Детей эксплуатировали веками только из-за того, что они хотят доверять. Им можно врать очень легко, и они будут верить. Если вы отец, мать, то они будут думать, что вы обязаны быть честными. Вот как все человечество живет в продажности, в мутной грязи, крайне беспринципно, мутная грязь лжи втолковывалась детям веками.
Если бы мы могли делать одну очень простую вещь: не врать детям, и извиниться перед ними за наше неведение, тогда мы были религиозными, и мы бы поставили их на путь религии. Дети только невинны; не давайте им ваши так называемые знания. Но вы сами должны сперва стать невинными, правдивыми, искренними, даже если это поколеблет ваше эго — а это так и будет — и оно разобьется. Оно обязано разбиться.
Мой дедушка никогда не говорил мне, чтобы я ходил в храм, для того, чтобы следовать ему. Я много раз шел за ним, но он говорил: «Уходи. Если ты хочешь прийти в храм, приходи один. Не следуй за мной».
Он не был непреклонным человеком, но в этом он был абсолютно непреклонен. Я спрашивал его снова и снова: «Можешь ли ты передать мне что-то из твоего опыта?» А он всегда избегал этого.
Когда он умирал у меня на коленях, в воловьей телеге, он открыл глаза и спросил: «Сколько времени?»
Я сказал: «Должно быть около девяти часов».
Он замолчал на мгновение, а потом сказал:
«Намо арихантанам намо намо
Намо сиддханам намо намо
Намо уваджхайанам намо намо
Намо лойе савва сахунам намо намо Ом, шанти, шанти, шанти…»
Что она означает? Она означает «Ом» - высший знук беззвучного. И он исчез, как капля росы в первых лучах солнца.
Я вхожу в это сейчас… Есть лишь спокойствие, спокойствие, спокойствие…
Намо арихантанам намо намо…
Я припадаю к стопам тех, кто узнал.
Я припадаю к стопам тех, кто достиг.
Я припадаю к стопам всех Мастеров.
Я припадаю к стопам всех учителей.
Я припадаю к стопам всех тех, кто когда-либо узнал,
Безусловно.
Ом, шанти, шанти, шанти.
БЕСЕДА ШЕСТАЯ
Х орошо.
Мое хорошо немного грустно, потому что Яшу загрустила, а количество членов этого Ноевого Ковчега так мало, что достаточно одному загрустить, чтобы изменить всю атмосферу. Она грустна, потому что ее любимый уехал и может не вернуться.
Помните, несколько дней назад я спросил ее: «Где твоя любовь, Яшу?» И как радостно она ответила: «Он скоро будет здесь».
Она может даже не подумала в тот момент, почему я спросил. Я не спрашиваю кого-либо о чем-то без цели. В тот момент она может быть вам неясна, но она всегда есть. Во всех моих абсурдностях есть причина. Во всем моем сумасшествии есть скрытый, абсолютно здравый ум.
Я спросил ее, потому что я знал, что скоро она загрустит. Не унывай, не волнуйся. Я знаю твоего любовника лучше, чем ты.
Он справится. Я справлюсь. Но в этом маленьком Ноевом Ковчеге не будь грустной. Ах! Ты смеешься; это хорошо. И это всегда хорошо, немного пожить отдельно от любимого; это сделает тебя и твое стремление глубже. Это заставит тебя забыть глупости, которые происходили, конфликты. Вдруг, помнится только красота. Небольшое разделение принесет новые медовые месяцы. Поэтому жди медовый месяц. Мои ученики всегда найдут дорогу ко мне, чтобы быть подле меня. Они найдут путь. Он найдет дорогу ко мне.
По, к несчастью, слово «грустный» напомнило мне о немце… о Боже! Я не собирался говорить о нем когда-либо снова в моей жизни, а он там! Только из-за твоей грусти… Смотри, что ты наделала! Никогда не грусти, иначе эти люди смогут войти.
Я пытался понять из его книги, что он нашел во мне плохого, что заставило его сказать, что я не просветленный. Не то, что я есть — только почему он чувствует, что я не просветленный, и почему он чувствует, что я только озаренный. Я захотел посмотреть из любопытства, почему он это заключил. То, что я нашел, действительно стоит того, чтобы посмеяться. Причина того, что я озаренный, это… конечно, то, что я сейчас говорю, имеет огромное значение для всего человечества, а я не просветленный, из-за того, как «я говорю».
Я действительно посмеялся. Я редко смеюсь, и то только в ванной. Только зеркало знает это. Красота зеркала в том, что оно не имеет воспоминаний. Я смеялся, потому что этот человек встретил и узнал много просветленных людей, и не нашел, что мой способ говорить такой же, как их. Мне бы хотелось применить к нему одно американское выражение: сукин сын — это просто тот, кто имеет интеллектуальный запор. Ему надо начать движение; я имею в виду, ему надо есть чернослив.
Я говорю это из авторитета, моего личного, конечно, — что Бодхидхарма, если бы он знал.это выражение, сказал бы китайскому императору Ву: «Ты, сукин сын! Иди к черту и оставь меня в покое!», но в те дни это американское выражение не существовало. Не то, чтобы Америка не существовала - это снова европейский миф. Америку открыл Колумб? Чушь! Она была открыта много раз, но всегда скрывалась.
Позвольте мне напомнить, что слово «Мексика» произошло от санскритского слова «макшика», и в Мексике есть тысячи доказательств, что индуизм существовал здесь задолго до Иисуса Христа — что говорить о Колумбе! В действительности, Америка, особенно Южная Америка, была частью огромного континента, в который была включена также Африка. Индия была точно посередине, Африка внизу, Америка вверху. Они были разделены только очень мелким океаном; вы могли перейти через него! В древних индийских текстах есть упоминания об этом; они говорят, что люди проходили из Азии в Америку пешком. Даже браки совершались. Ард-жуна, известный воин индийского эпоса Махабхарата и известный ученик Кришны, был женат на мексиканской девушке. Конечно, они называли Мексику «Макшикой», но описание точно соответствует Мексике.
В Мексике есть статуи Ганеша, индусского бога-слона. Статую бога-слона невозможно найти в Англии! Ее невозможно найти ни в какой стране, если она не вступала в контакт с индуизмом. В Бали — да; или на Суматре, и Мексика, но нигде больше, если там не было индуизма. В некоторых мексиканских храмах есть даже надписи на древнем санскрите. Это пришлось к слову… если вы хотите знать больше, то вам придется заглянуть в книгу монаха Бхикку Чаманлала, в его книгу «Индуистская Америка». Странно, что никто не обращает внимания на его работу. Христиане, конечно, не могут отдать ему должное, но ученые должны быть непредвзятыми.
Этот немец и его коллега, голландский психолог, которые написали, что я просветленный, но не озаренный, и что я озаренный, но не просветленный, должны встретиться и обсудить вопросы, и прийти к заключению, тогда дайте мне знать… потому что я ни то, и ни другое. Их так сильно заботят слова: «озаренный» или «просветленный»? Более того, каждый из этих людей использовал одинаковые причины, но они достигли противоположных результатов. Голландец писал свою книгу немного раньше, чем немец; похоже, что он стащил идею у голландца. Но именно так профессора и поступают — они продолжают красть одни и те же аргументы друг у друга, совершенно одни и те же аргументы… что я не говорю как просветленный человек или как озаренный человек.
Но кто они, чтобы решать, как просветленная или озаренная личность должна говорить? Они знали Бодхидхарму? Они видели его портрет? Они немедленно заключат, что просветленный или озаренный человек не может выглядеть так. Он выглядит ужасным! Его глаза — глаза льва в лесу, и он смотрит на вас так, что кажется, что он выпрыгнет из картины и тотчас убьет вас. Вот каким он был! Но забудем Бодхидхарму, потому что четырнадцать веков прошло с. тех пор.
Я лично знал Бодхидхарму. Я путешествовал с этим человеком, по крайней мере, три месяца. Он любил меня так же, как я любил его. Вам будет любопытно узнать, почему он любил меня. Он любил меня, потому что я никогда не задавал ему вопросов. Он сказал мне: «Ты первый из встретившихся мне людей, который не задает вопросов — а мне так надоели все вопросы. Ты единственный человек, который не надоедает мне».
Я сказал: «Есть причина».
Он сказал: «Какая?»
Я сказал: «Я только отвечаю. Я никогда не спрашиваю. Если у тебя есть вопрос, ты можешь задать его мне. Если у тебя нет вопросов, тогда держи рот закрытым».
Мы вдвоем засмеялись, потому что оба принадлежали к одной категории сумасшествия. Он попросил меня продолжить путешествие с ним, но я сказал: «Прости меня, я должен идти своим собственным путем, и с это-го момента он расходится с твоим».
Он не мог поверить. Он никогда не приглашал кого-то раньше. Это был человек, который отказал даже императору Ву — величайшему императору тех дней, с величайшей империей — как будто бы он был нищим. Бодхидхарма не мог поверить своим глазам, что я смог отвергнуть его.
Я сказал: «Теперь ты знаешь, каково быть отвергнутым. Я хотел дать тебе вкус этого. Прощай». Но это было четырнадцать веков назад.
Напомните мне об этом немце позже… о Гурджиеве, который был жив только несколько лет назад. Он должен был бы видеть Гурджиева, и тогда он бы узнал, как просветленная или озаренная личность ведет себя и говорит. Нет ничего, о чем бы Гурджиев не говорил и, конечно, те слова не записаны в его книгах, потому что никто не опубликовал бы их.
Или, если его интересует только индийское просветление, которое, кажется, доминирует у этих идиотов… иначе, что бы Индия делала с ним? Просветление случается везде. Если его интересует только индийское просветление, тогда нам очень близок Рамакришна. Его слова не были сказаны правильно, потому что он жил в деревне и использовал деревенский язык. Все те слова, которые, как люди думают, не должны использоваться любым просветленным были вычеркнуты. Я странствовал по Бенгалии, спрашивая людей, которые еще говорят так, как говорил Рамакришна. Все они сказали, что он был ужасен. Он имел обыкновение говорить так, как человек должен говорить — с силой, без страха, без какой-либо утонченности.
Я всегда говорил так, как мне нравится. Я не чей-нибудь раб, и меня не волнует, что эти идиоты думают про меня. Это в их руках: они могут думать, что я просветленный; они могут думать, что я озаренный; они могут думать, что я невежественный. Они могут думать все, что хотят — это их дело. Они могут писать; бумага есть, чернила есть. Почему они должны заниматься мной?
Кстати, Яшу, из-за того, что ты грустила, ты привнесла этого идиота сюда. Никогда не будь грустной снова — потому что если ты будешь, то я привнесу этого идиота, а ты знаешь, что я могу привносить все отовсюду, даже из ниоткуда.
Сейчас мы покончили с этим немцем и грустью, так? Но крайней мере, похихикали… хорошо! Да, я могу понять. Даже если смеяться в грусти, у нее есть другой цвет для этого, но это естественно. Мои саньясины должны научиться быть немного над природой. Они должны научиться тому, о чем никто не беспокоится в обычном мире. Разлука имеет свою собственную красоту, как и встреча. Я не вижу ничего плохого в разлуке. Разлука имеет свою собственную поэзию; человек должен только выучить ее язык, и человек должен жить в ее глубине. Тогда из грусти приходит новый вид радости… который кажется почти невероятным, но это происходит. Я знаю это. Это то, о чем говорилось этим утром. Я говорил о смерти моего Наны.
Та разлука была окончательной. Мы больше не встретимся снова, однако в этом есть красота, и он сделал это еще более красивым, повторяя мантру. Он сделал разлуку более молитвенной… она стала благоухающей. Он был стар и умирал, возможно, от тяжелого сердечного приступа. Мы не сознавали этого, потому что в деревне не было врача, даже аптекаря, лекарств, поэтому мы не знали причину его смерти, но я думаю, что это острый сердечный приступ.
Я сказал ему тихо: «Нана, хочешь ли ты что-нибудь сказать мне перед тем, как ты уйдешь? Последние слова? Или может ты хочешь дать мне что-то, чтобы я помнил тебя всегда?»
Он снял свое кольцо и положил его в мою руку. То кольцо теперь у моего саньясина; я отдал его кому-то. Но то кольцо всегда было тайной. Всю свою жизнь он не позволял никому смотреть, что в нем, однако частенько, снова и снова смотрел в него. Кольцо было залито стеклом, через которое можно было смотреть. Сверху был бриллиант; на каждой из его сторон было стеклянное окно.
Он не разрешал никому видеть то, на что он смотрел через эти стекла. Внутри была статуя Махавиры, джайнского тиртханкары; действительно прекрасный образ, и очень маленький. Должно быть, там был маленький портрет Махавиры, а эти два стекла увеличивали его. Они увеличивали его, и он выглядел действительно огромным. Для меня кольцо было бесполезным, потому что, к сожалению, даже хотя я приложил все мои усилия, я никогда не мог любить Махавиру так, как я любил Будду, несмотря на то, что они были современниками.
Чего-то не хватает у Махавиры, а без этого мое сердце не может биться с ним. Он выглядит точно как каменная статуя. Будда выглядит более живым, но не удовлетворяет моим стандартам жизненности - вот почему я хочу, чтобы он также стал и Зорбой. Если он встретит меня где-нибудь в ином мире, будет большая проблема. Он закричит на меня: «Ты хотел, чтобы я стал Зорбой!»
Но вы знаете, что я очень хорошо умею кричать. Он не может заставить меня замолчать; я собираюсь идти своим собственным путем. Если он не собирается становиться Зорбой, то это его личное дело, но тогда с этим миром все кончено, у него нет будущего. Если он хочет будущего, тогда ему придется слушать меня. Ему придется стать Зорбой. И Зорба не может существовать один - он кончит в Хиросиме — и Будда не может существовать один. В будущем для них нет возможности быть отдельно.
Психология человека будущего должна быть мостом между материализмом и духовностью; между Востоком и Западом. Однажды мир почувствует благодарность оттого, что мое послание достигло Запада; иначе искатели пойдут на Восток. В это время послание живого Будды пришло на Запад.
Запад не знает, как признать Будду. Он никогда не знал Будд. Он знал только частичных Будд — Иисуса, Пифагора, Диогена — он никогда не знал тотального Будду.
Это не удивительно, что они спорят обо мне. Вы знаете, что они опубликовали в индийских газетах? Они написали историю, что я похищен какими-то врагами и что моя жизнь в опасности.
Я здесь сейчас, а они в действительности не интересуются мной. Это прогнившая страна. Индия гнила почти две тысячи лет — она воняет! Ничто не смердит больше, чем индийская духовность. Это труп, и очень старый труп, ему две тысячи лет!
Что за истории выдумывают люди! Я могу быть «похищен какими-то врагами и сейчас моя жизнь в опасности». В действительности, двадцать пять лет моя жизнь была в непрерывной опасности. Это чудо, что я остался жив. И теперь они хотят защитить меня! Повсюду в мире есть странные люди; но будущее человечества не принадлежит этим странным людям, но самому новому виду, и этот новый вид я назвал Зорба-Будда.
Я говорил вам, что мой дедушка перед смертью дал мне его самую любимую вещь — статую Махавиры, спрятанную за бриллиантом в кольце. Со слезами на глазах он сказал: «Мне нечего больше дать тебе, потому что все, что было у меня, отнимется и у тебя, точно так же, как это было отнято у меня. Я могу подарить тебе только мою любовь к тому, кто узнал себя».
Хотя я не сохранил кольцо, я исполнил его желание. Я узнал того, и я узнал его в себе. Что он значит в кольце? Но бедный старик, он любил своего Мастера, Махавиру, и подарил свою любовь мне. Я уважаю его любовь к его Мастеру и ко мне. Последние слова на его губах были: «Не волнуйся, потому что я не умираю».
Мы все ждали, скажет ли он что-нибудь еще, но это было все. Его глаза закрылись, и его не стало.
Я все еще помню ту тишину. Воловья телега проезжала по руслу реки. Я точно помню каждую деталь. Я ничего не говорил, потому что не хотел беспокоить мою бабушку. Она не сказала ни слова. Прошло несколько мгновений, и я стал немного волноваться за нее и сказал: «Скажи что-нибудь; не будь такой молчаливой, это невыносимо».
Можете ли вы представить себе, она запела песню! Вот как я научился тому, что смерть должна быть отпразднована. Она пела ту же песню, которую пела тогда, когда впервые полюбила моего дедушку. Это тоже чего-то стоит: что девяносто лет назад, в Индии, они имела мужество полюбить. Она оставалась незамужней до двадцати четырех лет. Это было очень редко. Я спросил ее однажды, почему она оставалась незамужней так долго. Она была такой красивой женщиной… я просто шутя сказал ей, что даже король Чхаттерпура - государства, где находится Кеджурахо, — должно быть влюбился в нее.
Она сказала: «Странно, что ты упомянул его, потому что он влюбился. Я отвергла его, и не только его, но и многих других тоже». В те дни в Индии девочки выходили замуж уже в семь, максимум в девять лет. Просто страх любви… если они будут старше, они могут влюбиться. Но отец моей бабушки был поэтом; его песни до сих пор поют в Кеджурахо и окрестных деревнях. Он настаивал, что пока она не согласится, он не выдаст ее замуж ни за кого. По воле случая, она полюбила моего дедушку.
Я спросил ее: «Это даже более странно; ты отвергла короля Чхаттерпура, и, однако, ты полюбила этого бедного человека. Зачем? Он определенно был не очень красивым и не был выдающимся; почему ты полюбила его?»
Она сказала: «Ты задаешь неправильный вопрос. Когда влюбляешься, «почему» не существует. Я просто увидела его и все. Я увидела его глаза, и во мне возникло доверие, которое ни разу не поколебалось».
Я также спрашивал моего дедушку: «Нани говорит, что она полюбила тебя. С ее стороны все в порядке, но почему ты позволил браку произойти?»
Он сказал: «Я не поэт или мыслитель, но я могу узнать красоту, когда я ее вижу».
Я никогда не видел более прекрасной женщины, чем моя Нани. Я сам был в нее влюблен, и любил ее всю се жизнь. Когда она умерла в восемьдесят лет, я примчался домой и нашел ее там лежащей, мертвой. Они все ждали только меня, потому что она сказала им, что они не должны класть ее тело на погребальный костер, пока я не приеду. Я вошел, открыл ее лицо… и она была все еще прекрасна! В действительности, более прекрасна, чем когда-либо, потому что все затихло; даже шум ее дыхания, шума дыхания не было. Она была просто присутствием.
Поджечь ее тело было самым трудным делом, которое я сделал в моей жизни. Это было так же, как если бы я поджег одну из самых прекрасных картин Леонардо да Винче или Винсента ван Гога. Конечно, для меня она значила больше, чем Мона Лиза, она была более прекрасной, чем Клеопатра. Это не преувеличение.
Все, что прекрасно в моем видении, как-то приходит через нее. Она помогала мне всеми способами стать тем, чем я есть. Без нее я бы стал владельцем магазина или, возможно, доктором или инженером, потому что когда я сдал вступительные экзамены, мой отец был так беден, и ему было трудно отправить меня в университет. Но он был готов даже занять деньги, для того, чтобы сделать это. Он очень настаивал, чтобы я пошел в университет. Я хотел, но не в медицинский колледж, и я не хотел идти и в инженерный колледж тоже. Я наотрез отказался быть доктором или инженером. Я сказал ему: «Если хочешь знать правду, то я хочу быть саньяси-ном, бродягой».
Он сказал: «Что! Бродягой!»
Я сказал: «Да. Я хочу пойти в университет, чтобы изучать философию, таким образом, я смогу стать философом-бродягой».
Он отказался, говоря: «В таком случае я не собираюсь занимать деньги и иметь все эти проблемы».
Моя бабушка сказала: «Не беспокойся, сын; иди и делай, что ты хочешь. Я жива, и я продам все, что имею, только для того, чтобы помочь тебе быть собой. Я не буду спрашивать, куда ты хочешь пойти и что ты хочешь изучать».
Она никогда не спрашивала, и постоянно присылала мне деньги, даже когда я стал профессором. Мне пришлось сказать ей, что теперь я зарабатываю для себя, и скорее я должен присылать ей деньги.
Она сказала: «Не волнуйся. Мне нет толку с этих денег, а ты должен хорошо использовать их».
Люди часто удивлялись, откуда я беру деньги для приобретения книг, потому что у меня были тысячи книг. Даже когда я был учеником средней школы, я имел тысячи книг у себя дома. Весь мой дом был полон книг, и каждый удивлялся, откуда я беру деньги. Моя бабушка сказала мне: «Никогда не говори никому, что ты получаешь деньги от меня, потому что если твои отец или мать узнают об этом, они начнут просить у меня денег, и мне будет трудно отказать им».
Она продолжала давать мне деньги. Вы будете удивлены, узнав, что даже в тот месяц, когда она умерла, она послала мне обычные деньги. Утром того дня, когда она умерла, она подписала чек. Вы также удивитесь, узнав, что то были последние ее деньги в банке. Наверное, как-то она знала, что никакого завтра не будет.
Мне повезло во многих отношениях, но больше всего мне повезло с родителями моей матери… и с теми ранними золотыми годами.
БЕСЕДА СЕДЬМАЯ
Д евагит, когда ты иногда говоришь: «Хорошо» — Яшу, я неправильно понимаю: я думаю, что ты говоришь это мне. Вот почему она смеется. Но все же я утверждаю, что глубоко внутри меня нет ничего кроме смеха. Вы можете анестезировать мое тело, все, но не меня. Это за пределами вас.
То же самое справедливо для вас. Ваша глубокая суть за пределами любых химических препаратов. Сейчас я слышу хихиканье Девагита. Хорошо слышать хихикающего мужчину. Мужчина почти никогда не хихикает. Хихиканье стало исключительно собственностью женщин. Мужчины или смеются, или нет, но они не хихикают. Хихиканье как раз посередине. Это Золотая Середина. Это Дао. Смех может быть жестоким. Не смеяться — зто глупо, но хихикать - это хорошо.
Смотрите, как я могу сказать что-то многозначительное даже о хихиканье: «Хихиканье — это хорошо». Не беспокойтесь, даже если я скажу что-то правильно, это только старая привычка. Я могу разговаривать даже во сне, поэтому несложно разговаривать так, как сейчас.
Гудия знает, что я разговариваю во сне, но не знает с кем. Только я знаю это. Бедная Гудия! Я говорю с ней, а она думает и волнуется о том, почему я говорю и с кем. К несчастью, она не замечает, что я говорю с ней точно как сейчас. Сон - это естественная анестезия. Жизнь так тяжела, что человеку приходится умирать каждую ночь, по крайней мере, на несколько часов. А она удивляется, сплю я или нет. Я могу понять ее удивление.
Я не спал более четверти века. Деварадж, не волнуйся. Обычный сон… Я сплю больше, чем кто-либо другой во всем мире: три часа днем, и семь, восемь, девять часов ночью — так много, как никто не может себе позволить. В целом, я сплю двенадцать часов в день, но в глубине я пробужден. Я вижу себя во сне и ночью иногда так одиноко, что я начинаю говорить с Гудией. Но у нее много трудностей. Во-первых, когда я говорю во сне, я говорю на хинди. Во сне я не могу говорить по-английски.
И никогда не буду, хотя смог бы, если бы захотел. Иногда я пробовал и успешно, но удовольствие пропадало.
Вы должны знать, что каждый день я слушаю песню Нурджахан, знаменитой певицы на урду. Она может даже свести вас с ума. Что вы знаете о сверлении? Я знаю, что значит сверлить. Я сверлю Гудию этой песней каждый день. Ей приходится слушать ее, нет способа избежать ее. После того, как моя работа закончилась, я опять проигрываю ту же песню. Я люблю мой собственный язык… не то, чтобы это был мой язык, но он так прекрасен, что даже если он бы не был моим, я бы выучил его.
В песне, которую она слушает каждый день и будет слушать, поется: «Помнишь ли ты или нет, однажды между нами было доверие. Однажды ты часто говорил мне: «Ты самая красивая женщина в мире». Я не знаю теперь, узнаешь ли ты меня или нет. Возможно, ты не помнишь, но я все еще помню. Я не могу забыть доверие, и те слова, которые ты говорил мне. Ты говорил раньше, что твоя любовь безупречна. Ты все еще помнишь? Возможно, нет, но я помню — не во всей красоте, конечно. Время разрушило многое.
Я полуразрушенный дворец, но если ты посмотришь, на минутку, я все еще такая же. Я все еще помню доверие и твои слова. Та вера однажды была между нами, ты все еще помнишь ее или нет? Я не знаю, как ты, но я все еще помню».
Почему я продолжаю проигрывать песню Нурджахан? Это вид сверления. Не сверления зубов, хотя если продолжать сверлить достаточно долго, оно доберется и до зубов, но привитие ей красоты языка. Я знаю, что для нее будет трудно понять или оценить ее.
Во сне, когда я говорю с Гудией, я опять говорю на хинди, потому что я знаю, что ее подсознание до сих пор не английское. Она была в Англии лишь несколько лет. Раньше она была в Индии, и теперь она снова в Индии. Я пытался стереть все, что лежит между. Об этом позже, когда придет время…
Сегодня я собирался рассказать что-нибудь о джайнизме. Посмотрите на сумасшествие этого человека! Да, я могу скакать с одной вершины на другую безо всяких мостов. Но вам придется терпеть сумасшедшего. Вы влюбились. Это ваша ответственность, я не отвечаю за это.
Джайнизм — это самая аскетичная религия в мире, или другими словами, самая садистская и мазохистская. Джайнские монахи так сильно мучают себя, что можно заинтересоваться, не сумасшедшие ли они. Нет. Они бизнесмены, и все последователи джайнских монахов бизнесмены. Странно, что вся джайнская община состоит только из бизнесменов — но в действительности это не странно, потому что сама религия в своей основе ориентирована на извлечение выгоды в другом мире. Джайн мучает себя для того, чтобы получить в другом мире то, чего он не может достичь в этом.
Мне должно быть было четыре или пять лет от роду, когда я увидел первого голого джайна, приглашенного в дом моей бабушки. Я не мог сдержать смеха. Мой дедушка сказал мне: «Успокойся! Я знаю, что ты непослушный. Я могу простить тебя, когда ты - головная боль соседей, но я не могу простить тебя, если ты будешь дерзить моему гуру. Он мой мастер; он посвятил меня во внутренние тайны религии».
Я сказал: «Меня не беспокоят внутренние тайны. Меня беспокоят внешние тайны, которые он показывает так явно. Почему он голый? Не может ли он, по крайней мере, носить трусы?»
Даже мой дедушка засмеялся. Он сказал: «Ты не понимаешь».
Я сказал: «Хорошо, я спрошу его сам». Потом я спросил мою бабушку: «Могу ли я задать несколько вопросов этому совершенно сумасшедшему человеку, который ходит голым перед леди и джентльменами?»
Моя бабушка улыбнулась и сказала: «Давай, и не обращай внимания на то, что сказал твой дедушка. Я разрешаю тебе. Если он скажет что-нибудь, только укажи на меня, и я поставлю его на место».
Она была действительно прекрасной женщиной, смелой, готовой дать свободу без каких-либо ограничений. Она не спросила меня, какие вопросы я собираюсь задать. Она просто сказала: «Давай…»
Все жители деревни собрались на даршан джайнского монаха. В середине так называемой проповеди я встал. Это было около сорока лет назад, и с тех пор я непрерывно воюю с этими идиотами. В тот день началась война, которая кончится только тогда, когда меня не станет. Может быть, она не кончится даже тогда; мои люди продолжат ее.
Я задал простые вопросы, на которые он не смог ответить. Я был озадачен. Моему дедушке было стыдно. Бабушка похлопала меня по спине и сказала: «Великолепно! Ты сделал это! Я знала, что ты сможешь».
Что я спросил? — только простые вопросы. Я спросил: «Почему ты не хочешь родиться вновь?» Это очень простой вопрос в джайнизме, потому что джайнизм — это ничто иное, как старание не родиться опять. Это целая наука о предотвращении перерождения. Итак, я задал ему основной вопрос: «Разве ты никогда не хотел родиться снова?»
Он ответил: «Нет, никогда».
Я спросил: «Почему ты не совершишь самоубийство? Почему ты все еще дышишь? Почему ешь? Почему пьешь воду? Просто исчезни, соверши самоубийство. Зачем так много суеты вокруг такой простой вещи?» Ему было не более сорока… Я сказал ему: «Если ты продолжишь этот путь, ты можешь продолжать его еще сорок лет или даже больше».
Это научный факт, что люди, которые меньше едят, дольше живут. Деварадж определенно согласится со мной. Это доказывается снова и снова, что если вы кормите какую-либо группу больше, чем им нужно, то они становятся толстыми, и, конечно, довольными, конечно, прекрасными, но вскоре они умирают. Если вы даете им только половину того, что им нужно, это странно: они не выглядят красивыми, они не довольны, но они живут почти вдвое больше среднего возраста. Половина еды и удвоение возраста - удвоение еды и уменьшение возраста в два раза.
Итак, я сказал монаху - тогда я не знал этих фактов — «Если ты не хочешь родиться вновь, почему ты живешь? Только для того, чтобы умереть? Тогда почему бы не совершить самоубийство?» Я не думаю, чтобы кто-нибудь когда-нибудь задавал ему такой вопрос. В благовоспитанном обществе никто никогда не задает настоящие вопросы, а вопрос самоубийства является самым настоящим из всех.
Марсель говорит: «Самоубийство — это единственный настоящий философский вопрос». Тогда у меня не было идеи Марселя. Может быть, в то время не было и Марселя, и его книга еще не была написана. По это то, что я сказал тому джайнскому монаху: «Если ты не хочешь рождаться вновь, что, как ты говоришь, является твоим желанием, тогда почему ты живешь? Зачем? Соверши самоубийство! Я могу показать тебе способ. Хотя я многого не знаю о жизни, но что касается самоубийства, я могу дать тебе совет. Ты можешь спрыгнуть с горы в той стороне деревни, или ты можешь прыгнуть в реку».
Река была в трех милях от деревни, и была такой глубокой и широкой, что плавать через нее для меня было большим удовольствием. Много раз, плавая через реку, я думал, что это конец и что я не достигну другого берега. Она была так широка, особенно в сезон дождей, мили в ширину. Она выглядела почти как океан. В сезон дождей невозможно было даже видеть другой берег. Когда она разлилась полностью, именно тогда я бы прыгнул в нее, чтобы или умереть, или достичь другого берега. Была большая вероятность, что я никогда не достиг бы другого берега.