Мы доели всё, что осталось с вечера, накормили собак, затоптали угольки в костре и вышли из пещеры.
Обратно мы шли молча, потому что Федя не хотел разговаривать и думал о чём-то своём. И вдруг он остановился и воскликнул:
– Какая же я скотина! Мой сосед по палате пацаном в одиночку громил фашистов и защищал Крым, а я размалевал его! Разгравировал! Но теперь я понял, что надо делать! Понял!
– Что? – спросил я.
– Узнаешь! Все узнаете! – пообещал Федя.
Первым делом я зашёл домой. Мама, увидев меня, ни капли не удивилась. Она пила чай с Анфисой Николаевной и сказала:
– Привет. Наверно, промёрз? Садись чаёвничать.
– И совсем не промёрз. Мы жгли костёр, – сказал я, не понимая, почему мама так спокойна, и спросил: – Ну, как вы тут без меня?
– Прекрасно. Василий Васильевич с Анфисой Николаевной всю ночь рассказывали нам про свои военные приключения.
– Ух! Жалко! – сказал я. – Пропустил самое интересное!
– Ты почему написал в записке: «Беспокойтесь»?
– По-телеграфному это значит: «не беспокойтесь», – объяснил я.
– А что означает возглас «мамочка» в конце твоей телеграммы?
– Это значит: «Мамочка! Вот кончатся все события, и мы начнём отдыхать по-настоящему. Честное слово!»
– Попробуй догадайся! – засмеялась Анфиса Николаевна.
– На то и телеграмма, – сказал я.
Мама решила после завтрака поспать, потому что прослушала всю ночь рассказы про войну. Я сказал ей, что иду в «Кипарис» к папе, и позвал Кыша.
Он грелся на солнышке после холодной ночи в пещере, а неподалёку от него умывалась Волна и мурлыкала так громко, как будто у неё внутри тарахтел маленький моторчик.
– Алёша, я надеюсь, что твоей ночёвкой в пещере все события кончились? – спросила мама.
– Откуда ты знаешь, где мы ночевали? – удивился я.
– Прости, этого я сказать не могу, – ответила мама.
Многие отдыхающие после завтрака прогуливались по дорожкам и сидели на лавочках, читая газеты. Среди них не было ни папы, ни Василия Васильевича, ни Феди.
Как я и думал, они, проговорив всю ночь, крепко спали в своей палате и даже не проснулись после громкого стука в дверь. Я решил их не будить и присел за стол написать папе записку.
Вдруг Кыш как-то странно себя повёл. Сел посередине палаты, задрал нос и, зажмурив глаза, к чему-то принюхался. Потом почесал лапой за ухом и снова принюхался… Он был похож на меня в тот момент, когда я хочу вспомнить что-то очень важное и не могу. Принюхавшись, Кыш тихонько и тоскливо взвизгнул.
– В чём дело? – шёпотом спросил я.
Но Кыш вдруг бросился под кровать Тория. Он обнюхал его чемодан и зарычал.
– Фу! – сказал я, но было уже поздно: Кыш залился таким лаем, какого я ни разу от него не слышал.
Первым с кровати вскочил папа.
– Фу! Фу! – закричал он, протирая глаза. Я полез под кровать Тория, но Кыш не давался мне в руки и залаял ещё громче. Я не мог успокоить его ни лаской, ни угрозой выпороть поводком.
– Уберите вашего пса! Пошёл вон! Пошёл! – встав на колени, прогонял Кыша прибежавший в палату вместе с другими отдыхающими Торий. Однако Кыш, оскалив зубы, чуть не тяпнул его за руку.
– Я знаю, почему он лает, – сказал Василий Васильевич. – И вы, Торий, это отлично знаете.
– Я ничего не знаю! – тут же заявил Торий. Василий Васильевич что-то сказал ему на ухо. Торий отшатнулся и покраснел.
– Советую чистосердечно признаться. Откройте чемодан, – посоветовал Василий Васильевич.
– Кыш! Последний раз говорю: «Ко мне!» – крикнул я, и он послушался. Прыгнул ко мне на руки и уже не лаял, потому что охрип, а только рычал.
Василий Васильевич попросил выйти из палаты всех посторонних. Остались только папа, Федя, Милованов, Торий, Кыш и я.
– Открывайте. Смелей. И покажите нам свои трофеи, – сказал Василий Васильевич.
Торий очень неохотно открыл ключиком чемодан, и в этот момент Кыш, вырвавшись у меня из рук, бросился на глазах перепуганного Тория расшвыривать носом его рубашки, майки и носки, добрался до дна чемодана, схватил зубами два красивых, переливающихся всеми цветами радуги павлиньих пера, положил их к моим ногам, несколько раз победно тявкнул и скромно улёгся в углу палаты. Тут открылась дверь, и в палату вошёл Корней Викентич.
Он посмотрел на раскрытый чемодан с разворошённым бельём, на павлиньи перья, на Кыша и на меня и спросил:
– Извольте объяснить, что здесь происходит?
Я не знал, с чего начать, и поэтому онемел.
– Кыш учуял перья – он же обнюхивал павлина – и… вот… обнаружил, – наконец сказал я.
– Так, значит, это вы?! – воскликнул Корней Викентич. – Извольте объясниться, молодой человек.
Торий долго вытирал лицо, конечно соображая, как лучше соврать, и наконец сказал:
– Однажды… я увидел на газоне эти перья и взял их… Вот, собственно, и всё… Очевидно, они упали с хвоста павлина примерно так же, как падают листья с магнолий…
– Нет, Торий. Перья вы не подняли с газона, а выдрали из хвоста Павлика, – поправил Василий Васильевич.
– Вы никогда не сможете этого доказать, – сказал Торий. Он уже успокоился, задвинул чемодан под кровать и готов был отпираться до конца.
– Жаль, Торий, что вы не раскаиваетесь. Дело в том, что местные юннаты запечатлели на плёнке момент, когда вы «похищали» перья.
После этих слов Торий сник:
– Только не нужно посылать фото в мой институт, – вдруг попросил Торий. – Я просто не подумал… просто не подумал…
– Зачем вы это сделали? – спросил Корней Викентич.
– У одной моей знакомой… хобби… Она собирает птичьи перья, – сказал Торий.
– Мне стыдно за вас. Стыдно… О вашем поступке знает уже весь «Кипарис». Зайдите, пожалуйста, в дирекцию. Остальные – на пляж!
– Ну и палата! – сказала нянечка.
– Тебя, Алексей Сероглазов, и твоего пса я благодарю за гражданское мужество! – Корней Викентич пожал мне руку.
– Я тут ни при чём… Это Кыш взял след, – сказал я и подумал: «Вот что значит для собаки пожить одну ночь в первобытной пещере! Сразу нюх возвратился и бесстрашие».
Выйдя из корпуса, мы с папой сели на лавочке. Он сказал:
– Слушай меня внимательно: я делаю тебе последнее предупреждение. Если вместо отдыха ты будешь без спроса убегать из дома и вытворять чёрт знает что, то я действительно отправлю тебя в Москву. Твоя мама побелела, когда прочитала дурацкую телеграмму «беспокойтесь уходим»… И это – на ночь глядя! Хорошо, что Василий Васильевич объяснил, так сказать, где вы находитесь с Федей, и успокоил нас! Он заметил, как вы собирались, и проводил вас до самой пещеры. Потом возвратился и успокоил нас в тот момент, когда мама хотела бежать в милицию!
– Между прочим, если бы ты не сказал мне, чтобы я задумался об истории всего человечества, то я и не пошёл бы ночевать в пещеру, – сказал я.
– Но почему в пещере? Дома или на пляже ты не мог думать?
– Не мог. Ты сам всегда говоришь, что танцевать нужно от печки.
Папа слегка застонал. Это означало, что он не имеет возможности доказать мне, что я полностью не прав, хотя вроде бы говорю правильные вещи. Мне пришлось подробно рассказать ему, как я думал о своей, прошедшей с большими нарушениями дисциплины, жизни.
– В общем, иди, – сказал папа. – И запомни то, что я сказал. Читай, купайся, гуляй и набирайся сил. С завтрашнего утра ты будешь бегать вместе со мной. Понял?
– Понял. Приду.
– Ты что-нибудь утаиваешь от меня? – вдруг ни с того ни с сего спросил папа.
– Конечно, утаиваю, – ответил я, – но только для того, чтобы не мешать тебе восстанавливать физические силы. Потом я всё расскажу и тебе и маме.
– До свидания. Я пошёл на машину времени.
– Пока, – сказал я. – Мы тоже скоро пойдём купаться.
Папа ушёл, обиженный на то, что я что-то от него утаиваю. Может быть, он имел в виду ночную засаду? Кроме неё, я от него не утаивал ничего.
Около Геракла, на скамейке, я увидел Федю. Он что-то писал, положив на колени блокнот, и я его не стал отвлекать.
Перед тем как уйти из «Кипариса», я нашёл Василия Васильевича. Он доедал в столовой свой остывший завтрак. Я попросил у него разрешения рассказать Севе, Симке и Вере про партизанскую пещеру. Ведь они следопыты и часто ходят по местам боевой славы. Чего же пещере зря пропадать?
– Всё равно вас найдут. На то они и следопыты. Они почище тайны раскрывали, – сказал я.
– Это верно, – согласился со мной Василий Васильевич.
В этот день не было ни ветерка. Мне было так хорошо купаться и загорать, что я сказал маме:
– Эта ночёвка в пещере была моей лебединой песней в Крыму. Больше тебе не придётся беспокоиться.
– Посмотрим, – сказала мама.
В полдень, когда уже здорово пекло, на пляж пришли Сева, Симка и Вера. Они были злые, им, наверно, хотелось подразнить меня, и Сева спросил:
– Больше не видел Пушкина?
– Пока нет, – ответил я.
– А Лермонтова или Чехова случайно не встречал?
– Может, и встречал, но я не знаю их в лицо, – ответил я. – А завести вам меня не удастся. У меня нервы капроновые.
– Научно-фантастический ты человек! – с удивлением сказал Сева.
– Вы лучше скажите: поймали «Старика» или нет? – спросил я.
Ребята угрюмо молчали. Потом Сева сказал:
– Пока мы здесь загораем, он, может, пакостит где-нибудь рядом… Патруль называется!
– А мы с Кышем обезвредили того, который перья выдрал из Павлика, – сказал я и, ничего больше не добавив, пошёл купаться.
Сева, Симка и Вера догнали нас с Кышем, окружили и не дали залезть в воду, пока я всё подробно не рассказал.
– Всё-таки это не ты пронюхал про перья, а Кыш, и не примазывайся к его боевой славе, – сказал Симка.
– Если бы не моё воспитание, он ничего бы не нашёл, – возразил я. – Насчёт боевой славы помалкивайте. Я хоть и младше и нырять не умею, а тоже следопыт. Я нашёл пещеру, в которой во время войны скрывался партизан. Он тогда ещё мальчишкой был!
– Ты нашёл пещеру?
– Ха-ха-ха!
– Мы тут в горах каждый камушек знаем!
– Плохо знаете! Двойка вам по следопытству! – сказал я и полез в воду.
Мне уже удавалось зайти в море по горлышко и плыть обратно к берегу самому.
Сева, Симка и Вера снова окружили меня и на этот раз не выпустили из воды, пока я не рассказал всё, что знал о Василии Васильевиче. Правда, я утаил, что он живёт в «Кипарисе» и что я лично с ним знаком.
– Везучий ты человек! – сказал Сева.
– Просто он мало болтает и много работает, – объяснила Вера, а Симка промолчал.
– А кто тебе рассказал про все его подвиги? – спросил Сева.
– Наша хозяйка Анфиса Николаевна, – сказал я, подумав. – Она его спасала от голода и холода.
– А где он теперь сам находится? – спросила Вера.
– Тайна, – сказал я. – И не спрашивайте.
– А если мы тебя щекотать начнём?
– Я и так расскажу. Но не сегодня… – сказал я, и они больше ко мне не приставали.
Этот день прошёл без всяких происшествий. Мама была довольна. Подстриженный под льва Кыш больше не страдал от жары.
Когда я проснулся и вспомнил, что обещал папе сделать вместе с ним утреннюю пробежку, мама ещё спала. Я посмотрел на часы и в трусиках побежал в «Кипарис».
Там все ещё спали. Я кинул камешек в раскрытое окно папиной палаты. Из окна тут же выглянул заспанный Милованов.
– Доброе утро! – сказал я. – Разбудите, пожалуйста, папу.
Милованов, ничего не ответив, скрылся в окне, и я почему-то подумал: «Ну на кого он всё-таки похож? Кто у нас есть из родственников или знакомых лысый и голубоглазый?»
Папа, выглянув в окно, свирепо погрозил мне пальцем. Это означало, чтобы я больше никогда не смел кидать камешки в палату.
Кыш перепрыгнул через заборчик на газон и любовался павлином Павликом, раскрывшим свой чудесный хвост.
Из корпуса вдруг вышел Торий с чемоданом в руке и с плащом на плече. Даже не взглянув на павлина, он направился по главной аллее к воротам. Кыш, заметив его, залаял и хотел броситься вдогонку, но я топнул ногой и приказал:
– Фу!
Мне с трудом удалось его успокоить. Наконец пришёл папа.
– Почему ты в пижаме? – спросил я.
– По рассеянности, но возвращаться не надо. Пути не будет. Бежим! И не вздумай на бегу задавать вопросы и беседовать. Болтовня нарушает ритм дыхания.
Мы бежали по тропинке вдоль верхней дороги. На ней почти совсем не было машин. Кыш кружил вокруг нас, как будто хвалился, что он такой быстрый, а мы тихоходы. Папа в своей чёрно-белой полосатой пижаме бежал легко, а я с непривычки запыхался и отстал метров на двадцать. К тому же я бежал, смотря то на голубое бескрайнее море, то на верхушку Ай-Петри в лиловой дымке. Потом я отстал ещё больше, мимо меня, как торпеды, пролетали легковые автомобили и автобусы.
Выбежав из-за поворота, я увидел, как Кыш с лаем набрасывается на двух остриженных наголо парней. Я ещё издали узнал «Старика» и Жеку. Сердце у меня и так здорово колотилось от бега, а от волнения прямо забарабанило в груди: «Бум-бум-бум».
Папа пытался отогнать Кыша, но Кыш, оскалив зубы, выходил из себя и уже начинал от ярости лаять хрипло и глухо. Он припёр «Старика» и Жеку к скале, и они зло выкрикивали:
– Уберите пса!
– Уберите, говорят! Пшёл!
– Кыш, ко мне! Ко мне! Или я тебя выдеру! – приказывал и грозил папа, но не тут-то было!
В Кыше наконец проснулся настоящий пёс, который всю жизнь помнит запах врагов, ушедших от преследования.
«Что же делать?.. Что же делать?.. Как их задержать?» – думал я.
Сзади меня засигналила машина, потому что я, не заметив как, выбежал на шоссе. Я, повернувшись лицом к спортивной машине с открытым верхом, поднял руку. Машина остановилась. За рулём сидела девушка в тельняшке. Она открыла дверцу и сказала:
– Ты что, калекой захотел стать? Бегаешь тут, как по школьному коридору!
– Тс-с! Помогите, пожалуйста, доставить в милицию преступников, которых поймал Кыш! – негромко сказал я.
– Каких преступников? – испуганно спросила девушка.
– Вон они! – сказал я.
– Который в пижаме?
– Нет. В пижаме мой папа. Он честный человек. А этих разыскивают. Они стреляли из лука в оленей, устроили пожар в лесу и ловили в пруду осетра. Из-за них чуть не погибла золотая рыбка.
– А-а! Слышала, – сказала девушка. – Но мне с ними связываться неохота.
– Струсили? – шёпотом сказал я. – Давайте подъедем, и вы увидите, как я их разделаю. – Я, не дожидаясь согласия девушки, залез в кабину. – Мы их обхитрим. Не бойтесь!
– Алёша! Ты где-е? – тревожно закричал папа, держа на руках Кыша.
Девушка неохотно тронула машину с места. «Старик» и Жека, голосуя, подняли руки.
Мы подъехали к ним.
– Ты почему в машине? – увидев меня, спросил папа.
– Я ногу подвернул. Ой! – застонал я. – Меня надо в санчасть или к маме… Ой!
– Ласточка, вы не подбросите по дороге двух приятных собеседников? – спросил «Старик». Он противно улыбался.
– Садитесь. Но сначала нужно помочь мальчику добраться до дома, – тоже улыбаясь, ответила девушка.
«Вот молодец!» – подумал я.
Кыш, наверно почуяв, что эти двое опять уходят у него из-под носа, остервенело рвался у папы из рук. Он совсем охрип и уже не лаял, а только жалко сипел и пырхал.
– Пап! Садись! Мне же невтерпёж! – позвал я. «Старик», Жека и папа с Кышем сели на заднее сиденье. Девушка развернулась на шоссе. Обгоняя другие машины, она всё время сигналила.
– Ну, погоди! – пригрозил мне папа. – Я тебя завтра же отправлю в Москву. Я тебе покажу, как вывихивать ногу на ровном месте!
Я ничего не мог объяснить папе и, обернувшись, сказал Кышу:
– Не сипи. Успокойся. Всё будет в порядке. Ты молодец. Я тебе наловлю в море рыбки.
И Кыш, между прочим сообразив, что к чему, успокоился раньше папы и перестал пытаться лаять.
– Ласточка! Почему я не встретил вас раньше? – положив руку на плечо девушки, спросил «Старик».
– Алёша, сними, пожалуйста, руку этого человека с моего плеча, – попросила меня девушка. Сама она обгоняла автобус.
– Не мешайте водителю на горной дороге, – сказал я «Старику». Он сразу убрал свою руку. – Вы что, в пропасть захотели?
– Можешь быть уверен, – пригрозил мне папа, – что теперь я займусь и тобой и Кышем. Я ему сто раз приказывал: «Фу! Фу!», а он как бешеный набрасывался на двух симпатичных туристов и на меня ноль внимания! Просто позор!.. Нога болит?
– Болит, но перелома нет. Не волнуйся, – ответил я.
Мы ехали по Алупке. По улицам спешили в закусочные и кафе «дикари». Из-за них девушка вела машину очень тихо.
«Старик» и Жека, по-моему, забеспокоились, перестали болтать и приставать к девушке и пригнули головы, чтобы их не узнали.
– Алёша! Митя! – вдруг крикнула мама. Она с белым бидончиком шла за молоком и увидела нас с папой. – Куда вы едете? Стойте!
– Он вывихнул ногу! – обернувшись, сказал папа.
– Она скоро заживёт! Не бойся, мама! – крикнул я.
Мама побежала за нами следом. Тут машина остановилась около милицейского подъезда.
– В чём дело? Поехали! – зло сказал «Старик».
– Мы приехали! – ответил я. – Вы «Старик» и Жека, которых разыскивают. Бежать не пытайтесь. У Гали есть наган.
– Ах вот оно что! – изумлённо воскликнул папа, а Кыш сипло тявкнул.
– Между прочим, если вы пойдёте в милицию сами и извинитесь, то вас оштрафуют – и всё. А если попытаетесь убежать, то не убежите. Правда, – продолжал я.
«Старик» и Жека переглянулись, посмотрели по сторонам, наверно поняли, что с рюкзаками им действительно не скрыться, и «Старик» мрачно сказал:
– Ну, спасибо, Ласточка…
Тут к машине подбежала мама и, волнуясь, спросила:
– Что у тебя с ногой? Перелом?
– Всё в порядке! – Я вылез из машины и несколько раз подпрыгнул на месте, чтобы мама убедилась, что это действительно так. – Потом всё узнаешь!
– Вам, конечно, лучше явиться самим, – посоветовала девушка «Старику» и Жеке.
– Я тоже так думаю, – добавил папа, а мама смотрела на нас с большим недоумением.
Бежать задержанные не пытались и вышли из машины.
– Вы с нами не ходите, – попросил я папу, маму и девушку.
«Старик» и Жека первыми зашли в отделение. Мы с Кышем их сопровождали. В коридоре Жека обернулся и тихо сказал Кышу:
– Мерзкая скотина! Драная кошка!
Оскорблённый Кыш зарычал и взвизгнул. На этот звук из дежурной части вышел милиционер.
– В чём дело? – спросил он нас.
– Говорите. Так будет лучше, – шепнул я «Старику».
– Вот… Мы пришли сами… с повинной, – сказал Жека, а «Старик» уныло опустил голову.
– А кто вы такие? – спросил дежурный, когда мы зашли в дежурку, и, присмотревшись к парням, сам же ответил: – Узнаю! Узнаю! Узнаю! Господа браконьеры? – Он достал из ящика фотокарточки.
– Они самые, – угрюмо признался «Старик».
– Правильно сделали, что явились сами, – сказал дежурный.
После его слов мы с Кышем незаметно вышли из дежурки.
Выйдя на улицу, я не увидел ни машины, ни девушки, которая, в общем-то, была главной при аресте браконьеров. Зато папу и маму окружили, наверно, уже знавшие обо всём Сева, Симка и Вера. Папа им что-то рассказывал и, похоже на Кыша, лаял:
– Ряв! Ррряв! Ав!
– Привет! – сказал я ребятам, и они сразу начали ко мне приставать с вопросами:
– Как ты их? Как ты их?
– Ну как? – сказал я. – Увидел, привёз в милицию. И папа, конечно, мне помог. На пляже подробней поговорим. Я ещё не завтракал.
– Да-а! Загадочный ты человек! – сказал Сева, а Симка протянул мне бинокль.
– На́ вот… Но только на несколько дней.
– Не бойся. Не зажилю, – пообещал я.
И мы с мамой пошли завтракать, а папа сел в такси, чтобы не ходить по улицам в полосатой пижаме.
На следующий день после полдника за нами зашёл папа и пригласил на концерт художественной самодеятельности.
– Силы будут прекрасные, – сказал он.
Корней Викентич усадил Анфису Николаевну, маму и меня в первом ряду и спросил:
– А где же прелестный Кыш?
– Кыш в концертах ничего не понимает, – сказал я. – Он иногда лает на музыку и может испугать артистов. Мы его дома оставили.
Неподалёку от нас сидели Сева, Симка и Вера. Ведь их отцы водили автобусы «Кипариса».
Эстраду, похожую на раковину, вдруг залили прожектора. Уже темнело, и в снопах света, как зимой под фонарями снежинки, заплясали белые ночные бабочки.
Стало тихо. На сцену под аплодисменты вышел отдыхающий с орлиным носом и золотыми зубами, которого я видел в столовой и на пляже.
– Дорогие товарищи! Друзья! Дорогие сёстры и доктора! Дорогие снабженцы и повара! – весело сказал он, и в этот момент из-за перегородки, жмурясь от света, показался… Федя. Он вынул из кармана бумажку и кашлянул в микрофон. – Па-азвольте! Па-азвольте! – Конферансье хотел отобрать микрофон у Феди, но Федя под руку отвёл его в сторонку и что-то сказал на ухо. – Вступительное слово на важную тему имеет директор одного из строящихся стадионов Заполярья, товарищ Фёдор Ёшкин! – объявил конферансье, поглаживая руку, за которую его немного подержал Федя, и все засмеялись.
– Товарищи! В настоящий момент вы, можно сказать, родная для меня семья, которую активно ремонтирует замечательный персонал во главе с Корнеем Викентичем! Товарищи! – продолжал Федя. – Вот я написал открытое письмо в «Курортную газету» и для начала зачитаю его вам.
Дорогие товарищи!
Я непростительно и по-варварски вёл себя по отношению к культурным ценностям, как-то: к фигуре Геракла, декоративной вазе и садовой скамейке. Я гравировал на них признания в любви к Крыму, которые оказались расписками в моей темноте и невежестве. Я открыто признаюсь в этом через вашу газету как человек, желающий, чтобы таких поступков никто больше не повторял. Хватит портить природу Крыма! Я даю обязательство в короткий срок реставрировать фигуру Геракла, вазу и скамейку. Я благодарю замечательных соседей по палате, товарищей В. и Эс, а также его сына Алёшку за помощь в деле понимания моего поведения и за моральную поддержку в трудную минуту жизни.
Фёдор Ёшкин».
Извините, что отнял время.
Феде никто не хлопал. Конферансье проводил его за перегородку. Лица у всех отдыхающих были серьёзные. По рядам пронёсся шепоток.
– Товарищи! Кто за то, чтобы превратить наш концерт в собрание, прошу поднять руки! – сказал конферансье. Я обернулся, но поднятых рук не увидел. – Кто за то, чтобы начать концерт?.. Единогласно! «В лесу прифронтовом». Вальс. Исполняет и аккомпанирует Георгий Гусаров. Петрозаводск. Слесарь.
Пока Гусаров настраивал гитару, Корней Викентич громко сказал:
– Честнейшее и полезнейшее письмо Фёдора будет напечатано в «Курортной газете» в назидание всем невыявленным варварам!
«Вот он, оказывается, на что решился! – подумал я. – И молодец, что набрался смелости, а вот Торий не набрался и трусливо сбежал».
Гусаров очень хорошо спел под гитару вальс, который папа часто заводил в Москве… Потом выступали исполнительницы частушек из Вологды и Алма-Аты, подружившиеся в Крыму… После них показывал фокусы тихий седой старичок, и его долго не отпускали со сцены. Потом Василий Васильевич делал опыты по угадыванию мыслей на расстоянии и почти все угадал правильно. Потом снова кто-то пел, кто-то плясал, кто-то быстро умножал в уме длинные числа, и у меня начали слипаться глаза, потому что было уже поздно.
И как тогда, ночью, во время засады, когда я увидел живого Пушкина и подумал, что всё это во сне, так и на концерте я решил, что мне снова приснился Пушкин, который быстрой походкой вышел на сцену. Но присутствующие громко зааплодировали, и я, не помня себя от радости, затормошил маму и закричал:
– Пушкин! Пушкин! Ну что я тебе говорил? – Я обернулся к Севе, Симке и Вере: – Ага! Не верили! Смотрите!
Ребята, встав со своих мест, ошеломлённые, смотрели на Пушкина. А он подошёл к краю сцены, улыбнулся мне как старому знакомому, нагнулся и сказал:
– Здравствуй, Алексей!
Я побежал, протянул Пушкину руку, заглянул в его голубые смеющиеся глаза и наконец догадался:
«Это же Милованов!»
Но мне не было обидно. Всё равно: это Пушкин, сам Пушкин читал на сцене своё стихотворение! И я радовался встрече с ним, как тогда, ночью, возле пруда, а про Милованова забыл.
И там, где мирт шумит
над падшей урной,
Увижу ль вновь
сквозь тёмные леса
И своды скал,
и моря блеск лазурный,
И ясные, как радость, небеса…
Дочитав стихотворение, Пушкин задумчиво ушёл со сцены, и его долго вызывали на «бис», но он не вышел, и конферансье объяснил:
– Товарищи! Наш друг, заслуженный артист РСФСР Милованов, в настоящее время работает над самой главной и ответственнейшей в своей жизни ролью. Ролью великого Пушкина. Я полагаюсь на своё впечатление… на ваше впечатление… на волнение, с которым мы слушали стихи, и верю, мы все верим, что роль поэта Милованову удастся!
Я вскочил с места, забрался на сцену и побежал за перегородку, за которой скрылся Пушкин.
Я нашёл его в маленькой комнатушке. Он сидел перед зеркалом и, увидев меня, обернулся. И мне показалось, что улыбка у него была немного виноватой. Я сказал:
– Значит, вы артист?
– Да… артист… Ты уж извини меня. Но я не розыгрышем занимался, я играл, действительно играл… Мне хотелось в себя поверить, но я не мог, сколько в роль ни вживался… Понимаешь?
– Бывает, – сказал я.
– И только после того, как ты в меня поверил, я почувствовал: «Всё! Сыграю! Будет Пушкин!»
– Вы в Москве будете выступать? – спросил я.
– Да. Первый билет на премьеру – тебе, – сказал Милованов. – Поверь: минута, когда ты окликнул меня в парке: «Александр Сергеич!..» – была самой счастливой в моей жизни!
– А куда вы вдруг пропали? – спросил я.
– Я побежал на шум, хотел помочь задержать мерзавцев, но понял, что они скрылись, а лебеди и рыба спасены, и… так сказать, удалился. Я был в гриме…
– А Пушкин любил Крым? – спросил я.
– Очень. Всю жизнь вспоминал о нём. И написал много прекрасных стихотворений о Крыме. И целую поэму «Бахчисарайский фонтан». Скоро мы поедем к этому фонтану на экскурсию. И тебя возьмём.
Милованов, разгримировываясь, рассказал мне, как Пушкин путешествовал по Крыму и был проездом в Алупке.
Пока мы беседовали, концерт кончился. За мной за кулисы зашла мама. Она поблагодарила Милованова за исполнение роли Пушкина и за чудесное стихотворение. Потом мы пошли домой. Папа же перед сном побежал по тропе здоровья…
На улице меня ждали Сева, Симка и Вера.
– Мы тебя решили навсегда зачислить в наш патруль, – сказал Сева.
– Только не очень-то задирай нос! – попросил Симка. – Мы не за славу и почёт работаем, а за Крым!
– Вы ему разрешите с нами патрулировать? – спросила Вера мою маму.
– Утро вечера мудренее, – сказала мама. – Завтра на пляже поговорим. В принципе не возражаю, – добавила она.
Мы все пошли через парк посмотреть на ночное море. Оно тихо и ровно дышало, словно уснуло, устав штормовать. Над морем висела луна, и лунная дорожка лежала у моих ног… На самом горизонте плыло к Ялте, мигая звёздочками, созвездье, а может быть, это был теплоход.
И у меня было счастливое настроение оттого, что наши каникулы в Крыму только начались и я ещё съезжу в Гурзуф, где гостил Пушкин, и в Бахчисарай, и в Севастополь, геройски сражавшийся с врагом, и в Никитский сад, и схожу в поход на Ай-Петри, откуда виден восход солнца над морем.
И когда мне придётся уезжать в Москву, я буду целый день смотреть на море и повторять стихи моего любимого поэта Пушкина:
И там, где мирт шумит
над падшей урной,
Увижу ль вновь
сквозь тёмные леса
И своды скал,
и моря блеск лазурный,
И ясные, как радость, небеса…
Черно-бурая лиса
Я сидел на лавочке в скверике перед нашим домом и проветривал голову после целого дня повторения правил грамматики.
Осенью меня ожидала переэкзаменовка по русскому. Как сказал директор школы, я находился один на один с реальной угрозой остаться на второй год в пятом классе.
В третьей и в последней четверти у меня были двойки по русскому. В диктантах я ухитрялся делать такие ошибки, что учителя обсуждали их на педсовете. А Анна Павловна, преподававшая у нас русский язык, стала сомневаться в моей нормальности. Сам-то я только под конец года понял, что никакой я не ненормальный. Просто я увлёкся схемами транзисторных приёмников и не учил, а зубрил правила и почти не читал книжки, но исправлять положение под конец года было уже поздно. На контрольном диктанте я привёл в ужас инспектора районо, который стоял у меня за спиной. Из-за него я ничего не мог списать у соседа по парте Антипкина.
На последних переменках некоторые ребята с жалостью, а некоторые свысока поглядывали на меня, как будто я уже сидел второй год в пятом, а они учились в шестом.
Но когда закончились занятия, я поклялся себе: «Дудки! Один месяц буду безвылазно учить правила и читать книги, другой – писать диктанты, а третий – купаться в озере. Ни за что не останусь в пятом!..»