Люди здесь охотились на мамонтов, северных оленей и лошадей на таких высоких широтах, где в исторические времена дикие лошади не водились. Это Мамонтова Курья (38-34 т.л. назад) на р.Уса непосредственно на Полярном круге, Бызовая на Печоре почти на Полярном круге, Заозерье и Гарчи I в Пермском крае. Причем, самая северная – Мамонтова Курья - является наиболее древней. По нижней дате – 38 тыс. лет назад – она, как и Костенки, древнее аналогичных стоянок Южной Европы. Она и Бызовая расположены на больших локальных скоплениях мамонтовых костей. «Это самый северный памятник такого возраста в мире», - пишет автор раскопок П.Ю.Павлов[2,C.157]
При оценке климатических условий необходимо обратить внимание не только на фауну, но и на этологические данные о ближайших родственниках мамонтов, - слонах, и сделать вывод о том, к какому ландшафту были адаптированы крупные северные хоботные. Все слоновые адаптированы к лесу или к лесостепи с чрезвычайно высоким травостоем. Закрученный бивень мамонта был явно предназначен для валки деревьев (чем занимаются и слоны, оставляя «слоновые дороги» в джунглях). Хобот слоны используют для выкручивания и выдергивания веток со свежей листвой поваленного дерева и для выдергивания охапок высокой травы. Было бы странно, если бы мамонты вели себя по-
ВЕСТНИК ПСИХОФИЗИОЛОГИИ 3 2015
другому. При этом слонам необходимо примерно 300 кг. зеленого корма в день. Мамонты, жившие в холодном климате и имевшие массу в 1,5-2 раза больше, должны были потреблять примерно в 2-3 раза больше зелени. Ясно, что на леднике они выжить не могли. Более того, даже тундра вряд ли могла обеспечить их кормом. Мамонтам был необходим либо высокий (метр и более) травостой, либо деревья. Желудки мамонтят, которых находят одиночно (т.е. не в скоплениях костей, как на Дону и на Печоре) там, где сейчас вечная мерзлота, заполнены осокой и ветвями лиственных деревьев. В то же время, немыслимое для современного зоолога совмещение ареалов диких лошадей и северных оленей вызывает вопросы. Что это мог быть за ландшафт? Скорее всего, это была прохладная влажная лесостепь с высокой осокой, которую ели мамонты, гастрономически перемежая с березой, ольхой, лиственницей. Можно предположить, что температурные различия между временами года были достаточно сглажены. Похоже, что к подобному климату Русская равнина адаптируется в наши дни.
Локальные скопления мамонтовых костей на территории Русской равнины – феномен до сих пор учеными до конца не осознанный. Количество скелетов даже дало повод думать, будто «первобытные охотники истребили» мамонтов», - это мнение находило отклик среди ученых и бытует до сих пор. Д.Хоффекер, например, утверждает, что древние костенковцы «жили охотой» (см. выше). Но разве могло быть такое, чтобы люди, убивая гигантов в разных местах, стаскивали их огромные кости, или, тем более, многотонные трупы мамонтов с огромной, судя по размерам локальных скоплений костей, территории, в одно место? Главное: зачем бы они это делали? Не легче ли разделать и съесть огромного зверя на месте? Или отделить мясо от костей и забрать? Разумеется, люди могли бы перетаскивать кости, как строительный материал. Но в таком случае отсутствовали бы кости, которые не использовались для строительства, а в Костенках находят все скелетные кости.
4. Для объяснения этого удивительного феномена, - огромных полей костей взрослых мамонтов, ставящего в тупик археологов, - предлагаю вспомнить известный биологам инстинкт слоновых уходить умирать на «слоновое кладбище». Старые слоны преодолевают порой сотни километров для того, чтобы встретить смерть там, где лежат кости их предков. Поскольку слоны и мамонты являются ближайшими родичами, скорее всего, они имели схожие инстинкты.
Это стоянки располагались на мамонтовых кладбищах, а не мамонтов таскали на стоянки! Впервые данная версия была предложена в 2013г. (6, С.52). Здесь, разумеется, уместно также вспомнить достаточно устойчивое среди специалистов мнение, впервые высказанное Б.Ф.Поршневым, о первобытной некрофагии.[3, С.107] Б.Ф.Поршнев был категоричен в отрицании охоты, как основного вида деятельности первичного человечества. Относительно мамонтов он был, похоже, прав. Современные исследователи приходят к выводу, «…что мамонт являлся опасным и трудноуязвимым для палеолитического охотника животным. Следовательно, истребительных охот на мамонтов быть не могло. По-видимому, человек мог охотиться на мамонтов только в кризисных ситуациях и только на отдельных ослабленных болезнью или раной животных» [4, С.18]. Можно предположить «средний вариант»: пораненные или старые гиганты сами приходили к людям, ожидавшим их на мамонтовых кладбищах, которые добивали мамонтов, постепенно превращая эту невероятно впечатляющую встречу и свои действия в ритуал. Здесь надо вспомнить о той огромной роли, которая отводится ритуалу в этологии со времен К.Лоренца в контексте формирования самых сложных форм психики животных, максимально приближенных к становлению сознания. Ритуал сам по себе является становлением. Ритуал является становлением в качестве противопоставления исчезновениям. «Если миф рассказывает о генезисе post festum, то ритуал – это сам генезис, - пишет И.П.Смирнов, - Он утверждает присутствие-в-отсутствии, т.е. становление». Ритуалы формируют «коллективное тело».
ВЕСТНИК ПСИХОФИЗИОЛОГИИ 3 2015
Вот почему «обрядовое поведение первично для конструирования социокультуры» [5, С.25,24]. Для формирования необыкновенно значимого ритуала, как потенциального зачатка культуры, необходимы два фактора: повторяемость события и его чрезвычайность. На мамонтовых кладбищах Русской равнины первобытные люди получили впечатляющую возможность выйти за пределы пищедобывательного поведения, благодаря этому сочетанию.
На Мамонтовой Курье обнаружена замечательная находка: орнаментированный бивень. «Орнамент» в виде парных насечек может означать и счет и раннюю письменность. Наряду с костенковскими статуэтками это самые древние свидетельства появления на Земле настоящей, аксиосферной культуры.
…Группы людей с огромной территории собирались и конкурировали за блага, которые буквально дарили им мамонты. Можно представить себе, как все происходило, когда из тумана появлялся огромный зверь, медленно, но неуклонно приближался, останавливался на краю кладбища, трубил в последний раз и умирал, стоя. Это загадочное, почти сверхъестественное и при этом часто повторяющееся явление, во-первых, порождало представления о некой сверхъестественной силе, которая заставляет мамонтов приходить к людям. Во-вторых, надо было разобраться с другими группами людей, а именно: чей это зверь, кто будет его потреблять. Это и вызвало необходимость обособления и появления маркирующих идеологий. Далее, повторяемость этого чудесного события на протяжении жизни сотен поколений, неизбежно должна была спровоцировать ритуальное поведение, а это уже зачаток культуры, которым стал экстатический танец вокруг умирающего мамонта. Отсюда начался культурогенез, который, в свою очередь, позже породил этногенез, если под этим понимать появление групп людей с некими неприродно-различительными признаками.
Примечания
1 Для бескультурного человека в русском языке есть меткое определение: «невежа». Для Дерсу Узала невежами являются спутники Арсеньева (вспомним, как он взъярился на казака, позволившего себе обругать тигра), для них он, - «дикарь» (описанный поступок в их глазах только подтверждает их отношение к нему, как к дикарю).
2 Автор этих строк, открыв в археологической разведке группу курганов в Омской области, узнал от местных жителей, что это могилы времен, когда «Ермак Колчака гонял», хотя Ермака там, что называется «не стояло», да и курганы относятся ко времени более раннему на полторы тысячи лет.
3 Справедливости ради надо сказать, что годом ранее эту же дату озвучил М.Аникович с соавторами.
Литература
1. Литвинцев Г. Артефакты из села Костенки. Интервью с Д.Хоффекером//Российская газета 28.09.2007// www.rg.ru
2. Павлов П.Ю. Начало верхнего палеолита на севере Восточной Европы//Вестник УрО РАН, 2010, №2 (32).
3. Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории.- М.:Мысль, 1974
4. Сериков Ю.Б. Луговская находка и дискуссия о возможности охоты на мамонтов//Российская археология// 2013, №2
5. Смирнов И.П. Генезис. Философские очерки по социокультурной начинательности.- СПб.: Алетейя, 2006
6. Тен В.В. Народы и расы. Происхождение.- СПб.: Инсайт, 2013
7. Хрисанфова Е.Н., Перевозчиков И.В. Антропология, 4 изд.,- М.: Издательство МГУ – Издательство «Наука», 2005
8. Hoffecker,J.F. et al. From the Bay of Naples to the River Don: the Campanian Ignimbrite eruption and the Middle to Upper Paleolitic translition in eastern Europe.- Journal of Human Evolution №55, 2008.
ВЕСТНИК ПСИХОФИЗИОЛОГИИ 3 2015
EMERGENCE of PRIMARY CULTURE: PSYCHOLOGICAL CONDITION and THE ARCHAEOLOGICAL SITUATION
There are many contradictory definitions of the concept of “culture". However, it is possible to select one common substance - artificiality. In a broad sense, culture is everything that is not Nature. Apologists of the cultural approach in paleoanthropology offer as evidence of culture pebble tools of the Lower Paleolithic period. However, the practice of using them demonstrates that no way out beyond food-getting behavior. Even if we assume the stone processing, it proves nothing. In Nature many animals handle the materials for obtaining food or shelter. This does not mean that they have a Culture. The second problem is causal factors of separation of Culture from Nature on its basis. Paleo culturologists often use the expression "man differs from animals the fact that the he singled himself from nature". But watching the primitive culture, we do not fix the desire to be outside of Nature. On the contrary: the primitive cults are ecstatic unity with Nature. The existence of the cult says that Culture has been on the fact, but the dichotomy of "Culture-Nature" was not. Culture is exactly what non-nature which is an interesting ontological paradox. The specific axiosphere is the foundation of every culture. Its formation is preceded by the appearance of Culture. Primary genesis of Culture is associated with no separation from Nature but with interpersonal psychological factors. It was not distinguishing oneself from nature, but alliance with nature, conjugate with the separation themselves from others. Initially, the source of the formation of axiosphere is contradictory relationship between primary people but not relations people and Nature. Groups of people define their totems as a part of Nature and contrast it to others. Where and when these circumstances were formed that it became possible clash of interests? Archaeological discoveries in the Russian Plain answer at these questions.
Keywords: cultural genesis, primitive psychology, totemism, axiosphere
Статья поступила в редакцию 12.06. 2015
Статья принята к публикации 19.06.2015
УДК 008:7.036+82
КУЛЬТУРА И МЕХАНИЗМЫСАМООАДАПТАЦИИ: ПРОБЛЕМА ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ (к постановке вопроса)
Чукуров А.Ю.
Россия, Санкт-Петербург,
Российский государственный педагогический университет А.И.Герцена,
кафедра теории и истории культуры,
achukurov@yandex.ru
В статье мы рассматриваем проблему формирования адаптационных механизмов и их отражение в художественных текстах. Данные адаптационные, защитные механизмы сами по себе являются репрезентацией культурного опыта личности. Господствующая культура одновременно порождает как конфликт, так и способы адаптации к нему. Изучение же адаптационных механизмов позволит глубже понять природу господствующей культуры.
Ключевые слова: культура, девиация, норма, адаптационный механизм, литература, патопластический эффект.
Стремительные социокультурные трансформации конца ХХ в – начала ХХIв. ведут к усилению внутреннего неблагополучия и психофизиологической дегармонизации личности. В этой связи мы хотели бы коснуться сложного амбивалентного процесса взаимодействия личности с выраженной травматической доминантой и культуры. Сегодня мы можем наблюдать, как под влиянием травматической доминанты происходит трансформация
ВЕСТНИК ПСИХОФИЗИОЛОГИИ 3 2015
мировосприятия и моделей поведения, а личность вырабатывает защитные механизмы. Однако, парадокс заключается в том, что защитные механизмы сами являются продуктом культурного опыта.
Все чаще в художественный текст фокусируется на различных вариантах альтернативного поведения и альтернативного восприятия действительности. Как правило, подобного рода непризнанные обществом модели поведения являются вынужденными или, даже, физиологически неизбежными. Интересно, что даже отдельные формы инвалидности в некоторых обществах (прежде всего, тоталитарных) воспринимались как «девиантные формы поведения». Обратимся за примером к литературным произведениям. Одним из таких текстов является автобиографический роман Рубена Давида Гонсалеса «Белое на черном». Текст написан на русском языке, хотя автор – сын венесуэльца и испанки, а проживает в США. Рубен Гонсалес, внук испанского коммуниста – инвалид детства с церебральным параличом. Он провел ранние годы в СССР. Для многих это будет самый страшный текст из всех прочитанных. Перед нами ужасающая повседневность советских домов для детей-инвалидов. Но Рубену Гонсалесу удается написать об этом с юмором, иначе, думаю, и читать было бы невозможно. Самое же главное, это роман о преодолении себя в полном смысле. О том, как можно выжить, остаться человеком, да еще и добиться успехов в творчестве. Мы видим, как общество стыдливо отворачивается от физических недостатков, закрывает глаза на очевидные проявления дегуманизации. Общественные нормы предполагают строгое деление на «здоровых» и «нездоровых», при этом «нездоровых» требуется спрятать. Смысложизенная стратегия, не вписывающаяся в декларируемую норму, автоматически становится миноритарной/девиантной, даже если является вынужденной.
Перекликается с книгой Гонсалеса произведение нашей соотечественницы Тамары Черемновой «Трава, пробившая асфальт». Также как и для Рубена Гонсалеса – жизнь для Тамары Черемновой – это ежедневная борьба. Помимо церебрального паралича, ей поставили еще и ложный диагноз олигофрении. Но это не помешало ей стать известной писательницей и рассказать о пережитом на страницах романа. Перед нами история предательства родителей и трагедия ежедневного преодоления физических страданий в доме для детей-инвалидов. Текст страшный, но страшнее становится от осознания, что все мы живем в этом обществе, которое так легко отворачивается от тебя и обрекает на страдания.
Гораздо более светлыми воспринимаются тексты австралийского писателя Алана Маршалла. В возрасте шести лет он перенес тяжелейшее заболевание, превратившее его в инвалида – полиомиелит. Его автобиографическая трилогия «Я умею прыгать через лужи», «Эта трава, что повсюду растет» и «В сердце моем» может дать заряд оптимизма любому ипохондрику. Самое же главное, этот текст показывает, что при определенной работе, в том числе, работе педагогической, дегуманизация может быть исключена, а общественные нормы скорректированы.
Мы уже писали, что современное смысловое наполнение концепта «девиация» кажется чрезмерно широким и требует коррекции [3, 74-75]. Все чаще мы сталкиваемся со случаями, когда нормы общественного устройства не успевают за происходящими изменениями и вступают в конфликт с потребностями личности. И поскольку общественное устройство – это по определению инерционный механизм с отработанными методами воздействия – оно выступает репрессивным механизмом по отношению к личности, используя, в том числе, и концепт «девиация».
Особый интерес представляют художественные тексты, где явлено иное восприятие реальности. Вот перед нами удивительная история, рассказанная в документальном романе Дэниэла Киза «Множественные умы Билли Миллигана». Это реальная история Билли Миллигана, человека представшего перед судом за несколько ограблений и изнасилований. Суд оправдал его, поскольку удалось доказать его невменяемость. Билли Миллиган был отправлен на принудительное лечение. Эта история, возможно, и не привлекла бы к себе
ВЕСТНИК ПСИХОФИЗИОЛОГИИ 3 2015
повышенного внимания, если бы не тот факт, что на суде выяснилось, что в обвиняемом «живут» одновременно 24 самостоятельные личности – как взрослые, так и дети. Это был первый подобного рода случай, когда «множественная личность» становится основанием для оправдательного приговора. Особенно же в данном контексте интересно то, что Миллиган впоследствии был выпущен, занимал активную социальную позицию, был задействован в нескольких проектах и, даже, владел кинокомпанией. Впрочем, в его жизни так и осталось много «белых пятен».
Примеров альтернативного восприятия реальности в художественной, в том числе, биографической литературе становится все больше. Своеобразным выходом из лабиринта и, вместе с тем, примирением с собой является роман Барбары О’Брайен «Необыкновенное путешествие в безумие и обратно». Здесь нет раздвоенности, нет мрачного alter ego. Но есть сам писатель, есть психиатрическая лечебница и шизофрения, а самое главное – прекрасная история. Барбара О’Брайен смогла рассказать о том, что с ней произошло в реальности. Редкий случай, когда талантливый человек честно и без прикрас описал не самый светлый опыт своей жизни. Схожую историю рассказывает Арнхильд Лаувенг в биографическом романе «Завтра я всегда бывала львом»; а писатель и психиатр Рональд Лэнг в книге «Расколотое “Я”» погружает нас во внутренний мир шизофреника, позволяя взглянуть на мир его глазами.
Примеры можно приводить почти до бесконечности, но сейчас хотелось бы обратить внимание и на другую плоскость этой же проблемы: определенная модель поведения, которая считается нормальной в одной культуре (этнической, региональной), может оказаться девиантной с точки зрения представителя другой культуры. С другой стороны, если, пройдя определенный путь данная модель поведения добьется общественного признания в иных культурных условиях, то она естественным образом уже не будет считаться девиантной. Интересно, что «Клиницисты оценивают девиантное поведение и поведение, обусловленное психическим расстройством, отталкиваясь от моделей, усвоенных ими в процессе обучения… и профессионального опыта, приобретенного в рамках конкретных условий или контекста наблюдения. Идентификация, описание, категоризация и разработка плана лечения представляет собой сложный социально-культурный процесс» [2, 428]. Исследователи все больше обращают внимание на контекст психических расстройств и того, что не попадает в пределы «нормы». Ведь именно некие общепринятые культурные ценности фактически и определяют, является ли поведение девиантным. Причем, происходит это не только на уровне обыденного сознания, но и на уровне психиатрических оценок. «Изучая расовые различия в психиатрической диагностике, Уэйли отмечает, что вопросы диагностики связаны с одним из двух моментов: а) гипотезой о наличии предубеждений клинициста или б) гипотезой культурной относительности» [2, 429]. Речь идет опять же о культурной детерминированности работы психиатров, которые руководствуются, прежде всего, существующими представлениями о норме и девиации в данной культуре. Иными словами, мы все чаще убеждаемся в относительности понятий «норма» и «девиация».
Современная социокультурная среда обитания нередко оказывается агрессивной по отношению к человеку. Личность все чаще оказывается в ситуации дистресса и вырабатывает механизмы защиты и самоадаптации. Булгакова О.С. указывает: «Здесь важным является определение защит, как информации. Сначала личность считывает объективную информацию, но подстраивает (искажает) ее под свое субъективное видение событий окружающей среды. А потом проецирует ответ в ту же окружающую среду.
Не представляется возможным однозначно ответить на вопрос – благо или вред приносят «защиты» человеку? Мы хотим существовать в объективной реальности, но сами ее деформируем, так как не можем выжить в достаточно агрессивной окружающей среде.
ВЕСТНИК ПСИХОФИЗИОЛОГИИ 3 2015
Одно можно утверждать совершенно определенно – формирование «защит» является адаптационным, жизнесберегающим признаком» [1, 45]. И вот тут мы сталкиваемся с интересным парадоксом, а именно – с патопластическим эффектом культуры. Именно господствующая культура в ответе за форму защитных механизмов и феноменологию болезни. Личность, защищаясь от давления социокультурной среды, вырабатывает адаптационные механизмы, которые сами по себе культурно детерминированы. Т.е. человек не может создать защитный механизм, который не являлся бы репрезентацией его культурного опыта. Поскольку выработка адаптационных механизмов (механизмов самозащиты) является следствием конфликта общества и личности и направлена на гармонизацию физического, психического и социального, при этом сами адаптационные механизмы являются репрезентацией культурного опыта в силу патопластического эффекта культуры, то никакие, появившиеся подобным образом модели поведения, не могут считаться разрушительными. Будучи культурно детерминированными, они становятся легитимными с момента своего возникновения и призваны выполнять функцию обновления культуры. Общество не должно стыдливо закрываться от них, отворачиваться и игнорировать. Наоборот, детальный анализ альтернативных моделей поведения и сознания поможет глубже понять самих себя, ибо в силу патопластичегого эффекта господствующая культура отражается в защитных механизмах личности, как в зеркале, пусть даже и в кривом.
Литература
1. Булгакова О.С. Формирование адаптационных защит и механизм возникновения психосоматическких нарушений. // Актуальные аспекты современной психофизиологии. Сборник научных трудов. / Сост. и отв. ред. А.Б.Булгаков – СПб. – Изд.: НПЦ ПСН, 2015. – С.45-48.
2. Мацумото Д. Психология и культура. – СПб. – Изд.: Питер, 2003. – 718с.
3. Чукуров А.Ю. Синдром Аспергера, художественный текст и социокультуные трансформации XXI века (к постановке вопроса). // Вестник психофизиологии, №3, 2014. – СПб. – Изд.: НПЦ ПСН, 2014. – С.73-80
CULTURE and SELF-ADAPTATION MECHANISMS: the problem of interaction
We analyze the problem of adaptive mechanisms formation and its reflexion in art in this article. These adaptive, protective mechanisms are themselves a representation of the individual cultural experience. The dominant culture creates a conflict and a ways of adapting to it at the same time. The research of adaptive mechanisms could provide a deeper understanding of the dominant culture.
Keywords: culture, deviation, norm, adaptive mechanism, literature, pathoplastic effect.
Статья поступила в редакцию 12.10. 2015
Статья принята к публикации 15.10.2015