Я еще не решила, как буду поднимать вопрос о событиях, произошедших на вечеринке. Даже не знаю, как нарушить молчание и дать ему понять, что стою за ним, но…
— Тысяча девятьсот двадцать третий. Дико, да? — говорит Дэш вслух.
Я замираю. М-м-м… Он со мной разговаривает?
— Ей было семнадцать. Наш век. Элиза Монро Бишоп-Квотерстафф. — Парень присвистывает. — Черт. А я-то думал, у меня претенциозное имя.
Итак, Дэш знает, что я позади него. Его голос слишком громкий, чтобы он мог говорить сам с собой. Я раздражена тем, что парень вычислил меня, но также испытываю облегчение от того, что мне не нужно прерывать его. Земля все еще влажная после ливня, прошедшего на прошлой неделе. Бросаю свою сумку на траву и использую ее в качестве импровизированного сиденья.
— От чего она умерла? — спрашиваю я.
Дэшил все еще не поворачивается ко мне лицом.
— Наверное, от скуки. Никаких сотовых телефонов и ноутбуков. Представь, что ты застряла здесь без Wi-Fi.
Когда, черт возьми, он собирается повернуться? Парень смотрит на что-то в своих руках, склонив голову набок, как будто прислушивается. Я не могу перестать смотреть на его затылок — на напряженные плечи и коротко выбритые волосы у основания черепа.
— Я могу вам чем-то помочь, мисс Мендоса? Или тебя внезапно охватила парализующая потребность узнать имена мертвых людей, похороненных на нашем заднем дворе?
Ублюдок. Неужели обязательно быть таким засранцем?
— Я пришла узнать, что произошло на той вечеринке. Половина школы говорит об этом.
— Ну… — Дэш откашливается и подносит ко рту то, что держит в руке. Солнечный свет отражается от потертой поверхности серебряной фляжки, когда тот пьет из нее. Отлично. Сейчас одиннадцать утра, а он уже напивается. Наконец парень оборачивается, его щеки пылают. Глаза дикие и яростные, выражение лица измученное, и я пытаюсь устоять перед внезапной атакой этих эмоций. — Они все могут пойти нахуй, — продолжает он. Его тон подразумевает, что я могу сделать то же самое.
Облака набухают на горизонте над верхушками деревьев, тяжелые, злые, цвета стали, обещающие дождь. Слабый порыв ветра проносится над маленькой долиной за часовней, взъерошив волосы Дэша. Он сдувает длинные пряди ему в глаза, скрывая их из виду, но я все еще чувствую давление его острого взгляда на меня. Я бы почувствовала такой взгляд даже в темноте, и у меня хватило бы здравого смысла бояться его. И давайте на чистоту. Я боюсь этого парня. У него есть сила, чтобы нанести ужасный ущерб. И уже знаю, что он это сделает. Так какого же черта тогда спрашиваю:
— Что с тобой? Что случилось?
Дэш в раздражении кривит губы. Убрав волосы с лица, парень прячет фляжку обратно в карман и очень медленно закатывает рукава рубашки до локтей.
— Мы десять минут поболтали на вечеринке, Карина. Я не обязан делиться с тобой всеми интимными подробностями своей жизни. Мои мысли не являются достоянием общественности.
Дело в том, что Дэш очень умен. Пугающе. Он может взглянуть на человека, открыть рот и заставить его почувствовать себя дерьмово менее чем за десять секунд. Ну и черт с ним. Я не позволю ему запугать меня. Стараюсь встретиться с ним взглядом и выдерживаю его.
— Мы сделали больше.
Он хмурится.
— Прошу прощения?
— Больше, чем поговорили десять минут на вечеринке. Ты поцеловал меня.
Улыбка на его лице возможно и самая красивая вещь, но она также может быть самой жестокой. Он делает шаг вперед, тихо смеясь, как будто над какой-то личной шуткой, в которую я не посвящена.
— Так вот в чем дело? В том, что я сунул свой язык тебе в глотку? Боже. Ты легко западаешь, да?
— О чем, черт возьми, ты говоришь? Я не запала…
Парень опускается на корточки передо мной. Одно дело — быть близко к нему на капоте той машины в пятницу вечером, там было темно, и я выпила три или четыре шота. Мое зрение было не самым лучшим. При дневном свете Дэшил Ловетт — потрясающе красив. Пакс всегда был постоянной моделью Бунт-Хауса, но с такой линией подбородка, как у Дэша, это чудо, что парень тоже не работает моделью в каком-нибудь лондонском доме моды. Губы пухлые. Глаза свирепые и острые, как лезвие бритвы, красивого орехового цвета, в следующую секунду голубые, затем карие, а потом зеленые, когда он наклоняет голову. Он смотрит на меня с такой серьезностью, что мне приходится бороться с собой, чтобы не отвести взгляд.
— Позволь мне рассказать тебе, как все это закончится, — медленно произносит он. — Если ты не будешь осторожна, я решу, что ты мне нравишься. А ты знаешь, что это значит, милая? — Парень облизывает губы, быстро смачивая их. — Это будет очень, очень плохой день для тебя. Я не из тех парней, которые нравятся, Кэрри. Я из тех парней, о которых ты никогда больше не захочешь думать. Видишь ли, когда мне что-то нравится, я хочу сделать это своим. Хочу владеть им. Мне нужно знать, что я держу это на ладони, и оно никогда не попытается убежать. — Он поднимает руку, показывая мне свою ладонь, в самом центре которой находится божья коровка. Быстро, как молния, Дэш сжимает кулак, и я чуть не выпрыгиваю из своей кожи. — Я обхвачу это пальцами и... — Он сжимает руку в кулак.
— Придурок! Отпусти! — Я хватаю его за руку и пытаюсь разжать пальцы, но Дэш качает головой, сжимая их сильнее, пока костяшки его пальцев не белеют.
— Я ломаю то, что мне нравится, милая. Поверь мне. Ты не хочешь мне нравиться. — Его глаза бесчувственны. Холодны. Жестоки.
И в этот момент я верю ему — требовать от него какого-либо внимания было бы действительно очень глупо. Я отпускаю его руку, немного отклоняясь назад, увеличивая расстояние между нами.
— Ты трахнул мать того парня на вечеринке? — прямо спрашиваю я.
Он прищуривается.
— Нет. А ты?
— Я серьезно, Дэш.
— Я тоже. — Он раздражающе невозмутим. — Если мне задают личные, нелепые вопросы, будет справедливо, если я задам их в ответ.
— За исключением того, что для меня неабсурдно спрашивать тебя об этом, не так ли? Потому что Пакс и Рэн трахали…
Дэш выпрямляется во весь рост, отряхивая руки о штаны.
— Я не несу ответственности за то, что они предпочитают делать со своими членами. — Он отворачивается. — Ты задала свой вопрос, Карина. Удовлетворил ли мой ответ твое любопытство?
— Да.
— И ты чувствуешь себя лучше? Теперь, когда знаешь, что я не пихал свой член в другую женщину прямо перед тем, как мой язык побывал у тебя во рту?
— Вообще-то нет. Я не чувствую себя лучше.
— Почему?
— Потому что мысль о том, что кто-то из вас, придурков, связывается с какой-то футбольной мамочкой Эдмондсона, настолько жалка и мерзка, что меня тошнит.
— Она лакроссная мамочка Эдмондсона. Этот парень в команде по лакроссу.
О боже мой. Вот и все. Я и так потратила здесь достаточно своего времени. И больше не собираюсь тратить его впустую. Мои ноги как ватные, когда я поднимаюсь. Моя сумка вся в грязи, но мне все равно.
— Как скажешь, придурок. Наслаждайся тем, что напьешься до беспамятства до гребаного полудня, ладно? Некоторые из нас заботятся о своем образовании. Мне нужно идти в класс.
Как будто он совсем забыл о своей фляжке, Дэш достает ее, улыбаясь. Поднимает ее и подмигивает мне.
— Твое здоровье, милая. Так я и сделаю.
— Чувак, серьезно. Какого черта ты делаешь? Ты чувствуешь себя лучше, напившись вдрызг в середине…
— Да, — выпаливает он. — Чувствую себя чертовски фантастически. И не то чтобы это имело значение, но я не пьян. Я не какая-то чопорная маленькая школьница, которая не может справиться с алкоголем. И мог бы пить с этого момента до заката и быть в полном, бл*дь, порядке.
— О-о-о. — Закатываю глаза. — Я так впечатлена. Держу пари, ты глотаешь таблетки, как леденцы, не так ли, здоровяк?
Он не реагирует на мои подстрекательства. Просто кивает.
— Колеса. Амфетамин. Кокс. Что ни назови. Я принимаю это на регулярной основе.
— Ох. Точно. Конечно. Полагаю, ты и героин регулярно принимаешь, верно? — Я саркастична, но часть меня все еще как труп, онемевшая, боящаяся его ответа.
Дэш бы не стал. Ни за что.
— Если это приятно и сводит все это дерьмо к белому шуму, тогда я в деле, принцесса.
Вау.
И любое противоречие, которое я, возможно, испытывала из-за него, тает точно так же, как иней на рассвете. Только гораздо быстрее. Если и есть что-то, что отключит меня быстрее, чем ведро ледяной воды на голову, так это героиновая зависимость.
— Ты серьезно? Героин?
— Не нужно выглядеть такой ошеломленной, Мендоса. Это не так уж и важно.
— Боже, ты… — Я качаю головой. — Ты чертовски жалок, Дэш. Ты это знаешь? И чертовски глуп. Тебе больше не нужно беспокоиться о том, чтобы игнорировать меня в классе. Я больше не буду тебя беспокоить.
У меня сводит живот. Я честно, по-настоящему чувствую, что меня вот-вот вырвет. Интересно, чувствует ли парень презрение, исходящее от меня, когда я ухожу. Хотя не думаю, что его это очень волнует. На него ничто не влияет, он невосприимчив к окружающему. Метеориты могут сыпаться с неба, и мир может быть в огне, а Дэш не соизволит это заметить, пока у него есть приличный кайф. На вершине холма оглядываюсь на него. Минутная слабость, но допускаю ее. Официально это последний раз, когда я теряю голову из-за лорда Дэшила Ловетта IV. Он все еще стоит там, уставившись на надгробия, потягивая из фляжки. Слишком поздно до меня доходит, что я не спросила его, зачем он пришел на кладбище. Что-то его расстроило.
Я никогда не узнаю, что привело парня в такое дерьмовое настроение. Однако знаю точно: если он заглушит это и будет держать внутри себя в течение какого-то времени, оно в конце концов захочет выйти наружу. Подобные эмоции имеют свойство кусать тебя за задницу, когда ты их не выпускаешь. Мне ли не знать. Конечно, все это не будет иметь значения, когда он умрет с иглой, торчащей из его руки. И он это сделает, потому что именно так заканчивается большинство историй, в которых фигурирует героин.
Я поворачиваю на север, собираясь вернуться по склону к академии, когда нечто быстрое и серое привлекает мое внимание. Цепляю краем глаза размытое движение и темный цвет. Я оборачиваюсь и... жду. Там. И вижу их. Сначала я думаю, что это стая собак. Возможно, диких собак. Но потом оцениваю их размеры и грацию и понимаю, что это волки. Их пятеро, темные размытые тени, мелькающие между деревьями, вдоль границы леса, где кончается территория академии и начинается дикая местность.
Они не останавливаются. Не смотрят вверх по травянистому склону на здание или на старую разрушенную часовню, где парень с яркими светлыми волосами также может наблюдать за их перемещением с горы. Они летят, пугающе бесшумно, бегут как единое целое, и я вздрагиваю от неожиданной боли тоски, которая охватывает меня. Что-то подобное нельзя наблюдать в одиночку. Это своего рода секрет, особая вещь, которую нужно разделить…
...но я не хочу делиться этим с ним.
ГЛАВА 11
КЭРРИ
ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД
Я знаю, что это героин.
Не знаю, откуда, но знаю. Я никогда не видела его и никогда раньше не видела, как кто-то ширяется, поэтому одновременно очарована и напугана, когда мужчины в гостиной начинают сжигать порошок в ложках из серебряного свадебного сервиза Мими. Как только порошок превращается в жидкость, выглядя как пузырящаяся смола, они набирают жженную коричневую жидкость в грязные шприцы.
Черты лица первого парня расслабляются, когда он вводит наркотик в сгиб руки. Другой из друзей Джейсона берет резиновый жгут, который использовал первый парень и туго затягивает его вокруг собственного бицепса, затем, уколов себя, нажимает на поршень шприца, опорожняя его в вену. Один за другим друзья Джейсона вводят себе яд, каждый из них впадает в сумеречное состояние на диване. Слабые, довольные улыбки расползаются по их лицам, пока не остаются только Джейсон и Кевин.
Кевин — тот, кто принес героин.
— Знаешь, — тихо говорит он. — Я мог бы дать тебе дозу бесплатно, если захочешь использовать альтернативный способ оплаты.
Джейсон отрывает взгляд от зажигалки, ложки и героина в руках.
— Хм?
Дергающиеся, тревожные глаза Кевина на мгновение находят меня, и вот. Дело сделано. Предложение сделано. Его смысл совершенно ясен. Желчь подступает к горлу, раскаленная добела волна ужаса полыхает вверх и вниз по позвоночнику. Джейсон смеется, возвращаясь к своей задаче, щелкая колесиком зажигалки так, что пламя лижет дно ложки.
— Этот способ оплаты стоит больше, чем все остальные в округе Кларк, дружище. Ты целишься слишком высоко.
Страх, пронзивший мой живот секунду назад, ослабевает... но ненадолго.
— Имей в виду, всегда есть место для переговоров, — говорит Джейсон.
Я реально думала, что он собирается защитить меня. Не потому, что Джейсон действительно заботится обо мне, нет. Просто думала, он собирается защитить свой приз. Знаю, что он долго ждал, чтобы самому прикоснуться ко мне, и какое-то больное чувство приличия держало его в рамках, ожидая, когда у меня начнутся месячные. Джейсон жаждал меня, выжидая своего часа. Но обещание бесплатного героина…
В школе нас учили, что наркотик вызывает зависимость, когда мы только-только стали достаточно взрослыми, чтобы понять, что такое наркотик. Проблема героина в округе Кларк всегда была серьезной, поэтому нам рассказывали об этом с юных лет. Я никогда раньше не видела, чтобы Джейсон принимал наркотики, но беспокойный взгляд в его глазах дает мне понять, что эта штука уже зацепила его.
— Бесплатный продукт на неделю, — предлагает Кевин.
— Пссшшш. Ты что ничего не знаешь о спросе и предложении? — Джейсон протягивает руку и берет с кофейного столика шприц, который использовал первый парень, наполняя его из ложки. Я стою, прислонившись спиной к стене, прижимая ладони к ямочкам, хрупкой текстуре облупившейся краски, ужас разрывает меня с каждым глотком воздуха. — Месяц, — говорит Джейсон. — За месячную дозу ты можешь провести с ней пару часов.
Волна страха пронзает мою грудь. Кевин ухмыляется, пожимая одним плечом. То, как расширились его зрачки, делает его похожим на демона.
— Заметано.
Джейсон хмыкает, когда кончик иглы пронзает его кожу. Он медленно нажимает на поршень, рот открывается, глаза стекленеют, когда героин проникает в его организм. Как только мужчина откидывается на спинку потрепанного кресла, он машет мне, жестом приглашая подойти.
— Раздевайся, сука. Я мог бы с таким же успехом... взглянуть на товар, если не... собираюсь быть первым, кто... попробует. — Он борется за каждое слово, его глаза безумно вращаются в глазницах, как шарики.
С каждой секундой Джейсон становится все более и более одурманенным. Сможет ли он преследовать меня, если я убегу? Сможет ли схватить меня до того, как я доберусь до двери? Даже если Джейсон не сможет, Кевин сделает это. Кевин не кололся, что означает, что он все еще в сознании, и смотрит на меня как кошка, готовая наброситься на покалеченную мышь.
— Лучше делай, как он говорит, — усмехается он. — Ты же не хочешь проявлять неуважение к своему старику, не так ли?
— Я не... ее старик, говнюк, — бормочет Джейсон. — Я бы не трахал… ее в своей голове. Не хотел бы... трахать... если бы был ее папочкой.
Кевин игнорирует его.
— Ну же, милая. Чем скорее мы начнем, тем скорее все закончится. Ты будешь добра ко мне, а я буду добр к тебе. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Не похоже, чтобы он собирался быть добрым ко мне. Он выглядит так, будто обдумывает все способы, которыми хочет причинить мне боль. Я никогда раньше так не боялась. Не тогда, когда поймала Джейсона, смотрящим на меня, когда моя мать отвлеклась, и даже не в тот ужасный переломный момент, когда давление вокруг кости становится слишком сильным, и она начинает ломаться.
Кевин делает шаг ко мне, лениво улыбаясь. Улыбка становится шире, когда мужчина смотрит вниз и видит, что Джейсон отрубается. Он понятия не имеет, что, черт возьми, происходит. Его голова болтается слева направо, словно у шалтая-болтая. Веки трепещут, словно он изо всех сил старается оставить их открытыми. Джейсон может потерять сознание в любой момент, и тогда мы с Кевином останемся одни.
— Давай же, девочка, — напевает Кевин, теперь уже уговаривая. — Я дам тебе попробовать немного. Это заставит тебя почувствовать себя лучше, клянусь. После этого ты вообще ничего не будешь иметь против. Наверное, потом ни хрена и не вспомнишь. Ты все еще будешь девственницей. Ведь не считается, если ты этого не помнишь. Вот что я всегда говорю.
Мой желудок скручивается, пытаясь найти что-нибудь, что можно извергнуть, но там нет ничего, кроме желчи. Сухой кусок тоста, который я съела на завтрак, был переварен несколько часов назад. Мое зрение затуманивается, когда Кевин сжимает свою руку вокруг моего запястья, притягивая меня к себе.
— Мне без разницы, милая. Для меня это работает в обоих направлениях. Мне всегда нравилось немного сопротивления. Ты хочешь этого дерьма или нет?
Он возвращается к дивану и садится рядом с одним из лежащих без сознания мужчин, все еще держа меня за запястье. Свободной рукой Кевин начинает расстегивать ремень, вытаскивая кожу из большой, безвкусной, дешевой пряжки.
Я паникую, и она заставляет меня выпалить:
—Да! Я хочу этого. Тоже хочу почувствовать себя хорошо. — Я соглашусь на все, лишь бы выиграть еще немного времени.
Кевин проводит языком по зубам, его глаза сверкают, как холодные черные бриллианты.
— Вот хорошая девочка. Тогда я поработаю над этим, а ты раздевайся догола. Не могу дождаться, когда увижу, что скрывается под этой большой рубашкой, которую ты носишь.
Хватаю низ своей рубашки и неохотно, сгорая от стыда, тяну ее вверх. Кроме пары девчонок в школьной раздевалке, никто никогда не видел меня голой. Даже моя мама. Если бы я могла сложить себя пополам, а затем снова пополам, и снова, я бы сделала это, даже если бы никогда не смогла снова развернуться.
Воздух ощущается колючим и жалящим на моем голом животе. Я роняю рубашку на пол у своих ног, рыдание поднимается в горле.
Кевин — голодный и мерзкий — кивает, а затем принимается за работу, высыпая коричневый порошок на грязную ложку, которой пользовался один из мужчин. Он держит под ней зажигалку, проводя пламенем по брюшку ложки, так что мерцание огня равномерно нагревает металл.
— Продолжай, сладкая. Штаны следующие.
Дрожащими руками я снимаю джинсы, зная, что будет дальше: лифчик и трусики. Порошок уже растворился и пузырится в ложке. Кевин проводит взглядом вверх и вниз по моему, слишком худому телу, задерживаясь на моей груди и точке между ног, где соединяются мои бедра.
— Дитя, я сам раздену тебя, если понадобится. Лучше, если ты сделаешь эту работу сама и без суеты. Я не хочу портить эту красивую кожу.
Бум.
Бум.
Бум.
Бум.
БУМ.
Мое сердце успокаивается, когда я расстегиваю лифчик. Оно не спотыкается и не подпрыгивает, пока спускаю трусики вниз по бедрам и ногам, выходя из них на шатких ногах, как только хлопчатобумажный материал собирается у моих ног. Я стою перед ним, голая и дрожащая, скрестив руки на груди, чтобы скрыть свою плоскую грудь, и Кевин пыхтит себе под нос.
— Ну что ж. Теперь понимаю, почему Джейсон хотел держать тебя при себе. — Шприц готов, в цилиндре видна почти черная жидкость. Он кладет его на кофейный столик и похлопывает себя по бедру. — Давай. Садись сюда. Мы должны познакомиться поближе, тебе не кажется? — Когда я сажусь, внутренне кричащая и охваченная страхом, он спрашивает меня: — Тебя когда-нибудь раньше целовал мальчик, Ханна?
— Нет, сэр.
Кевин доволен этим. Сияет.
— А… — Он пробегает пальцами, шершавыми и испачканными никотином, по внутренней стороне моей ноги, остановившись у середины бедра. —...А как насчет прикосновения? Ты когда-нибудь позволяла мальчику прикасаться к тебе... здесь? — Поднимает руку выше. Еще выше, по боку, над грудной клеткой.
Сдерживаю испуганный, животный визг, когда он сжимает мой сосок между пальцами.
— Н-нет, сэр.
— Это хорошо. Очень хорошо. А как насчет… — Он начинает скользить другой рукой вниз, между моих ног, и на какое-то мгновение останавливается. Затем пальцами ощупывает, исследует части моего тела, к которым никогда не должен был прикасаться, и я срываюсь.
Все расплывается перед глазами. Комната становится не более чем цветом, светом и высоким жужжащим звуком. Я двигаюсь быстро, и мысли не поспевают за моим телом. Словно нахожусь вне своего тела, когда наклоняюсь в сторону и рукой нахожу полностью заряженный шприц на кофейном столике…
...и я вонзаю его в глаз Кевина.
Я нажимаю, нажимаю, нажимаю, нажимаю, и поршню больше некуда двигаться, цилиндр пуст, а Кевин орет, кричит, ВОПИТ…
Затем замолкает. Его голова откидывается назад, тело сотрясается, пальцы рук скручиваются, и белая пена начинает извергаться из его рта.
Резкие движения мужчины сбрасывают меня с его колен на пол. Я царапаю бок о кофейный столик. Еще больше белой пены сочится изо рта Кевина. Широко раскрыв глаза и задыхаясь, он тянется ко мне, словно хочет схватить меня, если бы мог, или, может быть, он тянется за моей помощью, но в любом случае, я слишком далеко, и его искривленные пальцы цепляются лишь за воздух. Мужчина кашляет, задыхается, плюется слюной. Белая пена, брызжущая из его рта, теперь окрашена в розовый цвет, с пятнами крови.
— Чертова сука. Я... бл*дь... убью тебя!
Как в сцене из фильма ужасов, Кевин выгибает позвоночник, отрываясь от спинки дивана, а потом соскальзывает на пол. Он выдергивает иглу из глаза, дрожа, как чудовище из кошмара. Вся эта сцена слишком ужасающая, слишком тревожная.
Меня тошнит. Струя горячей оранжевой желчи вылетает из моего рта и падает на ковер, разбрызгиваясь по моим босым ногам. Мышцы моего живота напрягаются снова, посылая еще одну волну жгучей желчи вверх из моего рта, на этот раз расплескиваясь по всем моим ногам.
Когда перевожу дыхание, Кевин больше не дрожит. Он неестественно неподвижен, ноги раскинуты, глаза устремлены в потолок, а передняя часть его футболки с надписью «Оборудование компании “Джон Жир”» покрыта слюной и кровью. Он... он мертв?
Думаю, что так и есть. Я бегу через гостиную, хватаю вонючую толстовку Джейсона с крючка, распахиваю входную дверь и бегу.
Идет дождь. Мои ноги босые. Я голая, если не считать отвратительной толстовки, которую я накинула на плечи. Холод и темнота не имеют значения. Все, что сейчас важно — это мой побег.
Я бросаюсь в ночь и не останавливаюсь.
ГЛАВА 12
ДЭШ
Ладно. И что? Я лжец. Большое, бл*дь, дело.
Я принял изрядную долю таблеток. Теперь пью алкоголь, а когда выпью достаточно, то, как известно, накурюсь. Мы с Мэри Джейн[5] лучшие друзья. Меня глючило от кислоты и грибов, и однажды я даже пробовал крэк, просто так, от нечего делать (ноль звезд, НЕ рекомендую). Но употреблял ли я героин? Конечно, нет. Я не настолько глуп.
Тем не менее, я способен принимать собственные решения, и мне, черт возьми, не нужен какой-то благодетель, говорящий мне, какой беспорядок творю в своей жизни. У меня стресс. Каблук отцовских итальянских кожаных туфель одиннадцатого размера на моей шее — постоянный источник давления. А глоток из фляжки перед обедом — идеальный способ снять напряжение. Я не позволю Карине Мендоса отчитывать меня, как маленького ребенка, только потому, что у нее все под контролем и в порядке.
Если бы у меня была хоть капля Молли[6], я бы принял. «Ксанакс» был бы вполне приемлем. Пара таблеток «Валиума». Но у меня нет доступа ни к одному из этих препаратов. Итак, я выпил глоток водки, что по сравнению со всем остальным — детская забава, и все же Кэрри стояла там, глядя на меня так, словно я был самым большим неудачником на планете? Нет, я так не думаю, милая.
И вообще, почему ее это волнует? Ее не должно касаться, что мне хочется получить немного кайфа между уроками. Я имею в виду, кем, черт возьми, она себя возомнила? Карина — никто. И сует свой нос туда, где ему не место. Если девушка не будет осторожна, то в конечном итоге ввяжется во что-то, что строго подпадает под власть Бунт-Хауса, что-то, что на самом деле не ее дело. Тогда помоги ей Бог.
Я обхожу заднюю часть главного здания, сердито бормоча себе под нос, когда приближаюсь ко входу в лабиринт позади Вульф-Холла. Лабиринт был спроектирован и построен ученым-математиком еще в 1903 году. Как известно, его трудно разгадать, из-за чрезвычайно высоких стен живой изгороди и приводящих в бешенство обратных переходов, но мы, парни из Бунт-Хауса, решили эту задачу в течение нашего первого месяца в академии. Еще в 1957 году в самом центре лабиринта была обнаружена отчлененная голова одного из хранителей академии. Студенты Вульф-Холла любят рассказывать истории об этом несчастном служащем, утверждая, что призрак его тела бродит по узким, заросшим дорожкам в поисках своей головы. Все эти истории — чушь собачья. Все знают, что это так, но даже в этом случае никто добровольно не входит в лабиринт в наши дни. Никто, кроме меня, Рэна и Пакса.
Я следую по пути, который выжжен в моем сознании, следуя заученному направлению, даже не обращая внимания, куда иду. И все это время думаю о Кэрри. Злюсь из-за Кэрри. Одержим Кэрри. Сгораю из-за Кэрри.
Девчонке следует держаться от меня подальше. Она должна прислушаться к слухам и сделать все возможное, чтобы избегать меня, как чумы, а не следовать за мной. Теперь та думает, что я гребаный героиновый наркоман. Еще парни собираются превратить ее жизнь в сущий ад, если я не смогу убедить их, что мне на нее наплевать, и…
— Она — яд. Если ты не скажешь ей отвалить, то ласковое слово на ухо от меня сможет убедить ее не приставать к тебе.
Резко останавливаюсь. Я на расстоянии шага от входа на поляну в центре лабиринта. Там есть беседка, где мы с парнями тусуемся, когда у нас есть свободное время между уроками, и неохота возвращаться домой. Небольшой зал с большим количеством окон и открытым камином, удобной затертой мебелью и удобными потрепанными книгами очень напоминает мне гостиную моей старой гувернантки в Ловетт-Хаусе. Проводя там время, я становлюсь неловко сентиментальным, но и непринужденным, вот почему я планировал провести там весь день. Но, похоже, кто-то уже опередил меня.
Тишину нарушает другой голос.
— Она безобидна. Я просто развлекался с ней раньше, — говорит Рэн скучающим тоном. Я бы узнал этот голос где угодно. — Знаешь, ты начинаешь говорить, как маленькая ревнивая сучка. А я думал, что мы просто убиваем время.
Другой голос снова говорит, такой знакомый, но такой неуместный, что мне требуется секунда, чтобы узнать его.
— Преуменьшай наши отношения, сколько хочешь. Тебе это нравится так же, как и мне. Давай. Отрицай. Я провел много времени, наблюдая, как ты разыгрываешь свои маленькие спектакли и теперь научился распознавать их. Если я перестану звонить тебе, — голос становится дразнящим, задыхающимся, заигрывающим, — ты все равно прибежишь.
Я отшатываюсь, как ошпаренный.
Что... это… за… хрень?
Нет, я что-то неправильно расслышал.
По другую сторону живой изгороди я слышу еще что-то, что заставляет меня отступить на шаг — звук расстегиваемой застежки-молнии.
— Видишь, — говорит тот же голос. — Тебе нравится смотреть, не так ли? Это тебя заводит. Тебе нравится смотреть, как я прикасаюсь к себе. Нравится смотреть, как я кончаю.
Я поворачиваюсь и возвращаюсь тем же путем, каким пришел. Когда удаляюсь от центра лабиринта, в замешательстве делая неправильный поворот за неправильным поворотом, ругаюсь себе под нос по совершенно другой причине. Не потому, что мой друг там флиртовал с парнем, когда я всегда предполагал, всегда знал, что он натурал…
...а потому, что мой друг там флиртовал с нашим учителем.
ГЛАВА 13
КЭРРИ
Кто-то находится в обсерватории. С моей кровати трудно не заметить теплое желтое свечение, исходящее из окон куполообразного строения вдалеке, — яркое, как пламя зажженной спички, горящей в море черноты. Кроме профессора Лейдекера, я единственный человек, у которого есть ключ от этого места. Следует ли мне встать и выяснить, что происходит? В астрономическом клубе на сегодняшний вечер ничего не было запланировано. Я отвечаю за график, так что уверена в этом.
Однако, чтобы добраться до обсерватории, придется пройти по крутой, скользкой тропинке, которая ведет вверх по склону холма позади Вульф-Холла, и подъем может быть очень опасным в темноте.
Полагаю, я должна убедиться, что в обсерваторию не вломились.
Ох.
Свет резко гаснет, погружая купол в темноту.
Ну это все решает.
Именно Олдермен рассказал мне о звездах. Меня ничто не интересовало, когда он впервые взял меня к себе. Он пытался учить меня математике, английскому и истории, но все, что меня волновало — это его рассказы о созвездиях. В конце концов ему удалось связать большинство предметов с астрономией, и именно так я узнала, что люблю математику. Не просто люблю, а действительно очень хороша в ней. Достаточно хороша, чтобы получить стипендию в любой частной школе в Северной Америке. Однако Олдермен выбрал академию Вульф-Холл. Сказал, что здесь мне будет безопаснее. Мужчина заплатил за мое полное обучение вперед, и я не стала спорить. Я была просто счастлива, что он вообще позволил мне поехать куда-либо, принимая во внимание, что академия находится в глуши.