы со Шредером, и, после того как я договорился со Шлейхером, Гинденбург был убежден, что все это в целом было большим недоразумением.
В следующий раз, насколько я помню, с Гинденбургом я имел официальную беседу только 22 января, когда я говорил с ним вторично об этих правительственных делах.
Максвелл-Файф: Давайте посмотрим, что говорит по этому поводу начальник канцелярии президента. Может быть, ему удастся освежить вашу память.
Обратитесь к письменным показаниям Мейснера вторая часть параграфа 6?
(Документ был передан подсудимому)
Ваша честь, это 11а. страница 45, почти 7 строк снизу страницы.
(Обращаясь к подсудимому)
Подсудимый, прямо после первой части параграфа 6, вторая часть там сказано:
«Шлейхер впервые обратился с этим предложением к Гинденбургу в середине января...»
Далее в следующем предложении сказано:
«Тем временем Папен вернулся в Берлин и благодаря договоренности с сыном Гинденбурга имел несколько бесед с президентом. Когда Шлейхер возобновил свое требование о получении чрезвычайных полномочий, Гинденбург заявил, что он не может дать ему такие полномочия и должен оставить за собой право принимать решения в каждом отдельном случае. Шлейхер со своей стороны заявил, что при подобных обстоятельствах он не может оставаться в правительстве, и 28 января 1933 г. подал в отставку».
Затем параграф 7:
«В середине января, когда Шлейхер впервые просил о предоставлении ему чрезвычайных полномочий, Гинденбург не знал еще о связи, существующей между Папеном и Гитлером, особенно о совещании, которое имело место в доме одного из банкиров Кельна, Курта фон Шрёдера. Со второй половины января Папен стал играть все большую роль в доме президента Рейха, но, несмотря на уговоры Папена, Гинденбург до самого конца января сомневался, следует ли назначить Гитлера канцлером. Он хотел, чтобы Папен еще раз занял пост канцлера. В конце концов, Папену удалось привлечь Гинденбурга на сторону Гитлера аргументом о том, что представители других партий правого крыла, которые будут принадлежать к правительству, будут ограничивать свободу действий Гитлера. В дополнение к этому Папен высказал свои опасения в том смысле, что в случае, если снова будет пропущена данная возможность, может возникнуть угроза восстания национал-социалистов и гражданской войны».
Это правильно?
Папен: Нет.
Кубочек: Могу я прокомментировать использование письменных показаний Мейснера? Случай похож, но не совсем, на такой же со Шрёдером. Письменные показания Мейснера не представлялись суду во время слушаний. Но во время представления обвинения, до моего сведения дошло, что будут использованы письменные показания Мейснера. Я поговорил с обвинением и указал на то, что я ни при каких обстоятельства не буду удовлетворён приобщением письменных показаний Мейснера, но настаиваю на вызове Мейснера в качестве свидетеля. Причина та же самая. Личность Мейснера, который участвовал в этих делах, рекомендует проявлять крайнюю осторожность. Обвинение говорило мне, что оно не будет использовать письменные показания, и наконец сказало мне, что оно не вызовет Шрёдера в качестве свидетеля. У меня нет причины самому вызывать свидетеля. Теперь я в положении, когда письменные показания представлены в перекрёстном допросе и я не могу допросить или раскрыть суду свидетеля Мейснера.
Максвелл-Файф: Ваша честь, относительно позицию занимаемой по данным письменным показаниям, майор Баррингтон рассказал мне, что он не имел их, когда представлял дело в отношении фон Папена. Сейчас я их использую. Если Трибунал думает, что достаточно расхождений в том, что свидетель принимает и письменные показания оправдывают это, у меня нет ни малейшего возражения ходатайству доктора Кубочека о перекрёстном допросе Мейснера.
Председательствующий: Какая у них дата?
Максвелл-Файф: 28-го ноября. Мы вручали копию доктору Кубочеку.
Кубочек: Да.
Господин Председательствующий, могу я пояснить? Британское обвинение не делало обязывающего заявления о том, что оно не представит письменные показания и не вызовет свидетеля. Я всегда говорил, что если должны использоваться письменные показания я буду вызывать свидетеля. Я непрерывно спрашивал обвинение: «Вы собираетесь, вызвать свидетеля или нет?» Оно говорило: «Нет». Тогда я говорил: «Тогда я в этом не заинтересован. Мы опустим этот предмет и я не вызову свидетеля».
Председательствующий: Кажется, письменные показания были подготовлены давно.
Максвелл-Файф: Да, ваша честь.
Председательствующий: Действительно, это было почти в самом начале Трибунала. Я думаю, вероятно, вы должны использовать факты, а не использовать письменные показания.
Максвелл-Файф: Ваша честь, я совершенно готов ко всему, что хочет Трибунал. Если есть какой-либо вопрос, и доктор Кубочек хочет Мейснера для перекрёстного допроса, что касается меня, он его получит. Я имею в виду, у меня немного другое мнение об этом в отношении фон Шрёдера. Что касается честности, я хочу, чтобы ваша светлость понял, что безусловно никто из моего штата и не думал о том, что защита поняла это как то, что мы не используем их, потому что мы всегда намеревалась использовать его. Мы вручили копию этих письменных показаний защите для того, чтобы она заметила эти письменные показания.
Кубочек: Да, это было сделано, и я это подтверждаю.
Максвелл-Файф: Ваша честь, я действительно не стремлюсь занимать много времени Трибунала. Я скорее продолжу и представлю факты и ограничусь дискуссией о них.
Председательствующий: Очень хорошо, так и сделайте.
Максвелл-Файф: Подсудимый, вы сообщили нам, что у вас было два совещания с президентом фон Гинденбургом, и затем, кажется, после 18 января у вас состоялось несколько совещаний с Гитлером, а после 22 января у вас были совещания с подсудимым Герингом, как он заявил об этом в своих показаниях, не так ли?
Папен: Нет, с Гитлером я не встречался с 4 до 22 января.
Максвелл-Файф: Допустим, что это заняло четыре дня. Я не буду спорить с вами по поводу одного или двух дней, но по датам нацистской партии можно заключить, что вы начали переговоры 18-го числа. Таким образом, самым важным совещанием было совещание, которое Оскар фон Гинденбург[3101] созвал в доме подсудимого фон Риббентропа, не так ли?
Папен: Это была предварительная беседа. Во всяком случае, это был первый момент установления связи с национал-социалистами, с Гитлером и Герингом.
Максвелл-Файф: И Оскар фон Гинденбург во время этого совещания в доме фон Риббентропа имел личную беседу с Гитлером, которая продолжалась примерно около часа?
Папен: Это возможно, я уже не помню этого.
Максвелл-Файф: И после этого было принято решение о том, что Гитлер станет канцлером в новом правительстве и что он введет в правительство подсудимого Фрика в качестве министра внутренних дел и подсудимого Геринга в качестве министра без портфеля, причем сам Гитлер возглавит государство в роли канцлера?
Папен: Нет, 22-го числа мы вовсе не договаривались об этом.
Максвелл-Файф: Я имел в виду, что это соглашение было достигнуто в течение тех нескольких дней, о которых вы заранее договорились.
Папен: Да, но очень важно констатировать это. Мы начали эти переговоры лишь после того, как стало ясно, что фон Шлейхер не может сформировать правительство. Это очень важно.
Максвелл-Файф: Вы говорите сейчас Трибуналу, что в то время, — как вы это уже подтвердили, — вы действительно принимали меры к тому, чтобы привести Гитлера к власти просто из-за того, что он стал во главе самой большой партии в Рейхстаге, или потому, что вы считали его наиболее подходящим человеком для поста канцлера в Германии в то время? Каковы были ваши мотивы?
Папен: Мои мотивы, господин обвинитель, были очень просты. При том положении, которое создалось после 23 января, имелось лишь две возможности: или нарушение конституции и начало гражданской войны, или правительство во главе с Гитлером.
Максвелл-Файф: Я хочу лишь установить, подсудимый, что в то время вы поддерживали эту связь с Гитлером. Вы ведь сами были тогда канцлером
Германии. Думали ли вы, что Гитлер, как человек, что его цели и намерения и его индивидуальные качества соответствовали тем требованиям, которые предъявляются канцлеру Германии? Это очень простой вопрос. Я хочу, чтобы вы прямо ответили на него: считали ли вы, что Гитлер, поскольку вы его тогда знали, был подходящим человеком для занятия поста канцлера Германии?
Папен: На это я могу лишь сказать, что коалиция, которую я сформировал по поручению президента Рейха, была неизбежной необходимостью. Тогда не возникало вопроса: было ли это хуже или лучше. Мы должны были принять ее.
Максвелл-Файф: Мне кажется, вы сказали, что вы не были уверены в том, что Гитлер расправится с оппозицией до того, как он пришел к власти. Сколько времени вам потребовалось с тех пор как Гитлер стал канцлером для того, чтобы убедиться в том, что его желанием было уничтожение всякой оппозиции?
Папен: Окончательно я это понял тогда, когда сделал последнюю попытку в своей речи в Марбурге разработать совместную программу и когда эта попытка не удалась…
Максвелл-Файф: Таким образом, это было через полтора года — 17 июня 1934? Вы хотите сказать Трибуналу, что вам понадобилось полтора года для того, чтобы понять, что Гитлер хотел сломить всю оппозицию?
Папен: Нет я говорил суду…
Максвелл-Файф: Вы помните вождя социал-демократов в прусском ландтаге — Эрнста Хайльмана[3102]?
Папен: Да.
Максвелл-Файф: Мне кажется, что он в течение десяти лет был вместе с вами членом прусского ландтага. Но после этого его немедленно отправили в концентрационный лагерь, где с ним исключительно жестоко обращались, это верно?
Папен: Об этом я узнал только здесь. Тогда я этого не знал
Максвелл-Файф: Вы хотите сказать Трибуналу, что в 1933 году вы не знали о том, что Эрнст Хайльман был брошен в концентрационный лагерь?
Папен: Я лишь знал, что ряд политических деятелей из коммунистической и социалистической партий были заключены Гестапо[3103] в концентрационные лагери. Это я знал.
Максвелл-Файф: Ответьте прежде на мой вопрос. Это был вождь социал-демократии в прусском сейме, человек, который в течение десяти лет сидел рядом с вами в парламенте. Вы хотите сказать, что он был отправлен в концентрационный лагерь, а вы ничего не знали об этом?
Папен: Я не помню. Мне кажется об этом я узнал только здесь.
Максвелл-Файф: Теперь я хочу назвать вам одно широко известное имя; я говорю о Карле фон Осецком[3104], лауреате Нобелевской премии мира, писателе и журналисте. Вы не знали о том, что он был заключен в концентрационный лагерь?
Папен: Осецкого я помню только как издателя периодического журнала. Больше о нем я ничего не знаю.
Максвелл-Файф: Вы не знали о том, что в 1936 году он получил Нобелевскую премию мира? Нет?
Папен: Я никак не мог знать об этом в 1933 году.
Максвелл-Файф: Но вы знали, что он впоследствии получил эту премию; Вы знали, что он был заключен в тюрьму?
Папен: Нет.
Максвелл-Файф: Я думаю, что могу связать это имя с вами. Давайте возьмем кого-нибудь другого. Возьмем доктора Эрнста Экштейна[3105]. Он был депутатом Рейхстага и известным адвокатом в Бреслау. Вы не знали о том, что он также был отправлен в концентрационный лагерь?
Папен: Нет, я, к сожалению, не знал доктора Экштейна.
Максвелл-Файф: Может быть, вы припомните доктора Иоахима, представителя берлинской социал-демократической партии? Вы не знали о том, что он также был заключен в концентрационный лагерь?
Папен: Нет, я его не знал и не знаю, что с ним случилось.
Максвелл-Файф: Хорошо, оставим в покое отдельных лиц. Разве вы не знали о том, что в течение нескольких месяцев после того как Гитлер стал канцлером, сотни, если не тысячи, социал-демократов и коммунистов были отправлены в концентрационные лагери?
Папен: Тысячи?
Максвелл-Файф: Хорошо, я буду говорить сотни, если хотите. Это та цифра, с которой согласился подсудимый Геринг. Поэтому возьмем за основу эту цифру — сотни социал-демократов и коммунистов. Министр Зеверинг заявил, что в концентрационные лагери было заключено 1500 социал — демократов и столько же коммунистов. Вы об этом не знали?
Папен: Я очень точно помню, как подсудимый Геринг однажды явился в кабинет после того, как он приказал полиции занять главный штаб коммунистической партии в доме Либкнехта и заявил правительству, что он нашел большое количество документов, из которых следует, в какой мере коммунисты и другие элементы пытались нарушить общественный порядок и свергнуть новое правительство.
Максвелл-Файф: Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос. Вы не знали о том, что сотни социал-демократов и коммунистов были заключены в концентрационные лагери?
Папен: Нет, о сотнях я не знал. Я знал, что отдельные руководители были брошены в концентрационные лагери.
Максвелл-Файф: Давая свои показания на суде, вы упомянули о том, что декрет об амнистии от 21 марта представлял собой повторение того, что неоднократно имело место и ранее. Это ведь была амнистия совершенно
одностороннего характера, не так ли? Это была амнистия для тех, которые принимали участие в нацистской революции, то есть, короче говоря, амнистия для нацистов. Это не была амнистия для коммунистов, социал—
демократов или кого-нибудь из тех людей, которые боролись на противоположной стороне, не правда ли?
Папен: Да, совершенно верно. Амнистия была объявлена не в отношении тех людей, которые работали против сформирования этого правительства.
Максвелл-Файф: Таким образом, вы знали об этих вещах. Давайте еще раз обратимся к вашей речи, произнесенной в Эссене, то есть к вашему собственному отчету о том, что было вами сделано. Это страница 54 книги документов 11. Вы только что сказали мне, что сказанное вами в этой речи — а это было в ноябре — соответствует действительности. Вы говорите о том, что вы всеми силами пытались поддерживать национал-социалистское движение и его руководителя. И далее, как вы видите, вы говорили, что вы «милостивой судьбой были избраны для того, чтобы соединить руки нашего канцлера и фюрера и нашего любимого фельдмаршала». К ноябрю 1933 года вы должны были уже прекрасно знать о том, каким образом Гитлер, ваш фюрер и канцлер, расправлялся с теми людьми, которые были его политическими противниками. Почему вы говорили, — вы ведь ужи высказали нам свою точку зрения, — что вы очень гордились тем, что всеми имеющимися у вас средствами оказывали поддержку национал-социалистской партии, если вы не соглашались с ее идеями?
Папен: Мы всеми силами боролись в кабинете против нарушения Гитлером и партией политики коалиции. Конечно, эти нарушения нам были известны. Я лично во многих речах, которые не представлены суду,
указывал также на эти нарушения. Однако пока существовал этот пакт о коалиции, я должен был надеяться, что мы сумеем добиться своего, и поэтому, только по этой причине, я заверил Гитлера в своей лояльности, для того чтобы он со своей стороны относился лояльно к нам.
Максвелл-Файф: Я хочу привести вам последние слова вашей речи. Здесь вы обращаетесь с весьма осторожным и продуманным призывом к своим
согражданам-католикам. Вы говорите:
«Давайте в этот час заверим фюрера и новую Германию в том, что мы верим в него и в его деятельность».
Почему вы говорили в подобных выражениях? Ведь в ноябре 1933 года вы должны были знать о том, что политика Гитлера заключалась в уничтожении оппозиции, в уничтожении его политических противников, в уничтожении профсоюзов, в приобретении полного контроля над Германией. Почему вы произносили подобные речи, если вы не верили в планы Гитлера и не соглашались со всем тем, что Гитлер хотел сделать?
Папен: Я скажу вам это совершенно точно. Вы знаете, что в июле того года я заключил конкордат и что я получил от Гитлера заверение о том, что он сделает мир в религии основой своей политики. Чем больше удавалось привлечь на сторону правительства консервативные элементы, тем больше это способствовало выполнению моей программы.
Максвелл-Файф: Если это все, что вы можете ответить, я хочу перейти к следующему вопросу. Вы уже заявили сегодня о том, что ко времени произнесения своей речи в Марбурге, 17 июня, вы уже начали понимать, с какого рода компанией вам приходится иметь дело. Итак, пожалуйста, не примите за оскорбление…
Председательствующий: Мы прервёмся.
(Объявлен перерыв)
Максвелл-Файф: Подсудимый, вы сказали Трибуналу очень много относительно вашей марбургской речи. Был ли некий Юнг[3106] одним из тех, кто помогал вам?
Папен: Да, совершенно верно.
Максвелл-Файф: И — поверьте, мне я никоим образом не подразумеваю этим оскорбления — господин Юнг значительно помог вам в составлении этой марбургской речи, не правда ли?
Папен: Юнг очень часто делал наброски для моих речей, в частности, это относится и к моей марбургской речи.
Максвелл-Файф: После 30 июня он был застрелен, не так ли?
Папен: Да.
Максвелл-Файф: Это был человек, который не очень нравился вам, но чьи политические взгляды (я полагаю, что вы назвали бы его прогрессивным
консерватором) вы разделяли и весьма уважали? Так это?
Папен: Да, это так.
Максвелл-Файф: Вы сказали нам относительно фон Бозе[3107]. Он был застрелен, фон Чиршки[3108] был арестован — не так ли? — после этого случая?
Папен: Да
Максвелл-Файф: Фон Савиньи[3109] был также арестован?
Папен: Я точно не могу вспомнить, но мне кажется, что нет.
Максвелл-Файф: Это неважно, имена здесь не играют роли. Но двое из вашего штата были расстреляны, а трое были арестованы. Разве не так?
Папен: Один из сотрудников моего штата был расстрелян, а двое арестованы. Юнг не принадлежал к моему штату.
Максвелл-Файф: Юнг не входил в ваш штат, но он был вашим ближайшим помощником. Теперь…
Папен: Он также был сотрудником, который, как я говорил, достаточно часто помогал мне, готовя наброски для речей, и с которым я разделял консервативные идеи.
Максвелл-Файф: Конечно, широко известно, что генерал фон Шлейхер и его жена также были застрелены и, если мне не изменяет память, генерал фон Бредов[3110] был также застрелен, да?
Папен: Да, правильно.
Максвелл-Файф: Вы были арестованы, как вы нам сказали, в течение трех дней, и я полагаю, что ваши досье с делами были отобраны у вас, да?
Папен: Да, правильно.
Максвелл-Файф: Скажите, пожалуйста, эти события потрясли вашу веру в режим?
Папен: Мою веру во что?
Максвелл-Файф: Эти события потрясли вашу веру в режим и в Гитлера?
Папен: Во всяком случае, я уже вчера показал суду, что этим актом пакт от 30 января был нарушен.
Максвелл-Файф: И вы подали заявление об отставке 2 июля, не так ли?
Папен: Нет; я подал в отставку еще раньше.
Максвелл-Файф: Вы уже подали заявление об отставке 18 или 19 июня и подтвердили его снова 2 июля?
Папен: Совершенно правильно.
Максвелл-Файф: Вы заявляете сейчас Трибуналу, что снова подали заявление об отставке потому, что вы потеряли веру в режим, или потому, что ваша гордость была уязвлена тем, что вы были арестованы, ваш секретарь застрелен, а ваши документы захвачены?
Папен: Я просил отставку, во-первых, из-за невозможного отношения ко мне лично и к моим сотрудникам, во-вторых, потому, что этим актом Гитлер нарушил пакт от 30 января и всякое внутриполитическое сотрудничество мое с ним стало невозможно.
Максвелл-Файф: Хорошо. Попрошу вас сейчас посмотреть на документ Д-714. Ваша честь, это будет Великобритания-497.
Это ваше письмо Гитлеру, написанное 4 июля. Тут сказано:
«Вчера, в 10 часов утра, я имел честь информировать вас устно относительно моего отношения к событиям последних дней, после того как меня освободили из-под ареста в 9 часов вечера 2 июля. Я тогда заявил вам, что не могу более занимать своего поста в кабинете до тех пор, пока не будет реабилитирована моя честь и честь моих сотрудников.
«30 июня пять моих сотрудников были арестованы, и один из них был застрелен. Мои досье были конфискованы, моя канцелярия опечатана, а мой личный секретарь также арестован. Это положение продолжается и по сегодня.
«Такого рода поведение в отношении второго в стране государственного чиновника может быть оправдано только в том случае, если он и его сотрудники виновны в соучастии в заговоре против фюрера и государства. В интересах защиты не только моей лично чести, но и в еще большей степени ради сохранения авторитета и доброго имени государства нужно или немедленно доказать мою виновность в этом деле, или же реабилитировать меня».
И затем вы пишете:
«Эти события стали известны за границей частично в извращенном виде...
Поэтому нельзя было терять ни часу времени. Вы обращаетесь к его солдатскому чувству чести и просите, чтобы это дело было передано генеральному прокурору или чтобы было опубликовано коммюнике, в котором бы говорилось: