— Слышала, на собрании в школе говорили об этом. Ужасно.
— Как вы думаете, насколько близок с ней был Ноэ?
— Как и с другими одноклассниками. Кого-то особенного он из друзей никогда не выделял.
— А разделяет ли он ваши религиозные убеждения?
— Да, мы молимся вместе, но я не настаиваю на этом. Мне было бы приятнее остаться в монастыре с моими сёстрами, но ради Ноэ мы переехали сюда. Я не хотела, чтобы кто-то его к чему-то принуждал, а там пришлось бы соблюдать много правил. Со своими друзьями он, естественно, не любит говорить о том, как мы жили раньше, и я могу его понять.
— Вы хорошая мать. Но всё же – не замечали ли вы за сыном какие-нибудь… странности?
— Нет, Ноэ обычный ребёнок, такой же, как все. По крайней мере, он не страннее любого мальчика его возраста. Сейчас моя основная задача просто любить, а не искать изъяны.
— Наверное, вы правы. Я-то уже не помню, каково быть родителем. Мои сыновья мертвы уже как двадцать лет.
— Соболезную.
— Спасибо. Но не вам меня жалеть, вы и сами пострадали от войны по полной программе. Тяжело было восстанавливать документы?
— Я уже плохо помню всё, что было до монастыря… На границе Ньюэйджа мы много времени провели на контрольно-пропускном пункте. Там стояли огромные очереди. У нас брали анализы, а потом, убедившись, что мы ничем не заразны, допускали на территорию республики и развозили по временным пристанищам. Я была совсем одна, с новорождённым малышом на руках и не представляла, что меня ждёт, но город оказался прекрасен. Война началась, когда мне было семь, я знала только разруху и нищету и до сих пор поражаюсь, что сейчас могу жить вот так, — Серафима разводит руки и обводит взглядом кухню. — Людям всегда всего мало. Это от того, что они не знают, каково вообще ничего не иметь. Вы не подумайте, я вовсе не горжусь своей бедностью. Просто мне и в самом деле больше ничего не нужно.
Алистер смотрит на Серафиму и ловит себя на мысли, что готов расстаться со свой просторной комфортабельной двушкой, чтобы обменяться жилищами с этой женщиной. Она производит не жалостливое впечатление, а, скорее, благородное. Но таким людям иногда даже боишься предложить помощь, потому что наверняка знаешь, что они откажутся, да ещё и оскорбятся. Серафима излучает нечто божественное всем своим существом, хочется взять её за руку и помолиться вместе с ней. Следователю крайне несвойственно подобное трепетное сопереживание людям, особенно тем, к кому он пришёл по работе. На краткие несколько секунд Алистер напрочь забывает о цели своего визита, о Мерцах и о Цепи, но поспешно берёт себя в руки и сосредотачивается. В замочной скважине поворачивается ключ.
— Мам, я дома! — из прихожей звучит бодрый голос Ноэ.
Серафима поднимается из-за стола и выходит к нему на встречу. Сын приподнимается на носочках, чмокает её в щёку и смотрит через плечо матери на гостя.
— Здравствуйте. Эмм… Алистер Атлер, да?
— Запомнил меня?
— Да, память у меня хорошая. На имена, на цифры…
Мальчик разувается, снимает куртку, проходит на кухню и садится напротив Алистера, Серафима - рядом с сыном и, тревожно поглядывая на следователя, крепко сжимает руку Ноэ в своей.
— Так что вы хотели спросить у Ноэ?
А у Алистера уже и из головы всё вылетело, он даже теряется от внимательного взгляда мальчика.
— Родители Клоры… они… Возможно, Клора рассказывала своим друзья о своей семье что-то, что могло показаться необычным?
— Да нет, — Ноэ пожимает плечами.
— Я знаю, что уже задавал тебе все эти вопросы, но…
— Ага, и просили прийти к вам, если что-нибудь вспомню.
— Ноэ, не перебивай, — Серафима произносит это не строго, а почти умоляюще, но мальчик сразу же реагирует.
— Извини.
— В школе наверняка много говорили об этом потом. Я не понаслышке знаю, с какой скоростью распространяются и придумываются новые сплетни. Вдруг какая-то из них показалась тебе особенно интересной?
— Не знаю. Все говорят одно и то же – что её родители так поступили от горя.
— А ты сам как считаешь?
— Так же.
Алистер пристально рассматривает мальчика, пытаясь уличить его во лжи, но придраться не к чему. Атлер обучен распознавать враньё по мимике, по взгляду, по телодвижениям и прочим признакам, которые легко можно упустить из вида, не придав им значения. Ноэ либо в совершенстве владеет своим телом, что не каждому под силу, тем более – ребёнку, ведь контролировать частоту дыхания, потоотделение и расширение зрачков далеко не каждый взрослый способен. Любо он говорит правду. Мальчик не производит впечатление чрезмерной омрачённости, дабы показаться скорбящим, потому что это точно было бы притворством. Но и излишней безразличности в нём нет. Он здраво сознаёт трагедию, но не как свою собственную, а случившуюся с посторонними людьми, что, в общем-то, естественно. Алистер знает, что лучшей подругой Клоры, по утверждениям одноклассников, была Адли, она и сама об этом заявляла, а Ноэ с погибшей общался посредственно и не регулярно. Также следователь разузнал о прошлой школе, в которой он учился. Он искал связи с Мицце, Гутчем, Вутсштейном или их детьми, но ни с кем из них Ноэ не мог быть знаком. Теперь Алистер окончательно разуверился в верности подозрений Клаэса. С чего вообще он на него положился? Даже если в нём тоже есть то, чем обладал его брат, то Клаэс мог неверно растолковать своё предчувствие.