Повести о смерти, надежде и святости 9 глава

Я не мог избавиться от чувства вины за его смерть. И когда Да и Стоун после недолгого совещания решили, что придется оставить тело, совершив этот грех во имя выполнения клятвы, данной после смерти Кроуфа, это решение потрясло меня почти так же сильно, как гибель Пана. Я не слишком верю в бессмертие; вера в то, что умерший задерживается подле своих останков, желая уви­деть, что с ними произойдет, кажется мне нелепой. Од­нако, по моему убеждению, понимание того, что человек мертв, в чисто эмоциональном плане не разрушает систе­му взаимоотношений, в которую он входил. Пан — внеш­не непривлекательный, жестокий парень, нравился мне больше всех его товарищей.

Мне вдруг подумалось, что из десяти человек, неделю назад отправившихся в путь, остались всего трое: я, ли­шенный возможности пустить в ход оружие, пока нахо­жусь среди йалимини, и двое йалимини, из-за меня вы­нужденные передвигаться куда медленнее и тем самым подвергающие себя еще большему риску.

— Оставьте меня, — сказал я. — Если я буду один, я смогу защищаться, а вы сможете идти гораздо быстрее.

Стоун просиял, услышав это предложение, но Да ре­шительно помотал головой.

— Ни за что. Кроуф велел, чтобы мы ни в коем случае тебя не бросали.

— Он не знал, в какой сложной ситуации мы ока­жемся.

— Кроуф все знал, — прошептал Да. — Человек без здра­вого смысла не проживет здесь и двух дней. А у тебя нет здравого смысла.

Если он имел в виду мою неспособность отличить съедоб­ное от несъедобного, это соответствовало действительно­сти. Уяснив, что Да не собирается меня бросать, я решил идти с ними дальше. Лучше куда-то двигаться, чем про­сто сидеть и ничего не делать. Однако прежде чем мы покинули свое временное убежище (и медленно остыва­ющий труп Пана), я научил Стоуна и Да пользоваться осколочными гранатами и игольчатым пистолетом, на тот случай, если погибну. Если они пустят оружие в ход после моей смерти и потом вернут его корпорации, закон не будет нарушен. Впервые за все время нашего знаком­ства Стоун одобрил мои действия.

Теперь мы передвигались еще медленней, и все-таки Небо наконец-то стало приближаться. Мы уже достигли горной цепи, и с каждой новой горой, мимо которой мы проходили, Небо становилось все выше, а вместе с тем росло ощущение надвигающейся смерти.

Ночью я остался стоять на страже. Формально это мож­но было рассматривать как нарушение закона — я вроде бы как помогал йалимини в войне. Однако мне приходи­лось заботиться о своей жизни, ведь голони было напле­вать, иноземец я или нет, — корпорация предприняла уже четыре попытки наладить взаимоотношения с этим наро­дом, но они ни о чем подобном и слышать не желали. Было бы чистейшим безумием иметь возможность спасти себя и других, но отказаться от такой возможности ради неких высоких абстрактных идей.

Когда моя вахта закончилась, я разбудил Да, однако вместо того, чтобы дать мне поспать, он тут же растолкал Стоуна, и мы под покровом темноты бесшумно двинулись в путь. Причем шли мы не к горе, а параллельно ее скло­ну, выбирая дорогу при свете звезд (если это можно на­звать светом). Я подумал, что Да хочет проскользнуть мимо врагов и подняться на вершину каким-то другим путем.

Даже не знаю, проскользнули мы мимо них или нет; на рассвете Да вдруг бросился бегом, и мы со Стоуном припустили следом. Ходить по горам непросто, но посте­пенно я начал привыкать к этому, однако бежать было куда трудней, чем идти. Нам приходилось перебираться через разбросанные повсюду валуны, пересекать неболь­шие ущелья, подниматься на холмы и перепрыгивать че­рез ручьи. К полудню я совсем вымотался, а йалимини все не останавливались.

— Пока мы впереди них, — «утешил» меня Да. — И долж­ны оставаться впереди!

Пока мы бежали, мне в голову пришла идея, одна из тех, что заставляют удивляться — как можно было не по­думать об этом раньше? Мне не разрешалось вызывать подмогу, которая могла бы способствовать эскалации во­енных действий, однако восхождение на гору не имело никакого отношения к военным действиям. Наш «шаттл» никогда не стал бы приземляться под огнем, но теперь мы оторвались от противника — значит, он мог подобрать нас и доставить на вершину горы прежде, чем враги поня­ли бы, что к чему.

Я поделился с остальными своей идеей. Стоун лишь сплюнул (а плевок здесь считался недостойным поступ­ком, ведь воду тут боготворили, непонятно почему — ее было полным-полно везде, кроме Великой пустыни дале­ко на севере Йалимина). Да покачал головой.

— Только духи взлетают на Небо, а люди поднимаются на него, — сказал он.

В очередной раз религия поставила мне шах и мат.

Суеверия когда-нибудь нас убьют — бессмысленные правила, которые просто обязаны изменяться, если это становится необходимо!

К ночи мы добрались до подножия, и мне стало ясно, что вопреки моим надеждам подъем будет нелегким. У Сто­уна тоже был удивленный вид.

— Это не тот склон, — сказал он. Да кивнул.

— Да. Это западная сторона, здесь никто никогда не поднимается.

— Ты имеешь в виду, что подняться тут нельзя? — спросил я.

— Кто знает? — ответил Да. — Другие пути не намного легче, но отсюда и впрямь никто никогда не поднимался. Зато если мы испробуем этот, нас не увидят, а потом мож­но будет свернуть к северу или к югу, где подъем полегче.

С этими словами он начал карабкаться вверх.

— Солнце уже село, — запротестовал я.

— Вот и хорошо, — ответил он. — Враги не увидят, как мы поднимаемся.

Так началось наше восхождение на Небо.

Подъем был очень трудным, и теперь йалимини не спешили, терпеливо поджидая меня, если я отставал. Им тоже нелегко было двигаться в темноте, по незнакомым местам: мы наконец-то были на равных. Толку от этого равенства, однако, было немного.

Трижды Да шептал, что дальше пути нет, и нам прихо­дилось возвращаться. Спускаться вниз с горы куда труд­нее, чем подниматься: поднимаясь, ты видишь, что впере­ди, и находишь зацепки для рук, а спускаясь, в основном полагаешься на ноги, на мне же были тяжелые сапоги.

Мы карабкались вверх, пока не взошло солнце. Я со­вершенно вымотался, и даже Да со Стоуном явно устали. Когда стало совсем светло, мы добрались до места, где склон на несколько сотен метров был довольно пологим, повалились на землю и уснули.

Проснулся я от жжения в руках, на которых запеклась кровь, все еще сочившаяся из волдырей и ссадин. Да и Стоун еще спали. Они ободрали руки не так сильно, как я, потому что больше привыкли к тяжелой работе. Даже когда мне приходилось таскать солидные грузы, ручки у тары были обиты чем-нибудь мягким.

Я сел и оглядел пустынный склон. Потом посмотрел вниз, туда, откуда началось наше восхождение. Большую часть пути мы проделали в темноте, и я поразился, как высоко нам удалось подняться и какое большое расстоя­ние отделяет нас от предгорий, которые мы покинули только вчера. По моим прикидкам, до вершины остава­лась еще треть пути.

Я поднял глаза на вершину и немедленно толкнул но­гой спящего Да.

Он мутным взглядом посмотрел туда, куда я показал, — и тоже понял, что все наши ночные усилия пошли пра­хом. Да, поблизости не было голони, но они прекрасно видели нас, взобравшись на выступы скал. Они не стали догонять нас на западном склоне, а просто перерезали нам путь, лишив возможности свернуть на более легкую дорогу. И, кто знает, может, они уже успели обследовать западный склон и поняли, что подняться там на Небо просто невозможно.

Да вздохнул. Стоун молча покачал головой и достал последние съестные припасы, которые мы растягивали, как могли.

— И что теперь будем делать? — шепотом спросил я. Удивительно, но стоит привыкнуть шептать, и потом трудно заставить себя говорить нормальным голосом.

— А что мы можем сделать? — отозвался Да. — Только продолжать подъем. Лучше возможная опасность, чем не­избежная.

Я взглянул на долину и холмы внизу. Стоун снова сплю­нул.

— Чужеземец, — сказал он, — даже если бы мы могли нарушить клятву, они встретили бы нас внизу и убили, как только мы спустились бы с горы.

— Тогда давайте вызовем мое летающее судно. Ведь когда появилось правило, запрещающее людям подни­маться на Небо, никто из вашего племени даже понятия не имел о летающих машинах.

Да засмеялся.

— Мы всегда знали о летающих машинах, просто у нас их никогда не было. И все же мы знаем, что эти машины не должны доставлять на Небо грешников, про­сителей и тех, кто дал клятву.

Мне оставалось ухватиться за соломинку.

— А что будет, когда мы туда доберемся?

— Тогда мы выполним то, в чем поклялись.

— И после этого я смогу вызвать корабль, чтобы он увез нас с вершины?

Они переглянулись, и Да кивнул. Я тут же зашарил по карманам в поисках рации; с городом отсюда связаться было невозможно, однако меньше чем через час над нами пролетит орбитальный корабль и передаст мое сообщение. Надеясь, что корабль уже над горизонтом, я попытался его вызвать, но ответа не получил, и мы снова начали карабкаться вверх.

Теперь подъем стал еще труднее, ведь мы дьявольски устали. У меня болели пальцы и ладони — каждый раз, когда я хватался за скалу, их жгло, точно огнем. И все же мы упорно двигались вверх: похоже, западный склон все-таки не был неприступным. Нередко нам помогали высту­пы скалы, образующие нечто вроде лестницы, кое-где эти каменные «ступеньки» были настолько широки, что на них можно было отдохнуть... Но в конце концов оче­редной выступ преградил нам путь.

В этом не знающем металлов мире не существовало инструмента, который помог бы нам проползти по ниж­ней стороне выступа. А пути назад не было — и только тут я понял, на что рассчитывали наши хитрые враги. Теперь нам придется свернуть влево или вправо, к северу или к югу, и там они нас перехватят.

Но выбора у нас не было и, пройдя под нависающим скальным козырьком, мы повернули на юг. Теперь впере­ди шел Стоун: он холодно объяснил, что Да несет душу Кроуфа, которому они поклялись присмотреть за мной, поэтому именно он, Стоун, должен взять на себя главный риск. Да с мрачным видом кивнул, с моей стороны воз­ражений тоже не последовало. Я хотел жить, а за любым поворотом и любым большим камнем можно было схлопо­тать стрелу.

Я удивился, что кое-где под скалами лежал снег, кото­рого мы не заметили снизу; летом в здешнем климате снег мог уцелеть только на такой высоте.

Сгущались сумерки, и я предложил остановиться на ночлег. Да согласился, и мы устроились у скалы, скор­чившись под нависающим над нашими головами высту­пом, в двух метрах от края обрыва, за которым была пус­тота. Я лежал, глядя на единственную мигающую в небе звезду... Но вымотался настолько, что ни тогда, ни утром не осознал, что она означает.

 

Наутро Да объяснил, что мы уже близко от цели и либо доберемся сегодня до Неба, либо умрем. Корабль совер­шал третий виток с тех пор, как я сумел-таки с ним свя­заться, попросив прислать «шаттл». Теперь я снова вышел на связь и коротко объяснил, когда мы будем на месте.

Однако на сей раз менеджер корпорации Тэк, отвеча­ющий за связи с этой планетой, подключился из города к нашему разговору и принялся бранить меня за тупость.

— Так-то ты, черт побери, исполняешь свои обязан­ности! — сквозь помехи кричал он. — В угоду мерзким религиозным предрассудкам тащишься неизвестно куда в компании первобытных дикарей, рискуя погибнуть!

Почти пять минут он продолжат в том же духе, а потом я снова окликнул корабль и напомнил, что, согласно усло­виям моего контракта, они обязаны оказывать мне любую необходимую помощь, включая эвакуацию с вершины горы, а менеджер может взять свои возражения и засунуть их в...

На корабле выслушали меня и согласились выполнить мою просьбу.

Некоторое время я лежал, пытаясь успокоиться. Тэк просто не понимает, не может понять. Он не смотрел в лицо Фоулу, который по доброй воле пошел на смерть, чтобы остальные могли спуститься с утеса; не видел, ка­ково было Стоуну и Да решиться бросить тело Пана. Он просто не может понять, почему ради Кроуфа я поднима­юсь на вершину Неба...

Не ради Кроуфа, черт побери! Ради самого себя, ради нас. Кроуф мертв, этого не изменить, сколько ни разма­зывай по скале его экскременты. Внезапно вспомнив, чем именно мы займемся, добравшись до вершины — если, конечно, нам удастся до нее добраться, — я расхохотался. Такие муки, и все ради того, чтобы разложить на камне дерьмо умершего человека!

Стоун схватил меня за горло и сделал движение, слов­но собираясь швырнуть меня в пропасть. Да пожал плеча­ми, но в глазах Стоуна я увидел смерть.

— Ты поклялся, — прошептал ему Да, и Стоун нако­нец отпустил меня.

— О чем ты там болтал на своем дьявольском языке? — напористо спросил он.

Я вспомнил, как все это выглядело: я поговорил с кос­мическим кораблем и после паузы вдруг рассмеялся. Что ж, я пересказал им, конечно, смягчая выражения, все, что наговорил Тэк.

Пока я рассказывал. Да сердито смотрел на Стоуна. Потом, после долгих раздумий, подал голос:

— По-моему, это правда — что мы суеверны.

Я промолчал, промолчал и Стоун, хотя для этого ему пришлось призвать на помощь всю свою выдержку.

— Однако правда и ложь не имеют никакого отноше­ния к любви и ненависти, — продолжал Да. — Я любил Кроуфа и выполню свою клятву; он сделал бы то же самое для любого другого Льда, а может, даже для меня, хоть я не Лёд.

Уладив проблему так легко (а следовательно, не уладив ее вообще и даже не вникнув в нее), мы уснули, и я боль­ше не думал о звезде, мигающей над головой.

Наступило унылое утро; у нас под ногами плыли на юг облака. Похоже, собиралась гроза. Да предупредил, что если облака поднимутся, мы попадем в туман. Нужно было спешить.

Но мы прошли совсем немного, когда за очередным выступом, позади которого открылся пологий склон, уви­дели три или четыре дюжины голони. Они явно только что проснулись и не заметили нас, но не было ни малей­шего шанса пройти незамеченными те десять шагов, что отделяли нас от склона. И каким бы он ни был пологим, чтобы добраться по нему до вершины, требовалось одолеть четыреста-пятьсот метров, по словам Да.

— Что же делать? — прошептал я. — Они запросто нас убьют.

Да заколебался.

Мы смотрели, как голони достали свои припасы и при­нялись за еду: как потом они боролись друг с другом и собирали ветки для костра. Они вели себя так, как всегда ведут себя мужчины в отсутствие женщин: шумели и раз­влекались в ожидании серьезного дела. И смеялись они точно так же, как все, и шутили, и боролись — конечно, не всерьез. Я совсем забылся и с удивлением понял, что мысленно ставлю на того или иного борца, представляя, каким приемом на его месте сумел бы победить противни­ка. Так прошел час, за который мы ни на шаг не прибли­зились к вершине.

Стоун все больше мрачнел: выражение лица Да стано­вилось все более отчаянным; не знаю, как выглядел я сам, но подозреваю, что, увлекшись играми голони, отчасти забыл о своих товарищах. Может, поэтому Стоун нако­нец схватил меня за рукав и грубо развернул к себе.

— Игра и только! Для тебя все это просто игра!

Он так внезапно отвлек меня от сосредоточенного со­зерцания, что я не сразу понял, о чем он.

— Кроуф был великим человеком! Такой рождается раз в сто поколений! — прошипел Стоун. — А тебе напле­вать, попадет он на небеса или нет!

— Стоун, — шикнул Да.

— Этот мерзавец ведет себя так, будто Кроуф не был ему другом!

— Я едва был с ним знаком, — сделал я честное, но не­благоразумное признание.

— Разве это так важно для дружбы? — взъярился Сто­ун. — Он столько раз спасал тебе жизнь, он даже заставил нас признать в тебе человека, хотя ты не подчиняешься закону!

Я хотел возразить, что подчиняюсь закону, но Стоуна так разгневала наша неудача и все мы так устали, что нача­ли говорить громче, чем следовало, — и голони, схватив­шись за оружие, бросились к нам.

«Неужели, сумев обойти самые хитроумные ловушки врагов, мы теперь так глупо погибнем?» — в отчаянии по­думал я.

Однако некая часть моего сознания, время от времени выдающая умные мысли, вдруг напомнила о звезде, кото­рую я видел прошлой ночью, лежа под нависающим вы­ступом. Из-за этого выступа я вообще не должен был видеть неба, но все-таки видел звезду. А это означало, что в выступе есть брешь или даже расщелина, по которой, чем черт не шутит, мы можем вскарабкаться вверх.

Я быстро рассказал обо всем Да и Стоуну.

Споры тут же были забыты, Стоун без единого слова взял лук, все стрелы — и свои, и Да — и уселся в ожида­нии врага.

— Ступайте, — сказал он, — поднимитесь на вершину, если сможете.

Это тяжело — видеть, как человек, который тебя не­навидит, без колебаний собирается отдать за тебя жизнь. Я, конечно, не заблуждался насчет того, как ко мне отно­сится Стоун, и все-таки благодаря ему мне суждено было прожить дольше.

Совершенно неожиданно на меня нахлынуло чувство, которое я не могу назвать иначе чем «любовь». Я любил не только Стоуна, но и Да, и Пана; к Кроуфу я относил­ся только как к бизнесмену, с которым приятно иметь дело, но эти люди стали моими друзьями. Мысль о том, что я могу испытывать к варварам подобные чувства, что я могу любить их, ошеломляла, но и приносила странное удовлетворение. (Да, в слове «варвар» есть оттенок сни­сходительности, но я не знал ни одного антрополога, чьи слова и поступки не подтверждали бы, что он относится к объектам своего исследования без некоего оттенка презрения.) Я, конечно, понимал: Стоун и Да стараются сохранить мне жизнь только из чувства долга перед погиб­шим другом и следуя своим религиозным предрассудкам, но это почему-то не обижало меня.

Все эти мысли промелькнули у меня в голове с быст­ротой молнии, а потом я повернулся и вместе с Да по­мчался туда, где мы провели ночь. Боясь пропустить нуж­ное место, я постепенно замедлял бег, однако сразу узнал нужный выступ... И в нем действительно оказалась расще­лина — узкая, почти вертикальная; возможно, она могла вывести нас к самой вершине Неба. Этот путь враги про­глядели.

Мы бросили все лишнее — одеяла, оружие, брезент, веревку, от которой все равно не было пользы, раз Фоул погиб. Осколочные гранаты и игольчатый пистолет я оста­вил — их должны найти на моем трупе, если я погибну, как доказательство того, что я не нарушил закон, иначе имя мое будет обесчещено и мои друзья и боевые товари­щи узнают, что я не оправдал оказанного доверия. Хотя я не обязательно умру — благодаря Да и «шаттлу», который вот-вот покажется над вершиной...

Среди скал прокатился торжествующий рев, и мы по­няли, что Стоун мертв, что враги добрались до него и самое большее через десять минут нас догонят. Да при­нялся сбрасывать снаряжение в пропасть, я помогал ему. Зоркий глаз все же мог заметить следы нашего пребыва­ния, однако мы надеялись, что это только собьет голони с толку и еще немного их задержит.

Потом мы полезли вверх. Да настоял, чтобы я двинул­ся первым; он поднял меня к расщелине, и я начал караб­каться, упираясь спиной в одну стену, а руками и ногами — в другую. Потом я приостановился, и Да, ухватившись за мою ногу, тоже влез в трещину в скате.

Она оказалась выше, чем мы думали, а вершина оказа­лась дальше. Продвигались мы очень медленно, то и дело сшибая застрявшие в расщелине мелкие камушки. Этого мы не ожидали — голони наверняка заметят падающие камни и сообразят, где мы, а ведь нам еще лезть и лезть до той высоты, куда стрелам не долететь.

Так и случилось; внизу что-то быстро мелькнуло: без сомнения, нас обнаружили. Мы стали подниматься быст­рей. А что еще нам оставалось делать?

Взмыла первая стрела. Стрелять прямо вверх нелегко, это целая наука, однако лучник оказался отличным, и уже третья стрела вонзилась в икру Да.

— Можешь двигаться дальше? — спросил я.

— Да, — ответил он, и я продолжил подъем, а он под­нимался за мной, не отставая.

Однако лучник не сдавался, и с седьмого выстрела стрела, судя по звуку, угодила не в камень, а в человече­ское тело. Да невольно вскрикнул. С того места, где я находился, мне не удалось разглядеть, насколько плохи его дела.

— В тебя попали?

— Да, — ответил он. — В пах. По-моему, задета арте­рия. Кровь так и хлещет.

— Можешь лезть дальше?

— Нет.

И, потратив последние силы, чтобы окровавленными ногами упереться в стены, он снял с шеи мешок с экскре­ментами Кроуфа и бережно повесил его на мою ступню. По-другому в эдакой тесноте он не мог передать мне свою ношу.

— Я поручаю тебе доставить его к алтарю, — сказал он голосом, полным боли.

— Я могу его уронить, — честно признался я.

— Этого не случится, если ты дашь клятву доставить его на Небо.

Да умирал от стрелы, которая могла вонзиться в меня; а перед этим умерли Стоун, и Пан, и Фоул. Разве у меня был выбор? И я поклялся, что сделаю все, как надо. Едва я закончил говорить, Да упал.

Я поднимался как можно быстрей, понимая, что стре­лы вот-вот полетят снова. Так и случилось, однако я ус­пел подняться так высоко, что даже самый лучший луч­ник теперь не мог в меня попасть.

Меня отделяла от вершины всего дюжина метров, ког­да меня словно ударило — Да мертв, и все остальные тоже! Кто помешает мне сбросить мешок, который болтается у меня на ступне и от попыток удержать который мою ногу сводит боль? Сбросить, а потом быстро подняться на вер­шину, просигналить «шаттлу» и оказаться в безопасности на борту? Хранить как зеницу ока содержимое кишечника умершего человека и, рискуя жизнью, совершать некий бессмысленный ритуал? Бред. Никому не будет хуже, если я не выполню обещание. Никто даже не узнает, что я поклялся что-то исполнить. Больше того, исполнение клят­вы легко можно расценить как незаконное вмешатель­ство в дела другой планеты.

Почему же я все-таки не бросил мешок?

Некоторые утверждают, что я был не в себе, что я ис­пытал внезапный приступ религиозного помешательства, от которого так и не оправился. Они ошибаются. Умом я понимал, что умершие не следят за поступками живых, что клятвы, данные покойникам, ни к чему не обязыва­ют, что у меня есть долг только перед самим собой и пе­ред корпорацией, но уж никак не перед Кроуфом и Да.

И все же никакие логические выкладки не могли побо­роть чувство, что если я брошу мешок, я поступлю сквер­но и после этого не смогу остаться самим собой. Возмож­но, это мистика, но меня не покидало ощущение, что, нарушив клятву, я просто не смогу жить дальше. Мне не раз случалось нарушать слово ради выгоды — в конце кон­цов, я современный человек. Но на сей раз, хотя мне очень хотелось выжить, я не мог сбросить мешок со ступни.

Некоторое время я колебался и все же не сделал этого.

До вершины я добрался совершенно измотанный, но, усевшись на краю расщелины, первым делом потянулся вниз и подхватил мешок. Наклонившись вперед, я почув­ствовал сильное головокружение и едва не выронил ношу, но сумел подхватить ее носком ноги, подтянул вверх и, дрожа, положат себе на колени. Мешок был легкий, уди­вительно легкий. Я опустил его на землю, с трудом отполз на метр-другой от расщелины и огляделся.

До вершины оставалось метров сто. И на вершине дей­ствительно возвышался алтарь, вытесанный из камня. Форма его показалась мне непривычной, но он вполне годился для исполнения религиозных ритуалов и к тому же был единственным рукотворным предметом, который я тут заметил.

Однако прежде чем до него добраться, мне предстояло одолеть пологий склон, переходивший потом в другой. Оба склона не были крутыми, однако скалы вокруг по­крывал тонкий слой льда. Я не понимал, откуда он взял­ся. Потом люди в «шаттле» говорили, что, пока я был в расщелине, туман затянул вершину и рассеялся всего за несколько минут до того, как я закончил подъем; этот ту­ман и оставил ледяную пленку.

Что ж, лед входил в ритуал и упоминался в моей клят­ве. Я наскреб немного, разбив хрупкую корку рукояткой пистолета, и сунул крошево в рот.

Лед был грязный, очень холодный, но, растаяв, пре­вратился в воду. Я проглотил ее и почувствовал себя луч­ше. И еще мне стало легче оттого, что я уже выполнил часть клятвы... В тот момент она уже не казалась мне нелепой, словно меня заворожила некая магия.

Я с трудом встал и с мешком в руках потащился к вершине, часто оскальзываясь на покрытых льдом скалах.

Внизу послышались крики, и я увидел голони на юж­ном склоне, в сотнях метров отсюда. Раньше меня они до вершины не доберутся. Это успокаивало, хотя в мою сто­рону полетели стрелы.

Только что мне казалось, что идти быстрей я уже не могу, но теперь мне пришлось пуститься бегом. Я стал чаще поскальзываться, поэтому вряд ли продвигался бы­стрее, чем прежде, однако, возможно, именно бег спас мне жизнь: я бежал, падал, поднимался, снова бежал, сно­ва падал, и это мешало лучникам как следует прицелиться.

Пока я одолевал последние метры до алтаря, на меня дважды упала тень; не помню, осознал ли я тогда, что это «шаттл». Даже сейчас я мог бы все бросить и сбежать. Я сно­ва упал, уронив мешок, который заскользил вниз по скло­ну и наконец остановился в паре десятков метров от меня и недалеко от голони; к тому же враги бежали в мою сторону, хотя тоже оскальзывались на льду.

Что ж, я бросился навстречу летящим стрелам и подхватил мешок. И тут меня ранили — в бедро и в бок. Боль была такой, что я едва не потерял сознание, но удивление оказалось почти таким же сильным, как боль. Как столь примитивное оружие может так жестоко ранить со­временного человека?

Несмотря на боль, я все же не потерял сознания, под­нялся и заковылял вверх по склону.

Вот до алтаря осталось всего несколько метров... вот всего несколько шагов... и, наконец, я упал на него, оро­шая кровью и камень и землю вокруг. Это означало, смут­но осознал я, что еще одна часть ритуала выполнена.

За моей спиной уже опустился «шаттл», когда я открыл мешок, высыпал его содержимое на алтарь и разбросал по камню.

Три сотрудника корпорации подбежали ко мне и пер­вым делом проверили, целы ли мои осколочные гранаты и пистолет. Только убедившись, что я не воспользовался оружием, они повернулись к голони и швырнули свои гранаты. Те взорвались неподалеку от моих преследовате­лей, которые с криками ужаса повернулись и бросились бежать вниз. Никто из них не погиб, хотя, откровенно признаться, я лелеял надежду, что хотя бы один из них сверзится со скалы и сломает себе шею. Раньше предста­вители корпорации не давали голони прочувствовать, что такое современная война, а теперь для этого хватило про­стой демонстрации силы.

Если бы выяснилось, что я стрелял из пистолета или что у меня не хватает гранат, люди из корпорации убили бы меня на месте. Закон есть закон. Однако оружие ока­залось неиспользованным, и меня подняли и понесли к «шаттлу». Но я не забыл про последнюю часть ритуала.

— Прощай, Кроуф, — сказал я.

Позже мне рассказывали, что, пока «шаттл» уносил меня в город, я в бреду прощался со всеми остальными, с каждым отдельно, снова и снова, без конца.

 

Спустя две недели я уже оправился настолько, что мог принимать гостей, и первым из них оказался Пру, титуло­ванный глава собрания Йалимина. Он был очень чуток и добр.

По его словам, спустя три дня после моего спасения корпорация наконец обнародовала то, о чем я рассказал во время сеансов связи с «шаттлом». Йалимини послали по нашим следам внушительный отряд, нашли изуродо­ванные трупы Фоула и воина, который упал до него; потом нашли замерзший труп Пана; не обнаружили ника­ких следов Да и Стоуна и, наконец, добравшись до алта­ря, увидели на нем пятна крови и сравнительно свежие экскременты. Потому Пру и явился — чтобы, сидя на кор­точках рядом с моей постелью, спросить меня кое о чем.

— Спрашивай, — сказал я.

— Ты попрощался с Кроуфом?

Я не стал спрашивать, как они узнали, что именно ради Кроуфа затевался весь этот поход чести к вершине Неба — очевидно, только Кроуф, будучи Льдом, считался достойным такого ритуала.

— Да, — ответил я.

На глаза старика навернулись слезы, челюсть его задро­жала; продолжая сидеть на корточках, он взял мою руку, и на нее закапали слезы.

— А ты... — его голос сорвался, ему пришлось начать снова. — Ты не забыл о его товарищах?

Я не стал уточнять, что именно он имеет в виду; к тому времени я уже достаточно хорошо их понимал.

— Да, я попрощался и с остальными.

Я назвал всех по именам, и он заплакал громче, и по­целовал мне руку, и некоторое время говорил что-то на­распев, закрыв руками глаза.

Потом коснулся моих глаз.

— Теперь твои глаза всегда будут видеть сквозь лес и горы, — сказал он.

Вслед за чем прикоснулся к моим губам, к моим ушам, к моему пупку, к моему паху, произнося соответствую­щие слова.

А потом он ушел, и я снова уснул.

 

Спустя три недели ко мне явился Тэк. Я не спал, а никаких других предлогов, чтобы отказаться увидеться с ним, придумать не сумел. Я ожидал, что он по меньшей мере начнет меня распекать, но вместо этого он просиял и протянул мне руку, которую я с благодарностью пожал. В конце концов, мне не за что было на него обижаться.

— Милый мой, — сказал он, — милый мой, я не мог боль­ше ждать. Сколько раз я пытался с тобой увидеться, а мне говорили, что ты спишь, или занят, или еще что-нибудь в том же духе. Но, черт возьми, есть же конец терпению человека, который хочет признать свою ошибку?

Он, конечно, хватил через край, как обычно, но слышать его разглагольствования все равно было приятно. Я не обесчещен, а, напротив, достоин всяческих похвал; я должен получить орден и солидную прибавку к жалова­нью; меня следует назначить главным специалистом по торговым связям с этой планетой; будь в его силах, меня объявили бы богом.