– Да он просто‑напросто чудак на букву «мэ». Вбил в свою голову, что я хорошо разбираюсь в людях и продолжаю хорошо к нему относиться, вот и пристает со своими переживаниями. Нечасто, но основательно.
– А как ты к нему относишься?
– Знаешь, я уже забыла, какой он на ощупь, что он любит на обед и когда у него день рождения. А он продолжает регулярно звонить мне раза два в месяц и жаловаться на жизнь и очередную подругу. Сейчас он нашел себе какую‑то творческую натуру. Работает в «Останкино» корреспондентом и пишет стихи. Я ее раз видела по телику – бледновата, тощевата, но в целом ничего…
– А один мой знакомый пишет стихи. Но он четко с приветом, контуженный. При знакомстве представляется так: «Владислав, городской романтик, специалист широкого профиля». Стихи, правда, у него хорошие, складные, про несчастную любовь.
– Что мужчины понимают в любви? Им же только одно надо! Про любовь только женщина написать может…
Другого развлечения, кроме громкого разговора двух медсестер, в столовой не было, поэтому Моршанцев благосклонно кивнул в ответ на вопрос невысокого очкастого крепыша, свободно ли за его столиком. Время было не совсем урочным для обеда, нашествие оголодавших ожидалось не раньше чем через час, и совершенно свободных столов вокруг хватало. Спрашивающему явно хотелось пообщаться, что ж – пожалуйста.
– Игорь, – представился парень, поставив свой поднос на стол.
– Дмитрий, – ответил Моршанцев.
Обошлись без рукопожатий.
– Какое отделение?
– Интервенционная аритмология.
– Врач?
– Санитар, – ответил Моршанцев, покосившись на бейджик, прикрепленный к карману халата.
– Я думал – может, ординатор или аспирант, – смутился сосед. – Я – ординатор второго года. Кардиохирург. А вы здесь ординатуру проходили?
– Нет, в институте хирургии. Кстати, со мной можно и на «ты», – сказал Моршанцев и, сочтя церемонию знакомства законченной, вернулся к своему борщу, пока тот не остыл.
– Ну и как там? Такая же тоска, как здесь?
– Нормально, – чего‑чего, а тоскливой свою ординатуру Моршанцев назвать не мог. – Почему тоска?
– Потому что.
Сосед мгновенно расправился с салатом, впечатление было такое, что глотает он не жуя, и, прежде чем так же быстро съесть куриный суп с лапшой, сказал:
– Никто ничему не учит, на все один ответ – тебе надо, вот и учись. На операцию не пробьешься, нечего под руками мешаться и дурацкие вопросы задавать, самостоятельности никакой, учиться приходится урывками. Ординатура уже заканчивается, а кардиохирург из меня, как из… ладно, не за столом…
За второе (оба остановились на рыбных котлетах с картофельным пюре) принялись одновременно и ели не спеша, под разговор.
– Жизнь научит, – сказал Моршанцев, вспомнив кое‑что из своего недавнего прошлого. – Ординатура, какая бы она ни была, с самостоятельной работой не сравнится.
– Тут она никакая! – вздохнул Игорь. – Просто обидно заплатить сто семьдесят тысяч за два года и ничего не получить.
– Так у тебя платная…
– А как же? В бесплатную сюда не пробиться – только для своих, и то всем не хватает. Вместе со мной на платную ординатуру поступила дочь профессора Батьковского, даже ей бесплатного места не досталось. Но что такое сто семьдесят тысяч для Батьковского, если он за операцию меньше трех тонн зелени не берет? А у меня отец – невропатолог в восемьдесят первой больнице, а мать – бухгалтер в собесе. Улавливаешь разницу?
– Улавливаю.
– Обидно, – повторил Игорь. – Я, конечно, понимаю, что тут все на деньгах завязано, но я же не денег хочу, а опыта. Вот друг мой проходит ординатуру в институте урологии. Там тоже очень многое не бесплатно, но и ассистировать дают, и оперировать, и любые манипуляции доверяют. Уговор один – не вступать с больными в денежно‑материальные отношения. А здесь просто не пускают учиться, чтобы лишних конкурентов не плодить.
– Кардиохирургических клиник мало…
– В России их около восьмидесяти, причем каждый год открываются новые. Скоро в каждой области будет своя кардиохирургия. Так что тут не конкуренция, а другое…
– Что же? – полюбопытствовал Моршанцев.
– Нежелание ничего делать забесплатно. Хочешь чему‑то научиться – договаривайся с кем‑то в частном порядке. Институт с мировым именем! И дернул же меня черт поступать сюда. Как же – престиж!
– И дешевле, – уточнил Моршанцев. – В институте хирургии два года обошлись бы в двести десять тысяч.
– Если там реально учат, то можно и двести десять заплатить.
– Учат, – подтвердил Моршанцев. – Бегать за тобой никто, конечно, не станет, но все, что сам захочешь, покажут, расскажут и попробовать дадут. А когда поймут, что ты уже кое‑что умеешь, так могут и конкретно завалить работой.
– Ясно…
Доедали молча, а под чай Игорь пристально посмотрел на Моршанцева и спросил:
– Нескромный вопрос можно?
– Попробуй, – разрешил Моршанцев.
– Сколько стоит устроиться сюда врачом?
– Я попал бесплатно.
– По блату?
– Нет, сам по себе. Можно сказать – взяли с улицы.
– В интервенционную аритмологию? – недоверчиво протянул Игорь. – Рассказывай‑рассказывай… Про вас даже шутка есть: «кардиостимулятор без стимуляции не установишь».
– Есть, – кивнул Моршанцев, – слышал…
Развивать затронутую тему не хотелось. Уже второй месяц Моршанцев работал «как все нормальные люди» и никак не мог разобраться до конца в своих ощущениях. Точнее говоря – не мог определиться и привыкнуть. Или определиться и уйти.
«Судьбоносный», если можно так выразиться, разговор произошел вскоре после посещения выставки в Политехническом музее, но вряд ли случайная встреча за пределами института послужила тому причиной. Скорее всего, заведующая отделением, до сих пор присматривавшаяся к Моршанцеву, решила, что яблочко, образно говоря, созрело.
Сразу стало ясно, что разговор предстоит необычный. Ирина Николаевна попросила Моршанцева задержаться по окончании работы, сказала дежурившему в этот день Капанадзе: «Автандилыч, меня уже нет, ни для кого», заперла дверь кабинета и выдернула из розеток оба телефонных провода – городской и внутренний. Честно сказать – столь значимые приготовления немного насторожили Моршанцева, ибо чаще всего люди не хотят, чтобы им мешали именно во время неприятных разговоров. О приятном можно говорить и с перерывами, а вот с неприятным лучше закончить поскорее, не отвлекаясь.
– Скоро будет полгода, как вы работаете у нас, Дмитрий Константинович, – начала заведующая. – Хотелось бы узнать – нравится ли вам работа и намерены ли вы задержаться в нашем отделении надолго?
– Нравится, и уходить я не планирую, – Моршанцев говорил искренне, – если только сами не прогоните.
– Хотела – давно бы прогнала. В целом вы меня устраиваете.
– Спасибо, Ирина Николаевна.
– …Вы знающий врач, быстро учитесь, руки у вас растут откуда надо, вы сумели без особых проблем вписаться в наш довольно сложный коллектив…
Моршанцев подумал о том, что если не обращать внимания на чужих тараканов и не давать расползаться своим, то без особых проблем можно вписаться куда угодно.
– …Вы хорошо общаетесь с пациентами – дружелюбно, но без панибратства, вас не ненавидят медсестры…
«Когда я соберусь давать дуба, – подумал Моршанцев, – то непременно попрошу написать на моем надгробии: „Его не ненавидели медсестры“. Лучшей эпитафии для врача не придумать».
– …а некоторые так просто откровенно вам симпатизируют… Почему вы улыбаетесь?
– Так приятно же, – смутился Моршанцев.
– У вас странная улыбка, Дмитрий Константинович. С каким‑то подтекстом, ироничная.
– Вам показалось, Ирина Николаевна, разве можно относиться с иронией к тому, что тебя хвалят? Вот если хвалят другого, то уж тут…
– И еще вы находчивы, не теряетесь. Для врача это очень ценное качество. В целом все хорошо, осталось обсудить некоторые частности. Только прошу вас быть откровенным, потому что без взаимного доверия нет взаимопонимания. Разумеется – все сказанное останется между нами. Договорились?
– Договорились, – кивнул Моршанцев.
– Отлично. Скажите, Дмитрий Константинович, а зарплатой своей вы довольны?
– Ну… относительно. Хотелось бы, конечно, больше.
– Всем хочется больше, – улыбнулась заведующая. – Лишних денег не бывает. То есть зарплатой вы недовольны, так? Только не забывайте, что мы договорились говорить начистоту, как есть.
– Недоволен, – подтвердил Моршанцев.
Зарплаты в институте и впрямь были невелики, особенно у начинающих врачей. Вместе с дежурствами у Моршанцева чистыми выходило немногим более двадцати тысяч в месяц. Может, где‑то в провинции двадцать тысяч рублей хорошие деньги, но по московским меркам – отнюдь нет. Тем более для кардиохирурга.
– Как можно работать, будучи недовольным зарплатой? – удивилась Ирина Николаевна. – На что вы рассчитываете?
– На будущее, – улыбнулся Моршанцев. – Со временем стану получать больше.
– Вы не читали последнее интервью нашего директора в «Медицинской газете»?
– Нет, я вообще газет не читаю.
В духе времени Моршанцев предпочитал узнавать новости из Интернета.
– В нем Всеволод Ревмирович с гордостью упомянул о том, что ведущие специалисты нашего института зарабатывают в месяц до трех тысяч в пересчете на доллары. Всеволод Ревмирович все считает в долларах, привык. До трех тысяч – это, конечно, небольшой перебор, но в среднем тысяч семьдесят – восемьдесят наши «золотые руки» с профессорскими званиями в месяц зарабатывают. Официально, так что из этой суммы надо еще вычесть подоходный налог. Вас устраивает такая перспектива? Двадцать лет идти к доходам риелтора средней паршивости, пардон – менеджера среднего звена?
– Надо же надеяться на лучшее…
– Лучшее должно быть достойным того, чтобы на него надеяться. И надеяться лучше на себя, а не на кого‑то там, – Ирина Николаевна указала глазами вверх и вбок. – Спасение утопающих – дело рук утопающих. Да, платят у нас плохо, хуже даже, чем в городских больницах, потому что нам, как федеральному учреждению, не положены надбавки Московской мэрии. Но это же не значит, что мы не достойны нормальной жизни. Не какой‑то там запредельной роскоши, а обычной нормальной жизни. Нормальной квартиры, нормальной машины, нормального отдыха… Если деньги не падают с неба, их надо поднимать с земли, вы согласны?
– Согласен, – не совсем искренне ответил Моршанцев, но «не согласен» прозвучало бы как‑то неуместно.
– Считать себя невинной жертвой замкнутой цепи обстоятельств или выстраивать эти обстоятельства под себя – что вам ближе?
– «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас», – словами Андрея Макаревича ответил Моршанцев.
– «Однажды он прогнется под нас», – подхватила Ирина Николаевна, тоже, видно, знакомая с репертуаром «Машины времени». – Но самое главное сказано до того: «Я не горю желаньем лезть в чужой монастырь, я видел эту жизнь без прикрас». Вы понимаете, о чем я?
Моршанцев кивнул. После такого обстоятельного вступления только полный кретин не понял бы, о чем пойдет разговор.
– В нашем институте существуют определенные… традиции. В любом цивилизованном государстве граждане облагаются определенными налогами, а наш институт представляет собой государство в государстве… Треть своего дополнительного месячного заработка вы должны отдавать мне в качестве своеобразного подоходного налога…
– А если у меня нет никаких дополнительных заработков?
– Теперь будут, – улыбнулась заведующая отделением. – Только запомните наши негласные правила. Их мало, всего пять. Первое – никаких дел с чужими клиентами. Друг у друга ни при каких обстоятельствах больных не переманивать! Исключения делаются только по моему распоряжению, когда в случае непримиримых противоречий я передаю больного от одного врача другому. Второе – не наглеть. Сами понимаете, установленного прейскуранта на наши услуги не существует, но плата должна быть посильной. Когда плата непосильна, человек обращается в полицию, потому что у него просто не остается другого выхода. Третье – все деликатные разговоры вести только с глазу на глаз, без свидетелей. Четвертое – не верьте никому «на потом», редко кто платит, когда дело уже сделано. Лохов принято кидать. Лучше всего брать заранее, но тратить после того, как больной благополучно выпишется. И пятое, самое главное, – не пытайтесь обмануть меня в расчетах. Как только я утрачу доверие к вам, мы тут же расстанемся. Повод я всегда найду, поверьте. Да, к сведению – в среднем врачи нашего отделения зарабатывают дополнительно раза в три‑четыре больше, чем получают по ведомости. Это за минусом того, что уходит мне. Строго между нами – наш вечный чемпион Маргарита Семеновна, еще никому не удалось ее превзойти. Пожалуй, у меня все. Что вы на это скажете?
– Все так неожиданно… – Моршанцев понимал и замечал многое, но к подобной откровенности готов не был; он хорошо понял скрытый намек, который Ирина Николаевна озвучивать не стала: «играй по нашим правилам или вали на все четыре стороны».
Валить Моршанцеву не хотелось. Начинать зарабатывать «по‑настоящему» было как‑то брезгливо, потому что и ежу было понятно, что речь идет не о простом приеме благодарностей, а о постановке пациентов в такие условия, когда у них просто не окажется другого выбора, кроме как заплатить. С другой стороны, зарплаты едва‑едва хватало на жизнь. Три тысячи уходило на квартплату с электричеством и телефоном, почти две с половиной тысячи на единый проездной плюс еще где‑то рублей от восьмисот до тысячи тратилось на маршрутки, в которых проездной не действовал. Из того, что оставалось, надо было питаться, одеваться, потихоньку обставляться (бабушкина мебель дышала на ладан), иногда развлекаться… Неплохо было бы уже начать помогать родителям, хватит, выкормили‑вырастили‑выучили сыночка, теперь пора им дивиденды получать. А еще ведь и машину хочется купить, а еще ведь и жениться когда‑нибудь придется, а еще ведь некоторые, которые нисколько не олигархи и даже не миллионеры, два раза в год ездят отдыхать… А еще была у Моршанцева заветная мечта о собственной даче (родители этого «хобби» не признавали) в каком‑нибудь тихом заповедном уголке, скромной такой даче, пусть в полтора этажа, но непременно с камином и чтобы мангал под навесом во дворе и маленькая баня… Скромная баня, но такая, чтобы все по уму и со всеми удобствами, обойдется в строительстве не дешевле миллиона, а уж к славному бревенчатому домику и прицениваться было страшно.
Короче говоря, расклад получался таким – если жить сегодняшним днем и продолжать при каждом случае рассчитывать на материальную помощь небогатых родителей, то зарплаты хоть и с натяжкой, но хватало. Если же заглянуть вперед, рассчитывать на перспективу, то плакать хотелось. И насчет перспектив Ирина Николаевна права – это сейчас две с половиной тысячи долларов в месяц можно считать суперской зарплатой, а для пятидесятилетнего человека, главы семьи, это не бог весть какие деньги. Отец в своем сервисном центре около пятидесяти тысяч в месяц зарабатывает, а живут они с матерью не шикуя, и это еще при том, что мать тоже работает. То одно надо, то другое, иногда сыну помочь, вот и утекают денежки сквозь пальцы. Максимум развлечения – двухнедельный отдых в каком‑нибудь трехзвездочном турецком отеле, предел желаний – сделать дома капитальный ремонт, чтобы, как выразился отец, «на всю оставшуюся жизнь».
Обижаться не на кого, пенять некому. Каждому – свое. В мечтах можно видеть себя хоть директором института, хоть министром, да хоть президентом, только вот одними мечтами сыт не будешь. Если постоянно витать в облаках, то это будет не жизнь, а, как выражается Борька Линьков, «сплошной незавершенный гештальт».
– Вам требуется время, чтобы собраться с мыслями? – В голосе начальницы Моршанцеву послышалось удивление. – Хотите подумать или хотите о чем‑то спросить, но не решаетесь? Валяйте, не стесняйтесь.
– Я не уверен, что у меня получится.
В мыслях и надеждах Моршанцева доходы связывались с благодарной признательностью, но не с вымогательством. Хотя и в этом права Ирина Николаевна, «до того» заискивают, с мольбой заглядывают в глаза, обещают золотые горы, а «после того» норовят отделаться бутылкой трехсотрублевого коньяка московского розлива или простым человеческим «спасибо».
– У вас, – Ирина Николаевна сделала ударение на слове «вас», – получится. Иначе бы я не заводила этот разговор. Если честно, то я ждала, что вы сами придете ко мне и заявите о своем желании работать, то есть зарабатывать, по‑настоящему. Или хотя бы поинтересуетесь, почему в ваши палаты попадает… э‑э… наименее платежеспособный контингент. Но потом я поняла, что лучше начать самой.
То, что к нему в палаты целенаправленно закладывается, как выразилась заведующая отделением, «наименее платежеспособный контингент», Моршанцев заметил давно, но роптать не роптал. Как‑никак он был новичком, а «курс молодого бойца» в том или ином виде существует повсюду. «Старичкам» – лучшее, а новичкам – все, что останется.
– Деньги я обычно принимаю первого числа каждого месяца или же в ближайший к нему рабочий день. В конверте и желательно крупными купюрами – тысячными или пятитысячными. Никаких отчетов не надо, приносите треть, и все. Система работает на доверии, и потому она может дать сбой только один раз. И вот еще, Дмитрий Константинович, ко дню рождения директора у нас принято дарить подарки от каждого отделения. По‑настоящему хорошие подарки, а не какое‑нибудь барахло. Поэтому в сентябре к ежемесячному взносу добавляем еще тысяч пять‑шесть…
Моршанцев произвел в уме несложный расчет, умножив пять тысяч на двадцать (точного числа работавших в отделении он не знал, но никак не меньше двадцати), но Ирина Николаевна, точно прочитав его мысли, добавила:
– На подарок Всеволоду Ревмировичу скидываются только врачи и администрация – я и старшая сестра.
«Тридцать или тридцать шесть тысяч – тоже неплохо», – подумал Моршанцев.
– С понедельника прекращаем вас дискриминировать и начинаем класть больных равномерно, по кругу. Привыкайте работать по‑новому, что успеете срубить в январе – то полностью ваше, ну а первого марта не забудьте уплатить мне налог. Вопросы есть?
– Нет.
– Тогда я вас больше не задерживаю. Если хотите, могу подбросить до метро, все равно по пути.
– Спасибо, не откажусь, – Моршанцев и не подумал отнекиваться ради соблюдения каких‑то мнимых приличий, сама ведь предложила.
Ирина Николаевна ездила на красной «матрешке», то есть на «Мазде» третьей модели. Яркий стильный автомобиль для яркой стильной женщины. Стиль ее вождения совершенно неожиданно для Моршанцева оказался предельно спокойным и плавным. Никаких резкостей, никаких эмоций, никакого лихачества. В качестве платы за проезд Моршанцев рассказал два анекдота, в ответ на которые Ирина Николаевна вежливо поулыбалась.
В метро Моршанцев наугад врубил музыку с телефона в режиме хаотичного воспроизведения (порой надоедал устаканившийся порядок песен), и первой песней пошла уэйтсовская «Yesterday Is Here»:
If you want money in your pocket
and a top hat on your head
a hot meal on your table
and a blanket on your bed
well today is grey skies
tomorrow is tears
you'll have to wait til yesterday is here
Well I'm going to New York City
and I'm leaving on a train
and if you want to stay behind and
wait til I come back again…[30]
Tom Waits, «Yesterday Is Here»
Что это, как не знак судьбы – песня о деньгах к разговору про деньги?
Институт смерти
Когда‑то давно, в лохматом и шебутном девяносто третьем году, к Всеволоду Ревмировичу, ходившему в Главных Придворных Врачах, обратился главный редактор газеты «Московские сплетни». Обратился не за консультацией, а за информацией, причем весьма конфиденциальной – о состоянии здоровья тогдашнего президента. Главред, как и положено журналисту, был настырным – в ответ на «нет» перезвонил еще раз, заверил, что возглавляемая им редакция придерживается железного правила никогда не выдавать своих источников, и посулил «ну очень хорошие деньги». Всеволод Ревмирович хотел напомнить собеседнику о врачебной этике, сказать о том, что источник подобной информации установить будет нетрудно, и о том, что даже «ну очень хорошие деньги» не окупят последствий, но к месту вспомнил библейский завет «не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас» и, не вдаваясь в подробности, послал настырного журналиста‑редактора куда подальше.
Тот почти сразу же перезвонил еще раз (Всеволод Ревмирович был уверен, что больше звонков не будет, вот и не сказал секретарше, чтобы с главным редактором «Московских сплетен» его больше никогда не соединяли) и сказал:
– Зря вы так, уважаемый. С нами надо дружить.
Услышав совершенно хамское обращение «уважаемый» без упоминания имени‑отчества, Всеволод Ревмирович вознегодовал так сильно, что не сразу нашел что ответить. Впрочем, даже если бы и нашел, то не успел бы, потому что сразу же после слова «дружить» в трубке раздались короткие гудки.
Довольно скоро Всеволод Ревмирович забыл об инциденте – других проблем хватало выше крыши, тем более что «Московские сплетни» не позволяли себе ничего недружелюбного, даже после того, как Всеволод Ревмирович из Главного Придворного Врача превратился в одного из самых известных и авторитетных врачей страны. Мало ли чего в жизни не бывает, поцапались и забыли.
Оказывается – главный редактор ничего не забыл, а просто ждал подходящего момента, не размениваясь по мелочам и ничем не выдавая своих намерений, ну совсем как граф Монте‑Кристо. А когда дождался, то, образно говоря, ударил из крупнокалиберного оружия – напечатал в пятничном номере большую, на весь разворот статью о НИИ кардиологии и кардиохирургии имени академика Ланга под заголовком «Институт Смерти».
Статья была построена грамотно – два крупных бриллианта в обрамлении множества мелких. С первым «бриллиантом» удружила дочь Инна, несмотря на свой возраст и статус, не до конца понимавшая, что стоит произносить вслух, да еще при свидетелях, а о чем лучше умолчать. Или, может, она считала, что ее статус вкупе с крепким тылом в лице отца‑папаши (совершенно дурацкое слово из лексикона дочери, неизменно приводившее Всеволода Ревмировича в состояние крайнего раздражения) дают ей право говорить, что вздумается.
Инцидент произошел во время обхода. Как заместитель директора по научной работе, Инна Всеволодовна регулярно обходила пациентов, участвующих в клинических испытаниях лекарств, и «тематический материал» (так она называла пациентов, участвовавших в научных исследованиях, проводимых в институте).
Один из пациентов, в испытаниях и исследованиях, кстати говоря, не участвовавший, пожаловался Инне Всеволодовне, как большому начальнику, на дороговизну препарата, который ему лечащий врач предложил покупать за свои деньги. Препарат и впрямь стоил нехило – месячный курс обходился почти в двести тысяч рублей. Институт подобным препаратом не располагал, и аналогами тоже не располагал, потому что аналогов у этой «панацеи» не было. Отсутствие аналогов, собственно, и объясняло неимоверно высокую цену лекарства. Любой монополист пытается извлечь из своей продукции максимально возможную выгоду.
Инна Всеволодовна, недолго думая, ответила:
– Если у вас нет денег на «тримагодон»,[31]то это ваши проблемы. Выписывайтесь, чтобы не занимать койку попусту, и лечитесь дома чем хотите!
Ее ответ слышали все четверо больных, лежавших в палате, и человек десять из свиты. Разве ж так можно – в резкой форме и при стольких свидетелях. Сам бы Всеволод Ревмирович выразился куда мягче, например, так: «К моему огромному сожалению, вопрос о закупке „тримагодона“ еще не решен, но я приложу все усилия…» А потом отвел бы в сторонку заведующего отделением и посоветовал поскорее выписать недовольного от греха подальше. Надо же понимать, что за каждым твоим словом следит куча народу. И ладно бы просто следили, так еще ведь и истолковывают! Как им вздумается, так истолковывают.
«В своих многочисленных выступлениях и интервью госпожа Каплуненко постоянно подчеркивает свою приверженность высоким идеалам гуманизма…» – писал автор статьи Аверьян Штайнхиль, широко известный в узких кругах под прозвищем «Ава‑могильщик». Прозвище намекало как на непоправимый урон для репутаций всех тех, кто имел неосторожность попасться на острый кончик бойкого Аверьянова пера, так и на то, что копает Штайнхиль очень глубоко и обстоятельно, словно могилу роет. «Слушаешь и поневоле веришь, что в груди этой миниатюрной женщины бьется большое сердце, переполненное любовью к людям. Но это всего лишь умелая игра на публику, способ произвести хорошее впечатление на непосвященных. На посвященных госпожа Каплуненко вряд ли сможет произвести хорошее впечатление, потому что посвященные слышали много чего другого, не предназначенного для своих ушей. Инна Всеволодовна может сказать в глаза тяжело больному человеку, что если у него нет денег на приобретение дорогостоящих лекарств, конкретно – „тримагодона“, производства Cellen Pharmaceuticals Company, то нечего зря занимать койку в отделении, хотя по закону все граждане Российской Федерации, имеющие полис обязательного медицинского страхования, должны получать в НИИ кардиологии и кардиохирургии все полагающееся лечение в рамках этого самого обязательного медицинского страхования, тратя свои деньги разве что на цветы врачам при выписке. Странная получается ситуация, особенно если учесть слухи об особых связях госпожи Каплуненко с некоторыми крупными фармацевтическими компаниями. Это всего лишь слухи, но в каждом слухе, как известно, есть только доля слуха, а все остальное – правда. Интересно, как бы сама Инна Всеволодовна объяснила резкие смены мнений о продукции той или иной фармацевтической компании. Так, например, до середины прошлого года Инна Всеволодовна при каждом удобном случае критически отзывалась о препаратах производства Cellen Pharmaceuticals Company, но вдруг, можно сказать – в одночасье, резко переменила свое мнение, и теперь продукция Cellen Pharmaceuticals Company не только включается в рекомендованные стандарты лечения, но и рекомендуется пациентам для покупки за свой счет. Чужая душа потемки, но автору этих строк известно не так много способов, побуждающих человека к кардинальной перемене мнения…»
Не осталась без внимания и своеобразная манера общения заместителя директора НИИ кардиологии и кардиохирургии по научной работе. «„Тупая корова“, „безмозглая тварь“, „деревянное дерево дуб“, „бестолковая бездарь“… Перечисление всех красочных эпитетов, которыми Инна Всеволодовна любит награждать сотрудников института, займет очень много времени…»
Как следует потоптавшись на дочери, Ава‑могильщик перешел к отцу и сразу же выложил «второй бриллиант» – недавнюю закупку НИИ кардиологии и кардиохирургии шестидесятичетырехсрезового компьютерного рентгеновского томографа у фирмы «Пансамшиба».
«Заслуживает внимания легкость, с которой директор института расходует бюджетные средства, причем расходует он их крайне неэффективно. Так, например, шестидесятичетырехсрезовый томограф Pansamshi TSS‑01 был куплен институтом у фирмы „Пансамшиба“ за девяносто восемь (!) миллионов рублей, несмотря на то, что идентичную модель можно купить за сорок четыре миллиона четыреста восемьдесят пять тысяч рублей (согласно информации, размещенной на сайте Pansamshiba.com). Удобства ради округлим цену до сорока пяти миллионов и произведем несложный расчет – отнимем от девяноста восьми сорок пять. Получим пятьдесят три миллиона рублей или что‑то около одного миллиона восьмисот тысяч долларов по текущему курсу! Впечатляющая разница, не правда ли? Интересно, как ее объяснит сам Всеволод Ревмирович Каплуненко? Неужели он заключает столь крупные сделки, не совершив простейшего мониторинга цен, который занимает не более двух‑трех минут? Или бюджетные деньги, наши с вами деньги, деньги налогоплательщиков, не заслуживают такого внимания, как деньги самого господина Каплуненко? С легкостью выбросить пятьдесят три миллиона рублей… нет, на самом деле выброшено гораздо больше, потому что такие учреждения с мировым именем, как НИИ кардиологии и кардиохирургии, при закупке дорогостоящего медицинского оборудования (да и не дорогостоящего тоже) получают от фирм‑производителей крупные скидки, ведь сам факт того, что твоей продукции отдает предпочтение такое уважаемое учреждение, сам по себе является отличной рекламой. Так что цену томографа можно смело сбрасывать до сорока миллионов, если не ниже…»
«А вот за это я тебя, гниду, засужу вместе с твоим главным редактором, – подумал Всеволод Ревмирович, закончив читать сентенции на томографическую тему. – Подставились вы по‑крупному…»
Всеволод Ревмирович предпочитал делать дела так, чтобы потом не было мучительно больно, да и просто тревожно тоже бы не было. Семь раз отмерь, хорошенько подумай о последствиях, подстрахуйся и только потом отрезай. На покупке томографа у фирмы «Пансамшиба» Всеволод Ревмирович заработал всего двадцать миллионов рублей «комиссионных», остальную разницу пришлось отдать «наверх», чтобы не сильно вникали и совсем не мешали. Для того, чтобы в будущем ни один комар не подточил бы своего любопытного носа, было заключено дополнительное соглашение к договору о поставке, согласно которому фирма, в лице директора московского представительства Станислава Ковальски, брала на себя обязанность усовершенствовать поставляемый НИИ кардиологии и кардиохирургии томограф Pansamshi TSS‑01 путем установки нештатных узлов, агрегатов и деталей, с целью улучшения потребительских свойств (а именно – повысить степень точности и достоверность) и срока службы. Институт в лице Всеволода Ревмировича, в свою очередь, должен был оплатить этот «тюнинг». Перечень улучшений, как и положено, прилагался. Все законно – за эксклюзив (а институт с мировым именем может удовлетвориться только эксклюзивом) надо доплачивать. Столько, сколько выходит по документам.
– Накося выкуси! – Всеволод Ревмирович показал развернутой газете кукиш.
В большом телефоне с множеством клавиш, стоявшем на столе, раздался щелчок и послышался приглушенный (Всеволод Ревмирович, несмотря на возраст, слышал хорошо, а вот громкие звуки его раздражали) голос секретарши:
– Всеволод Ревмирович, вам Давиденко звонит.
Олег Германович Давиденко был заместителем министра, курировавшим НИИ кардиологии и кардиохирургии.
Всеволод Ревмирович нажал на нужную клавишу и вместо «добрый день» услышал:
– Читали уже?
– Дочитываю, – так же пренебрегая приветствием (каков привет, таков и ответ), ответил Всеволод Ревмирович.
– Как впечатление?
– Отвратительное.
– Есть мнение (ох как любят все большие начальники эти слова!), что надо ответить.
– Я тоже так думаю, Олег Германович! Сегодня же проконсультируюсь с юристами.
– По поводу? – В голосе собеседника Всеволоду Ревмировичу послышалось некоторое недоумение. – Вы что – судиться хотите?
– Да. То, как они преподнесли покупку томографа…
– Судиться – это лишнее, – твердо заявил Олег Германович. – Они только этого и ждут. Вцепятся, сделают еще серию материалов, раздуют из маленькой искорки вселенское пламя…
– Но вы же сами сказали, что есть мнение, – напомнил Всеволод Ревмирович.
– Есть мнение ответить, а не судиться, – уточнил заместитель министра. – Сейчас вообще начинается кампания против различных очернителей и злопыхателей. Ну сколько можно кричать о том, как у нас все плохо? Сколько можно упиваться негативом? Вам надо выступить в «Медицинской газете» и аргументированно, веско, убедительно ответить этим писакам. Вот это будет правильно. Вы согласны, Всеволод Ревмирович?
– Конечно, согласен. Но хотелось бы и в суд… ведь по томографу, согласно документам… Я же смогу спокойно доказать, что это клевета.
– Формально, на первый взгляд, – да, сможете, – согласился Олег Германович, тоже не оставшийся без «комиссионных» от этой покупки. – Но если вдруг ответчики потребуют независимой экспертизы? Можем ли мы быть уверены, что фирма при расчете стоимости… индивидуального усовершенствования не завысила чего‑нибудь там необоснованно?..
Оба собеседника прекрасно знали, что «тюнинг» томографа производился лишь на бумаге, для того чтобы дать возможность оправдать завышение цены более чем в два раза. По телефону не все можно сказать прямо, но смысл можно передать всегда. Всеволод Ревмирович впопыхах не подумал о возможной экспертизе, а подумав, был вынужден согласиться.
– Да, вы правы, Олег Германович, лучше обойтись без судебных тяжб, – сказал он после коротенькой паузы, – времени и так ни на что не хватает, где уж тут по судам бегать? Лучше я выступлю в «Медицинской газете». Могу хоть завтра.
– Чем скорее, тем лучше, – ответил Олег Германович. – Всего хорошего, Всеволод Ревмирович.
– И вам тоже, Олег Германович.
Всеволод Ревмирович вернулся к статье. От томографа Ава‑могильщик перешел к оценке института. «Это странный замкнутый мир, живущий по своим собственным законам. Не всегда понятно, кто что решает, не всегда понятно, кто за что отвечает, но всегда понятно, кому и сколько надо дать. Надо – и дают, дают безропотно, отдают последнее, ведь речь идет о самом дорогом, что есть у человека, о его здоровье. Но деньги не могут решить всех проблем, то есть деньги берутся с традиционными обещаниями „сделать все возможное“, но на самом деле делается далеко не все. Рассказывает москвич Л. Р. Карвасарин: „Моему сыну Сереже сделали операцию по поводу клапанного стеноза аорты. Нам с женой было сказано, что хороший результат стоит денег, и мы в общей сложности раздали двадцать тысяч рублей, которые для нас являются очень большими деньгами. Операция, как нам сказали, прошла благополучно, оперировал сам заведующий отделением хирургического лечения врожденных пороков сердца у детей младшего возраста Пожимайло Ю. Ю., но спустя пять часов после нее наш сын умер в реанимационном отделении, как нам сообщили – от неожиданной остановки сердца. Мне лично кажется, что он мог умереть от банального недосмотра, потому что когда после операции я подходил к дверям реанимации, чтобы справиться о состоянии Сережи (внутрь меня не пустили), оттуда (из реанимации) доносились обрывки громких разговоров и смех, а от вышедшего ко мне врача, фамилии которого я, к сожалению, не запомнил, но в лицо, если что, узнаю, пахло спиртом…“»
Фамилия «Карвасарин» показалась Всеволоду Ревмировичу знакомой. Где‑то совсем недавно он ее слышал или видел. После недолгих поисков он нашел среди бумаг на своем столе следующий документ:
«Директору НИИ кардиологии
и кардиососудистой хирургии
имени академика Ланга
Каплуненко В. Р.
от
Карвасарина Леонида Рудольфовича
законного представителя
Карвасарина Сергея Леонидовича,
проживающего по адресу:
472113, г. Москва, ул. Героев Таманцев,
д. 24, кв. 40.
ЗАЯВЛЕНИЕ
10.02.201* года моему сыну Карвасарину Сергею Леонидовичу в отделении хирургического лечения врожденных пороков сердца была проведена операция под руководством заведующего отделением Пожимайло Ю. Ю. После проведения операции мой сын умер 11.02.201*г. На основании статьи 31 „Основ законодательства РФ об охране здоровья граждан“, утвержденных ВС РФ 22.07.1993 г., прошу предоставить мне заверенные копии всех медицинских документов, касающихся заболевания, методов и процедуры лечения, проведенной операции, ее последствий, повлекших за собой смерть моего сына, а также результатов патологоанатомического вскрытия. Кроме того, прошу сообщить в письменной форме, была ли проведена служебная проверка по факту смерти моего сына, и о ее результатах.
Заверенные копии документов прошу выслать мне по адресу, указанному в заявлени