Уже современники обвиняли каппадокийцев в тритеизме и эти обвинения продолжаются до настоящего времени. Правда, как мы сейчас и видели, прочно терминологически утвердить единство Божия существа Каппадокийцев не удалось, но приписывать им на этом основании веру в трех богов так же было бы странно, как Афанасия и все старшее поколение никейцев считать чистыми савеллианами. Сущность Божию и сущность постигаемую в видимых предметах они разделяли резкою гранью. Между ипостасями Троицы, рассматриваемыми в отношении к сущности, «нет никакого промежутка, — говорит Василий, — нет ничего вставного или самостоятельного и отличного от Божией природы так, чтобы эта природа могла бы быть отделена сама от себя вставкой постороннего..., никакого сечения или разделения». В этих словах Василий как бы имеет в виду именно отвергнут то самое возражение против его терминологии, какое естественно возникает из делаемого им противопоставления между «χιονο'νχαι' ἲδιον». Сущность Божию нельзя уравнивать с сущностью человека и сущностью вообще; в то время, как в мире постигаемом сущность проявляется в отдельных видах и как бы раздроблена между ними, в Божестве она в каждый момент и одновременно принадлежит всем ипостасям и является не логически только постигаемой, но реальной основой их бытия. Еще яснее он выражает в своем сочинении о Св. Духе: «не поверю, чтобы они (пневматомахи) дошли до такого тупоумия (παραπληξι'ας) и стали утверждать, что Бог всяческих, подобно какому-нибудь общему понятию (ω'ςπερχινο'τητατινα) представляемому только в уме (λο'γῳ μο'νῳ θεωρητη'ν), не имел никакого самостоятельного бытия (ε'νου'δεμι'ᾳ δευ'ποτα'σειτο' ει'ναι ἒχουσαν). Философское обоснование этого тезиса дает Григорий Богослов. Отвечая на возражение: «не одно-ли Божество и у язычников, как учат те, которые совершеннее других философствовали?» — он развивает следующую мысль: «но там, хотя общность имеет единство, представляемое только мысленно (ε᾿πινοι᾿α), однако же неделимых много и они разделены между собой временем, страстями и силой»...Не таково наше учение; напротив, каждое из них (ипостасей) по тожеству сущности и силы (τῷ ταυρῷ τῆς ουσι᾿α ς χαι᾿δυνα᾿μεως) имеет единство к соединенному (προ᾿ς το' συγχειμε᾿νον) не менее, чем с самим собой (ου᾿χ η᾿ττων ἢ πτο᾿ς ε᾿αυτο'). Сущность в языческих богах, хочет сказать Григорий, усматривается лишь логически (ε᾿πινοι'ᾳ- по промышлению), в Боге же она пребывает реально, конкретно и выражается в таком же единстве с Ним ипостасей; какое каждое из них имеет с собой (т.е., в единстве столь же реальном, как единство отдельной личности). Он готов идти дальше и утверждает, что особенность ипостасей есть нечто только созерцаемое умом, так как ум разделяет и нераздельное. Григорий нисский говорит еще прямее: «сущность (Божия) не делится в каждом Лице, чтобы подобно лицам были и три сущности». Уже эти решительные заявления каппадокийцев о различии между сущностью Божией и сущностью вообще, о реальном ее бытии заставляют осторожнее относиться к обвинениям их в требожии и побуждают глубже всмотреться в учение их о Божестве и попытаться в нем найти разгадку предложенной ими новой терминологии. Вопрос о сущности (или природе) Божества вообще не мог их много интересовать. Их понятие о Боге в Самом Себе, воспитанное на неоплатонической философии, было слишком возвышенно и величественно, чтобы они чувствовали большую охоту заниматься терминологическими тонкостями. Божество, как оно существует в Самом Себе, — учили они, — недоступно для разума человеческого и непостижимо для ограниченной его мысли. «Как никто не вдыхал в себя всего воздуха, так ни ум не вмещал совершенно, ни голос не обнимал Божией сущности». Она непостижима. Никакое логическое определение к ней неприложимо, потому что всякое понятие есть уже вид ограничения. Поэтому, «Божество неименуемо». «Мы не научены, — заявляет Григорий нисский, — имени, обозначающему Божественную природу. О существовании ее мы, правда, знаем, но такого наименования, которое бы обнимало Его неизреченную и недоступную понятию природу, — так мы говорим, — или вообще нет, или оно нам неизвестно». Поэтому и невозможно дать никакого определения Божией сущности. Бог выше всякой сущности (ε'πε'χειναπα'σηςου'σι'ς), всего мысленного. Он выше блага (υ'πε'ρτο' α'γαθοῦ), выше красоты (χαλοῦςπα'ντοςε'πε'χεινα), даже выше Божества, Он есть безграничное и беспредельное море бытия. Единственно возможное наименование Его и вместе с тем основное определение Его Божественного существа есть «Сый"-(ο'ω'ν или κο'ὃν). Этот пункт в богословии каппадокийцев очень важен. Только один Бог есть истинное бытие (μο'νος, ω'ςα'ληθῶςε'στιν)ο' χυρι'ωςω'ν), — утверждают они. В нем заключается все бытие (ο'λονε'ναυτῷτι'θεταιτοεἷναι), и все прочее происходит из Него, как из своего источника. Бог есть ο' ὃντωςω'ν и все остальное находящееся вне Божества, противопоставляется Ему, как μη' ὃν или δοχοῦνεἷναι (кажущееся бытие). «Даже тот, — пишет Григорий Нисский, — кто в продолжение долгого времени среди безмолвия философствовал о предметах возвышенных, едва ставить понятие о том; что такое по истине сущее (ῶς α᾿ληθῶς το' ὃν), по самой природе своей имеющее быmиe (τῇ αυ᾿τῇ φυ᾿σει το᾿εἷναι ἒχει) и что такое несущее (μη' ον) по видимости только имеющее бытие (ε'ντῷδοχεῖνεἷναιμο'νονε'στι'ν), так как оно не может само по себе осуществлять свою природу. И думается мне, это познал тогда великий Моисей, наученный богоявлением, а именно, что из всего, обнимаемого чувством и созерцаемого мыслью, нет ничего сущего в подлинном смысле (τῷ ὃντι υ᾿φε᾿στηχε) кроме превысшей всего сущности и причины всего, от которой все зависит. Итак, истинное бытие, бытие в подлинном смысле (α'ληθῶςο'ντωςεἷναι) принадлежит только одной превысшей всего сущности, т.е. Божией, все прочее является лишь несущим (μη' ὃν), не имеющим собственной ипостаси (α'νυπο'στατον), кажущимся бытием. Едва-ли можно в каких других терминах так рельефно и решительно выразить идею о действительном, реальном бытии Божеской сущности, чем это сделано в приведенных выше словах обоих Григориев.
Реальность сущности в применении к абсолютному бытию уже сама по себе постулирует ее конкретное единство. Двух одинаково абсолютных, одновременно существующих, не может быть дано, и если сущность Высочайшего существа не только проявляет себя в трех отдельных индивидуумах, но и при этом мыслится, как единственно действительное бытие, ο' ὃντως ὃν, она может быть понята не иначе, как в качестве конкретного бытия. Глубоко сознавая, что здесь они имеют дело с тайной, трудно постижимой человеческим умом и еще менее доступной для точной логической формулировки, каппадокийцы со всей присущей им энергией защищают единство Божеской сущности. Сравнив терминологию Афанасия с терминологией каппадокийцев, мы можем заявить, что в этом пункте мы не нашли у них никакого существенного различия. Все обозначения, какие применяются Афанасием к сущности Бога, встречаются и у каппадокийцев. Что Божество в трех лицах представляет собой μι'αφυ'σις и μι'αου'σι'α-
это они все повторяют несчетное число раз. «Один Бог и высочайшая природа одна». «Три — одно по Божеству и единое-три по личным свойствам». Μι'αθεο'της и εἷςθεος у них так же, как и у Афанасия являются синонимическими и взаимнозаменимыми понятиями. «Мы поклоняемся, — говорит Григорий Богослов, τη'νμι'ανε'ντοῖςτρισιθεο'τητα и тотчас же прибавляет: εἷςθεο'ςε'ντοι'ςτρισι. Термины: ε'νο'της (единство) и ταυτο'της, (тожество), в которых можно видеть исключительную особенность богословского языка Афанасия, также употребляются ими. Напротив, должно сказать, что в виду именно предъявленных уже в их время обвинений в требожии, они несравненно с большею настойчивостью, чем Афанасий, стремятся отстоять единство Божеской сущности. С замечательным глубокомыслием защищает этот тезис Василий в полемике с Евномием: «Божество едино, а именно: единство мыслится в самой идее сущности — (χατα' το'ντῆεου'σιαςλο'γον), так что, хотя и есть различие в числе и свойствах, отличающих каждого (Сына и Отца), но уже по самой идее Божества (τῷλο'γῳ τῆςθεο'τητος) созерцается (в них) единство». Сущность абсолютная уже по самой своей идее единична и различие ипостасей нимало не нарушает его конкретного единства. Григорий нисский даже в глубине мысли отказывается представить себе, чтобы в Боге были три сущности, и утверждает, что Божия сущность одна и единственна. Василий признает тожество (ταυτο'της) Сына с Отцом и единство (ε'ννο'της) Божества. «Троица есть и исповедуется единым Богом не менее по согласию, чем по тожеству сущности (τῆςου'σι'αςταυτο'τητα1582),» говорит Григрий Богослов. Только «те лица, у которых сущность понимается тожественной, могут быть названы единосущными», — замечает Григорий нисский. И если Василий иногда пользовался термином: χοινωνι'α для определения взаимного соотношения лиц Св. Троицы, то Григорий нисский решительно отвергает его: «а мы тайноводствуемые богодухновенными писаниями в Отце и Сыне (св. Духе), видим не общение χοιωννι'α, а единство (ε'νο'τητα) Божества. Но быть может нигде так ярко не выражается их понятие о конкретном единстве Божия существа, как в прилагаемых им терминах » μονα'ς и ο' μο'νος«. В этом пункте каппадокийцы все согласны. Признак сущности простой и беспредельной, — говорит Василий, есть единичность и единство (η᾿μονα᾿ς χαι' ἒνας). Мы поклоняемся единице (μονα'δαε'ντια'δι) в Троице и Троице в единице (τρια'δαε'νμονα'δι)1587. «Монада, поклоняемая в Троице, и троица возглавляемая в монаде (ο' α'ναχεφαλαιυ'μεναει'ςμονα'δα) и единственный (ο' μο'νος)-пишет Григорий нисский, единственное благо (ἒνω'να'γαθο'ν). Природа трех ипостасей одна, самозаключенная и неделимая монада, неувеличимая никаким прибавлением, не уменьшаемая никаким отличием, и хотя проявляется во множестве (т.е. в трех лицах), но всегда пребывает единицей (ἒν) нераздельной, нераздробляемой и всецелой (ο'λο'χληρος).
Другим основанием, на которое у каппадокийцев опирается единство Божества, является μονα'ρχια Отца в ряду трех Ипостасей св. Троицы. Отец есть начало (α'ρχη' χαι' αι'τι'α) Сына и Духа; от Него рождается Сын и исходит Дух Святый, и потому бытие трех ипостасей не вносит никакого разделения в Св. Троицу, так как Сын и Дух возводятся к одному началу и одному виновнику их бытия. Что Отец есть πηγη' (источник) и τι'ρχη' для двух остальных Лиц Троицы — это положение было общим принципом, принимаемым одинаково как всеми богословами первых трех веков (Оригеном), так и Афанасием. Но в самом понимании этой монархии не только по сравнению с Оригеном, но и с Афанасием у Каппадокийцев наблюдается существенная разница. Устраняя вполне субстанциальный субординационизм Оригена и его школы, они вносят существенную поправку и в богословие Афанасия, в котором, как мы уже видели, сущность Божия исключительно приписывается Отцу. «Отец есть начало и причина (αι'τι'α) Сына и Духа, — говорит Василий, — но природа (φυ'σις) Отца, Сына и Духа одна и та же (η' αυ'τη') и Божество едино (θεο'τηςμι'α). «Отцу и Сыну и Св. Духу общи неначинаемость бытия Божества (το' μη' γεγονε'ναιχαι' η' θεοτης), но Сыну и Духу принадлежит иметь бытие от Отца». «Отец есть имя Божие не по сущности и не по действию (οὒτε ου᾿σι᾿ας ὃνομα ο᾿πατη᾿ρ, οὒτε ε᾿νεργει᾿ας), но по отношению (σχε᾿σεως), какое имеет Отец к Сыну или Сын к Отцу». «Отец больше Сына по причинности (τῆςαι'τι'ας) и равен по природе (ἲσον τῆς φυ᾿σεως). «Название Отец выражает не сущность (η᾿τοῦ πατρο᾿ς χλῆσις ου᾿χ ου᾿σι᾿ας ε᾿στι᾿παραστατιχη'), а обозначает отношение к Сыну». Сущность Божия и отличительные ее свойства — неначинаемость бытия и Божеское достоинство-принадлежат одинаково всем трем Ипостасям: Отец, Сын и Дух есть только тройное проявление ее в лицах, из которых каждое обладает всей полнотой абсолютной сущности и находится в нераздельном единстве с нею. Они раз навсегда положили конец субстанциальному субординационизму, господствовавшему в прежней теологии, и на место его поставили лишь соипостасное соподчинение, ни мало не умалявшее Божественного достоинства и единства Ипостасей. Различие ипостасей состоит только в их внутреннем соотношении (σχε'σις), поскольку Отец ни от кого не раждается и ни от кого не исходит; Сын раждается от Отца и Дух исходит из Него же. Как обладающая всей полнотой Божественной сущности и всеми присущими ей свойствами, каждая ипостась есть Бог, и так как она владеет этой сущностью не сама по себе в отдельности взятая, но в неразрывной связи и неизменном соотношении с другими двумя ипостасями, то все три ипостаси суть один Бог. В этом, полном глубокая философская и богословского смысла, определении взаимоотношения сущности и ипостасей в Боге лежит несомненный и крупный шаг вперед в истории догматики, оставляющей далеко позади себя не только все прежнее до-никейское богословие, но и самого Афанасия.
Вместе с тем и слово: ο'μοου'σις получило у каппадокийцев несколько иное значение, чем у Афанасия. Высказывая это положение, мы отнюдь не хотим присоединяться к тому теперь почти общепризнанному тезису, что каппадокийцы истолковали термин: ο'μοου'σιος в смысле: ο'μοιου'σιος т.е. подобия по сущности. Правда Василий Великий, ближе стоявший к омиусианству, выражение «подобный по сущности» с прибавкой «безразличия» считал ведущим к тому же понятию, как и слово «единосущный»и полемизировал против осмелившихся утверждать, что «Сын и Бог в сущности не подобен Богу и Отцу», однако, в другом случае он решительно заявляет: мы, по истинному учению (χατα' το'να'ληθῆλο'γον) не называем Сына ни подобным, ни неподобным Отцу, потому что то и другое в отношении к ним равно невозможно (α'δυ'νατον). Подобным или неподобным называется что-либо в отношении к качествам, а Божество (το' θεῖου) свободно от качественности. У Григория Богослова и Григория нисского ни слово «подобный» просто, ни слово «подобный по существу» ни разу не встречается в применении к Сыну или Духу Св., напротив, оба они резко вооружаются против него. Говоря о константинопольском соборе 361 г., Григорий Богослов выражается так: «они (члены собора), разрушили древнее благочестие, подкопав и как бы стенобитными орудиями потрясши единосущие, и вместе с тем открывая дверь нечестию неопределенностью написанного, под предлогом уважения к Писанию, восприняли слова «подобный по писаниям», которое служило уловкой для простых людей». По Григорию нисскому, «подобие» вообще не дает никакого понятия о природе предмета: «все те вещи, которые обманывают наши чувства, будучи по своей природе не одинаковыми, но от чего-либо сопровождающего, разумею очертание, цвет, звук и все, что вкусом, обонянием, прикосновением приводить к ложному заключению, хотя иное оне по природе, но не такими они почитаются, каковы они по природе, — все эти вещи называем подобными. Например, когда неодушевленному предмету придано подобие живого существа искусством, резьбой, живописью или леплением, то такое изображение называется подобным и т. д.». Термин, «подобный», поэтому, не применим к Сыну и не может дать понятия о природе Его, которая одна с Отцем. В этом отношении ново-никейцы вполне сознательною гранью отделяют себя от старого и разлагавшегося поколения омиусиан. Мы уже видели, что старые омиусиане, воспитавшиеся в борьбе с савеллианством, никогда не могли препобедить своих сомнений насчет «ο'μοου'σιος» и если подписывались под ним, то с неизбежной оговоркой, что они понимают его в смысле подобия по существу. Ничего похожего мы не находим у каппадокийцев. Приняв единосущие, как основной принцип, точно и в полноте определяющий единство Божеской сущности и взаимное отношение Ипостасей, они вместе с тем приняли и все те необходимые последствия, какие вытекали из этого принципа. При определении свойств ипостасей и единства их сущности они никогда не прибегают к каким-либо двусмысленным выражениям, поддающимся всякому толкованию, но пользуются точной и определенной терминологией, под которой без сомнения подписался бы и сам Афанасий. Из многого мы ограничимся только немногим. Отец и Сын — одно, — говорит Василий Великий; Он есть единородный Сын Божий, слияние славы Отца, живой образ Его, единосущный Отцу, всегда совершенный, без поучения премудрый, Божия сила». «Он прежде веков, всегда есть и никогда не начинал быть». «Сын имеет славу, общую с Отцом; все что имеет Отец, принадлежит и Сыну; Он обладает совершенным могуществом, и воля Его не отделима от Отца, соединена и неразлучна с ней; не имея никакой разности по существу с Отцом, Он не имеет разности и по могуществу. Дух «числим в блаженной и Св. Троице, причастен Божеству соединен с Отцом и Сыном во всем, в славе и вечности, в силе и царстве, во владычестве и Божестве; во всем не отлучен и не отделим от Отца». «Сын Божий, — говорит Григорий Богослов, -безначален в отношении к времени, вечно раждаемый от Отца, истинный и равночестный Отцу, равный Ему по природе, слава Отца и присносущный Сын Его, Слово Божие, живая печать Отчая, во всем равный Отцу и сила и мысль Отца. Сын тожественен с Отцом по сущности (ὃτιταυτο'νε'στιχατου'σι'αν) единосущный, чистая печать и нелживейший образ Отца». Дух-Бог от благого Бога, всемогущ, сила Божия, равночестен Отцу, единосущен Отцу и Бог, cпрославяяется c Отцом и Сыном, как равночестный, соестественен, сопрестолен, единославен и равночестен. Во всех ипостасях одно и то же движение (χι'νημα) воли и тожество сущности (ταυτο'τηςτῆςου'σι'ας), равночестность единства и единодушие воли. Они не раздельны ни в славе, ни в чести, ни в сущности и одинаково вечны; все, что имеет Отец, принадлежит Сыну и Духу и кроме различия по ипостасям ничего у них нет собственного или особенного. Григорий нисский проповедует тоже самое: Сын вечная премудрость и сила Отца, вечно раждается от Нее и безначален по вечному пребыванию с Отцом. Сын одно с Отцом по существу, по достоинству, по разуму, по мудрости и есть сущий (ὃν) Бог. Дух равночестен с Отцом и имеет равенство с Ним во всем, кроме ипостасного свойства. Он непреложен, неизменяем, всегда благ, свят, владычественен, праведен, истинен и находится в непрерывном единении с Отцом и Сыном. И как бы заключая мощным аккордом это единодушное воспевание единства и равенства трех Ипостасей в Божестве, Григорий Богослов в поэтическом восторге восклицает: «все три суть одно, Единица в Троице покланяемая и Троица в Единице возглавляемая, вся достопокланяемая, вся царственная, единопрестольная, равнославная, премирная и превысшая времени, несозданная, невидимая, непостижимая».
Тем не менее слово: ο'μοου'σιος у каппадокийцев получило другое значение, чем у Афанасия. Анализируя теологию Афанасия, мы уже видели, что вследствие отожествления всей сущности Божией с одним Отцом, этот термин получил у него одностороннее толкование, более соответствующим выражением для которого было бы: μονου'σιος или: ταυτου'σιος. Установив точное различие между понятиями: сущность и ипостаси, каппадокийцы первым обозначали единое Божество, проявляющееся в трех Лицах, вторым те личные отличительные свойства, благодаря которым они получают самостоятельное бытие и становятся ипостасями, и этим внесли необходимую и существенную поправку в терминологию Афанасия. Сущность Божия принадлежит в равной степени всем трем Лицам Божества, а не выражается только в одном Отце, и в одинаковой мере и полноте находится в обладании каждой ипостаси. Слово ο'μοου'σιος получило у них, поэтому, свое истинное и надлежащее значение, соответствующее филологическому составу его. Вместе с тем для ново-никейцев стало невозможным и употребление другого термина Афанасия, быть может, более всего характеризующее его богословскую систему: ε'χτῆςου'σι'αςτοῦπατρο'ς. Раз признано, что ου'σι'α есть обозначение Божеского существа, присущего в равной степени всем трем ипостасям, то все они одинаково происходят ε'χτῆςου'σι'ας но не τοῦπατρος, а τοῦθεοῦ. Однако и этим последним термином они никогда не пользовались, так как это могло бы внести разделение между существующей конкретно и единично сущностью Божией и ипостасями, в которых она проявляется.
Изложенная сейчас в своих главных чертах теология каппадокийцев должна быть рассматриваема как завершительный результат не только тринитарных споров IV века, но и всех опытов решения этого вопроса за первый три столетия христианства. В первый раз в истории догматического развития богословской мысли проведя точную логическую грань между понятиями: ου'σι'α и υ'πο'στασις, «и положив тем решительный конец долговековым недоразумениям, они получили возможность изложить учение о Троице в таких точных и исчерпывающих дело тезисах, в каких доселе еще никому не удавалось. Элементы для своих построений они заимствовали из богатой сокровищницы богословского знания, скопленной веками. Ориген, Афанасий, савеллианство, арианство, восточный консерватизм и омиусианство-все это разнообразие лиц и явлений послужило для них лишь обильной жатвой, в которой они срезали лучшие колосья, создав из них одно гармоническое целое. Три ипостаси восточных и единую сущность Афанасия и западных-эти два полюса, на которые распадалось догматическое поле IV века, — они соединили в одну неразрывную связь, поняв Троицу, как единство (ταυτο'τηςε'νε'τερο'τητι) в различии, а различие (ε'τερο'εηςε'νταυτο'τητι) в единстве. В основу своей системы они поставили учение о Боге в Самом Себе, о существе Его и основных свойствах, создав совершенно новый отдел богословия и этим не только внесли существенную поправку в прежние воззрения, но и сделали крупный шаг вперед, освободивший навсегда богословскую мысль от тех терминологических и философских трудностей, какие она испытывала ранее в этом пункте. Рассматриваемые в своей сущности, все три Лица Божества составляют одно абсолютное бытие, наделенное всеми высочайшими свойствами, и обладают ими в нераздельной полноте и совершенстве. И три ипостаси не отделены ничем от этого существа: они только » τρο'ποιυ'πα'ρξεως«, вечные и неизменные способы или формы самооткровений или реального проявления этого существа, разумные, обладающие личным бытием и совершенные. «Каждая из них, — говорит Григорий Богослов, — созерцаемая особо (χαθ` ε'χαστον) есть Бог и все три созерцаемые вместе, есть также один Бог», — вот точная формула их учений о Боге едином по существу и троичном проявлении Его в ипостасях, не оставляющая никакого места субординационизму. Бог Отец у них есть только один из τρο'ποιυ'πα'ρξεως обладающей со всеми другими Лицами общими абсолютными свойствами, хотя Он и остается πηγη' и α'ρχη' (началом, источником) для личного бытия Сына и Отца. Извлекши все лучшие соки из савеллианства и афанасиевского богословия, они так же блестяще воспользовались и чистыми элементами консервативного, опиравшегося на Оригена, богословия в его различных проявлениях. Восточную раздельность ипостасей при реальном единстве их сущности они не только сохранили неприкосновенной, но и своей точной формулировкой личных свойств (το' ἲσιονι'διο'τητες) обеспечили ей успех навсегда. Из термина: ο'μοιου'σιος они выжали все его богословское содержание, отвергнув в то же время его догматическую и филологическую неточность. Определив личные свойства Отца и Сына, как нерожденность (α'γεννησι'α) и рожденность (γεννησι'α), они заплатили некоторую дань Евномию, но и здесь остались оригинальны. Они удовлетворили потребностям всех богословских партий прежнего времени, но ничем не поступались из своего и лучшим показателем всех достоинств, соединившихся в построенной им системе учения о Троице, является свидетельство истории, оставившей победу в этой области за ними.
Раскрыв теоретическую сторону учения о Св. Троице, каппадокийцы не отказались и от попыток научного объяснения его. Твердая установка этого основного догмата христианства дала им полную возможность воспользоваться лучшими результатами современной им философской мысли, выражавшейся в неоплатонизме, не сходя с церковной почвы, и в обсуждении вопроса о том, как единое Божество проявляет себя в трех лицах, они пользуются, вообще говоря, неоплатоническими аналогиями. Василий Великий в этих целях обращается к определению, данному Плотином о Божестве, как «πρω'τηδυ'ναμις» (первая сила). «По простоте и несложности (το' α'πλοῦνχαι' α'συνθετον) Божеской природы — рассуждает он, — можно допустить, что сущность Божия совпадает с силой». Но эта сила не есть нечто самодовлеющее; по своей преизбыточной доброте (α'γαθο'τητος), она носит в себе залог дальнейшего саморазвития. Вследствие этого преизбытка добра, всецелая (ὃλην) сила Отца подвиглась (χεχινη'σθαι) к рождению Сына, и опять вся сила Единородная подвиглась к ипостаси Св. Духа, так что в Духе созерцается вся сила и вместе сущность Единородного, а в Единородном опять постигается и сила и сущность Отца1642. Полнее и глубже определяет свои отношения к неоплатонизму Григорий Богослов. В одном случае он просто повторяет мысли Плотина. «Совершенная Троица из трех совершенных, потому что Божество выступило из единичности по причине богатства и преступило двойственность (μονα'δοςδε' χινηθει'σηςδια' το' πλου'σιον), потому что, Оно выше материи и формы и определилось тройственностью (τρια'δος) причине совершенства (δια᾿το᾿τε᾿λειον), чтобы не быть скудным и не разлиться до бесконечности: первое показывало бы несообщительность (α'φιλο'τιμον), второе-беспорядок». В другом месте он выражается уже яснее, цитируя самого Плотина: «единица, от начала подвигшаяся в двойственность, остановилась на троичности. И у нас так (τοῦτο ἒστι η᾿μῖν): Отец и Сын и Св. Дух. Отец родитель и изводитель, рождающий и изводящий; Сын рожденное; Дух изведенное, или не знаю как назвал бы это тот, кто отвлекает от всего, видимого». Неоплатоническая троица и христианская, таким образом, по, воззрениям Григория в существе дела тожественны. Но при этом сходстве в основных чертах Григорий в то же время констатирует и громадную разницу между тем и другим воззрением. Определяя образ происхождения Сына (второго начала), он замечает: «не осмеливаемся назвать этот процесс преизлиянием доброты (υ'πε'ρχυσιςα'γαθο'τητος), как назвал один из философствующих эллинов, который, философствуя о первой и второй причине, буквально выразился так: «как чаша льется чрез края». Григорий энергично борется против такого понимания процесса происхождения второй причины. Он отвергает заключающуюся в нем мысль о «непроизвольном рождении» и боится приписать Божеству, как бы физическое и неудержимое исторжение (περι'ττωματιφυσιχο'νδυςχα'θετον), что несообразно с понятием о Божестве. Григорий бьет в самый существенный недостаток метафизической триады неоплатонизма, где происхождение Ума и Души определяется общими логическими и метафизическими законами и происходить помимо желания и воли Единого. Вместе с тем, анализируя приведенное место, мы можем наглядно наблюдать и тот метод, при помощи которого матафизические идеи философии переходили в содержание христианства. Для Григория дорого признание в Божестве личного бытия, и он готов все принять, кроме того, что вносить в Божество физические и непроизвольные состояния. Отец, Сын и Св. Дух-три самосознательныя личности — вот грань, отделяющая неоплатоническую Троицу от христианской.