— Вы обещали меня заинтересовать, Алистер. Пока у вас это не получается.
— Насколько мне известно, вы были хорошо знакомы с её отцом.
— Неужели? И откуда же вам это известно?
Теперь настал черёд Алистера выдержать многозначительную паузу. Затем он извлекает из внутреннего кармана пальто фотографию, хранящуюся по соседству с фляжкой, раскладывает её и кладёт на столик перед Иеронимом. Генерал бросает на фото мимолётный взгляд, затем вновь устремляет его на Атлера. Даже теперь выражение каменного лица Штольберга не переменилось, на нём не дрогнул ни мускул, так же и в глазах не появилось ни удивления, ни волнения, ни чего-либо другого. Алистер даже немного растерялся. Он позволил себе непростительное – усомниться. Ему почудилось, что он обознался, и на фото рядом с умершими мужчинами не Иероним, а просто похожий на него человек. Да и лет прошло не меньше двух десятков с момента появления этого снимка.
— Откуда она у вас? – невозмутимо спрашивает Штольберг.
— Скажем так – это основная улика.
— Скажите, Алистер, вы давно проходили медосмотр? Лор, случайно, не намекал на то, что у вас проблемы со слухом? Я спросил, ОТКУДА вы взяли эту фотографию?
Алистер напрягается, но внешне никак не проявляет своего волнения.
- В доме полковника Мерца. Не может такого быть, что вы не знаете о его самоубийстве, перед которым он застрелил свою жену. А это уже преступление из разряда особо тяжких.
— Вы украли личную вещь покойного, Алистер. Это тоже преступление.
— Да, согласен, я очень рисковый.
— И наглый.
— Так точно, генерал. И, тем не менее, вы всё ещё меня не выставили. Я даже догадываюсь – почему. – Штольберг выжидающе молчит. – Потому что вам интересно, что я ещё знаю.
Иероним расслабленно откидывается на спинку дивана и кладёт ногу на ногу. В доме совсем тихо, да и с улицы не доносится ни звука. Алистер предполагает, что Эгон и Альбер вполне могут подслушивать где-нибудь за углом. И вряд ли генерал не догадывается об этом. Исходя из этого, следователь делает вывод, что у Иеронима и впрямь нет от них секретов.
— И о чём же вы ещё знаете?
— Об Исследовательском Центре Экстрасенсорики и Паранормальных Явлений.
— Поконкретнее?
— А вот поконкретнее, увы, не могу. Тут вы отменно постарались.
— А от меня вы что хотите сейчас услышать?
— Правду.
Штольберг снова выдерживает паузу, и Атлеру вдруг мерещится невзрачная тень ухмылки на лице генерала.
— Алистер, вы – дурак. Знаете, вам всё же удалось меня удивить. Мне даже занятно будет послушать, что вы скажете дальше.
— Славно. Благодарю вас за предоставленную возможность, генерал. Итак, начну я с того, что все люди на этой фотографии, кроме вас, мертвы. Лишь один из них, а именно Хайнрих Бексински, умер от раковой опухоли, но это вам и без меня должно быть известно. Остальные трое покончили с собой. А перед этим их дети без оснований прыгали с крыш и поджигали свои дома. Согласитесь, что выглядит это довольно подозрительно.
Штольберг не сводит с него взгляд и продолжает хранить молчание. Алистер, тем временем, начинает потихоньку закипать. Он и не надеялся, что генерал сразу же раскроет перед ним все карты, но и столкнуться с таким непрошибаемым равнодушием с его стороны не ожидал.
— Вас предупреждали, что существуют темы, находящиеся под строжайшим запретом для обсуждения? Вышестоящие руководители вообще осведомлены насчёт вашего визита ко мне? Видимо, мне придётся уточнить этот момент непосредственно у них.
— Нет, это моя собственная инициатива.
— То есть вы знали, что они её не одобрили бы, и всё равно пришли. Это нарушение должностной субординации. За подобное своенравие принято карать.
— Пытаетесь запугать меня?
— Нет, серьёзно, зачем вы пришли, Алистер?
— Чтобы предупредить вас и ваших детей об опасности. Разве не очевидно? Причём они умрут первыми, вы должны будете видеть это.
— Всё, с меня довольно. – Иероним поднимается, небрежным жестом указывает на выход, а сам направляется к лестнице на второй этаж. – Дверь там.
— Генерал Штольберг! – Алистер, утратив самообладание, порывисто вскакивает с дивана. – Гибнут ваши товарищи, а вы отказываетесь оказать содействие расследованию!
Иероним, придерживаясь за поручни, неспешным шагом поднимается вверх по лестнице и даже не оборачивается:
— На первый раз я вас прощаю, Алистер. Только из уважения, хоть вы и оказались дураком. Но если ещё раз появитесь рядом с моим домом, или с моими детьми, то я доложу об этом вашему начальству, и пусть уже они принимают соответствующие меры.
— Речь идёт не только о вашей жизни, а о всех тех, кто связан с Цепью! Они тоже в опасности!
— Всего вам доброго, Алистер.
Генерал скрывается из вида за поворотом, а растерянный, почти взбешённый Атлер так и стоит на прежнем месте, как вкопанный. Затем он забирает со столика фотографию, снова складывает её и убирает в карман. Ему ничего не остаётся, кроме как принять поражение и смиренно удалиться.
***
Рука непроизвольно тянулась к фляжке, но Алистер каждый раз останавливал себя. Стоило бы плюнуть на всё, взять недельный отпуск, расслабиться и признать своё бессилие. И ведь не к кому было обратиться за помощью. Штольберг прав, если начальники прознают о том, до чего пытается докопаться Алистер - его принудительно отстранят от работы. И это в лучшем случае. Атлер прекрасно осознавал все возможные последствия своих действий, но теперь, зайдя настолько далеко и получив почти неопровержимые подтверждения своим догадкам, он попросту не мог повернуть назад. Поступив на службу в полицию, он надеялся, что будет полезен, что сможет оберегать покой людей, но какой в этом смысл, если преступления можно расследовать лишь выборочно, закрывая глаза на отдельные из них.
Сразу после генеральского дома Алистер направился в центральную библиотеку Хэавэна, в этот раз возложив надежды на журналистику. Если в официальных информационных источниках Цепь не упоминается, то, возможно, о ней когда-либо писали газетчики. Среди их представителей порой встречались довольно отчаянные ребята, готовые рисковать жизнью ради своего промысла. Стоило быть особенно внимательным, чтобы не запутаться ещё больше, ведь правды на страницах жёлтой прессы наберётся едва ли одна сотая доля из общего объёма пустомелия. Помимо вышеупомянутых отчаянных ребят есть и те, кто не считает нужным чрезмерно утруждаться, основная часть историй, которые они сливают в массы, не подкреплены никакими фактами и, по существу своему, являются выдуманными на ровном месте сказками.
В читальном зале Алистер провёл все четыре, оставшиеся до закрытия часа, запросив все выпуски самой скандальной местной газеты. Она существовала около семи лет, её издатели представлялись эдакой вражьей силой, их уличали в клевете, судили и арестовывали за распространение якобы ложных сведений, но, как правило, это делалось теми людьми, которых опубликованная информация непосредственным образом порочила. Репортёры всегда действовали Алистеру на нервы, они вечно норовили наследить на месте преступления, приукрашивали и жутко надоедали, но в то же время он понимал, что те всего лишь делают свою работу. Представители разных профессий за редким исключением способны понять друг друга и пойти на уступки, каждому их собственное дело кажется важнее дела другого.
Читал Атлер, разумеется, не всё подряд, в основном он лишь бегло просматривал заголовки, несущие в себе основную суть, и, наконец, его усилия были вознаграждены. Ему встретилась статья пятилетней давности под названием «В цепях» и начиналась она с приведения статистики ежегодно пропадающих без вести людей. Они исчезали тысячами, и это с учётом того, что деваться-то им особо и некуда, разве что уходить в мёртвые зоны отчуждения, но кто бы в здравом уме на это решился? Чтобы от Ньюэйдж добраться до ближайших признаков цивилизации, потребовалось бы не меньше недели, и передвигаться бы пришлось пешком, потому что по разбитым, заросшим дорогам, по которым уже свыше десятка лет никто не проходил, проехать бы удалось разве что на навороченном внедорожнике.
Да и покинуть территорию республики не так-то просто, даже если очень сильно того захочешь, ведь она ограждена от мира крепкой бетонной стеной, высота которой около пяти метров, а толщина – примерно метр. Через каждые полкилометра стоят смотровые вышки служб миграционного контроля, с которых стреляют на поражение в тех, кто отказывается выполнять приказы. Надзор ведётся круглосуточно, всюду расставлены мощные прожекторы, освещающие местность вокруг стены в тёмное время суток, так что незамеченным приблизиться к стене, а – тем более – преодолеть её никому не удастся. Её возведение началось почти сразу после окончания войны, эта мера предосторожности служит защитой от проникновения в Ньюэйдж опасных, заражённых животных, а так же позволяет полностью контролировать поток эмигрантов.
Входа в республику всего два, с восточной и западной сторон стены, Алистер однажды бывал по работе на одном из контрольно-пропускных пунктов. Эмигрантов в момент их поступления помещают в пограничный хоспис для прохождения полного медицинского обследования. Если анализы не выявляют у них каких-либо опасных заболеваний, или повышенного облучения радиацией, то остаётся лишь оформление надлежащих документов, после чего человек становится законным гражданином Ньюэйдж. Но это лишь на словах всё так просто, на самом же деле этот процесс занимает около месяца, и всё это время беженцы вынуждены жить в ужасных условиях, будто заключённые.
В том случае, если человек оказывается серьёзно болен – ему предлагают выбор: безболезненная эвтаназия, либо изгнание. Такие методы отсеивания известны немногим, лишь правительству, сотрудникам хосписов и самим пациентам, узнающих о своих перспективах в последний момент. Для всех остальных больные умирают сами. Алистер, к сожалению, тоже посвящён в эту тайну, но лишь потому, что один его военный друг недолгое время работал там. Следователь сознаёт всю бесчеловечность подобного отсева, он уверен, что у всех людей должны быть равные права, но таков государственный закон. Власти, прежде всего, заботятся о коренных жителях, потом - о работоспособных, а уже после – о всех прочих, пришедших извне.
Чтобы покинуть республику – нужно так же пройти через К.П.П., где тебя зарегистрируют, убедятся, что ты не преступник, пытающийся сбежать от наказания, и лишь тогда отпустят. Иными словами – ни войти, ни выйти из Ньюэйдж без ведома властей ну никак нельзя, это невозможно, и всё же люди исчезают.
Случается, что некоторые пытаются инсценировать своё исчезновение, по версиям своих знакомых скрываясь от долгов, или недоброжелателей. Около шестидесяти процентов пропавших впоследствии находят, живыми или мёртвыми – это уже от случая зависит. В основном они становятся жертвами убийств, и их покоящиеся в земле тела случайно обнаруживают лишь спустя много лет. Но остаются и те, кто в прямом смысле бесследно испарился. Статья посвящалась именно им. Её автор сообщал, что потратил на проведения своих исследований шесть лет, собирал материал, встречался с родственниками пропавших, общался с полицией. «Я заинтересовался этой темой ещё в раннем детстве. Мне было около семи лет, когда пропал наш пожилой сосед. То были первые послевоенные годы, царила кромешная неразбериха. Многие остались без документов - кто-то потерял, кто-то не успел забрать при эвакуации, у кого-то с чемоданом украли. В паспортных столах не хватало ни персонала, ни места, очереди новоприбывших в Хэавэн поселенцев выстраивались ещё на улице и люди буквально в них ночевали. Голодные, грязные, замученные, с маленькими плачущими детьми на руках. Ужасное было время. И по понятным причинам обстоятельства не располагали к тому, чтобы всерьёз заняться поисками того одинокого старика. Теперь я смутно его помню, и уж точно не смогу назвать имя. Дверь его квартиры располагалась напротив нашей. Моя мать растила меня одна, отец был убит на войне, ей приходилось много работать, но положение значительно облегчал сосед, потому что никогда не отказывался присмотреть за мной. Я звал его просто «деда», а нашей любимой игрой было «угадай животное». Он давал мне бумагу и карандаш, а я рисовал. То, что получалось, едва ли можно было принять вообще за какое-либо известное существо, но «деда» всегда справлялся с поставленной задачей и точно узнавал того, о ком я думал в момент создания картинки. К нему часто приходили разные люди и задавали вопросы, в суть которых я не вникал, но считал, что старик очень умный, раз к нему столь многие обращаются за советами. Как-то я спросил, неужели все эти гости – его друзья, а он ответил, что нет, и большинство из них видит впервые, они пришли за помощью, следуя советам своих знакомых.
Его исчезновение, казалось, заметил только я. Задав вопрос о нём своей матери, я услышал в ответ строгий приказ больше никогда об этом не спрашивать ни у неё, ни у других соседей. И тогда я послушался. А, уже учась в школе, мне довелось подслушать исповедь умирающей старушки, которая проживала в соседнем подъезде. Она приходилась подругой моей родной бабушки, и когда перестала подниматься с постели, моя мать часто поручала мне проведать её и, если нужно, помочь в домашних делах. За несколько дней до смерти та старушка попросила привести к ней священника, так как сама уже не в состоянии была дойти до церкви. Дверь гостю открыл я и на протяжении всего его присутствия находился за стеной в соседней комнате, якобы занимаясь уборкой. Старушка рассказала ему, как сильно кается в том, что по её вине однажды была сгублена человеческая жизнь, и речь шла именно о моём соседе, я понял это, так как она неоднократно называла его по имени, а я на тот момент всё ещё помнил его. Из её слов следовало, что к ней обратились неизвестные люди с вопросом о местонахождении того старика, мол им известно, что проживает он в этом районе, и она с испуга назвала им адрес. И на следующий же день его след простыл. Мне стало интересно, кто же мог забрать его и зачем, встречаются ли ещё подобные случаи, и я стал расспрашивать всех своих друзей, знают ли они людей, которые вдруг ни с того ни с сего пропадали. В ребячестве всё это воспринималось несерьёзно, дети любят выдумывать разные страшилки, но одна история особенно запомнилась мне. Одноклассник рассказал мне о друге своего старшего брата, который так хорошо играл в любые карточные игры, что ни один взрослый, опытный игрок ни разу не смог его победить. Парень зарабатывал на этом и шутил, что видит карты всех своих противников их глазами. Однажды он просто не вернулся после института. Говорили, что он сбежал. А его семья вскоре после этого переехала, ни с кем не попрощавшись. Став старше, я узнавал всё больше и больше аналогичных ситуаций, потому что не прекращал спрашивать о них у каждого, кто мне встречался. Разумеется, большинство «потеряшек» не отличались ничем выдающимся, я уделял внимание лишь тем, о ком, зачастую, рассказывали просто невероятные вещи.
Когда город переименовали в Хэавэн, и число его жителей перевалило за миллион, на центральных улицах не умолкало бурное столпотворение. Всюду шныряли попрошайки, лишённые конечностей инвалиды ползали на коленях, бездомные музыканты были готовы петь и играть на гитаре до ободранных в кровь пальцев за гроши зрителей, чтобы купить себе хлеба. Тогда ещё в ходу были наличные. Среди всех этих несчастных уличных актёров прославился один фокусник. Помимо всего прочего, он мастерски умел гипнотизировать. Желающих он выбирал из толпы и при освидетельствовании собравшейся вокруг публики с минуту раскачивал перед носом «испытуемых» карманные часы на цепочке. Он говорил вызвавшимся добровольцам, что делать, и каждый бесприкословно подчинялся. Указания фокусника были безобидны и прежде всего ориентировались на то, чтобы рассмешить толпу зевак и расщедрить их на милостыню. Добровольцы кудахтали, изображали котов, гавкали, чесали за ухом, будто у них блохи, а по щелчку пальцев гипнотизёра приходили в себя и недоумевали, глядя на хохочущую публику. Набравшись смелости, я лично решил испытать это на себе, ведь всё могло оказать продуманной постановкой, потому я не слишком ждал, что фокусник согласится выбрать меня. Последнее, что я запомнил – вовсе не раскачивающиеся часы, а его взгляд. Среди зрителей присутствовал мой друг, он-то мне потом и рассказал, как я кидался на собравшихся едва ли не в слезах, потому что фокусник велел мне думать, будто я маленький потерявшийся мальчик и ищу своего папу. Он говорил «да вот же он» и указывал на случайного человека, и я с распростёртыми объятьями нёсся к нему. Фокусник несколько раз перенаправлял меня со словами «ох, прости, я ошибся, вон твой папа», и я устремлялся к другому человеку.
Придя в себя, я ровным счётом ничего не помнил. Я вернулся снова на следующий день и наблюдал за очередным представлением, дожидаясь, пока фокусник начнёт собираться домой. Если таковой у него вообще имелся. Я догнал его и попросил уделить мне пару минут, на что он согласился при условии, если я свожу его в пиццерию и оплачу всё, что он закажет.
Свои условия я выполнил, после третьей пинты пива фокусник стал гораздо разговорчивее и охотнее отвечал на мои вопросы. Он в шутку называл себя волшебником, сказал, что все его сёстры, тётушки и бабушки были ведьмами и передвигались исключительно на мётлах, а воспитывал его большой чёрный кот, который умел разговаривать. Я и сам тогда порядком выпил. Тот добродушный, задорный человек располагал к одной лишь весёлости. Я спросил, со смехом, конечно же, почему он так убого распоряжается своими способностями, ведь ему ничего бы не стоило забирать кошельки и драгоценности у тех, кто сам бы их ему отдавал. А фокусник вдруг сделался серьёзным и ответил, что не имеет права использовать «волшебство» в корыстных, преступных целях, оно дано ему не для этого. Затем он снова улыбнулся, сказав, что выставлять на посмешище «простаков, вроде тебя» гораздо веселее.
Как мы уходили из пиццерии - я не помню, потому что, повторюсь, перебрал с пивом, но проснулся, однако же, дома в целости и сохранности. Я и после приходил на уличные представления того фокусника, всегда оставлял ему немного денег. Но длилась его слава недолго, потому как через месяц после нашего знакомства он перестал появляться и никто больше никогда о нём не слышал. Произойти могло что угодно, жизнь в те времена не была безопасна, к тому же для тех, чей дом – улица, но сомнения в причастности к исчезновению одарённых людей неких таинственных сил не покидали меня.
Позже я узнал от своего близкого знакомого, имя которого я оглашать не стану, ещё более странную историю. Он работал в центре Психологического Здоровья Хэавэна медбратом, и многое там повидал, но особенно хорошо ему запомнилась женщина, способная предсказывать разного рода события. Это умение она раскрывала далеко не каждому человеку, по большей части пациентка вела себя очень грубо и агрессивно, а в клинику попала за попытку убийства незнакомого ей человека, на которого среди бела дня напала на улице с ножом. Мой упомянутый друг лично получил от неё несколько предсказаний, которые сбылись. «Скоро папкой станешь», - сказала ему та пациентка, а через неделю он узнал о том, что его жена беременна. Некоторые из числа персонала опасливо шептались между собой и избегали встреч с ней, другие же намеренно шли к гадалке за советом. А через какое-то время женщина просто исчезла прямо из своей палаты. Директор клиники сказал, что ночью ей стало плохо, и она умерла, но мой друг не нашёл ни одного свидетеля, который видел бы тело. Думая об этой ситуации, я предположил, что директора, вероятно, подкупили, или же он участвовал в сговоре с теми людьми, которые организуют похищения. Конечно же, я не имел возможности что-либо доказать, располагая одними лишь беспочвенными, смутными догадками.
Потом я впервые услышал об Исследовательском Центре Экстрасенсорики и Паранормальных Явлений. Я начал вести журналистское расследование, но всё, что мне удавалось узнать, не имело достоверных подтверждений. Мир полнится сплетнями, переходящими из уст в уста по принципу сломанного телефона. А вскоре мне пришло анонимное письмо от человека, которому довелось быть сотрудником того самого Центра. Приняв решение свести счёты с жизнью, он желал напоследок поделиться правдой хоть с кем-то. Аноним поведал о том, что «Цепь» существует не первый десяток лет и занимается изучением особенностей человеческого мозга, стремясь раскрыть все его возможности и научиться их использовать. Материалом для экспериментов служат люди, уже умеющие гораздо большее, но участие в исследованиях они принимают вовсе не на добровольной основе.
Подопытных содержат в условиях тюремного заключения, они насильственно лишены свободы и не имеют никаких прав. Некоторые умирают на хирургических столах, а их имена заменяет порядковый номер. Их содержат в одиночных камерах и не позволяют контактировать друг с другом, воспринимая не как людей, а как лабораторных крыс. Всеми, кто там работает, подписано соглашение о неразглашении, за их жизнями ведётся надзор даже после ухода из Центра, каждый их шаг контролируют, дабы исключить и малейшую вероятность утечки информации. И все, само собой, молчат, даже если осознают аморальность и преступность своей деятельности, ведь если они проболтаются, то поставят под угрозу не только собственную жизнь, но и своих близких. Мой таинственный друг настоятельно рекомендовал мне бросить расследование, ведь если я зайду слишком далеко, то и меня устранят, как потенциальную опасность, моё тело даже не найдут, да и не будут искать, потому что «Цепь» везде и всюду, даже полиция подчиняется ей и способствует уничтожению случайных свидетельств и свидетелей. Аноним не мог больше жить с этим, говорил о преследующих его ночных кошмарах и муках совести, призывая меня смириться с порядком вещей и принять его как данность. Не существует человека, которому было бы под силу совладать со всей мирской несправедливостью и спасти каждого страдающего. И, к сожалению, я убедился в этом на личном опыте.
Все мои дальнейшие попытки найти информацию, касающуюся Центра, терпели поражение. Но я могу с уверенностью заявить, что не намерен опускать руки, и каждый из вас может оказать мне помощь. Если вы, или ваши близкие когда-либо сталкивались с чем-то подобным, будь то знакомство с необычным человеком, его исчезновение, или же просто слух, вызывающий у большинства лишь насмешки – прошу писать в редакцию. Я гарантирую каждому из вас анонимность и незамедлительный ответ, любое сведенье может оказаться полезным, проявите ответственность, ведь ваше молчание продлевает мучения тех несчастных заключённых. Как мы можем говорить о человечности и морали, если каждый раз, слыша крик о помощи, затыкаем уши? Отриньте страх, вы не одиноки, но рискуете никогда не узнать об этом, если продолжите молчать».
Если бы Алистер не был знаком с Нэми Майном и не заподозрил неладное в смерти семьи Мерцев, то сейчас даже не стал бы дочитывать эту статью до конца, сочтя её второсортной сказочкой. Но теперь, учитывая все сложившиеся обстоятельства, статья стала для него эдаким знаком свыше, лучом света, озарившем правдивость самых страшных его гипотез. Следователь воспрянул духом, узнав, что где-то есть его единомышленник, и поставил перед собой задачу непременно встретиться с ним и узнать, откликнулся ли кто-нибудь из читателей на его призыв.
6.
Время и пространство стали казаться чем-то условным, значащим не так-то много, как принято считать. Сознание оставалось ясным, но вместе с тем присутствовало некоторое отслоение от самого себя и окружающей действительности. Всё казалось нереальным, будто бы происходило не по-настоящему, а на телевизионном экране, причём транслировалось уже не первый раз, и Клаэс припоминал, как сюжет будет развиваться в дальнейшем.
Стоя перед стеной, Майн не видит за ней соседа и не слышит его, но точно знает, чем тот занимается, на собственном языке чувствует вкус чипсов, которые он ест, и ощущает эмпатическое сопереживание за игру его любимой футбольной команды. Подняв взгляд к потолку, Клаэс знает, что там, за письменным столом, сидит девочка и делает домашнее задание по математике. Майну известно решение примера, до которого девочка никак не додумается, и он подсказывает ей его, но остаётся неуслышанным. На кухне мама девочки режет лук, чтобы запустить его в стоящую на газовой плите кастрюлю с варящимся супом, и вдруг по неосторожности ранит палец. Клаэс даже рефлекторно вздрагивает и морщится в унисон с женщиной. Из подъезда доносятся шаги, поднимающиеся вверх, и Майн знает, кто это, на какой этаж он сейчас поднимется и что будет делать. Или уже поднялся. Вот здесь и начинались проблемы с восприятием временных рамок. Клаэс не может разобраться, что произошло, что происходит в данный момент, а что ещё только должно произойти. Несвязные фрагменты посторонних жизней заполняют голову, соперничая между собой за внимание. Клаэс подходит к окну и выглядывает из-за шторы на улицу. Мимо ходят люди, ему удаётся урывками улавливать внутреннее состояние каждого из них.
Вот шагает понурый, раздражённый мужчина. Он сегодня опоздал на работу, получил выговор от начальника и штраф за неправильную парковку, а в нескольких кварталах от дома двигатель его автомобиля и вовсе сдох, пришлось вызывать эвакуатор. В салоне запросили слишком много денег за ремонт, день выдался настолько ужасным, что мужчина был бы рад вообще не просыпаться нынешним утром. Или это было вчера. Или завтра случится. Цокая высокими каблуками, миловидная крашенная брюнетка спешит к метро. Она проедет две остановки и выйдет у парка, где на входе её будет ожидать одногруппник, в которого она уже давно влюблена и сегодня он, наконец-то предложил ей вместе прогуляться. Или это было вчера. Или завтра случится. Другая девушка идёт не торопясь и свесив голову, она направляется в женскую консультацию, где у неё запись на аборт. Ребёнок не даст ей благополучно закончить учёбу. Средств не хватает даже на то, чтобы оплачивать съёмную комнату, да и отец ребёнка вряд ли окажет поддержку, ведь девушка знакома с ним всего несколько месяцев, она не рассчитывала забеременеть. Или это было вчера. Или завтра случится. Клаэс отступает на шаг от окна и закрывает глаза. Он думает об Эгоне, о чертах его лица и о голосе, восстанавливая чёткий образ. Странное, сосредоточенное и отстранённое ощущение схоже с попыткой поймать нужную радио-волну, настроив приёмник так, чтобы не было помех.
Открыв глаза, Клаэс видит перед собой незнакомую комнату. Пахнет аптекой, но на больничную палату помещение не похоже. Стены обклеены бежевыми обоями с изящным орнаментом золотых завитушек. Есть компьютерный стол, на нём лежит закрытый ноутбук, книжные полки плотно забиты, присутствует массивный одежный шкаф, сложенный диванчик и тумбочка перед ним. Всё минималистично, без излишеств, но довольно уютно. А на просторной кровати под одеялом лежит сам Эгон и, кажется, спит. К вене на сгибе его локтя тянется трубка от капельницы, стоящей рядом у изголовья. Клаэс не удивляется этому, потому что паренёк и впрямь выглядит не вполне здоровым.
Вдруг Эгон сощуривается, чуть поворачивает голову в сторону Майна и сонно улыбается ему. И видение исчезает. Клаэс вновь оказывается в своей квартире, где, собственно, и оставался. Из ноздрей идёт кровь. Он облизывает губы и утирается тыльной стороной ладони, ощущая сильно подскочившее давление. Когда он пытается выдвинуться в сторону ванной, его резко пошатывает. Удержаться на ногах удаётся лишь при помощи подвернувшегося под руку кресла. Клаэс обессиленно опускается на него и, шмыгая носом, запрокидывает голову. Нэми часто страдал от этого, а Клаэс вместе с ним за компанию, потому что именно ему потом приходилось отстирывать засохшие пятна крови с подушек, пододеяльников и наволочек брата. Он настоятельно рекомендовал Нэми обратиться в больницу, но тот всегда его игнорировал или вообще слал куда подальше, это от настроения зависело.
Клаэс вспомнил брата маленьким. Тогда он смотрел на Нэми с восхищением, потому что тот всегда знал, где искать грибы, когда вытаскивать рыболовную сеть и какая завтра будет погода. Пусть брат и был злюкой и в прятки с ним не получалось играть, потому что он сразу же находил, но Клаэс всё равно любил его. По мере взросления это становилось делать всё сложнее, а вскоре из разряда хоть какой-то, но симпатии, перешло в обременительное «просто так надо». Клаэс будто бы был привязан к немощному родственнику-инвалиду, которого совесть не позволяла бросить на произвол судьбы. Но теперь он начал осознавать, что сам не стал «инвалидом» исключительно благодаря покровительству Нэми.
Клаэс вспомнил, что в далёком детстве тоже заведомо предугадывал отдельные происшествия, но только расстраивался от этого, потому что, как правило, это касалось чьей-либо смерти. Когда в доме напротив должна была окотиться кошка, Клаэс целый день проплакал, заранее «увидев», как будут топить её котят. Он безошибочно определял, какую курицу с соседнего двора завтра пустят на суп, которую свинью зарежут. А однажды, когда он за компанию с Нэми нёс бабушкиной подруге свежего козьего молока, Клаэс остановился у одного дома и сказал брату: «Здесь скоро дяденька умрёт». Нэми тогда почему-то рассердился, схватил его за руку и потащил за собой, очень строго велев больше никогда о таком вслух не говорить, а ещё лучше – вообще забыть. И Клаэс забыл. Тот мужчина действительно умер через два дня от инфаркта, но Клаэс не вспомнил о своём недавнем предчувствии и подобного больше не повторялось. Даже сейчас те события воспринимались как-то инородно, как если бы происходили не с ним, а с кем-то посторонним, кто потом пересказал их. Всё это время они хранились под замком, и не возникло никаких сомнений в том, кто его повесил. Нэми перехватывал каждую его мысль, каждое чувство и тщательно отфильтровывал, не допуская до полноценного осознания то, что не считал нужным.
Маленький Нэми оборачивается к брату. Он смотрит на него с едва уловимым сожалением, но, тем не менее, строго, в своей привычной манере говорит:
— Я делал это, потому что так было лучше для тебя. Но больше не могу.
Клаэс тревожно вздрагивает и пробуждается. Он задремал, сидя в кресле. Или это было что-то другое. Не каждое своё состояние пока получалось точно охарактеризовать. Ткань футболки на груди запачкана каплями крови, но идти она перестала. Клаэс ощущает застывшую корку в ноздрях и морщится. Голова заполнена отдалёнными обрывочными отголосками едва различимых фраз. «Приёмник» так и не получается настроить, одновременно, наперебой друг другу звучит сразу несколько волн.
***
Алистер проснулся с тяжёлым похмельем. Вчерашним вечером, вернувшись домой после библиотеки, он никак не мог уснуть. Следователь долго расхаживал по квартире, обдумывая всё, почти беспрерывно курил, несколько раз ложился, но бурный шквал безумных мыслей никак не унимался, а впоследствии ещё и нога начала беспокоить. Так что ничего не оставалось, кроме как опрокинуть пару рюмок, а затем ещё парочку и так до тех пор, пока не наступило забытьё.
Ещё до обеда Атлер наведался в редакцию той газеты и обратился напрямую к заведующему всей конторой, показал ему отксерокопированную статью о Цепи и попросил назвать имя её автора.
— Он больше здесь не работает.
— Почему? Он жив? — сразу же насторожился Алистер.
— Жив. Вроде бы… Я не видел его почти два года. Хороший был парень, способный, амбициозный, но… как бы удачнее выразиться-то… слетел с катушек, понимаете? Рехнулся. На данный момент он проходит лечение в психу… кхе… — намеренно оговорился директор. — В Центре Психического Здоровья. Что-то с ним пошло не так. Он совсем помешался на этой своей маниакальной идее, и вот до чего она его довела. В нашей работе ко всему нужно относиться проще и не воспринимать близко к сердцу.
— А что насчёт писем? Они приходили?
— Да, но он отказывался кому-либо их показывать и хранил у себя, готовил новую статью.
— Так как его зовут? Я бы хотел лично с ним побеседовать.
— Имя-то я скажу, а вот собеседник из него сейчас так себе…
— И как это понять?
— Парень отрезал себе язык секатором. Что вы на меня так смотрите? Я не шучу. Мы все были в шоке. Он сделал это ночью в своей квартире, а потом, захлёбываясь кровью, выбежал в подъезд, откуда его и забрали. Видимо, сообразил потом, каких дел натворил, и ломился к соседям, чтобы ему помогли. А то ведь так и помер бы.
— И всё же я хотел бы встретиться с ним.