Тогда Винька малость разозлился на нее и выдал:
– Ну, не выйдет – и наплевать! Хуже‑то все равно не будет!
Кудрявая горько сказала:
– Куда уж хуже‑то…
– Балда ты, Кудрявая, вот кто! Ты же… и так красивая!
Чего не скажешь, чтобы спасти человека от тоски.
– Я?! – изумилась Кудрявая.
– Ну… не я же!
Она проговорила со старушечьей горестью:
– Глупый мальчик. Где ты видел хромых красавиц?
– А Луиза де Лавальер!
– Это же не по правде. В книжках одни выдумки.
– Ничего не выдумки. Мне папа говорил, что мушкетеры по правде были! И все, про кого там написано! В этих книжках… подлинная историческая основа, вот! Я зря, что ли, столько дней сидел в читалке, чтобы тебе про это рассказывать? А ты – выдумки!…
Винька нарочно распалялся, чтобы отвлечь Кудрявую от страхов. И его понесло:
– Один раз почти что головой рисковал!
Кудрявая распахнула синие глаза.
– Как головой?
– А вот так! – Винька решил, что если уж врать, то на “всю катушку”. – Надо было четвертый том “Виконта” дочитать поскорее, потому что Петр Петрович хотел его назавтра в переплетную мастерскую отдать, в ремонт. Уже вечер, а у меня еще половина не прочитана. А он уже в колокол третий раз: бом‑бом‑бом… Ну, я вышел в коридор, будто домой иду, и – за шкаф. Сидел там, сидел, пока тихо не сделалось и темно. А потом – обратно в читальный зал… – Винька передернул плечами, будто все по правде. – Знаешь какая жуть в старой церкви в темноте! У меня фонарик был, но он еле горел, батарейка слабая… И в каждом углу будто по привидению. Сразу все такое вспоминается: и “Вий”, и индеец Джо, и всякие истории про колдунов и чертей…
– Ой, мамочка… – выдохнула Кудрявая. – Она опять верила Виньке безоглядно. – А потом что?
– Потом, потом… Побоялся и привык маленько. Включил лампу и читал до утра. А на рассвете – обратно за шкаф. А когда библиотеку открыли, выбрался незаметно и скорее в школу. А там спал на всех уроках…
– А дома тебя разве не хватились?
– Дома… думали, что я у Людмилы ночую. Обыкновенное дело.
– Винька, ты отчаянный, – восхищенным шепотом сообщила Кудрявая. Это было приятно. Однако следовало соблюдать правдоподобие. И он самокритично сказал:
– Какой там отчаянный, если от страха сперва чуть не помер.
– Но все равно! Ты же дочитал до конца.
– Это да, – скромно согласился Винька. – Хотя казалось, что кто‑то копошится в углах.
– Ой, Винь… Но ты же не веришь ни во что такое.
– Это днем легко не верить, когда светло и люди кругом. А там – хоть веришь, хоть нет, а все равно мороз по коже…
– А в того духа Тьмы… ну, который в мячике жил, веришь?
– Ха‑ха! Да ты что! Я же вчера просто тебе голову дурил! Ради смеха!. – И Виньке стало не по себе.
Дернуло же Кудрявую за язык! Он и забыл совсем, а тут опять…
Вечером Винька у себя в блиндаже дочитал “Патент АВ”. И начал маяться от безделья. Ложиться спать было рано. На дворе, хотя и пасмурно, а все равно еще светло как днем. Идти снова к Кудрявой не имело смысла. Он обещал принести телескоп, но зачем он сейчас, если небо в серой хмари. А кроме того… чего доброго, она опять начнет про духа Тьмы. Глупости, конечно, но от таких глупостей портится настроение…
Мячик, чтобы он не попадался на глаза, Винька спрятал в лопухах за домом.
Винька со двора поглядел в телескоп на окрестности, Поймал в объектив крышу “хуторка”, потом край двора. Там перевернутая вниз головой бабушка Кудрявой развешивала на веревке белье. А какой в этом смысл, если на дворе сырость?
Воздух был влажный. Между крышами Вокзальной улицы и серыми облаками просвечивал желтый закат, и было очень тепло, но пахло дождем. У досок настила был тот же запах, что у отсыревших деревянных тротуаров и заборов. Из оврага тянуло сладковатой болотной плесенью и туманом.
Чем бы заняться? Игра в лото или в дурака на кухне, сегодня, кажется, не предвиделась…
Винька в блиндаже оторвал от старой фанеры несколько дранок. Сплел из них пятиконечную звезду. Концы связал нитками, чтобы звезда не развалилась. Потом приделал к звезде хвост – из такой же дранки.
За хвост звезду удобно было держать и запускать в воздух. В лагере одно время очень увлекались такими “запускалками”. Несколько дней подряд сплетенные из дранок звезды реяли над территорией, как громадные снежинки. Их умели делать все. Но это были обычные пятиконечные звезды. А особую, с хвостом, придумал Глебка.
И научил Виньку.
У хвостатых запускалок было свойство бумерангов. Пущенные в воздух, они описывали несколько кругов и возвращались к хозяину. Но… только те звезды, которые делал Глебка. А потом и Винька. У остальных тоже это получалось, но не всегда. Не часто.
– Потому что они не верят, что звезда вернется, – говорил Глебка, обучая Виньку. – А ты, когда делаешь ее, знай заранее, что она будет прилетать обратно. Тогда… пальцы сами все сплетут правильно.
Винька понял и поверил. Пальцы и правда чувствовали, как сложить легкие упругие полоски, чтобы запускалка вернулась из хитрого кругового полета. Случались и неудачи, но редко…
Винька с летучей звездой подошел к перилам. Глебка опять словно дышал тихонько у его плеча. Винька мысленно улыбнулся ему и с размаха пустил звезду над оврагом.
Звезда пошла горизонтально, потом взмыла ввысь, выписала в небе восьмерку, помчалась обратно. Свистнула у Винькиного уха и упала на доски у него за спиной.
Не сломалась.
“Молодчина”, – сказал ей Винька (и Глебка одобрительно молчал рядом).
Винька пустил звезду снова. И все повторилось в точности.
Но когда Винька обернулся, чтобы подобрать запускалку, началось необычное.
Звезда лежала не просто на досках. Она упала к узким желтым полуботинкам. Над полуботинками виднелись клетчатые носки и коротковатые брюки в черно‑серую узкую полоску. Подымая взгляд, Винька увидел старый костюмный жилет, порванную под мышкой серую рубаху, пестрый полураспущенный галстук и наконец – голову незнакомца.
Незнакомец был худой, высокий и пожилой. Длинное лицо его было в продольных морщинах. Большой, плоский с боков нос выглядел кривым, и на переносице был бугорок, словно ее когда‑то перебили. Сидящие близко от переносицы маленькие глаза непонятно смотрели на Виньку. Большие очень белые зубы в улыбке выпирали из‑под губ (“Наверняка, искусственные”, – мелькнуло у Виньки).
– Изумительный эффект, – произнес незнакомец неожиданно высоким голосом. – Позволено ли мне будет, молодой человек, взглянуть на ваш летательный аппарат?
– П… пожалуйста…
От растерянности Винька даже не сообразил, что надо поднять запускалку и дать ее пожилому гражданину. Тот наклонился (будто сложился пополам) и поднял сам.
– Поразительно. Как это у вас получается? Кто вас научил?
– Меня… один мой друг. В лагере…
– Судя по всему, ваш друг и вы неосознанно нащупали некоторые свойства данной магической конструкции… Я говорю “неосознанно”, потому что на сознательном уровне в наше время таким даром владеют лишь немногие. Это, как правило, представители уходящего поколения, вроде меня…
Винька опасливо мигал. А незнакомец говорил все более увлеченно. Однако запускалкой не махал, осторожно прижимал ее к жилету.
– Видите ли, пентаграмма, то есть составленная из пяти линий звезда, сама по себе уже обладает необычными свойствами, это древний магический знак. Он известен многим. Но вы изготовили символ более редкий и… я бы сказал, более хитрый. Пентаграмма с хвостом – это так называемый “Знак кометы”. Сам по себе он не обладает силою чудодейства, но… требует все‑таки осторожного обращения. Ибо он может служить ключом для попадания в пространства и ситуации, полные непредсказуемых событий.
– К‑каких событий?
Незнакомец обмяк и ответил устало:
– Кабы знать…
– А вы… кто? – с жалобной ноткой сказал Винька. В нем всколыхнулись всякие страхи и нехорошие догадки.
– О! Я не представился! – Незнакомец сдвинул желтые полуботинки и наклонил плешивую голову. Лысина была перечеркнута редкими прилизанными прядками. – Рудольф Яковлевич Циммеркнабе. Иллюзионист. Временный жилец этой романтической обители. Следовательно, ваш сосед…
И тогда Винька сообразил!
Тетя Дуся еще несколько дней назад говорила, что переберется жить на кухню, а свою комнату отдаст новым квартирантам. Зять, мол, попросил приютить оставшихся без жилья своих приятелей.
У хозяйки “таверны” была замужняя дочь. Ее муж работал в филармонии. Тетя Дуся говорила про него по‑научному: “Артист разнообразных жанров”.
Этот артист – маленький кругловатый Кузьма Сергеич – в самом деле умел многое. Он и частушки пел про бюрократов и поджигателей войны, и на маленьких гармошках играл (сразу на нескольких), и в акробатических номерах участвовал – вместе со своим приятелем хмурым костлявым дядей Максом. С этим же партнером Кузьма Сергеич демонстрировал сеансы французской борьбы. Это были не настоящие соревнования, а “показательные” – просто концертный номер. Борцы заранее договаривались, кто кого положит на лопатки. Главное было удивить зрителей хитрыми и ловкими приемами. Но зрители‑то не знали, что это понарошку, и болели от души.
Винька один раз был на таком представлении – в клубе имени Кагановича, при Заводе пластмасс, (Кузьма Сергеич дал контрамарку). И несколько раз видел репетиции. Кузьма Сергеич и дядя Макс готовились к выступлениям иногда на этом дворе. Наверно, дощатый настил напоминал им сцену. Особенно Виньке понравилось, как они изображали клоунов. Хотя и без костюмов, и номер был известный (“Пчелка, пчелка, дай мне меду”), но все равно смешно…
Странный дядька с длинной заграничной фамилией был, конечно же, знакомый Кузьмы Сергеича.
Он теперь слегка нагибался и смотрел на Виньку непонятно, чуть ли не виновато.
– Мне говорила о вас здешняя милая хозяйка. Вас, кажется, зовут Винцент?
– Винька меня зовут… И что вы со мной все на “вы” да на “вы”, как в старинной гимназии…
– “Винька” – тоже неплохо. А не могли бы вы… Не мог бы ты, любезный Винька, подарить мне эту “комету”? Я, к сожалению, лишен таланта изготовлять подобные вещи, хотя и знаю теорию… – Рудольф Яковлевич Циммеркнабе все еще прижимал запускалку к жилету.
– Да берите, если надо! – с облегчением сказал Винька.
– Гран мерси! Эта вещь может очень пригодиться на выступлении…
– Вы фокусник, да?
– Ил‑лю‑зи‑о‑нист! “Фокусник” – это вульгаризм. Хотя, надо признать, он довольно точно отражает сущность профессии…
Рудольф Яковлевич взял комету в левую руку, правую поднес к губам, надул щеки и вытащил изо рта белый целлулоидный мячик. В лагере такими играли в настольный теннис “пинг‑понг”.
Винька вежливо улыбнулся. Этот фокус он видел не раз – в цирке и на том же представлении в “пластмассовом” клубе.
“Ил‑лю‑зи‑о‑нист” спрятал шарик в брючный карман и вытащил из рта второй. Поднес к Винькиному лицу. Винька чуть отодвинулся – показалось, что от шарика пахнет нечищенными зубами.
– Ап! – Шарик исчез и пальцев и тут же появился опять. – Вот‑с… Подарить, к сожалению, не могу, это казенный реквизит. Мой ассистент весьма строго следит за его сохранностью… Кстати, тебе любопытно будет с ним познакомиться…
Рудольф Яковлевич вытянул шею и оглянулся на дом.
– Маленький!… Эй, Маленький! Покажись нам, друг мой!
Никто не появился.
– Не хочет. Это существо с характером… Ну, познакомитесь позже. Еще раз мерси за подарок… – И Рудольф Яковлевич, сутулясь, пошел к дому. Винька подумал, что полуботинки у него, как у Остапа Бендера из растрепанной книжки, которую они втроем, с Людмилой и Колей, весной читали вслух и хохотали.
Винька решил, что сейчас возьмет “Золотого теленка” в блиндаж и будет перечитывать при свечке самые смешные страницы. Пока не захочет спать.
Но сначала имело смысл наведаться в дощатую будочку, что стояла на отшибе, за калиткой. Винька двинулся по тропинке. Дверь у будочки открылась, и навстречу вышел… Винька сперва подумал – мальчишка.
Странный мальчишка. Нормальные пацаны не ходят в отглаженных светлых брюках модного покроя. Особенно такие небольшие. Кроме шикарных брюк, на маленьком незнакомце были крохотные лаковые штиблеты (они блестели даже в пасмурном свете) и белая, тоже модная тенниска. И прическа была не ребячья – гладкая, с косым пробором.
Винька догадался почти сразу. А когда сблизились – понял окончательно: не мальчик… а будто герой из романа “Патент АВ”. Лицо – молодое, но явно взрослое. И чуточку обезьянье.
Винька невольно сбавил шаг. Лилипут остановился в двух шагах. Сказал злым голоском:
– Ну, чё пялишься? Не видал уродов?
Винька совладал с собой.
– Я не пялюсь. И ты вовсе не урод… И… по‑моему, я тебя ничем не обидел.
Ему самому понравилось, что ответил он с таким спокойным достоинством. Хотел Винька обойти карлика и двинуться дальше, по своим делам. Но от калитки донеслось:
– Эй, Маленький! Вот ты где! Идем, нам пора! – Рудольф Яковлевич хотел взять подошедшего лилипута за плечо, но тот увернулся. – Винцент, это мой творческий помощник, очень артистическая личность. Зовут его Ферапонт! Оригинально, не правда ли?
Поскольку Винька и Ферапонт смотрели набыченно и молчали, Рудольф Яковлевич заговорил опять – тонко и громко:
– Ладно, познакомитесь позже! А пока нам пора! У нас небольшая дополнительная гастроль в ресторане “Сибирь”. Так сказать, для поправки финансовых обстоятельств!.. Маленький, идем…
И они пошли вдоль забора на Зеленую Площадку. А Винька – куда хотел.
А потом в блиндаже, при свете огарка, Винька лежал с книжкой, но читал мало, больше раздумывал. Не понравился ему этот иллюзионист Цим‑мер‑кнабе (язык сломаешь, пока выговоришь). Белые мячики, которые он вытаскивал изо рта, напомнили о другом мячике – черном, с дыркой.
А что, если этот дядька – дух Тьмы, который притворяется артистом?.. Недаром он болтал о всяких колдовских делах. О том, что “комета” – ключ к каким‑то событиям. Наверняка – нехорошим.
“Глебка, как ты думаешь?”
Но Глебки рядом не было.
Винька рассердился на себя. “Сам себе забиваешь голову дурью, а потом дрожишь!”
Конечно, все это была чепуха! Но все же Винька опять решил обратиться с молитвой к Солнышку. Правда, Солнышка не было видно, однако услышать Виньку оно все равно могло.
Винька не стал выходить из блиндажа, прочитал заклинание прямо на топчане. Но зато очень старательно, ничего не забыл.
Ферапонт
Винька проснулся в блиндаже от запаха папиросного дыма. Запах сочился в щели рогожного полога. В них же сочился свет солнечного утра.
Винька откинул отсыревшие рогожи и высунул голову. Ночью прошел последний дождик, и теперь блестела трава.
Пониже Винькиного жилища была скамейка (он сам вкопал там два полешка и прибил к ним доску). На скамейке сидел Ферапонт. Сидел среди мокрой травы и глины, на грязной доске, ничуть не заботясь о своих светлых брючках и лакированых башмачках. И курил.
Он обернулся. Они с Винькой встретились глазами. Ферапонт небрежно сказал:
– Ну, чего смотришь? Иди, посиди рядышком.
Винька поддернул трусы и, ежась, вылез в прохладу. Спустился, независимо сел на другой конец лавочки. Солнце сразу пригрело плечи.
Из брючного кармана Ферапонт вынул блестящий портсигар. Со щелчком откинул крышку.
– Хочешь?
Винька помотал головой.
– Небось, еще и не пробовал? – сказал Ферапонт. Без насмешки, скорее добродушно.
– Пробовал. В лагере. Там все пробовали. Противно сделалось, я больше не стал… – Винька чувствовал, что честная независимость сейчас уместнее хвастовства.
Ферапонт покивал, защелкнул портсигар.
– Ну и правильно. И не привыкай.
Взрослые манеры его не вязались с тонким квакающим голоском. Винька чуть усмехнулся:
– А сам‑то зачем привык?
Ферапонт не обиделся, не огрызнулся. Выпустил из губ дымок.
– Должна же быть в жизни хоть какая‑то радость.
Винька подумал и осторожно спросил:
– А у тебя… что ли, больше ни каких?
Ферапонт бросил вниз окурок и сплюнул. Попал на брючину, сорвал лопух, вытер. И смотрел перед собой.
Винька пожалел о своем вопросе. О глупом. Из романа “Патент АВ” он и так знал, что у лилипутов радостей в жизни нет. Ни у бедных, ни у богатых. Даже лилипут– миллионер, который мог купить все на свете, готов был отдать до последнего цента, чтобы стать нормальным человеком… И стал! Благодаря чудесному лекарству. Но это фантастика. А чем утешить настоящего карлика (который, к тому же, явно не миллионер, хотя и не бережет дорогие брюки)?
Винька проговорил нерешительно:
– А когда выступаешь, это разве не радость? Тебе же аплодируют. Бывает же это… артистический успех. – И подумал: “Сейчас, наверно, опять плюнет. И обругает”.
Но Ферапонт лишь потер ладошками взрослые щеки (а локти поставил на колени). И объяснил:
– Аплодируют за то, что ростом им по колено… Какой я артист! Это Рудольф… воображает себя знаменитостью. А я у него на подхвате. Давно бы ушел, кабы знать, куда…
– А что? Он… плохой? – несмело поинтересовался Винька.
– Да ну его в… – Ферапонт четко сказал, куда именно “ну” иллюзиониста Циммеркнабе, встал и не оглядываясь начал подниматься к дому.
А Винька посидел еще с полминуты и решительно сбежал вниз, к Туринке. Там он вдоль кустов добрался до бочаги, окунулся. Вода с утра была холодноватая. Винька попрыгал на мостках, вытряс из ушей воду и пошел к “хуторку”.
Бабушка ходила между грядок. Винька лег пузом на изгородь.
– Баба Саша, здрасте! Кудрявая еще спит?
– Да что ты, Вин ю шка! Раным рано опять ушли с мамой в поликлинику. От ленинградского доктора письмо пришло, торопит. Скоро поедут… Велел он все анализы готовить и ходить побольше, ножку разрабатывать.
– Тогда пусть, когда вернется, ко мне зайдет! А то все только я да я к ней… Я ей блиндаж покажу!
После завтрака Винька сбегал к себе на улицу Короленко. Помог Рите и Рае окончательно расчистить кухню и большую комнату – они готовили квартиру к побелке. За этой самоотверженной работой застала Виньку мама, она пришла на обед. Мама принесла покупку: новое изобретение для хозяек – керогаз. Это такая штука вроде маленькой печки на керосиновом горючем. Гораздо мощнее обычных медлительных керосинок и безопаснее гудящих примусов, которые иногда (по слухам) взрываются…
На этом серебристом, похожем на большую кастрюлю с ножками керогазе мама сварила вермишелевый суп и пожарила картошку: для Виньки, для Раи и Риты и для себя. Они пообедали прямо на полу, на расстеленных газетах, потому что все столы были задвинуты “в тартарар ы ”. И это было чудесно – почти как в экспедиции.
Когда Винька вернулся в “таверну”, Людмила шумно хлопала развешенные на перилах половики. Ей помогала Кудрявая.
– Я уж давно тебя тут жду, – сказала она без упрека.
– Дела ремонтные… – вздохнул Винька.
Он для вида тоже поколотил палкой по сплетенному из тряпиц коврику и потащил Кудрявую в блиндаж.
Кудрявая Винькино жилье одобрила, только сказала, что надо бы прибраться.
Они прибрались. Потом сели на топчаны друг против друга и поболтали о том, о сем. Винька рассказал о новых квартирантах. Поэтому Кудрявая не удивилась, когда они, поднявшись на двор, увидели там Ферапонта.
Ферапонт байковой тряпочкой полировал свои туфельки. Брюки на нем были другие, чистые, а гладкая прическа блестела.
– Здор о во, – небрежно сказал Винька.
– Привет, привет, – отозвался Ферапонт своим квакающим голоском. Поднял голову и уставился выжидающе.
– Это Валя, – сказал ему Винька. – Она во‑он там живет, – и мотнул головой в сторону “хуторка”. А Кудрявой объяснил (будто до той минуты не говорил ей о лилипуте ни слова): – Это Ферапонт. Он артист. Ас‑си‑стент ил‑лю‑зи‑о‑ниста… – Выговорить это стоило труда.
Кудрявая – она молодчина! – не показала ни капельки любопытства к маленьким размерам артиста.
– Вы, значит, фокусы показываете, да?
– Всякое, – доброжелательно откликнулся Ферапонт. – И фокусы тоже…
– А “Ферапонт” это настоящее имя? Или специальное, для артиста?
– Ты думаешь, псевдоним? Нет, это по правде… – Ферапонт махнул еще раз по башмачкам и выпрямился. – Прошу прощения, уважаемая публика, пора на работу.
– А вы где выступаете? – вежливо поинтересовалась Кудрявая.
– Где придется. Мы народ бродячий. Нынче гастроли в Летнем театре на рынке. Но сейчас не представление, а репетиция. Готовим новый аттракцион.
– Какой? – проявил любопытство и Винька.
– “Человек‑невидимка”.
– Ух ты!
– Вот так! Приходите на выступление, уважаемые, не пожалеете! – возгласил Ферапонт, будто кукольный зазывала у входа в театр Карабаса Барабаса. И застучал башмачками к калитке.
Кудрявая сказала, что пора домой. Винька пошел с ней. Они помогли бабушке окучить на двух грядках картошку. Потом сходили к бочаге, искупались (там опять никого не было, кроме стрекоз). Затем Винька вернулся в “таверну” и уселся с телескопом на крыше.
За тополями шипели и двигались паровозы. Винька стал думать о Глебке. О том, что все‑таки есть, наверно, какая‑то заоблачная страна, где сейчас живет Глебка. Светлая. И Глебке там хорошо… И потом они, может быть встретятся… Было грустновато, но не страшно. Раньше Винька боялся думать о смерти, а теперь – не очень.
Потом Винька увидел в трубу, как по переулку шагает к калитке перевернутый вниз головой Ферапонт. Его обезьянье личико было неулыбчивым.
Винька по лестнице спустился на доски. Встретил Ферапонта у крыльца. Сказал пренебрежительно:
– Тоже мне приглашальщик. “Приходите на представление!” Спросил бы: “А деньги у вас есть на билеты?” Мог бы и провести по знакомству‑то…
Ферапонт ответил с превосходством взрослого, который не обижается на пацана:
– Я предусмотрел. Будет для тебя контрамарка.
– Тогда и для Кудрявой1
– Для кого?
– Ну… для Валентины. С которой я тебя познакомил.
– А! Конечно! Для нее тем более…
– Почему “тем более”? – слегка возревновал Винька.
– Убогие должны помогать друг другу.
– Никакая она не убогая!
– Хромая же, – сказал Ферапонт грустно и необидно.
Винька все равно обиделся.
– Не знаешь, а говоришь! Ей скоро операцию сделают! И все будет нормально!
– Ну и ладно тогда, – покладисто отозвался Ферапонт. – Раз нормально, тогда конечно… А мне вот никакая операция не поможет. Длиннее не стану, хоть тракторами растягивай.
Винька виновато примолк. Затоптался босыми ногами на щелястых досках. А Ферапонт достал из кармана тенниски два бумажных квадратика.
– Держи.
Бумажки были обычные, из клетчатого тетрадного листа, но на них – размашистая непонятная роспись и круглая печать с блеклым словом “Госфилармония”.
Винька затоптался сильнее и пробормотал “спасибо”.
– На здоровье… Это завтра в два часа. Приходите пораньше, сядете ближе. Места не нумерованные…
В длинном доме над оврагом все комнаты – кроме крайней, где жила Людмила с семейством – были проходные. Чтобы не беспокоить других жильцов, Винька обычно пользовался окном: прыг – и у себя в комнате! Снова прыг – и на дворе! Но сегодня он ради любопытства прошел дом насквозь. Как там устроились квартиранты‑артисты?
Оказалось, что устроились необычно. Явно по‑артистически. На столе Винька увидел блестящую высокую шляпу – цилиндр. Рядом лежал прозрачный шар зеленоватого стекла (размером с тот мячик). Кровать была отгорожена ширмой из бамбуковых реек и блестящей материи с нарисованными тиграми – наверно, японской! Винька не стал задерживаться, поскольку из‑за ширмы раздавалось похрапыванье. Видимо, Рудольф Яковлевич Циммеркнабе почивал после артистических трудов.
А Ферапонта нигде не было: ни на дворе, ни на кухне, где тетушки, Никита и Людмила опять играли в лото. Винька играть не стал. Он умаялся за день и хотел спать.
Когда Винька спустился к блиндажу, он увидел сквозь рогожный полог желтые проблески – горела свечка. Кто там? Винька опасливо просунул голову.
На топчане, качая башмачками, сидел Ферапонт.
– Я тут… в гости к тебе без спросу. Можно?
Винька пожал плечами: чего, мол, спрашивать, если уже влез. И сказал нахмуренно:
– Курил, что ли?
– Нет, здесь не курил. Просто надышал…
Винька сел напротив. О чем говорить, он не знал. Нельзя сказать, что он чувствовал себя с Ферапонтом свободно.
И Винька спрятал неловкость за небрежностью тона:
– Вот только угощать нечем…
– Да ладно, я сытый! Ты… знаешь что? – Ферапонт заболтал ножками сильнее (они не доставали до пола; в башмачках отражались свечки). – Ты… разреши мне у тебя переночевать, а?
– Ну… ночуй… – Винька пожал плечами. Радости, конечно, было мало. Но как откажешь человеку, который одарил тебя двумя контрамарками.
И все же Винька спросил:
– А что, в доме мало места?
– Кровать‑то хоть большая, но одна на двоих. А Рудольф опять выдул чуть не пол‑литру, паразит, и стонет, как беременная корова. И дышит… Я не терплю, когда водкой в меня дышат…
– Ложись, – опять согласился Винька. – Только не кури здесь, ладно? Ты водочный дух не любишь, а я табачный…
Слово “дух” сказалось само собой. И тут же напомнило про другого духа. Того, что жил во Тьме и недавно выбрался наружу.
А что, если фокусник Циммеркнабе в самом деле – этот самый дух? Или его слуга. И Ферапонт тоже…
Лучше бы, конечно, оставить карлика здесь, а самому пойти спать в комнату. Найти бы только причину… А, вот!
– Ты как на голых‑то досках будешь? Ложись на мое место, а я – в доме..
– Да не беспокойся! Я привык хоть на чем спать!
Ферапонт, оказывается, опирался спиной на маленький тюк. Он размотал его – это были два одеяла и жесткая подушечка, которая называется “думка” – с тети Дусиной кровати.
– Твердо будет, – неуверенно сказал Винька.
– Хорошо будет! Мы люди привычные…
Ферапонт ловко застелил топчан, сложил на его краю одежду, остался в красных трусиках и забрался под одеяло.
Теперь деваться было некуда. Ферапонт сразу поймет, что Винькин уход – не хозяйская вежливость, а постыдное бегство.
Да и не стоило дрожать. Не похоже было на злого духа это существо с незагорелым щуплым тельцем мальчика из октябрятского отряда.
Еще спокойнее стало после разговора о свечке.
Ферапонт повозился (наверно, одеяло было колючее) и нерешительно спросил:
– Ты свечку на ночь не гасишь?
– Как когда. Если долго читаю, то не гашу. Лень подыматься и задувать. Да ты не бойся, видишь, она в воде. Безопасно…
– Я и не боюсь, что опасно. Я… наоборот. Ты не задувай, ладно? Я, по правде говоря, темноту не очень‑то люблю. Нервы такие…
– Как хочешь, – самым небрежным тоном откликнулся Винька. А в душе возликовал: не могут же духи Тьмы и их слуги бояться темноты!
Полежали, помолчали. Свечка потрескивала. Она была длинная, новая. Хватит до рассвета.
Ферапонт опять повозился.
– А чего она… Кудрявая эта… решила, что мое имя не настоящее?
– Ну… решила и решила. Согласись, оно же редкое, не Вася, не Ваня… Ты обиделся, что ли?
– Нет… Просто подумал: ее тоже непонятно зовут. “Кудрявая”, а ни одной кудряшки.
– Это я ее так прозвал. По закону “наоборот”…
– А сам ты… тоже не “Ваня”. Винцент – имя иностранное.
– Испанское. У отца друг был в Испании, они там вместе воевали…
– Мой тоже воевал. А потом пропал без вести. А мать убили при бомбежке. Она меня собой закрыла, когда налет был на эшелон… Когда из Смоленска эвакуировали… Меня подобрали контуженного, я три месяца ничего не помнил и говорить не мог. А боец, который меня в санитарный поезд принес, был по фамилии Ферапонтов. Ну и дали на память о нем такое имя. А фамилию – Смоленцев. Документов‑то при мне никаких не было.
– Но потом‑то ты вспомнил?
– Потом… По правде‑то мое имя было Федор, а фамилия Цыпкин… Ну, а документы переделывать – такая волокита. Директорша детдома и говорит: “Ты будь Ферапонт по документам, а так – просто Федя, имена‑то маленько похожие”… А фамилия “Смоленцев” мне и самому больше нравилась. Потому что и без того ростом с цыпленка, да еще “Цыпкин”… Только Федей меня в детстве никто не звал, так уж привязалось: ”Ферапонт” да “Ферапонт”… Сперва я думал поменять имя обратно, когда буду паспорт получать, а потом не стал, привык… С ним, с паспортом‑то, и без того хватило мороки…
– Не верили, что взрослый? – понимающе сказал Винька.
– Не то что не верили, а… Ну, всякое там… Сначала‑то про меня думали, что маленький такой просто с голодухи. И от контузии… А потом наконец врачи сказали: какая‑то железа не работает в организме и это на всю жизнь… Сперва я даже радовался. Всех пацанов, кому четырнадцать лет стукнуло, – из детдома в ремесленное училище. А мне куда идти? Ну и жил за маленького, даже когда паспорт дали. Семилетку окончил, а все как дитё… Жалели… Но без конца‑то так нельзя. И тут как раз подвернулся Рудольф…