263...Основателем и первым вождем нового арианства, — получившего в истории имя аномийства или неподобничества, по отличительному признаку своего учения о Сыне Божием, был сейчас упомянутый Аэций, личность чрезвычайно характерно очерченная в источниках.
264... Задачу пропагандировать аномейское учение взял на себя его единственный даровитый ученик Евномий каппадокиянин, прославившейся впоследствии уже в сане епископа кизического литературной полемикой с Василием Великим. Евномий внес новую струю в аномэйское движение; в то время как Аэций выдавался главным образом своей блестящей диалектикой, Евномий обладал строгим логическим умом и ясною вразумительною речью, создавшей ему популярность среди аномэйских кружков. Своими талантами и литературной деятельностью он скоро затмил даже славу своего учителя, таке что первоначальное имя аномэев «аециане» постепенно заменилось именем «евномиане»....Евномий принадлежит к числу выдающихся деятелей и мыслителей IV века. Чуждый всякого своекорыстия и личных рассчетов, он выступает со своей теорией с полным убеждением в ее истинности и, несмотря на негодование и обличения, раздававшиеся со стороны церковных людей, выводить все ее последствия с неподражаемой логической прямотой и в этом отношении напоминает Афанасия. Он первый из противников никейского собора подверг учение о единосущии резкой критике, и влияние его сочинений было таково, что с ними должны были бороться лучшие и авторитетные люди своего времени, как Василий Великий, Григорий нисский, Аполлинарий лаодикийский, Феодор мопсуетский и др.
264-266...Уже Василий обвиняет Евномия, что он пользуется в своих доказательствах Хризипповыми умозаключениями и Аристотелевыми категориями. Об учителе его Аэции. написавшем известные силлогизмы «о нерожденном и рожденном», известно, что в бытность свою в Александрии он брал уроки у одного аристотелика. Все это показывает, что философскую подпочву, на которой разработал свою догматическую систему Евномий, нужно искать там же, где она лежала и у старшего поколения ариан-в философии Аристотеля. Но из богатого аристотелевского понятия о Боге он берет самую отвлеченную часть его и в этом решительно разнится от старых лукианистов. Бог Евномия есть не живое существо, даже не сущий (ό ὢν), а простое сущее, (τό ὂν), лишенное всяких определений и его πρῶτον γεννῶν άγέννητον (первое нерожденное раждающее) близко напоминает аристотелевское μόνον κινοῖν άκινήτον (одно движущее неподвижное). Уже Аристотель в своем учении о Боге стремился яркими красками отметить Его самобытность и неизменяемость. Бог неизменяем ни Сам в Себе, ни в Своих качествах. Он неизменяем по Своему существу и есть άγέννητος (нерожденный непроисшедший). И никаких изменений по качествам (κατά τό ποιόν) не может быть приписано Ему, так как этим уничтожилась бы Его неизменяемость, равно как и количественная или местные изменения (κατά τόπον, κατά τό ποῦ) неприложимы к Нему. Отличительным признаком божественного бытия и по Евномию является Его самобытность и независимость по происхождению. Божество есть сама нерожденность (ή άγεννησία, το άγέννητον) и Его сущность заключается в нерожденности. Но эта нерожденность не обозначает собой какого-либо недостатка в Божестве и лишения, а напротив показывает только то, что бытие в собственном и исключительном смысле принадлежит только Богу. Нерожденность и самобытность Бога — это исходный пункт всей его полемики против единосущия. Бог прост и несложен, и потому нет ничего иного рядом с Ним. Имея Своею сущностью самую нерожденность, Бог не может родить какого-либо другого из Своего существа, потому что это уничтожало бы Его самого, придав Ему рожденность. Передать Свою сущность Он мог бы или посредством разложения (διί στασιν) и разделения или по соединению (σί γκρισιν), но применять к Божеству подобного рода понятия значило бы утверждать абсурд и уничтожать Его неизменяемость, так как сущность Его при этом разделялась бы и как бы рассеклась на части и самая нерожденность уничтожалась. Если Бог родил Сына, то родивший необходимо должен был предшествовать родившему, но ни время, ни век, ни порядок (τάξις) не применимы к Божеству». Если Бог родил прежде существовавния Сына, то, значит, даны два безначальные существа, и все понятия о рожденном и нерожденном спутываются. И действительно, с той точки зрения, на какой стоял Евномий, учение о единосущии должно было казаться чистейшим абсурдом. «Вы, — обращается он к защитникам единосущия, — сами произносите над собой суд: признавая, что сущности Отца и Сына отделены, одну же из них вводя в чин Сына и о безначально сущем усиливаясь доказать, что Он рожден от сущего, присвояете рождение от другого тому, кого представляете нерожденным, так что, исповедуя, что единая и единственная сущность безначальна, потом рождением заключая ее в Отце и в Сыне, утверждаете, что нерожденная сущность рождена сама от себя». Aγε σνησία при тогдашнем употреблении можно было одинаково производить и от γεννάω -рождаю и от γίγνομαι -делаюсь, бываю, так что этот термин одновременно обозначал и нерожденность и самобытность или безначальность бытия, а так как оба противника держались одинакового словоупотребления, то и довод, Евномия получает свою логическую силу. Довод слагается из двух половин: а) «вы, как бы говорит Евномий, допуская два нерожденные начала, разделяемые как Отец и Сын, и признавая сущность их безначальной, утверждаете, что сущий родил сущего; б) во-вторых, исповедуя, что эта сущность Отца и Сына единая и единственная, вы смешиваете все понятия и, приписывая сущность (нерожденность) Отцу и Сыну, учите, что нерожденная сущность рождена сама по себе». При неустановившейся терминологии того времени, при неразграниченности понятий: άγένητος и άγέννητος ούσία и ίποστασις, изложенное сейчас возражение Евномия, затрогивавшего самый существенный пункт учения о единосущии, предлагало защитникам его задачу, которую решить было не легко. Но не только единосущие, но подобие по существу и по качествам не приложимо к отношению сущности нерожденной и рожденной. Ни вид, ни объем, ни качество не применимы к Божеству. Если же ничто подобное не вменяется Богу, то какое основание можно указать к тому, чтобы уподоблять сущности нерожденной рожденную? Так как подобие, единение и общение по сущности не оставляет места никакому различию и преимуществу одного пред другим, то отсюда ясно, что защищающее подобие. уравнивают и сливают нерожденное и рожденное.
И учение о трех ипостасях несоединимо с понятием о единичности Божеского существа. «Бог по всему и навсегда совершенно един, и в том же самом и одинаково пребывая единственным. И по сущности Он един, не изменяемый и нераздробляемый на многих..., и потому не прообразующий в три ипостаси». С такою же решительностью он отвергает и применяемые в защиту единосущия подобия: свет от света, жизнь от жизни, сила от силы. Эти сравнения в приложении к нерожденному и рожденному обозначают собой или что-нибудь различное или одно и то же. В первом случае они вносят сложность в Божество, во втором они уничтожают всякое различие между рожденным и нерожденным. Но бывает свет и свет; есть свет самостоятельный, самобытный, но есть и производный, и как свет самостоятельный относится к свету производному, как существующая самостоятельно жизнь относится к жизни зависимой и сила самодействующая к силе подчиненной, так и нерожденное относится к нерожденному. Так, — заключает свои рассуждения Евномий, один способ и правило нужно прилагать к разрешению всех их возражений. Понятным становится отсюда, почему небольшая апология Евномия вызвала столь мощный, просторный и многочисленный ответ у защитников единосушия.
Учение Евномия о Сыне и Духе Св. представляет собой лишь простой логический вывод из его понятия о Божестве, как нерожденной и самобытной сущности. Подлинное и самостоятельное бытие принадлежит только нерожденному и с тварным миром оно, как аристотелевское: μόνον κινοῦν άκίντον, соприкасается не своим существом, а лишь своей энергией, лежащей-так сказать-на внешней границе его бытия. Он производит Сына, и Сын Духа не всей своей действующей силой; а только некоторой частной энергией, когда вся сила приходит в такой мере в движение, в какой потребно ей обнаружиться к совершению производимого. Отсюда и все догматическое учение Евномия, по его собственным словам, «ограничивается превысшей и в самом собственном смысле так называемою сущностью, еще тою, которая от нее существует, после же нее первенствует над всеми и, наконец, третью, которая не стоит ни с одной из поименованных в одном ряду, но подчинена одной, как причине, а другой, как энергии, чрез которую она пришла к бытию». Бог нерожденный один и единственный; Сын есть порождение и творение (γέννημα καί ποίημα) несуществовавшее прежде и потому созданное из небытия, самым различием своего именования указывающее на различие сущности. Он не только не подобен Отцу, но и противоположен Ему по сущности, чужд природы Отца и не имеет с Ним никакого физического сходств; Дух есть третий по порядку и достоинству, следовательно, третий и по существу.
Но, быть может, ничто не вызывало столько нападков и озлоблений со стороны церковных богословов на Евномия, как его смелое утверждение: «я знаю Бога так, как Бог знает самого себя». Даже либеральный историк Сократ возмущается его дерзостью, приводя подлинные выражения Евномия: «о сущности своей Бог знает нисколько не больше нашего; нельзя сказать, что она ведома Ему более, а нам менее, но что знаем о ней мы, то же вообще знает и Он, и, наоборот, что знает Он, то же самое без всякой разницы найдешь и в нас». И в этом дерзком самомнении учителем Евномия был Аристотель. Ум деятельный в человеке, по воззрению Аристотеля, есть не только часть божественного в человеке, но и не различен от божественного духа. В самом себе, в своем уме человек носит божественное начало и потому познает его, как самого себя. Высшую степень совершенства и блаженства человека Аристотель также полагал в познании божественного начала. Евномий тоже утверждает, что Бог ничего другого не требует от людей кроме того, чтобы они знали Его, а потому и те, которые объявляют природу Божию непознаваемой, не заслуживают имени христианина. — Легко видеть, что в системе Евномия христианство теряло всякий религиозный характер и обращалось в логическую схему отвлеченных понятий, в чистейший рационализм, который не заключал в себе ничего таинственного и с удобством мог быть подвергнут любым диалектическим операциям. В этом смысле справедливо замечание Феодорита, что у Евномия теология превратилась в технологию. Все-таки догматика Евномия отличается строгой логической выдержанностью и последовательностью, и, рассуждая с принципиальной точки зрения, следует сказать, что в учении о Сыне Божием можно было идти или за никейским символом или за аномеями.
Открытая деятельность аномэев началась в Александрии, родине первоначального арианства. В 356-м году, после изгнания Афанасия, сюда с проповедью аномейства явился сам Аэций и нашел себе благосклонный прием у Григория каппадокиянина, занимавшего александрийскую кафедру. Здесь ему удалось образовать кружок учеников и сделать даже такое крупное приобретение для своей партии, как Евномий кизический.
268...На время Антиохия сделалась центром аномэйства, где свободно раздавалась его проповедь. Когда сюда достигло известие о новой сирмийской формуле, официально уничтожавшей учение о единосущии, антиохийские аномэи решили, что настал момент заявить о себе вслух всей церкви. Евдоксий собрал собор в Антиохии, который торжественно принял сирмийскую формулу и отправил к Урзакию и Валенту благодарственную грамоту за то, что они научили Восток правильно веровать. На Восток ни для кого не было тайной, что это ниспровержение единосущия обозначает собой попытку аномэйства официально выступить в церкви.
Из сказанного видно, что возрождение строгого арианства, явившееся следствием торжества реакции, отнюдь не представляло собой какой-либо грозной опасности, вновь надвигавшейся на веру. Корней в церковном сознании Востока анамэйство не имело и по своей замкнутости не могло расчитывать на широкое распространение в христианском мире. — Совершенно иначе взглянули, однако, на возрождение арианства тогдашние восточные епископы, боровшиеся за чистоту и неприкосновенность преданной веры. Неожиданное появление нового, открыто выступавшего врага, который возрос у них под боком в то время, как они вели борьбу с сомнительными недоказанными противниками веры, произвело сильное впечаталение на консервативный Восток. Так вот к чему привела вся борьба против никейского символа, все попытки возвратиться к до-никейскому положению вещей! — думалось лучшим представителям восточной церкви: -к новому, беззастенчивому богохульству, к открытой проповеди безбожия! Если уж, слушая Ария на никейском соборе, восточные отцы зажимали себе уши и разорвали в клочки арианский символ Евсевия, то понятно, сколь глубокое отвращение они должны были испытывать теперь, когда то же арианство было предъявлено им в более яркой и отрицательной форме. В их глазах это было прямым отвержением христианства, возвращением в язычество, открытой проповедью безбожия.
269... Возрождение арианства, осужденного на всех соборах, какие только были доселе со времени торжества христианства над язычеством, ясно им показывало, что тех общих формул, на принятии каких они настаивали, недостаточно для защиты правоверия, что вообще запас, выработанный богословской до-никейской мыслью, не может отвечать новым ее запросам. Это был очень важный момент в истории антиникейских движений. Как раз в то время, как только что отвергли символ никейский и запретили пользоваться выражениями, не встречающимися в св. Писании, для всех, дороживших верой, наглядно обнаружилось, что пользу из этого запрещения извлекут только радикальные элементы христианства, что необследованность, неопределенность веры повлечет за собой только большее искажение ее. В виду появления аномэйства необходимо было точно и подробно формулировать веру церкви в Сына Божия, и так как аномэйство основывалось на метафизических понятиях и отвергало подобие Сына по существу, то предстояла неизбежная нужда опять начать изгнанные было рассуждения о сущности и ввести их в символы веры. Восточные епископы не оступили пред этой задачей; и вот, таким образом одно из препятствий, мешавших им сблизиться с никейским символом, — его формальное новшество, — было сломлено ими же самими. Аномэйство заставило их самих обратиться к формулам не-библейского происхождения и начертать их на знамени веры, т.е. повторить дело никейского собора.
... борьба с аномэйством явилась пробным камнем, выделившим из антиникейской консервативной группы восточных епископов ее лучшие церковные силы, и переходной стадией, приведшей их к признанию никейского символа...на отдельные партии, только не находившая повода открыто проявить себя. Вновь образовавшаяся группа епископов получила имя омиусиан или подобосущников, так как характеристической чертой ее догматики служили два термина: όμοιος κατ΄ ούσίαν — (подобный по сущности) и όμοιονσιος (подобосущный). Оба эти термина в истории учения о Троице имели существенное значение, и потому необходимо остановиться на их анализе.
273...Но если омиусиане учили о Сыне так же, как и никейцы, то что же заставляло их предпочитать свою терминологию никейской и отрицательно относиться к более точному и правильному термину никейского символа: όμοούσιος? Ответа на этот вопрос нужно искать в смешанном употреблении понятий: ούσία и ύπόστασις, все еще продолжавшемся на Востоке. Основной тенденщей консервативного Востока в течени всех посленикейских споров было стремление при вере в единство Божества охранить самостоятельность каждого Лица Св. Троицы и не дать повода к савеллианскому слиянию ипостасей. С этой точки зрения термин όμοούσιος для большинства восточных епископов представлялся неудовлетворительным. Одна и та же сущность в Отце и Сыне не значит ли это, что и ипостась у Них одна и та же? Конечно, слово όμοούσιος уже в частице ομο давало указание на различие между Отцом и Сыном, так как никто не может быть единосущным самому себе, но еще не выясняло непосредственно, что это различие простирается до ипостасной самостоятельности. Ведь, и Маркелл различал Сына от Отца и проповедывал савеллианство. Όμοιούσίος же гораздо рельефные отмечало самостоятельное бытие Сына рядом с Отцом: в буквальном смысле оно говорило не о том, что сущность Отца и Сына одна и та же, а о том, что сущность Сына такая же, как и сущность Отца, — и только в дальнейших выводах необходимо вело к мысли о единстве или тожестве их сущности. Насколько термин: όμοούσιος выдвигал на первый план идею единства сущности в Отце и Сыне и только косвенно указывал на их различие, настолько слово: όμοιούσιος прежде всего говорило о самостоятельности бытия Сына и Отца и потом уже вело к признанию тожества их сущности. Следовательно, разница между никейским учением и омиусианским в лучшей его форме заключалось более в оттенках мысли, в направлении понимания, чем в существе дела, — и мы увидим далее, что с течением времени оба эти термина сблизились и как бы слились в одно целое. Окончательную победу в церкви одержал термин: όμοούσιος, как совершенно правильный с филологической стороны и более надежный в догматическом отношении, но одержал так, что в его общепринятое истолкование внесены были элементы, заимствованные из омиусианства.
276.. (Анкирский собор 358 год)...впервые точно была раскрыта догматическая программа новой омиусианской партии и положено было начало тому повороту в богословских движениях времени, который постепенно привел к разрушению антиникейской оппозиции и торжеству учения о Св. Троице, провозглашенного в Никее.
278...Но как раз в этот момент, когда Востоку оставалось только воспользоваться плодами победы, он встретился лицом к лицу с новым врагом, который стоял на той же догматической линии, что и весь Восток, но проводил ее в крайность. Отдельное от Отца бытие Сына Божия, за что боролся Восток, аномэи обращали в неподобие Сына Отцу по существу и разрушали веру во Христа, как воплотившегося Бога. С логической стороны аномэйство было сродно консервативному Востоку и потому его появление оказалось роковым ударом для догматической позиции последнего. С появлением аномэйства проводить прежнюю тенденцию раздельности в учении о Троице стало невозможным, ибо это значило бы подготовлять почву для больщих еще успехов ереси, а напротив, требовалось ограничить ее, установить пределы, за которые она не может простираться безопасно для церковного учения, — и оскорбленные в своей вере грубостями аномэйства восточные отцы не остановились пред этой радикальной переменой догматического фронта. В лице анкирского собора они написали на своем знамени новый тезис и из защитников раздельности ипостасей обратились в проповедников родственного единения Сына с Отцом.
Нужно заметить, что при тех условиях, при каких составился анкирский собор, предлежавшая ему задача- установить родственное единение Сына с Отцом-была нелегка. При выполнении ее предстояла двоякого рода трудность: или слишком ярко выставить единство Сына и Отца, сблизить Сына с абсолютным существом Отца так, что сущность Отца поглотить собой самостоятельность Сына, т.е. повторить ту савеллианскую ошибку, какую, по убеждению восточных, сделал никейский собор, — или наоборот, удержав в силе прежнюю раздельность ипостасей, оставить без отпора аномэйство. Ни та ни другая крайность не была возможна; поэтому в дальнейшем содержании своего трактата анкирские отцы стараются вставать на средний между ними путь и признать то, что есть истинная в каждой из этих крайностей.
282...(Сирмия 358 год)...Собор издал новое вероизложение, известное в науке под именем 3-й сирмийской формулы, которое и явилось точным выполнением проекта реформы веры, развитого в Анкире. Соответственно желаниям анкирских отцов, эта формула была простым повторением вероизложения, составленная в Антиохии в 341 году, и только в члене о Сыне она дополнялась новым термином: ὃμοιος κατ΄ ούσίαν. Омиусианство, таким образом, необыкновенно быстро достигло победы, и Василий анкирский сделался главою положения. В Антиохию был послан приказ или признать подобие по существу или оставить церкви. Папа Ливерий и Осий еще раз вместе с африканскими епископами подписались под этой формулой. Отныне все должны были веровать так, как верили в Анкире.
287...(22 мая 359 г. 4-я сирмийская формула: ὃμοιον κατά πάντα (подобный во всем).
288...Вообще новая формула носила на себе сильную окраску наиболее трезвого восточного консерватизма, так что для всех ее главных выражений можно указать параллели в сочинениях Кирилла Иерусалимского. Следы субординационизма в ней сказывались только в слове единственной- μόνος приложенном к Отцу: веруем во единого, единственного Бога Отца, — но и Сын называется Богом и Господом, и Его Божество описывается с особенным благоговением. Впрочем, для переживаемых тогда церковью событий значение имела не догматическая ценность его, а предлагаемые в нем решения касательно спорных вопросов времени. В этом отношении датированная вера ярко отразила на себе историю своего происхождения. Подобно сирмийскому манифесту 357 года, она в особом добавлении запрещала всякие дальнейшие рассуждения о сущности Божией: «так как, — значилось в ней, — наименование «сущность» отцы употребили по простоте, народу же оно непонятно и приводит в соблазн тем, что не находится в Писании, то мы заблагорассудили исключить это наименование, и впоследствии говоря о Боге, нигде не упоминать слова сущность, называть же Сына во всем подобным Отцу, как говорят и учат святые писания»
Выписка из православной энциклопедии:
(Аримино-Селевкийский собор.
состоялся в 359 г. по инициативе имп. Констанция II в городах Аримин (совр. Римини, Италия) и Селевкия Исаврийская (совр. Силифке, Турция) и явился важным этапом в истории арианства и борьбы с этой ересью. К тому времени антиникейское движение уже распалось на различные направления: собственно ариан, крайних ариан, учивших о неподобии Сына Отцу (аномеев); сторонников учения о подобии Сына Отцу, но без признания подобия по существу (омиев); последователей учения о совершенном подобии Сына Отцу и по сущности (омиусиан). Омиусиане по основам мировоззрения были столь близки к сторонникам никейского учения, что мн. ученые (А. Спасский, В. Болотов) считали их православными.
После признания на созванном аномеями Антиохийском Соборе 358 г. т. н. 2-й сирмийской формулы (357), осудившей понятия «сущность» (греч. οὐσία), «единосущный» (ὁμοούσιος) и термин «подобосущный» (ὁμοιούσιος), омиусиане, официально заявившие о себе на Анкир. Соборе 358 г., приняли окружное послание, выражающее убеждение, что Сын подобен Отцу не только по силе или энергии, но и по сущности (это было повторением решений Антиох. Собора 341 г.). Окружное послание было доставлено от имени Собора имп. Констанцию в его ставку в г. Сирмий делегацией во главе с еп. Анкирским Василием. Под влиянием еп. Василия Констанций утвердил положения, принятые Анкир. Собором (т. н. 3-я сирмийская формула), и отстранил епископов-аномеев от управления епархиями.
Однако через нек-рое время арианская партия во главе с влиятельными при имп. дворе Валентом, еп. Мурсийским, и Урсакием, еп. Сингидунским, вновь возобладала, поддержка Констанцием омиусиан не принесла столь желанного им мира, напротив, начались массовые ссылки противников Анкир. Собора и новые нестроения. В связи с этим император решил созвать новый Всел. Собор, к-рый выработал бы приемлемую для всех вероисповедную формулу. После многократной перемены места, сроков и порядка проведения Собора было решено созвать одновременно два Собора: зап. епископы получили приказ ехать в Аримин, а вост.- в Селевкию Исаврийскую. Было решено собрать представителей всех направлений (кроме сторонников Никейского Собора) и выработать предварительные положения, к-рые и вынести на утверждение Соборов. Арианам удалось убедить еп. Василия отказаться от понятия «подобосущный» и заменить его понятием «подобен во всем». Они мотивировали это тем, что слова «существо» и «единосущие» «были причиной разделения церквей… что из-за двух слов, и притом не находящихся в Писании, не следует раздирать тело Церкви и что Сына надо называть подобным Родившему по всему, а слово «существо», как чуждое Писанию, оставить» (Theodoret. Hist. eccl. II 18). Эти положения, оформленные в виде Послания к императору, составили 4-ю сирмийскую формулу (из-за проставленной в Послании точной даты, 22 мая 359 г., оно получило название «датированной веры»).
В Аримине собралось до 400 епископов из зап. областей империи, в основном твердо придерживавшихся Никейского Символа веры, к-рые подавляющим большинством не только отвергли вероисповедание, предложенное им посланниками императора Валентом и Урсакием, но и анафематствовали арианствующих епископов. Лишь 80 епископов поддержали Валента и Урсакия и подписали 4-ю сирмийскую формулу. От Ариминского Собора к императору отправилось 2 посольства: от православного большинства и от согласного с арианами меньшинства. Валент и Урсакий опередили правосл. посольство и настроили императора против защитников Никейской веры: Констанций не принял послов, отослав их в Адрианополь дожидаться его решения, и запретил епископам разъезжаться из Аримина. Вскоре послы встретились во фракийском г. Ника с Валентом и Урсакием и под их давлением подписали новую вероисповедную формулу, к-рая соответствовала 4-й сирмийской, за исключением того, что из тезиса подобия Сына Отцу было изъято κατὰ πάντα (во всем), и, т. о., отношения Сына к Отцу были сведены к простому подобию (эта формула вошла в историю как «никская вера»). После такой уступки послов быстро отпустили в Аримин, где они вместе с Валентом и Урсакием должны были получить подписи остальных членов Собора. Под давлением светских властей и поддавшись уговорам ариан, почти все епископы подписали новую «никскую» формулу.
На вост. Собор в Селевкии Исаврийской приехали лишь 150 епископов, из них чуть более 100 омиусиан и неск. десятков аномеев и омиев. Собор начал свою работу 27 сент. 359 г., и сразу же разгорелись яростные споры как по процедуре ведения, так и по существу дела. Почувствовавшие поддержку аномеи потребовали осуждения Никейского Символа и отказа даже от признания к.-л. подобия Сына Отцу. Омиусиане, омии и немногие сторонники Никейской веры объединились против радикализма аномеев. На следующий день омиусиане, собравшись отдельно, подписали вероисповедную формулу Антиох. Собора 341 г. Селевкийский Собор распался, так и не приняв никакого решения. Имп. Констанций потребовал к себе представителей противоборствующих сторон, но и диспуты в его присутствии не привели к выработке к.-л. единой формулировки. Тем временем Урсакий и Валент привезли подписанную зап. епископами «никскую» формулу, и имп. Констанций настоял на ее признании всеми участниками собрания. После долгих споров омиусиане 1 янв. 360 г. были вынуждены подписать «никскую» формулу, согласно к-рой признавалось простое «подобие» Сына Отцу.
Лит.: Болотов. Лекции. Т. 4. С. 73-80; Спасский А. А. История догматических движений в эпоху Вселенских Соборов (в связи с философскими учениями того времени). Серг. П., 1914. С. 384-410; Карташев. Соборы. С. 82-96; Андреев А. П. Вселенские Соборы IV-V вв. М., 1879. С. 72-110; Botte B., Marat H. Le concile et les conciles: Contribution à l'histoire de la vie conciliaire. Chevetogne, 1960. P. 64-65; Histoire des conciles œcuméniques. P., 1962. T. 1; Ortiz de Urbina I. Nicée et Constaninople. P., 1963. P. 119-136.)
296...Никская формула должна считаться догматическим определением, и историческим завершением ариминского и селевкийского соборов, заменивших собой первоначально предложенный Констанцием вселенский собор....победа не досталась ни аномэям, ни омиусианам, вызвавшим последние волнения в церкви. Никская формула, признававшая Сына только подобным Отцу, без всяких более близких определений степени этого подобия, не оставляла подле себя места ни тем, ни другим, Около нее соединились теперь другие люди, — во-первых, прежние вожди антиникейской реакции, Урзакий, Валент и Георгий александрийский, прямые наследники Евсевия никомидийского и Феогниса никейского, затем с Востока к ним примкнули лица, доселе значившиеся в рядах аномэйства, как Евдоксий антиохийский и, наконец, Акакий кесарийский с его приверженцами. Таким образом, на развалинах антиникейской коалиции возникла новая партия, ставшая рядом с аномэйством и омиусианами и получившая в истории имя омиев или подобников. Достигши победы упорной борьбою с противниками, она теперь прочно уселась у кормила церкви и удержала за собой первенствующее положение вплоть до окончательной победы никейского учения. Это возникновение новой омийской партии и нужно признать главнейшим результатом всех тех сложных событий, какие наполнили собой последние годы царствования Констанция.