Палили недолго. Минут десять.
– Я же говорил, что не попадут, – улыбнулся Господь.
– А почему они прекратили?
– Потому что разбомбили полгорода.
Этот самый Дауд появился еще через полчаса и даже не подумал извиниться.
Одет по‑европейски, однако бородат. Вежливо улыбается.
– Мухаммад Дауд‑хан, – представил Эммануил. – Петр Болотов.
В тот же вечер Дауд пригласил меня к себе.
Он занимал на Двараке дворец. Небольшой, с внутренним двориком, розарием и мраморными фонтанчиками, арками и росписями, как в мечети, и компьютером у окна. Над компьютером – акварель с улочками Монмартра.
– Бывали? – спросил хозяин по‑французски.
– Приходилось, – ответил я на пушту.
– Я учился в Сорбонне, – пояснил принц. – Кстати, мой дядя тоже. Он был прекрасным правителем, но сами понимаете, как трудно реформатору. Ему удавалось подавлять правые выступления, но левые военные совершили переворот. Теперь правление моего дяди называют золотым веком Афганистана. А моя матушка происходит из древнейшей пуштунской династии Дуррани. По прямой линии от основателя афганского государства Ахмед‑шаха, коронованного знаменитым суфием Сабир‑шахом и оставившего после себя державу, доходившую на востоке до Ганга, на западе – до Каспийского моря, а на юге – до океана. Мой отец состоит в родстве с Сефевидской династией и является потомком самого шаха Исмаила, царя‑суфия, мистика и поэта, а по другой линии его род восходит к Дост‑Мухаммеду, основавшему Баракзайскую династию…
Я слушал вполуха и рассматривал акварель. Картина не из дорогих. Не иначе куплена на Тертре [99].
Большинство упомянутых Даудом имен мне ровно ничего не говорило. Но все равно ответить было нечего. У меня в роду не было даже министров. Ни одного, хотя бы завалящего. Ну там путей сообщения, например. Глухо!
Зато связи куда круче. Подумаешь, какая‑то мелкая иранская династия! Я стоял рядом с Господом, когда мы завоевывали Москву. Я шел через огонь в Китае. Я управлял Японией. Я вместе с ним ступил на Двараку.
– Я стоял рядом с Махди в Государственной Думе России, когда мы брали Москву, – сказал я.
Дауд посмотрел на меня с уважением, даже как‑то заискивающе.
– Моя двоюродная сестра по отцу Фатима замужем за эмиром Омана, – сказал принц.
– Я стоял рядом с Махди, когда императоры преклоняли перед ним колени.
– Мой троюродный брат Али женат на дочери Румского султана.
– Я управлял Японией в качестве наместника Махди. Знаком и с императором, правда, не очень близко.
– Мой дядя был дружен с самим Джами, основателем ордена Накшбандийя.
Опять суфий? Или поэт? Чтут они тут поэтов.
Дауд явно не был удовлетворен. Он ждал от меня чего‑то еще. «Ты понятно, – говорил его взгляд. – А как же семья? Чем она знаменита?» Я привык ценить человека за его собственные достижения. Европейский взгляд. Здесь не так. Семья важнее.
– Да, в моей семье есть легенда о нашем происхождении от царя Соломона, сына Давидова.
Не хотелось уж слишком нагло врать. Но принц пришел в восторг.
– Сулеймана ибн Дауда! Так мы почти родственники! Афганцы ведут свое происхождение от древних евреев. Мы потомки десяти колен израилевых, переселенных персидскими царями на восточную окраину Ирана.
Вот это да! Не ожидал. Впрочем, легенда, конечно. Все восточные народы ведут свое происхождение либо от евреев, либо от Александра Македонского.
Я внимательно посмотрел на моего нового друга, который с чувством жал мне руку и норовил обнять.
Красив. Орлиный нос, черные вьющиеся волосы, голубые глаза чуть навыкате. Его внешность заставляла верить в легенду. Бред, конечно. Но антропологический тип!
Он пригласил меня к столу. Ухаживал очень трогательно. Был само гостеприимство. Еду подавали двое слуг.
Передо мной поставили целого барашка. Я несколько опешил, барашка, однако, отведал. Весь не влез. Хозяин был разочарован.
– Не хотите ли еще?
– Еще одного барашка? – не сдержался я.
Хозяин обрадовался.
Появился слуга с еще одним барашком на подносе.
– Нет, спасибо, – взмолился я. – Было очень вкусно. Хотя, честно говоря, перца можно было положить и поменьше.
Хотелось пить. Но вместо вина подали кофе. Сначала слишком горький, потом слишком сладкий.
Наконец ужин кончился. Хозяин встал вместе со мной и проводил меня до выхода. Я с трудом поклонился. Ох, тяжел ты, внутренний барашек! Еще один такой ужин, и я умру от обжорства.
Утром по телевидению выступила Аиша. Говорила, что выходит замуж по доброй воле и призывала признать Эммануила Махди.
Муридан объявил, что это не Аиша. Еще бы, если она в чадре!
Уважаемая исламская радиостанция «Полуостров арабов» объявила, что голос Аиши проанализирован с помощью компьютера и сравнен с несомненно подлинными записями. И это голос Аиши.
Дварака опускалась. Рядом с нами показался шпиль телебашни. Думаю, Эммануил специально ее не тронул – чтобы вели трансляцию о снижении Двараки. Оставалось менее суток.
Сообщение об убийстве муллы Абу Талиба пришло вечером третьего дня. Около пяти. Фидай. Шахид. Говорили, что из Ирака. Из города Мадинат‑ас‑Салям.
Дварака замерла в пятнадцати сантиметрах над минаретами главной пятничной мечети города.
А утром исчезла Мария. И Дауд. Это уж было совсем странно. Мне казалось, что он появился на Двараке вовсе не для того, чтобы отбить у Махди одну из жен.
Эммануил был хмур и раздражен. Он стоял лицом ко мне, опираясь на стол. Столешница белого мрамора и белые руки Господа – ничуть не темнее. За окном шумел сад. Двараке не было дела до поздней осени. Микроклимат.
– Марк взял отряд и отправился на их поиски. Без моего позволения.
Еще одна странность. Мне казалось, что Марку должны нравиться совсем другие женщины. Чувства Марии не вызывали у меня сомнений. Марк в роли Ланцелота? Только Гвиневера любит Артура.
– Не вздумай рваться за ними. Наведи справки по своим каналам.
– Я навел. Глухо.
Зато позвонил Марк.
– Ты что, с ума сошел? Господь в ярости! – гаркнул я. – Жить надоело?
– Не нервничай. Все, что я делаю, я делаю ради него. Этот эпизод должен быть сохранен в тайне. Здесь очень не любят скандалов.
– Ты что, их прирезать собрался?
– Посмотрим. Давай ко мне. Возьми вертолет.
– Куда к тебе?
– Вана. Сулеймановы горы. Ставка Дауда.
Желтые горы без леса. Только кое‑где пучки кустарника и выступы темных скал. Безрадостная картина, несмотря на ясную погоду.
Мы приземлились в долине у подножия одного из четырехтысячников.
Палатки, камуфляж, пяток танков. Не очень впечатляет.
Зато огромный белый шатер в центре. Мы вошли – я и пара телохранителей. Пилота и еще двоих оставил в машине на всякий случай.
В шатре происходил пир – иначе не назовешь: кормилось человек двести, не меньше. Во главе стола сидел принц Дауд в белом балахоне и чалме и обнимал Марка, который был занят барашком. На земле мир и в человецех благоволение.
– Петр! Ас‑саляму алейкум! Добро пожаловать! – Дауд протягивал мне руку, словно надеясь дотянуться через всю палатку.
Я подошел. Место рядом с Даудом по другую сторону от Марка мигом освободилось, и я сел.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я.
– Кормлю племя, – тихо ответил Дауд. – Шейх должен быть гостеприимным.
Я окинул взглядом общество. Фраза насчет племени не была таким уж преувеличением.
– Где Мария?
– Потом, потом.
В стороне стояла стайка женщин. Но все в паранджах. Значит, Марии не было.
– Где Мария? – я начинал выходить из себя.
Дауд вытянул правую руку открытой ладонью вниз и начал медленно водить ею в воздухе, словно гладил кошку. Я с интересом наблюдал.
– Спокойно, не нервничай, – наконец прокомментировал он. – Это не застольный разговор. Потом обсудим. Кстати, ты женат?
– При чем тут это?
– Просто я слышал, что ты не женат.
Дауд посмотрел на меня с жалостью.
– Он тебя сейчас сватать будет, – сказал Марк.
Марк был, на удивление, трезв.
– У меня есть сестра – очень красивая и добродетельная девушка, воспитанная в строгих традициях, – произнес Дауд. – Думаю, мы могли бы породниться.
– Как, еще одна сестра? – удивился Марк.
– У меня пять сестер, – с достоинством объяснил принц.
– Ты говорил, что единственный ребенок в семье.
– Единственный сын. Девочки не в счет. Ну так как?
– Я слышал, что мусульманка не может выйти замуж за немусульманина, – сказал я.
– Это просто исправить. Надо только произнести шахаду в присутствии двух свидетелей.
Марк хмыкнул. Дауд презрительно взглянул на него и даже выпустил его из объятий.
Что такое шахада, я знал. Формула: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммад – пророк его». Но произносить ее не собирался.
– Понимаешь… – проговорил я. – Моя матушка – ревностно верующая христианка. Это ее огорчит.
Принц вздохнул.
Разговор о Марии состоялся поздно вечером, так что Эммануил успел позвонить мне раньше.
– Я нашел их, – сообщил я. – Выясняю.
– Ладно. Действуй.
Мы сидели в маленькой палатке на коврах, брошенных на пол. Втроем. Марк, Дауд и я.
– Это было, как молния! – рассказывал Дауд. – Я просто не смог ей отказать. Она попросила у меня вертолет.
Я‑то думал!
– Я согласился. Не мог же я отпустить ее одну! Я поклялся заботиться о ней, как брат о своей сестре.
– Так где она?
– Вот!
Дауд поднялся на ноги. Так он смотрелся еще колоритнее: свободный конец белой чалмы свисает почти до пола, из‑за пояса торчит кинжал в богатых ножнах, рукоять украшена драгоценными камнями. Я засомневался насчет брата и сестры.
Вошла женщина в парандже. Подала руку Дауду. С отвращением откинула чадру и бросила под ноги. Принц посмотрел на нее с осуждением. Под чадрой обнаружилась Мария.
– Марк, привет, – сказала она. – Курить есть? Эта занавеска жутко мешает.
Зажгла предложенную Марком сигарету. Дауд нахмурился.
– Да не сверли ты меня взглядом! Ваша Аиша дымит хуже меня, как паровоз.
Принц надулся.
– Вы общались? – спросил я.
– Еще бы! Пришла знакомиться со «старшей женой». Красивая сука!
Дауд побледнел, вскочил на ноги и схватился за рукоять кинжала. Я протянул вперед правую руку ладонью вниз и стал двигать ею, словно гладя кошку.
– Видишь, женщина не в себе.
Дауд сел, но отвернулся.
– Почему Махди до сих пор с ней не развелся? – пробубнил он себе под нос,
– Это я с ним развожусь, а не он со мной! – вскинулась Мария.
– Маш, а ты не погорячилась? – примирительно сказал я. – Это же только политический союз.
– Как же, политический! Вы не видели ее без паранджи!
– Уж не порть ты ему политику, – попросил Марк. – Они здесь не поймут. Скажут, какой он царь, если с собственной женой справиться не может? Не нужен ему скандал.
– Что‑то я не помню, чтобы мы венчались!
У Дауда глаза стали по железному рублю каждый.
– А об этом вообще лучше не упоминать, – заметил Марк. – Правда, принц? Как это у вас воспримут?
– Плохо, – сказал Дауд и закурил.
– Ну вы мне еще мораль почитайте! – фыркнула Мария и тоже затянулась.
У меня начинала болеть голова. Что за мука находиться в одной комнате с тремя курильщиками!
– Знаешь, Маш, ты же не только женщина, ты апостол. Ты служишь ему так же, как и все мы. И не имеешь права предавать, – жестко сказал Марк.
И тут Мария заколебалась. Даже сигарета замерла между пальцев. Так и дымилась. Я уже думал, что она скажет: «Марк ты прав, я забылась, я возвращаюсь».
И тут земля заходила у нас под ногами.
За последний год я попривык к землетрясениям и даже не испугался. Мигом оценил опасность палатки. Никакой опасности. Даже не рванулся к выходу. Спокойно опустился на ковры, пережидая толчок.
Варфоломей присылал мне по электронной почте свои многочисленные графики. Зависимость числа землетрясений от времени – по регионам, по месяцам. Частота техногенных катастроф, авиакатастроф. Частота наводнений и пожаров. Все кривые упорно ползли вверх.
Он просил у меня совета, как у математика, экспертной оценки. Говорил, что дилетант в статистике.
Да, конечно. Я ответил, что такие зависимости объясняются скорее всего неравномерностью информации. Чем ближе к нам по времени, тем больше фактов. Старая информация теряется, что создает иллюзию увеличения числа событий. Любых. Я посоветовал ему исследовать что‑нибудь индифферентное и тоже построить график. Например число концертов известных музыкальных групп в зависимости от времени.
Пару дней назад он прислал мне новые графики. Концертная кривая тоже ползла вверх, но далеко не так круто, как остальные. Тогда я не придал этому должного значения. Зато теперь задумался.
Пока гром не грянет…
Пока земля не затрясется…
Земля перестала трястись, и мы вышли из покосившейся палатки.
Прямо перед нами уползал под землю танк. То есть я сначала увидел танк, а потом уже гигантскую трещину, в которую он погружался.
И тут опять замотало. В тридцати шагах впереди дрогнули вертолеты и тоже стали погружаться в землю. Я вспомнил о пилоте и своей охране и бросился было к ним, но услышал крик.
Обернулся. Ко мне стремительно приближалась еще одна трещина, раскрываясь, как пасть. А на краю трещины висел Дауд. Я схватил его за руку. Принц был тяжеловат, зато не собирался умирать и помогал мне изо всех сил.
– Теперь мы братья, – сказал он, оказавшись на твердой земле. – Что бы ни случилось, я твой младший брат.
И он обнял меня.
Рядом стоял Марк и растерянно оглядывался.
– Мария!
Я не успел понять, что с ней случилось. Впереди раздался треск. Это ломались, погружаясь в землю, лопасти винтов вертолетов.
Наконец все стихло.
ГЛАВА 3
Мы ехали по пыльной дороге по направлению к Газни. Джип Дауда, в котором находились и я с Марком, сопровождали еще два джипа и бронетранспортер с «родственниками».
Марию мы так и не нашли. Ни живой, ни мертвой. Впрочем, я сомневался, может ли умереть принявший причастие смерти.
Двое суток мы занимались последствиями землетрясения. Улететь мы все равно не могли, так как вертолеты накрылись в буквальном смысле слова – весьма толстым слоем земли. Я не брезговал никакой работой, в том числе помощью врачу, единственному на все племя. А так как я не медик, помощь моя в основном заключалась в подсобной работе. Сначала врач смотрел на меня с удивлением, но потом смирился. Зато не смирился Дауд.
– Ты же уважаемый человек! Как ты можешь этим заниматься!
Я обратил внимание на отношение остальных членов племени. Брезгливое удивление. Ничего себе! Я надеялся достичь противоположного результата. Ладно, будем знать. Надеюсь, я еще не окончательно уронил свое достоинство в их глазах.
– Найми слугу, – уговаривал Дауд. – Я тебе хорошего порекомендую. И недорого.
– Подумаю.
Эммануил на нас пока не вышел, хотя вычислить наше местопребывание не составляло труда. Значит, не до того.
Связь не работала: ни сотовые телефоны, ни обычные. Можно было постараться связаться с Господом самим, но как сказать ему об исчезновении Марии?
Выход предложил Дауд. Скорее суррогат выхода.
– Я хотел бы посоветоваться со своим пиром [100], – заявил он.
– Ты что, суфий? [101]– удивился я.
– Да, мурид.
– О, Господи!
– Не всякий мурид – член движения Муридан.
Газни оказался пыльным восточным городишком, хуже Иерусалима. Зелени почти нет, вокруг те же безрадостные рыжие горы, что и возле Кабула. Окраины бедные. Множество развалин. Город несколько раз переходил из рук в руки и только два дня назад был отвоеван Даудовым племенем, по коему поводу и был пир.
Мы проехали несколько приличных домов – современных, но с местным колоритом, белых с многочисленными арками – и оказались в историческом центре, производившем впечатление термитника: высокий холм, глинобитные дома с кривыми стенами по склонам и цитадель на вершине.
Даудов пир обретался в мечети недалеко от «термитника». Мечеть была много лучше исторического центра: голубые расписанные ворота и такие же минареты. Она напоминала шлем, окруженный четырьмя копьями, врытыми в землю остриями вверх.
Пир жил не совсем в мечети, а в помещении при мечети, называемой ханака, по‑нашему монастырь. Впрочем, учителя Дауда мы увидели гораздо раньше. Точнее, сначала мы увидели облако пыли и услышали отдаленный гул.
Дауд приказал шоферу остановить джип и вышел из машины. Все последовали его примеру. К нам приближалась процессия…
Дервиши. Все в темно‑синих шерстяных плащах, сшитых из кусочков. Лоскутные одеяла. Растянулись по дороге метров на двести. Я прикинул. Не менее четырехсот человек.
– Ху! Ху! Ху! – громко, с каждым шагом.
– Что они имеют в виду? – спросил я у Дауда.
– Творят зикр. Поминание Бога. «Ху» означает «Он», то есть Аллах.
Ах да! У меня это вызывало совершенно другие ассоциации.
– Ха! – выкрикнула процессия и остановилась.
– «Ха» – это последняя буква слова «Аллах», – прокомментировал Дауд.
Перед нами оказался хвост процессии. Четверо дервишей несли открытый паланкин, в котором восседал старец с белой бородой и белыми волосами, напоминавший ветхозаветного пророка. Носилки почтительно опустили на землю.
– Ишк! – сказал старец по‑арабски.
«Любовь».
– Барака, я Шахим! – ответил Дауд.
«Будь благословен, о, мой царь!»
И припал к ногам старца.
– Я выехал к тебе навстречу, – пояснил пир.
Интересно, откуда он знал, учитывая сложности со связью. Но Дауд не удивился.
– Это мой муршид [102]Санаи, Абу‑л‑Маджд Мадждуд ибн Адам.
Имя мне ничего не говорило, но, судя по выражению, с которым его произнес Дауд, это был очень крутой пир. На меня в упор смотрели глаза бессмертного.
– Ханака – гнездо для птицы чистоты, это – розовый сад удовольствия и цветник верности, – проговорил пир. – Добро пожаловать!
Мы вошли. Ханака живо напомнила мне римские храмы константиновского стиля с неизменным внутренним двором, окруженным колоннадой. Здесь тоже был внутренний двор и тонкие колонны, поддерживающие арки – как разрезанные пополам маковки церквей. За арками находились кельи дервишей. Дверей не имелось, только занавески на входе.
Нам выделили по келье. Пока мы с Марком осваивались на новом месте, Дауд пошел беседовать со своим наставником. Потом и нас позвали в общую комнату.
Санаи и Дауд сидели на полу. Перед ними на полу же была расстелена скатерть. Один из молодых муридов подавал чай.
Я не знал, как надо правильным образом приветствовать пира человеку, не являющемуся его учеником, и сдержанно поклонился. Санаи пригласил нас к столу.
– Мой учитель сказал, что Мария жива, – проговорил Дауд. – И она где‑то здесь. Мы должны найти ее.
Я перевел взгляд на Санаи.
– Почему вы так думаете?
– Это не тот вопрос, который вы хотели задать.
Я посмотрел ему в глаза, точнее, он заставил меня посмотреть.
– Кто такие «люди огня»? – спросил я.
– Вот это тот вопрос. Я мог бы ответить «джинны», но это не было бы тем ответом. Сатана похвалялся, что создан из пламени, потому и отказался пасть ниц перед Адамом, сотворенным из глины. Потому что это ширк – поклоняться кому‑нибудь, кроме Бога. Сатана оказался более последовательным монотеистом, чем сам Бог.
Идите, учитесь у Сатаны служению:
Выбирайте одну киблу
И не поклоняйтесь ничему иному.
[103]
Сатана был первым истинным суфием, первым и лучшим из влюбленных в Аллаха. Аттар [104]писал от его лица:
«Для меня в тысячу раз дороже быть проклятым Тобою, нежели отвернуться от Тебя и обратиться к чему‑либо другому».
– Он ошибался?
Мне было не по себе. Санаи отвечал не на слова, а на мысли. Образ Люцифера всегда казался мне загадкой. Как могло лучшее из творений Божиих оказаться и самым злым?
– Ошибался. Потому что ширк невозможен, многобожие – только иллюзия. Нельзя поклоняться ничему, кроме Аллаха, потому что все Аллах. Сатана не смог увидеть в человеке Бога.
– Значит, все равно, чему поклоняться?
Шейх улыбнулся.
– Неверность и вера – обе бредут по Твоему Пути, говоря:
«Он один, у Него нет сотоварища!»
– Значит, все равно, кому служить?
– Цель человека в том, чтобы явить Богу его образ, чтобы тот мог лицезреть себя со стороны. А значит, все поступки человека угодны Богу.
– И Эммануил?
– Более чем. Мухаммад – хранитель Божественной милости, Иблис [105]– хранитель Божественного гнева. И это лишь один из путей. Его сердце было гнездом симурга любви. И Мансур ал‑Халладж писал от его лица: «Мой бунт провозглашает Твою святость!»
Я вышел на свежий воздух, под крупные осенние звезды. Я задыхался. Они оба, Дауд и Санаи, все прекрасно понимали и тем не менее выбрали. Выбрали Господа. Моего Господа.
Ночью я не спал. Зажег свечу в своей келье. Думал. А ближе к утру раздались далекие выстрелы.
Очередь. Еще одна.
Взрывы.
Я вышел на улицу, заглянул к Марку. Он спал.
Решился заглянуть к Дауду. Келья была пуста.
Шум приближался.
Телевизора в келье не было, радио тоже. Пришлось до утра мучиться неизвестностью.
Перед рассветом явился Дауд с группой родственников. Все запыленные, усталые и злые. Молча направились в общую комнату.
Не прошло и получаса, как в ворота забарабанили. Точнее, дали изо всей силы раза три. Я решил, что кувалдой. Выяснилось, что ошибся. Прикладом автомата.
Пир Санаи подошел к воротам, встал в окружении своих учеников. Один из младших муридов открыл ворота. Там стояла рота автоматчиков – все в чалмах со свисающими свободными концами, как у Дауда, и серых длинных балахонах. Я понял: Муридан.
– Повелитель правоверных маулана [106]Наби почтительно просит у шейха Санаи позволения обыскать ханаку.
– «Повелитель правоверных»? – с иронией переспросил пир.
Студиозусы замялись.
– Маулана Наби провозглашен халифом позавчера в Кандагаре. Вместо мученика веры муллы Абу Талиба.
Понятно. По всей видимости, Муридан жив, а я уже нет.
– Здесь нет ничего для вас интересного, – сказал Санаи.
– Мы ищем шпионов Эммануила.
– И никого.
Зачем эти церемонии? Автоматы навскидку и вперед!
И тут я понял. Они боялись Санаи. Очень боялись.
– Просим нас извинить, уважаемый шейх.
И они ушли. Ни с чем. Не сделав ни одного выстрела.
До полудня мы проторчали в ханаке. Выходить было опасно, но под лежачий камень вода не течет. Надо было что‑то делать.
В полдень дервиши творили намаз. Я переждал, пока Дауд закончит, и позвал его в свою келью. Марк уже был у меня.
Мы решились выйти в город. Главную проблему здесь составляла наша с Марком безбородость. По этому признаку нас отловят сразу.
– Интересно, здесь есть театр? – задумчиво спросил я.
Дауд встал, отодвинул занавеску и позвал:
– Али!
На зов явился простоватый пуштун, который всегда таскался за Даудом. Впрочем, я не особенно обращал на него внимание по причине его бессловесности.
– Узнай, есть ли здесь театр.
Али исчез.
– А вообще может быть?
Я плохо себе представлял, как ислам относится к театральному искусству. Хотя есть же у них традиция книжной миниатюры. В свое время это тоже явилось для меня откровением.
– Может, – ответил Дауд. – Театр в принципе не противоречит шариату. По этому вопросу даже была особая фетва [107]. Но Муридан закрыл все театры.
– А как же фетва?
– У них свои фетвы. Национальный театр в Кабуле уже несколько лет не работает.
Театр был. Но был скорее мертв, чем жив: разгромлен, разграблен, заброшен. В короткий период междуцарствия ничего не успели восстановить.
Дауд приказал Али поискать в развалинах нужный нам реквизит. Нашлось две бороды (черная и рыжая) и роскошные, почему‑то тоже рыжие усищи. Последние (и последнюю) на всякий случай перекрасили тушью в более распространенный здесь черный цвет. Усы подрезали.
– Только бы не было дождя, – заметил я.
Все‑таки в чадре есть свои преимущества: не надо прибегать к таким ухищрениям. Но Дауд наотрез отказался переодеваться женщиной и на нас посмотрел с таким презрением, что мы тоже оставили эту идею.
Перед закатом раздался крик муэдзина. Дервиши расстелили молитвенные коврики, разулись и заорали: «Аллах акбар!» – начался намаз.
После заката дервиши совершили намаз еще раз.
А через некоторое время – еще раз.
На утро был назначен наш выход.
Я проснулся от крика «Аллах акбар!» – после рассвета дервиши тоже творили намаз. Колоритно, конечно, но сколько ж можно! Я плюнул и перевернулся на другой бок.
Тогда дервиши начали громкий зикр.
Я смирился и встал.
После зикра Санаи вызвал меня и Марка в общую комнату.
– Я знаю, что вы собираетесь предпринять, – сказал он. – Это опасно.
Мы промолчали. Как будто мы не знали!
Вошел молодой мурид, благоговейно неся два синих лоскутных одеяла, которые суфии носят вместо плащей.
– Это вас защитит, – сказал Санаи. – Хирку [108]дают не сразу и не всем, но те, кто с Махди, заслуживают её. Суфий должен дать клятву покорности учителю, но я от вас этого не требую. Вы уже дали клятву вашему Учителю и вряд ли смените его на другого.
Мы облачились в лоскутные одеяла и вышли во двор. Там нас встретил Дауд, тоже в лоскутном одеяле.
Кем это мы заделались? Почетными муридами?
Я надвинул капюшон. Может быть, удастся обойтись без накладной бороды? Посмотрел на свое отражение в бассейне для омовения. Нет, не удастся. Пришлось гримироваться.
У подножия «термитника» находилось несколько мечетей, сохранившихся еще со времен великих визирей династии Абассидов. Тонкие росписи минаретов и ворот. Людей и животных изображать было нельзя, и весь народный талант ушел на изобретение узоров.
После этого великолепия лезть в глинобитный лабиринт не очень хотелось, но мы полезли. Без цитадели «экскурсия» казалась неполной.
Здесь стояли многочисленные посты движения Муридан. Воинственные вьюноши в длинных балахонах (как только воюют в такой неудобной одежде) и с автоматами. Но к «дервишам» относились с почтением и не любопытствовали.
– Петр, посмотри, – тихо сказал Марк. – Сейчас что‑то начнется.
Я не сразу понял, что его насторожило. Огляделся, стараясь делать это не слишком явно.
Один из муридов ближайшего к нам поста говорил по рации. Другой, через пятьдесят метров, тоже.
Через минуту двое студиозусов с автоматами отделились от общей группы и решительно направились к нам. Сердце у меня екнуло. В ханаке я видел, как Марк прятал пистолет под хирку.
– Святые мужи, не могли бы вы проследовать за нами? – звучало очень вежливо, но я не обманывался.
– Чем мы можем помочь воинам Аллаха? – Дауд взял на себя роль переговорщика. И правильно, он лучше знает местные обычаи.
– Сейчас на стадионе имени Ахмед‑шаха должно восторжествовать правосудие. Не могли бы уважаемые суфии присутствовать при этом и показать добрый пример народу?
Народ не очень хотел следовать доброму примеру. Его насильно сгоняли к месту казни. И далеко не так вежливо, как нас.
А мы не стали спорить, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. При таких обстоятельствах лучше промолчать.
Стадион имени короля Ахмед‑шаха был по европейским меркам небольшим, но вполне стандартным. Поднимающиеся ряды кресел и беговая дорожка по периметру. В центре в землю были врыты три столба и стояла деревянная болванка. Я предположил, что плаха.
И не ошибся.
Вывели двух мужиков, донельзя испуганных. Объявили, что они воры. Потащили к плахе. Молодой мурид взял топор и отрубил вору кисть руки. Рану прижгли раскаленным металлом. Запахло паленым мясом.
Схватили второго. И тут я заметил, что он уже без руки. Объявили, что он рецидивист и уже был ранее пойман на воровстве.
Он бился и кричал. Ему отрубили ногу по щиколотку.
Я повернулся к Дауду и тихо спросил:
– Это по шариату?
– Нет! Никогда такого не было! Мусульманские законы милосердны.
Я потом рассказал об этом Эммануилу. Он расхохотался.
– «Если кто‑нибудь приведен к имаму по обвинению в воровстве и против него будут представлены доказательства в совершении им такового, причем стоимость украденного в виде вещей будет равна десяти дирхамам или же украдены просто десять дирхамов чеканной монетой, то пусть ему отрубят руку у сгиба, а если он вновь после этого украдет десять дихрамов или что‑либо равноценное, то ему следует отрубить левую ногу». Относительно того места, в котором следует отрубить ногу, среди сподвижников Мухаммада существовали разногласия: одни говорили, что нога отрубается в суставе, а другие, что она отрубается в подъеме. «Так и ты придерживайся того из этих мнений, какого пожелаешь, ибо я уповаю, что в этом тебе предоставлена свобода действий», – Эммануил цитировал с каким‑то даже упоением. – Это Абу Юсуф, – пояснил он. – Ученик основателя ханафитского мазхаба Абу Ханифы. Так что шариат, Пьетрос. Самый что ни на есть шариат.