“Успеем еще…”
– Ты что шепчешь, Виньчик?
– Я?.. Не знаю. Так просто… Папа! А ты как там живешь? Тоже в блиндаже?
– Нет, что ты! В вагончике. Такой домик на колесах. У меня там отдельная комнатка. Вполне цивилизованная жизнь. И люди там неплохие. Скучаю только без вас… – Он посадил Виньку рядом, обнял за плечо, прижал. Винька боком ощутил выпуклую кобуру.
– Папа, а когда насовсем‑то?
– Не знаю пока. Возможно, через две недели. Но могут и задержать. Дел там хватает…
– Каких дел?
– Военных. Переподготовка летчиков. И тех, кто в запасе, и кадровых. На новых машинах…
– Пап… Что ли, опять будет война?
– Ну… будет – не будет, а истребители всегда нужны. Может, как раз для того, чтобы ее не было… К тому же, надо помогать друзьям‑братьям…
– Кому?
– Ну, ты радио‑то слушаешь?
– Папа… Корея, да?
Отец вытянул губы трубочкой и стал смотреть перед собой. Я, мол, ничего не говорил.
– Я понимаю. Военная тайна… Папа! А тебя не отправят туда?
– Никуда меня не отправят дальше Сухой Елани, не бойся. Возраст уже не тот…
– Пистолет вот дали, однако, – заметил Винька и шевельнул боком.
– Ну, пистолет положен. Потому что боевая техника там. И начальником караула быть приходится…
– Па‑а… А можно его посмотреть? – выговорил наконец Винька жгучее желание. – Ну, хоть только в твоих руках! Я даже пальчиком не коснусь, вот! – Винька встал и спрятал за спину ладони.
Отец вздохнул почему‑то и расстегнул кобуру. Вытащил вороненый пистолет. Вынул обойму, положил на топчан. Рывком затвора проверил: не осталось ли в стволе патрона. Щелкнул спуском. Взвел курок.
– На, пощелкай. Только не наводи ни на меня, ни на себя…
Винька еле поверил счастью. Взял во вспотевшие ладони плоскую рифленую рукоять. Тяжесть боевого оружия ощутилась не руками, а всем телом и нервами. “Ух ты…” Винька нацелился в сучок на фанере, нажал. “Чак”, – отчетливо сказал боек.
– Можно еще раз?
– Можно. Еще три раза. Взводи сам…
Щелк… Щелк… Щелк.
– Папа, это ТТ?
– ТТ. Давай сюда… И теперь послушай.
– Что? – Винька даже обиделся на неожиданно сухой тон.
– Вот что. Поиграл, а сейчас запомни: оружие – не игрушка. И если где‑нибудь увидишь, не вздумай трогать без спросу и баловаться.
– Да знаю я! Мне и Николай говорил то же! Про ружье. Я и не касаюсь. Понимаю же…
– Все говорят “понимаю”, – отец устало сгорбился на топчане. – А потом… Ты думаешь, зачем я приехал? Привез погибшего солдата, хоронить… Он тоже все понимал, уставы читал, инструкции слушал. А тут на стрельбах вдруг взял да зачем‑то прикладом карабина о землю. А в стволе патрон. Пуля вошла в подбородок, а вышла из затылка… Не приведись тебе в жизни видеть такое…
Винька стоял, будто виноватый, пока отец вставлял обойму и прятал пистолет.
– Папа, я знаю… Ты теперь за всех боишься. И за меня…
– Правильно знаешь… В жизни столько случайностей. Вроде бы и мирное время, а иногда как на войне…
– Да, папа… – шепнул Винька.
– Что “да”? – Отец снял фуражку, придвинул лицо. На лбу – красный след околыша.
– Папа, у меня тоже… друг погиб. В лагере. Ушел на речку, а там деревенский малыш в воду сорвался. Глебка кинулся, а плавать не умел. Маленького вытолкнул, а сам… – Винька глотнул.
– Боже ты мой… – И Винька в глазах отца увидел: “На месте этого Глебки мог быть и ты”.
– Я‑то умею плавать…
– Плавать‑то умеешь… А если что другое? Например, этот блиндаж. Ты не боишься, что тебя придавит, если вдруг оползень? Подмоет дождем…
– Ничего не будет, уже испытано. – сообщил Винька с подчеркнутым спокойствием. – Позавчера был такой ливень, мы думали, все поплывет. А ничего не шелохнулось. Потому что очень много подпорок в берег вкопано. Да еще у березы корни тут…
– Кто знает. А вдруг более сильный ливень?
– Сильнее, чем был, некуда. Знаешь как хлестало! Туринка вышла из берегов, у Кудрявой рядом с домом забор смыло и повалило. Я вчера помогал ее бабушке ставить его обратно. Она сейчас одна в доме.
– Одна? А где твоя подружка‑то?
– Па‑а! Чего ты дразнишься?
– Я? Дразнюсь? – изумился отец. И Винька был рад, что он отошел от тревожной темы.
– Конечно! Что за слово “подружка”!
– Ну… по‑моему, обыкновенное слово. Хорошее. Разве нет?
– Подружки у девчонок бывают! А она просто… мой товарищ, вот и все.
Винька знал, что отцу нравится слово “товарищ”. По‑испански – “камарадо”.
“Камарадо Винцент…”
Отец забавно так, по‑штатски, повздыхал.
– Я ведь не хотел обидеть… ни тебя, ни ее. “Подружка” тоже звучит неплохо. Виконт де Бражелон, например, не стеснялся так называть свою возлюбленную…
Винька… он даже возмущаться не стал. Только пожал плечами.
– Ты, папа… ты, наверно, переутомился там на военной службе… “Возлюбленная”…
Отец спустил ему эту маленькую дерзость, только усмехнулся.
– Ладно, не распускай хвостовое оперение, виконт. А где все‑таки… госпожа де Лавальер?
– Уехала с мамой в деревню, к другой бабушке. На неделю. Я ее еще не видел после лагеря.
– Когда вернется, передай мое глубокое почтение.
Винька засмеялся. Прыгнул к отцу на колени, опять прижался лицом к гимнастерке. К холодным медалям.
– Передам…
Госпожа де Лавальер
О том, что жила когда‑то на свете такая французская красавица, Винька узнал в прошлом году. В начале октября.
В тот день отец вернулся со своими студентами из колхоза, где они убирали картошку. Вернулся с простудой. А Винька пришел из школы тоже пострадавший – с крепким синяком под левым глазом.
Отец присвистнул и закашлялся. Он знал, что сын драчливостью не отличается, даже наоборот (настолько “наоборот”, что отца это даже огорчало иногда).
– Где вы, сударь, заработали такой знак отличия?
– В бою, – сообщил Винька сумрачно и гордо.
– А можно узнать подробности?
– Какие там подробности… – Винька вдруг застеснялся.
– Ну, например, с чего началось.
– Со случайности…
Как много случайности меняют в человеческой судьбе! Если бы обшарпанный Валькин портфель пролетел тогда мимо, не появилась бы в жизни у Виньки Кудрявая…
Но портфель, шурша в опавших листьях, подъехал по дощатому тротуару прямо к Винькиным ботинкам.
Была в ту пору у четвероклассников (у тех, кто понахальнее) дурацкая забава: когда все выходят из школы, подскочить к кому‑нибудь и – трах по портфелю! Сверху вниз! А потом погонять выбитую из рук добычу ногами! Как футбольный мяч. И у мальчишек выбивали, и у девчонок.
Ну, ладно, если у обычной девчонки. Но у такой‑то…
Винька скользнул глазами от портфеля назад – по линии полета – и сразу понял, чей он. Вальки Зуевой. Не из Винькиного класса, а из четвертого “Б”.
Валька стояла – маленькая такая, щуплая. С опущенными руками и… с улыбкой. Но улыбка была беспомощная, со слезинками. Слезинки искрились в уголках глаз.
Можно было, конечно, с достоинством отпихнуть портфель и пройти мимо. Сама виновата: нечего рот разевать, когда рядом носится беспощадный Пузырь с дружками. Но… глаза‑слезинки эти встретились с Винькиными глазами. И он поднял портфель. Отнес бестолковой Зуевой, сунул в руки.
– На. Да не зевай больше… – И отвернулся. И увидел Пузыря, который стоял в трех шагах.
Пузырь был небольшой, не выше Виньки, и очень худой. Просто Кощеев внук. И при этом – бесстрашный. Чуть что – кидался без разбора. Даже на тех, кто выше и здоровее. И еще он был ехидный.
Сейчас Пузырь приоткрыл в улыбке желтые кривые зубы.
– Да, Я га‑коряга, держи его крепче. И сама держись, чтоб не подкосило…
– Свинья ты все‑таки, Пузырь, – вырвалось у Виньки. Он тут же испугался. Но Пузырь не рассердился. Ласково посоветовал:
– Вали, Шуруп, домой, пока рыло не намылили.
У Виньки была в классе такая кличка – Шуруп. (Винька – Виньчик – Винтик – Шуруп – это понятное дело). Прозвище, конечно, не героическое, но и у шурупов есть своя гордость. И она заставила Виньку сказать:
– Как бы самому тебе не намылили…
– Ты, что ли? – удивился Пузырь.
– Если надо, могу и я, – сообщил Винька совсем уже слабым голосом. Дело заваривалось скверное, без надежды на хороший конец.
Пузырь больше не тратил слов. Размахнулся – и Виньке в глаз! Мамочка! Голова будто взорвалась! Такая боль! И Винька заревел.
Но частичка здравого сознания все же работала в гудящей голове. Винька увидел себя будто со стороны – глазами тех, кто стоял вокруг. И… синими мокрыми глазами Зуевой. Какой он перепуганный, ревущий, облитый позором, И пружинистая мысль (а может, просто инстинкт) сказала ему, что смыть позор можно только отчаянной дерзостью.
Винька рванул с головы кепчонку и толчком обеих ног бросил себя вперед – головой в нос противника!
В нос не попал, зато губы Пузыря – в лепешку.
Это уже потом он любил себе говорить: “Губы Пузыря – в лепешку”. А сейчас просто увидел, как того отнесло на три метра. И как он прижал к губам ладонь. Постоял так… и тоже заревел. Тонко, по‑девчоночьи.
Теперь была пока ничья! А дальше? Вздрагивая, Винька сбросил на тротуар ремень полевой сумки. Выставил перед собой сжатые кулаки. Но… вот счастье‑то! Пузырь оторвал от губ руку, увидел на пальцах красное и завыл. И покинул поле боя.
Пузырь уходил и оглядывался и при этом сквозь рев говорил все, что полагается в таких случаях: о страшной расплате в другой раз, о дружках и старшем брате, о “женихе и невесте” и о том, какой он, Шуруп, подлый. Теперь это не имело значения.
Шурупа сразу зауважали. Надели на него ремень сумки, отряхнули куцее (со второго класса еще) пальтецо. Вовчик Махотин дал (на время) старинную трехкопеечную монету – приложить к глазу. Винька приложил, но тут же вернул. Фингал? Ну и ладно! Винька имел право гордиться им, как медалью “За отвагу”.
Кто‑то протянул Виньке его кепчонку – пыльного “гимнастерочного” цвета, с надломленным козырьком… Не “кто‑то”, а Валька Зуева! Я га…
– На, ты уронил…
Победа добавляет человеку благородства. Винька взял Ягу за рукав.
– Ты где живешь?
– В Овражном переулке…
– Пойдем. А то вдруг еще привяжется какой‑нибудь… пузырь дырявый…
Она опустила голову.
– Я ведь не быстро хожу.
– Ну, а куда торопиться‑то!
И пошли рядом. Винька даже хотел взять ее портфель, но не посмел.
Валька и правда шла медленно. Слегка переваливалась, потому что правую ногу ставила криво – набок и носком внутрь. Винька слыхал от ребят, что у Зуевой это от рождения. “Не повезло бедняге”, – думал он иногда.
Но вообще‑то до нынешнего дня он почти не обращал на Вальку Зуеву внимания. Потому что маленькая, неприметная ничем, кроме хромоты. Лицо такое, что не запомнишь. И всегда она в чем‑то сереньком, блеклом, не за что зацепиться глазу. К тому же, из другого класса…
Но теперь они шли бок о бок и поневоле надо было проявлять внимание.
– Слушай! Зачем ты на это прозвище отзываешься, на Я гу? Не откликайся, чтобы… дуракам не повадно было.
Глядя под ноги, Зуева сказала тихо и рассудительно:
– Куда же деваться‑то? Привыкла. Это с первого класса.
Да, первоклассники – они люди безжалостные. Увидели, что хромает, значит – “Баба Яга”. А потом, для краткости, – просто “Яг а ”. А Затем уже – “ Я га”. Потому что легче окликать, когда ударение в начале…
Зуева быстро глянула на Виньку и сказала еще:
– Это хоть понятное прозвище. А бывают совсем глупые. Не поймешь, откуда взялись…
– Например?
Уж не про “Шурупа” ли она?
– Ну, вот этот Пузырь. Какой же пузырь, если одни кости?
– Это как раз понятно! Это по “наоборотному” правилу!.. Ты слыхала про Робин Гуда?
– Ага… В него Том Сойер играл, я читала.
– А есть еще специальная книжка про него. Я сам не читал, но мне Коля рассказывал, муж моей сестры. У него эта книжка в детстве была… У Робин Гуда были друзья, и один из них – по прозвищу Малютка Джон. Он был такой громадный силач, а звали Малюткой, чтобы веселее было…
Зуева опять быстро глянула на Виньку. Блестящими синими глазами. И улыбнулась.
– Тогда тебя надо звать “Бл о ндя”.
Винька понял. “Блондя” – значит, блондин. А по правде‑то он совсем темный. По взрослому – “брюнет”.
А у Зуевой волосы были почти белые и совершенно прямые. Они спускались на уши и щеки из‑под серого, “мышиного” беретика отвесными прядками.
– А ты тогда… кудрявая! Я буду звать тебя “Кудрявая”, вот!
Он сам удивился себе: как расхрабрился!
Зуева отозвалась шепотом:
– Ну, зови… если хочешь.
Овражный переулок на самом деле не был переулком. Два домика на краю оврага, да огороды рядом с ними. А от них в овраг спускалась крутая дощатая лестница с перилами из брусьев.
Овраг в этом месте заметно расступался, и внизу стояла мазанка, а рядом – сарайчик, поленница и черные, уже без зелени грядки. Их окружала изгородь из жердей.
“Прямо хуторок какой‑то”, – подумал Винька. Он в прошлом году читал старую книжку “Юркин хуторок”.
Над темной тесовой крышей мазанки дымила побеленная труба. День был сухой, но холодный и ветренный. Дым расходился по оврагу, и клочья летели вверх. Даже здесь был ощутим запах березовых дров.
– Ну, я пойду, – сказала Зуева.
– Подожди… Кудрявая. Помогу.
– Не надо! Я же привычная. Каждый день туда‑обратно.
Она ухватилась за перила и боком, но очень быстро начала спускаться по ступеням.
Снизу Кудрявая посмотрела на Виньку. А он на нее. Хотел помахать, но не решился.
И пошел домой.
Все эти подробности говорить отцу Винька не стал. Рассказ его был лаконичен:
– Ну что… Там один дурак, Пузырь то есть, стал к девчонке… к девочке то есть приставать. Я говорю: “Не лезь”, а он мне в глаз. Тогда я ему по губам. Он заревел и пошел…
Аркадий Матвеевич безошибочно угадал в тоне сына скрытые героические нотки. И все же посмотрел с сомнением. Тогда Винька сказал:
– Честное пионерское.
– А что, симпатичная девочка?
Винька возмущенно взметнул ресницы:
– Разве только за симпатичных надо заступаться?
– Я просто так спросил…
– Никакая не симпатичная. У нее… нога поврежденная, она хромает… А этот псих у нее портфель выбил.
– Понятно… Кстати, хромота не всегда уродует. Несмотря на нее бывают красавицы.
– Ну уж…
– А разве ты не помнишь Луизу де Лавальер?
– Кого?
– Ну, ты же читал про мушкетеров!.. Ах да, ты знаешь только первую книгу. А Лавальер во второй и в третьей, где про виконта де Бражелона…
Винька “Трех мушкетеров” прочитал недавно, от корки до корки. Эту пухлую книгу со шпагами на обложке принесла от подруги соседка, десятиклассница Варя Бутырина. Винька увидел и буквально вымолил знаменитый роман на несколько дней. У книги был не только вид, но даже запах особый, приключенческий…
А о том, что у “Мушкетеров” есть продолжение, Варя ни словечком не обмолвилась.
Папа сказал, что есть еще несколько томов. Он читал в детстве. И в тот же вечер он кое‑что рассказал Виньке: про любовь юного виконта Рауля к девочке Луизе, про железную маску, про гибель мушкетеров в конце последней книги… Но это был короткий пересказ. И чтобы про все узнать подробно, Винька решил записаться в городскую детскую библиотеку.
До той поры Винька был записан в ближней, районной. В ней ни мушкетерами, ни виконтами, как говорится, и не пахло. За “Васьком Трубачевым” и то приходилось занимать очередь.
В городскую библиотеку ребят из начальной школы брали “со скрипом”. Только если принесут записку от своей учительницы. На школьном бланке. Марина Васильевна такую записку Виньке дала – в обмен на обещание, что он исправит тройку по арифметике хотя бы на четверку.
– А то я пойду в библиотеку и скажу, чтобы выписали обратно, раз книжки отвлекают тебя от учебы. Такой способный мальчик, а в примерах со скобками до сих пор путаешься…
Винька сказал, что исправится обязательно. И, конечно, обещания не сдержал. Но Марина Васильевна про свою угрозу позабыла, и в библиотеку четвероклассник Греев ходил без помех.
Нужные книжки здесь были. И “Двадцать лет спустя”, и “Виконт де Бражелон”. Но только в читальном зале, домой не унесешь. Винька иногда приходил в библиотеку сразу после уроков и сидел до “отбоя”.
Отбой давался ударом колокола.
Колокол был небольшой, вроде тех, что висят на пожарных машинах. Многие считали, что он такой и есть – самый обыкновенный, пожарный. Однако некоторые мальчишки (и Винька среди них) верили, что это – “рында”. Колокол с корабля. Был слух, что рынду принес сюда Петр Петрович – единственный мужчина среди работников библиотеки, заведующий читальным залом, а в прошлые годы – бывалый моряк.
Рассказывали, что на краю колокола даже выбито название корабля. Только повернуто оно к стене, поэтому никак не узнать – какое? Подсмотреть было невозможно: колокол висел там, куда заходить не разрешалось – на боковой стенке могучего книжного шкафа, позади похожей на прилавок стойки. За этой высокой (Виньке до груди) стойкой Петр Петрович заполнял читательские карточки и выдавал книги.
Он, кстати, совсем не был похож на моряка, хотя и ходил в поношенном флотском кителе. Сухой, сгорбленный на одно плечо старичок, с гладко расчесанными на пробор седыми волосами.
Несмотря на инвалидную и совсем не суровую внешность, порядков Петр Петрович придерживался строгих. Именно морских. Когда стрелка на старинных восьмиугольных часах – с римскими цифрами и надписью “П.Буре” – доходила до половины седьмого, заведующий бил “первую склянку”. Готовьтесь, мол. Без четверти семь – второй сигнал: пора сдавать книги. А ровно в семь – для тех, кто зачитался или замешкался – частый требовательный трезвон: имейте совесть, друзья! А то как впишут вам в формуляр замечание – на неделю останетесь без книжек!
Впрочем, нарушителей почти не было, Петра Петровича уважали.
К Виньке Петр Петрович проникся симпатией. То ли за вежливое поведение этого темноглазого смирного четвероклассника, то ли за его преданность книжкам. Он позволял Виньке сдавать книги после всех, даже с задержкой. И придерживал для него специально томики Дюма – растрепанные, маленькие, напечатанные еще до войны в издательстве “АСADEMIA”. (Иностранный язык в четвертом классе не учили, но латинские буквы Винька знал – папа показал).
Роман “Двадцать лет спустя” был в двух томах, а “Виконт де Бражелон или десять лет спустя” – аж в шести. Но Винька к Новому году одолел их все. И кроме того, он не только про мушкетеров читал. Еще и “Слепого музыканта”, и “Чапаева”, и “Человека‑амфибию”, и “Пещеру капитана Немо” – это как черноморские мальчишки вредили фашистам.
Библиотека располагалась недалеко от Винькиной школы, в бывшей церкви, Только не в красной и перестроенной, как цех пластмасс, а в белой, нарядной, с фигурными, похожими на шахматы, башнями. Внутри были гулкие чугунные лестницы, таинственные переходы, много всяких комнат и коридоров.
А читальный зал был просторный, одна его часть – закругленная, с высокими сводчатыми окнами. Между окнами стояли потертые плюшевые кресла и диван. Сбросишь валенки, заберешься с ногами в кресло – и головой в книгу…
Особенно хорошо было, когда мало народу. В тишине звонко тикали часы “П.Буре”, покашливал за стойкой Петр Петрович. Желтовато светили лампы, в сводчатых окнах, сквозь голые ветки тополей синели сумерки…
Если читателей было немного, Петр Петрович звякал в колокол осторожно, в полсилы…
Один раз случилось, что Винька остался с заведующим один на один. И тогда решился на вопрос:
– Петр Петрович, а правда, что этот колокол с корабля?
– Тс‑с, голубчик. Это вопрос тонкий, каждый для себя решает его сам.
Винька ничего не понял. Но читальный зал полюбил еще больше.
Домой Винька приходил в восьмом часу, съедал сразу обед и ужин и с грустью думал про домашние задания. Мама добавляла этой грусти:
– Ты вовсе голову потерял в твоей библиотеке! Худой как щепка и уроки не учишь совсем!
– Господи боже ты мой! – стонал не веривший в Бога Винька. – Только и слышишь: уроки, уроки! Ну, должно же быть у человека что‑то еще, кроме школьной каторги!
Мама видом своим и поведением была решительней и строже отца. Но с ней Винька позволял себе разговаривать вот так, без особых церемоний. Иногда, прямо скажем, с излишним нахальством. А с папой попробуй‑ка. Он и голос не повышал никогда, и ни разу в жизни Виньку не шлепнул, но если что – как взглянет …
– Вот скажу отцу, когда придет с занятий…
– Ну, ма‑а‑ма…
– Марш за учебники!
Но, конечно, в библиотеке Винька бывал не каждый день. Ведь надо было еще и навещать Кудрявую. Винька пересказывал ей прочитанное. Кудрявая в читальный зал не ходила, стеснялась, хотя книжки любила.
А еще больше любила она слушать Виньку…
Но такая дружба началась не сразу. Еще долго после героической драки с Пузырем Винька поглядывал на Зуеву издалека. И она на него – так же. А когда сталкивались в школьном коридоре, Винька говорил:
– Здор о во, Кудрявая.
– Здравствуй… – Это она шепотом и с полуулыбкой.
Впрочем, сталкивались они часто. Классы‑то рядом, да и вся школа – маленькая, одноэтажная.
Пузырь не приставал, хотя и глядел волком. На следующий день после драки он ходил с губами, похожими на автомобильные шины. Особенно нижняя…
Так прошел месяц. А потом, перед Октябрьским праздником, случился Северный морской путь.
Это была водная переправа. Придумали ее братья‑близнецы Мартьяновы, Винькины одноклассники. Шурка и Лёха. Их, малоразличимых, для краткости звали одним именем – Шурилёхи.
Братья были умелые, деловитые и добродушные. Они отыскали жестяное корыто и приволокли в Северный переулок, что в квартале от школы.
Через переулок ходили многие. Надо было его пересечь, чтобы выйти на улицу Кирова. Дело это не всегда оказывалось простым. Посреди переулка немощеная дорога слегка опускалась – там была длинная впадина. “Понижение земной коры”, – значительно говорил Толик Сосновский, Винькин сосед по парте.
В “понижении” даже в сухие дни блестела лужа. А во время дождей здесь появлялось озеро. Его преодолевали по уложенным на кирпичные подпорки доскам. Доски прогибались, плюхали по воде, было много визга, веселого риска и мелких несчастных случаев.
Но это, пока глубина водоема оставалась небольшой. А во время весенних разливов и осенних затяжных ненастий доски смывало. В брод же не совались даже те, кто хвастался высокими резиновыми сапогами: глубь такая, что вода чуть не до пуп а. Хочешь не хочешь, а топай в обход. А это лишние два квартала.
В те первые дни ноября погода стояла гадкая – то дождь, то снежная крупа. Потом слегка потеплело, зато ночью грянул такой ливень, что деревянный Винькин дом гудел, как фанерный ящик, по которому лупят пятками. А утром в Северном переулке – целый океан. С издевательской синевой и отраженными желтыми облаками, потому что небо прояснило.
– Нелюдимо наше море, – сказал Толик Сосновский, когда они с Винькой встретились на берегу. Толик любил стихи. Винька согласно кивнул. Его сосед по парте был хороший человек, хотя и нельзя сказать, что близкий приятель.
Последним уроком в тот день было пение, и Марина Васильевна прогнала Шурилехов из класса, потому, что те не пели, а блеяли и мычали. Братья под носом у дремлющей тети Симы выудили из раздевалки свои фуфайки и пошли гулять. И обнаружили на чьих‑то задворках большущее, как лодка, корыто. Когда уроки кончились, переправа была готова.
Один Шурилех стоял на “школьном” берегу, другой на противоположном. Каждый держал разлохмаченную веревку. Это были буксирные тросы, привязанные с двух концов к “судну”.
Четвертый “А” высыпал на берег первым.
– Внимание, внимание! – зазывающе голосил ближний к ним Шурилех (кажется, Шурка). – Каждого, кто смелый, можем перевезти через море! Открывается Великий Северный морской путь!
Толик Сосновский заметил, что “Великий” – это слишком нахально. Даже в Арктике морской путь называется просто Северный. Покладистый Шурка согласился:
– Пускай и у нас просто Северный… Ну, кто хочет первый?
Хотели все мальчишки. Но вперед полез, конечно, Пузырь.
– Куда прешь! Я раньше подошел! – дерзко заявил Винька.
– Щас как вмажу, поплывешь без корыта!
Винька внутри напружинился, но без большого страха.
– Да пускай Пузырь плывет, – рассудил Толик. – Поглядим, потонет или нет.
– Пузыри не тонут, – находчиво сказал Винька. Но больше не спорил.
Пузырь переправился благополучно. Шурка подтянул корыто обратно. Следующим был Винька.
Оказалось, что плыть здорово. Тащат быстро, вокруг бурление и брызги, а в душе радость и замирание!
Потом поплыл Толик. А дальше началось! Переправиться желали все мальчишки из четвертого “А” и четвертого “Б”. И некоторые девчонки. Возили и первоклассников – тех, кто очень просил. А обратно – ребят из вторых и третьих классов, они шли на вторую смену.
Появилась на берегу Марина Васильевна. С пачкой тетрадок в авоське.
– Марина Васильевна, давайте переправим! – радостно заголосили Шурилехи. Они не помнили зла.
Утомленная заботами Марина Васильевна грустно сказала:
– Вы хотите меня утопить, потому что завтра контрольный диктант за первую четверть. – И пошла вдоль “Северного моря”, несмотря на громкие уверения в самом добром к ней отношении и полной безопасности.
Никакой платы за переправу Шурилехи не брали. Они были бескорыстные и любили приносить пользу человечеству.
А раз бесплатно, значит, можно несколько раз! Толик этого не понял и ушел, а Винька сумел прокатиться туда‑сюда еще дважды. И все не уходил, надеялся, что исхитрится снова.
И вдруг он увидел Зуеву. Она стояла на другом берегу среди девчонок.
Винька замахал своей мятой ушанкой со “звездочным” следом (той, в которой отец пришел с войны).
– Эй, Кудрявая! Плыви сюда!.. Шурилехи, пустите без очереди!
Кое‑кто завозмущался: с какой это стати Я гу пускать без очереди? Но Шурка на той стороне отодвинул двух одноклассников:
– Вы чего, совсем без понятия? Садись, Яга, чего тебе лишнее‑то шагать… Не бойся.
– Я и не боюсь, – тихо сказала Зуева. Села в корыте на корточки. Одной рукой взялась за бортик, другой прижала к груди портфель.
– Тяни осторожно, – велел Винька Лехе. Тот и потянул потихоньку.
И надо же так, чтобы именно сейчас началось корабельное бедствие!
– Ай, – негромко сказала Кудрявая посреди разлива. И качнулась. Потому что корыто дало бурную течь.
Оно же было старое, это проржавевшее плавсредство. Шурилехи залепили дырки гудроном, и вот сейчас одна заплата отскочила. Из днища вырвался клокочущий ключ! Это увидели все, на обоих берегах.
– Тащи скорее! – заорали одни Лехе (и Винька заорал).
– Тяни обратно! – закричали другие Шурке.
Шурилехи дернули – каждый к себе. Изо всех сил. Обе веревки оборвались и прилетели к ногам хозяев.
Стало тихо, только одна первоклассница пискнула по‑мышиному.
Винька увидел, что сию минуту Кудрявая вот так на корточках, с портфелем у груди, опустится в воду по горло. А то и по макушку…
До корыта было метров пять. Винька вспорол воду ногами. Она, ледяная, залила короткие резиновые сапожки, вмиг пропитала фланелевые шаровары (которые назывались тогда “лыжные”), захлестнула по карманы куцее пальтишко.
Винька одним махом подхватил Кудрявую на руки. (Потом удивлялся: откуда силы взялись?) Валькины б о тики с пряжками все же макнулись в воду, но лишь на секунду. Не беда…
Винька вышел и поставил Кудрявую на сушу под одобрительные возгласы. В том числе и глупые:
– У, Шуруп! Второй раз невесту спас!
– Герой Северного морского пути!
– Челюскинец!
– Мамка челюскинцу надает по заднице за сырые штаны!
– Ты что! Он подвиг совершил!
– Пойдем, – презирая крикунов, сказал Винька Кудрявой. Она кивнула и пошла (из ботиков – пузыри). И хромала сильнее, чем обычно.
– Ты чего? – неловко сказал Винька. – Ушибла ногу, что ли?
Она вздохнула – кажется, сквозь боль:
– Нет, это бывает. Скоро пройдет. Называется “нервное”…
– Чё нервничать‑то? – неловко буркнул Винька. – Придешь домой, ноги согреешь, и все пройдет. Держись за меня…
– Ага… – Кудрявая взялась за Винькино плечо. – А тебе очень холодно?
– Сейчас не холодно, привык уже, – соврал он.
– Пойдем скорее! – И Кудрявая заковыляла решительно.
Была Кудрявая в меховой потертой шапчонке с очень длинными ушами – их можно завязывать на груди. Сейчас уши не были завязаны, сильно мотались, один раз щекочуще попали Виньке по щеке.
– Скоро придем, – виновато сказала Кудрявая. На этот раз она не стала спорить, когда Винька решил помочь ей на лестнице. Спустились. Добрались до “хуторка”.
– Ну, я пошел…
– Куда?! – очень удивилась Кудрявая.