На следующий день вечером мы с Татой пошли в магазин «ВСЕ ПО ДВА». Просто так, без всякой цели, потому что пахло оттуда вкусно, а в кафе еще никого не было.
В магазине оказалось есть все. И это все нам срочно было нужно. И его это я бы хотела забрать с собой, затарабанить в самолет и потом еле-еле катить в тележке, пока Эдик не сжалится надо мной и не скажет: «давай я». Мы ходили между полками и дышать становилось все труднее, то ли из-за запаха кондиционеров для волос и белья, то ли из-за желания что-нибудь унести мимо кассы.
Я взяла с полки шампунь и показала его Тате.
- Пс, - псыкнула я.
На бутыли - раздутое до неповиновения здравому смыслу обещание, что в мои волосы будут вплетены невидимые апельсины и арбузы, а запах этого фруктового коктейля свалит всех мальчиков штабелями задолго до моего появления в зоне видимости. А мне только и останется - выбрать и утащить понравившегося в райский фруктовый сад.
- Пш, - зашипела в ответ Тата.
Даже через четыре ряда она просекла мои гнусные намерения.
- Нет! - строго сказала она.
Я не могла поверить, что она так обошлась с моими фруктовыми грезами, и поставила бутыль на место. Тата знала, что денег у меня, как и у нее, - нет. В Венеции мы обе потратили все домашние запасы.
Когда мы с ней встретились у кассы, руки наши были пусты, а шопоголичьи души искромсаны. Мы были здесь, но ничего не могли купить. Мы простояли у кассы несколько минут в надежде, что кто-то из покупателей приобретет для нас шоколадку или мини-версию парфюма. Но до Рождества было далеко.
И точно в ту секунду, когда нам обеим стал очевиден финал нашего похода, продавец сделал то, о чем надеюсь потом ни разу не пожалел. Распечатав картонную коробку, он «выплеснул» на витрину море разноцветных купальников. Упаковки зашелестели, а мы с Татой молча договорившись взглядами диких лис стали волновать это море, пока, наконец, каждая не замерла со своим купальником мечты в руках. Ей богу, не помню, что там выбрала себе Тата. Зато я...
Он был красным, раздельным и абсолютно соответствовал мне-по-гороскопу: живость и непостоянство. Теперь мне стало ясно, ради чего я буду приходить сюда каждый день, создавая видимость толпы, и отодвигать подальше от дороги дээспэшное фото тети с кремом для загара в руке, чтобы ее ненароком не сбил какой-нибудь зевака. Я решила непременно собрать деньги и купить этот купальник. До конца моей псевдоциклонедели оставалось еще четыре дня.
Я решила, что
перестану есть леденцы и пить колу,
мороженое буду лизать исключительно чужое,
о платном туалете придется забыть и бегать в неприлично общественный, даже не разделенный на «м» и «ж».
Чем собирается жертвовать Тата - я не спросила. В туалет она и так при мне никогда не ходила.
Как я познакомилась с Марией и Альберто, татиной семьей, - не помню. Это случилось так вдруг, что, правда, трудно было заметить. И очень жаль, потому что явно что-то где-то щелкнуло. Понравиться мне - дело хлопотное. Надо сделать или сказать что-то так, чтобы мой панцирь перестал сигналить, что все люди - хотят от меня того, чего я не хочу давать. Но с ними все сразу вышло не по моим правилам - сигналка разрядилась, и пришлось как-то сразу принять факт, что я в безопасности. Это вышло быстро и само собой, не пришлось даже выяснять про мои циклы и хвалить их дом (хотя он того стоил).
Не припомню, чтобы Мария появлялась в кафе одна. Одним целым она была с Альберто, они всегда были вместе, что немного усложнило задачу по пониманию, кто из них какой. Я оставила это на потом, на завтра и попозже. Мы с Татой назвали их тандем Марьберто, а их общее - марьбертино. Теперь они никуда от нас не денутся.
В тот день Мария как-то сразу поняла, что мы с Татой нуждаемся в soldi[46]. Поэтому почти с порога она дала мне три увесистые монеты. Мария сразу отмахнулась, увидев, что я собираюсь что-то сказать, а может и вернуть их. Но я не хотела ни того, ни другого. А только прыгать до потолка и бежать тратить все эти свои первые итальянские деньги на новый купальник. И только я так подумала, как одна монетка выскользнула и покатилась по полу в сторону Альберто. Подгоняемая невидимой метлой, я рванула за ней. Но Альберто успел перехватить ее и сунул себе в карман. Невероятно, как можно так быстро забывать, что только что это были вообще-то не мои деньги и как не стыдно мне было так настойчиво требовать их обратно.
- Отдай!
- Ne-ne!
Альберто достал монетку и начал перебрасывать ее из руки в руку. Виртуоз! Тим Нолан, не иначе, хоть и монеты вместо мячиков. Я хотела поддаться на уловку и тоже поподбрасывать монетки, но руки у меня пошли испариной, и лишиться оставшихся было бы совершенно глупо.
- Kete, e Kete! - подначивал меня Альберто.
Ну где Мария, почему она ему не скажет прекратить, она же старше его на целых пять лет? Но у Марии всегда находились свои дела. Сейчас она поправляла диванные подушки и, кажется, не интересовалась нашей игрой. Альберто выудил из кармана еще несколько монет и начал совершенно по-цирковому жонглировать ими. Я положила свои оставшиеся на стол, стала дуть на руки и параллельно смотрела на ловкость его рук.
- Eссo, - отозвалась Мария и выудила из диванных недр желтую сумочку, размером с плитку шоколада. Она протянула ее мне:
- Tienilo.[47]
Это оказался желтый матерчатый кошелек с рыбами и всякими кораллами, с кармашками и одним единственным отсеком для купюр. Альберто как раз словил все монетки и закивал кошельку, словно бы здоровался с ним.
- Questo è per te, - добавила Мария и повернулась к Альберто, - ridai i soldi a Kat[48]
Но Альберто прорычал что-то в усы и продолжил свой номер. Мария махнула на него рукой и подошла ко мне. Она взяла кошелек и открыла-закрыла все кармашки на липучках, затем закрыла, открыла и закрыла его самого. Липучка сопротивлялась, Мария запыхтела. Она приподняла мою футболку и спрятала руку с кошельком под нее. Мне стало щекотно и я съежилась.
- No, - Мария подняла руки, словно я наставила на нее пистолет, - tenere come fosse in banca. Bank, capisci?[49]
- Си, - ответила я, взяла кошелек и засунула его за шиворот.
- Ragazza intelligente! - похвалила она. – I soldi sono per fare regali a Kat e alla famiglia[50].
- Да, - ответила я, - но кола е фанта.
- Si coca, ma un po'![51] - и она зажала между указательным и большим пальцами невидимый корнишон.
Подвох был в том, что Тата в это время возилась где-то на улице. А когда нет Таты, то все, что со мной происходит в ее семье, вроде как за ее спиной, а значит - нечестно. Но Мария слишком хорошо умела уговаривать, не говоря ничего, поэтому я решила договориться с совестью по дороге к себе и что-нибудь придумать такое, чтобы у Таты не оставалось сомнений - она в деле.
Зайдя за угол марьбертиного дома я выудила кошелек из рюкзака и снова засунула его обратно - только в этот раз под полотенца и косметичку с мочалкой и гелем для душа. Не думаю, что Руби станет рыться в моих скользких хлорированных банных принадлежностях, ведь она и вещи-то мои трогать боится.
Когда я перед Венецией принесла Руби на стирку пару трусов и футболку, она развернула их прямо на комоде в гостиной (где между прочим Джанни сидел) и выдала:
- Оk, continua[52], - и натянула на себя невидимые панталоны.
И ушла. Вот она взрослая жизнь - когда никто за тебя не стирает твое грязное белье.
Повезло, что одни трусы оказались вчерашними и почти чистыми, ведь я полдня провела в купальных плавках, и душ приняла дважды - до и после бассейна, а иначе... а вторые за компанию взяла, вообще чистые. Майке не повезло больше - я ехала в ней сюда и пятнам от перепада температур некуда было деться. И как можно было вот так сразу, махом предъявить эти артефакты окружающему миру?
Воздух в гостиной, кажется, стал пахнуть иначе, когда она вот так распластала мои вещи всем на загляденье. Я и так еле-еле решилась открыть ей самой сокровенно (она же мама Макса как-никак, а он в всегда в чистом). Но то, что она сделала - пристыдила меня перед всем домой, да еще и уличила в подлоге белья - навечно закрыла ему дорогу в ее стиральную машину. Теперь только шорты и носки, их я буду заляпывать с снашивать так, чтобы у нее не оставалось сомнений.
В общем, не видать ей теперь моих денег как моих трусов. Я уже придумала, что всегда буду держать кошелек при себе, вдруг копеечку найду или Мария еще даст. Главное, чтобы она сама не рассказала Руби о новой мне, которая может купить, обменять и даже пожертвовать самые настоящие деньги.
Я шла своей обычной дорогой, но чувствовала себя иначе. Кафе в центре казалось гостеприимнее, настольный футбол на его терассе дружелюбнее, машины такси желтее, а я сама - какой-то большой, но не в смысле толстой, а значительной, нужной и выгодной всем, к кому с пустыми карманами ты и даром не нужен.
Завтра нужно обязательно сходить в магазин, подумала я, проверить купальник. А Тата? Ей в первую очередь расскажу. Нет, не расскажу, а сразу возьму в советчицы и хранительницы тайны. Большего я не могла предложить - это был тот предел, до которого я умела дружить.
День встречи
И танцующих бананов
Вообще-то мы хотели в Рим. А пришлось вместо бассейна и магазина ехать в Козу. Всю группу собрали вместе и рассадили за столы прямо на улице. Столько одноразовой посуды я не видела никогда. После первого арбузного подхода образовался кружок. За главных Рита с Ромкой - они были в Риме в прошлом году и, кажется, что они были везде, потому что «первенцы» смотрят на них как на богов.
- Рим, - начинает Рома, но Рита тут же перехватывает внимание и рассказывает про магазины и золото с бриллиантами в витринах.
Не очень-то верю, но все равно немного завидую. Димка не завидует и всему верит.
Я меньше слушаю и больше рассматриваю остальных сирот. На встрече все какие-то другие: разодетые и приструненные. Мы с Татой стоим поодаль от общего стола, точим свои арбузы, у нас собой полбутылки минералки, а это значит что мы больше не обязаны строить глазки своим и чужим - от жажды не умрем.
- Что тебе до них? - спрашивает Тата, замечая, как я второй раз промахиваюсь мимо арбуза.
- Да они же на себя не похожи, одеты как барби с кенами.
- А сама? - справедливости Тате не занимать.
Я посмотрела на свои «Карры».
- Не считается. Это с прошлого раза еще. А остальное у меня свое.
Тата потерла плечом мочку уха и едва не выронила свой кусок.
- Оййа!
Она тоже была наряжена.
- Ты же со мной, значит ты не такая, - я быстренько вернула ее на свою сторону, - смотри не подавись.
Она отпила воды.
- Это не плохо, нет, просто неправильно. Не должен человек так стараться ради шмоток.
- Да я и не.
- Да знаю я тебя, - перебила я татино оправдание.
Она, наверное, думает, что я ее сейчас за ручку поведу к столу да там и оставлю среди этих приспособленцев. Только о себе думает. И почему она не видит ужаса в том, что они все сами не свои?
- Они же сами не свои, - повторяю я свои мысли.
- Да не думают они, - заключает Тата и сплевывает косточки себе в ладошку.
В том-то и дело, Таточка, размышляю я, что думают и делают, как надо.
- Слышишь, там поют, - Тата тычет пальцем на шатер.
- Ты слышала, что я тебе говорила? - не выдерживаю я.
- Ага, но все равно пойду к ним. Там веселее.
И она зашагала к гомону, треньканью и бесконечным пластиковым тарелкам. Мы с полуприконченной минералкой остались у разбитой дружбы.
Без Таты резко стало облачно. В своей домашней одежде мне стало неуютно на этом празднике счастливых сиротливых детей. Я подошла ближе к шатру. А там девчонки так легко болтают ни о чём! Гороскопы, прошлая жизнь и «я его похоронила вместе с остальным миром». Это Реня откровенничает, надеюсь, она не про какое-нибудь животное. А еще запросто стригут чёлки, вот прямо здесь, перед всеми, маникюрными ножницами, ведь волосы-не-зубы-отрастут. Даже Олька приноровилась.
Они бесстрашно скользят по мокрой траве, прямо к Пенье, которая дотекла до сюда из Раццуолло, падают и хохочут. И стыдятся показывать свои формы и купаются в реке прямо так, в шортах и футболках, словно не знают, что они все равно прилипнут и обтянут тайное (или знают?). Но это не про Тату - она знает себе цену.
Они сидят на железном, холодном парапете с мокрыми спинами и небрежными хвостиками и всё ни по чём. Улыбаюсь их голосам, любуюсь шевелюрами. Всё это выдано и мне. И не без боя будет возвращено обратно. Залог суть залог. Деньгами не откуплюсь, даже своими - только временем.
«Хочу квасу, ну уж извините. И достать пиявку!» - говорит Олька.
«Ай сэд хэй-йей-йей-йеей, хэй-йей-йей, нет тут пиявок», - и откуда у Рени укулеле?
«Я сама себе хазяйка», - завершает переговоры Ленка.
Каждая о своем, точно как мы с Лёлей. И все вдруг пропадает, а я оказываюсь дома, за нашим сереньким столом на кухне.
- Ну, бухти, - говорит мне Лёля и продолжает драить плиту.
Выдаю все залпом: про оценки и английский, осенний бал и компании, ни в одну из которых меня не взяли, в общем, жалуюсь, упираюсь пятками в холодную голубую плитку на стене. Лёля курсирует между плитой и раковиной.
- Школьная дружба самая недолговечная. Я вот тоже...
И я снова выслушиваю историю из Лёлиной школьной жизни, толком не разобравшись в своей. Она умеет перекрутить проблему или вовсе сделать меня виноватой. Разве свои так поступают? Когда рассказ заканчивается, я уже не помню, с чего начался мой. А ведь я всего-то хотела ей сказать, что скучаю по ней, по той Лёле до случая в ванной. Бухтеть мне совсем не нравится, мне хочется говорить. И чтобы меня слушали. Без этих советов и указаний из ее прошлого. Пусть в ответ я услышу лишь «ого!», ладно, пусть. Зато буду точно знать, что мои чувства добрались до лёлиного сердца. С Максом у нас по-другому. Наверное, дело в языке. Кстати, где он?
Вот и облака рассеялись. Девочки счастливо отражают закатное солнце и больше не хотят никаких арбузов. Пойду пока отсюда, поищу кого-то постарше, чтобы расспросить, как там, где прошлого уже не видать. Как это красить волосы, которых почти нет, и выжимать большую грудь после купания. Как спится в этом так называемом возрасте? Шум в голове - уже друг? А вопрос «what's the point» еще в теме? И когда можно перестать бояться холодной воды? Я почти рядом, но тут слышу от седенькой итальянки: «ma sono comunque bravissima! Solo che mi gira un po’ la testa... dalla felicità[53]». Вот мне и возраст. Вот и ответ. Рановато мне к ней. Пячусь назад и снова прислоняюсь к шатру, к своим, слушаю болтовню про акне.
Рита бросила петь и обсуждает «чикс из Италии», жалуется, хочет быть как они. Но куда ей с ее русыми волосами и метром сорок пять. А ведь они хорошие, эти итальянки, в бассейне качели уступают.
Смотрю на ногти, поправляю волосы - ищу подтверждение, что я тоже здесь, но мне почему-то неинтересно. Заглядываю в шатер, рассматриваю укулеле, но ни за что не попрошу поиграть, еще чего. А они меня и не замечают (им и так нормально) и уходят слушать разговоры других, в здание «Мизерекордии», где уже включили свет, а я остаюсь в темноте и опять одиночестве.
Темно, хоть зубы выбивай.
- Kat, come here![54]
Макс вышел откуда-то сбоку и теперь похож на актера из театра теней: черная фигурка на пятне света. Хотела бы я слиться с обстановкой, но вокруг меня одни горизонтальные поверхности. Попробовать лечь на одну из них что ли? Поздно. Макс уже пружинит ко мне.
- How.... - Макс обнимает воздух вокруг моих плеч и ищет нужное слово, - gloomy you are[55].
Хочу улыбнуться и у меня почти получается. Но из шатра вываливаются двое, они наклоняются совсем близко друг к другу и становятся одной черной тенью. Один из них - Димка. Хватаю Макса за руку и марширую к шатру.
- I was joking[56], - оправдывается он уже перед моей спиной. - And what do you feel?
Cнова это «what do you feel about it». Макс спрашивает это каждый раз, словно других вопросов не знает. И приходится ему как маленькому растолковывать все полутона. Но это даже хорошо. Ведь до этого я сама только и знала, что любовь да ненависть по-английски - на другие чувства наш учебник не разжился. Зато теперь могу описать с десяток промежуточных состояний. Так заодно и узнаю, что чувствую там или сям. А Макс только кивает и щелкает языком свои междометия. Идеальный слушатель.
Но сейчас меня больше волнует Димка. С каждым шагом тени становятся все объемнее, мои глаза отвыкли от света, но я боюсь что-то пропустить и испытываю их на прочность, моргая в два раза реже. Наконец узнаю и Ленку. Они с Димкой наклонились над стаканом и пьют оранжевую шипучку из трубочек.
- Oh, double cocktail![57] - смеется Макс.
Чтоб тебя. Эти двое тоже хихикают.
- Си, - сикает Димка, - дабл дринк! - И протягивает Максу свою трубочку.
Макс хватается за живот, а потом за что-то пониже и кривит губы. Он плохой мем, но некоторые вещи объяснять на пальцах все же умеет.
- Аа! - тянет Димка, - Кэт, может ты хочешь подринькать?
Сжимаю рукав его футболки и, чтобы у него не было повода переспросить, шиплю в ухо:
- Пошшшли-ка выйдем.
Димка роняет улыбку в полупустой стакан и передает его Ленке. Та выдувает пузыри сразу из двух соломинок. Она точно ни о чем не думает в своем платьишке без плечиков.
- Сча вернусь, - успевает сказать ей Димка.
Я уже на два шага впереди, но все-таки слышу, как он говорит Максу:
- Сори, ай хэв ту гоу уиз хёр ту ток.
Что отвечает ему Макс, уже не разобрать. Да и какая разница. Мне срочно нужен новый старый друг. Слышу димкины шаги, но к тому времени, как мы равняемся у столов-ограждений, моя уверенность улетучивается.
- Ну, что? - теперь шипит Димка, хотя вокруг нас на пять метров в любую сторону никого.
- Мне нужно взять у тебя в долг, - говорю я и достаю из кармана все свои сбережения. - Не хватает кое на что жизненное.
Димка смотрит на деньги, потом на меня.
- Ну да, - отвечает он и расстегивает свою поясную сумку, - мне как раз дали.
Димка - самый лучший. Не зря я ему в аэропорту Италию простила.
На улице зажглись фонари. Вся группа снова перебирается сюда и рассаживается к своим грязным тарелкам. Макс встает из-за стола. Ой, что сейчас будет! Я бы притворилась немой, если бы пришлось перед всеми что-то исполнять. Но Макс сам виноват - нечего было признаваться, что он здесь самый молодой и на все готов. Макс поднимает руки:
- Get up, get up![58]
Откладываю свой пончик, Димка тоже недоволен, блинкает в свою баночку «Спрайта», но потом весь краснеет и опускает глаза. Тата в конце стола кажется какой-то не-моей, зато Реня - она сидит напротив - всей своей грудью напоминает нам с Димкой, какая долгая дорога у нас впереди. Теперь я понимаю Димку и тоже втыкаю глаза в стол.
- Bananas of the world unite! - кричит Макс и расставляет руки в стороны. - And peel banana, peel-peel banana, - теперь машет ими вверх-вниз, - go banana, go-go banana, - шагает на месте, - shake banana, shake-shake banana, - виляет бедрами, - oooo, - поднимает руки, - twink-twink-foxy-shwink! - заканчивает знакомым движением в стиле Майкла Джексона.
Мы все дергаемся в такт его песенки. Краснею изнутри наружу и стараюсь смотреть мимо Рени. Все хохочут и тычут пальцами друг в друга. Как же стыдно. Наконец все снова похожи на обычных себя.
- How did you grow up so normal?[59] - спрашиваю я у Макса, когда банановый танец (а с ним и вечер) закончен, и тут же понимаю, что вопрос звучит странно, словно Руби не причем.
- Well[60], - начинает Макс.
Тянет, хитрец.
- She offered me different things and you noticed that she speaks little[61].
- Аs well as you[62].
Макс тоже мастер короткой прозы, сможет и теорию эволюции в двух предложениях рассказать. Но из-за того, что ему приходится говорить медленно, чтобы я успевала соображать по-английски, его речь растягивается и диалоги обычно занимают все отведенное нам время. Вот и сейчас - мужчины уже складывают стол и стулья, уносят их с улицы, а я еще не узнала секрет счастливой юности.
- If I needed to wash the windows, then my mother, i.e. Ruby didn't say much about it, one or two words. I took the time and did[63].
- It's hard to believe, you keep talking, talking, blah-blah-blah[64]...
Макс смеется.
- When you're twelve or thirteen it doesn't help much[65].
Киваю.
Сюда бы Лёлю с ее тирадами. Она, наверное, забыла, что такое быть зависимым ото всех, делать, даже если не хочешь. Макс рассказывает еще и еще - слушаю его с удовольствием. Ручку бы мне, чтобы записать эти мудрости рубиного родительства. В максовых рассказах она совсем другая.
Руби и для меня делает все, что умеет. А умеет она одно - растить сыновей. Я здесь не при чем.
Изо всех сил стараюсь запомнить хотя бы ключевые слова, мысленно раскрашиваю их в разные цвета:
время вместе - утрамариновый,
делиться, не молчать - апельсиновый,
называть даже самые неприятные чувства - самое сложное - пурпурный.
Макс заканчивает историей о том, как однажды он спросил у Руби, кем она хочет, чтобы он стал. На это Руби ответила, что на этот интересный вопрос он сможет найти ответ сам.
- Аnd not a word more about the profession. So I went to medicine[66].
- I'm impressed, - ответила я и пометила эту мудрость красным цветом.
- What do you feel about that?[67]
Снова Макс за свое:
- I feel... - и я выдаю Максу палитру нашего с Лёлей натюрморта отношений: кофейный, болотный, горчичный. - So now I don't even know what her hair smells like. She always runs by, and she has time for everything but me[68].
Макс ничего не отвечает, и я чувствую - и не надо. Порой, постоять рядом у одной стены гораздо целебнее любых слов.
По дороге домой Димка пересказывает своими словами ритин рассказ про Рим.
- Все дороги ведут в Рим, понимаешь? - спрашивает он у безразличной меня.
Цмокаю в ответ. Димка раскраснелся и дико скалит зубы.
- Ведут-ведут, - успокаиваю я его, - но пока наша дорога ведет в «ДельПарко», так что Риму придется подождать. И спасибо за деньги, я отдам.
- Да вообще не вопрос, - отвечает Димка.
Завтра и каждый день потом до предпоследнего дня мы будем спрашивать у переводчицы про Рим. Она будет повторять «не знаю», «не решаю» и «сами понимаете». Но в один момент, когда настанет последний день она скажет, что Рима не будет. Мы дружно замычим и перенесем его на следующий год. Что за привычка такая - не сомневаться в том, что хорошее обязательно случится.
День инструкций
И красного купальника
Я все так же хожу в бассейн, только не купаюсь.
- У меня это, того, - и я тычу пальцем себе в пупок который день подряд.
- Понятно, - в один голос отвечают Олька и Димка.
А вот Ленка, сразу видно, пока не в теме.
- А что, человеку пабалеть нельзя.
- Вот именно, - соглашаюсь я и глажу свой живот.
Таты сегодня нет, у нее настоящие periods. И я ухожу из бассейна пораньше, чтобы вытянуть ее хотя бы во двор. Но Таты и Альберто не оказывается дома.
- Supermercato[69], - поясняет Мария.
- In due?[70]- переспрашиваю я.
Мария махнула рукой в сторону кухни и объяснила, что Альберто уже «di età[71]» ездить один и что она сегодня хотела остаться дома, а кормить семью все равно надо. На всякий случай делаю вид, что не очень поняла ее объяснение. Этим всегда можно прикрыться, чтобы потом не отвечать за свою понятливость. Хотя с Марией такого ни разу не было.
- Ладно, тогда чао.
Чего я тогда буду отвлекать ее?
- No-no, - машет она. - Vorresti del tè o del caffè?[72]
- No, fa caldo[73].
- Allora resta qui[74].
Это я потом поняла, когда тащила к себе мариину папку с инструкциями, что они с Альберто могли и подстроить всю эту штуку с Марией-одной-дома, чтобы выведать про нас с Лёлей. Макс, видимо, постарался, передал ей мои вчерашние откровения. Но вообще-то мне и самой не хотелось уходить.
Марьбертин дом не то что рубин, он весь добрый и какой-то звучащий. Когда я бываю тут, мне хочется танцевать и настукивать какой-нибудь ритм. Все здесь будто бы обнимает и гнется, все мягкое, как сама Мария. У Руби я не слышу ничего, кроме, конечно, максового музыкального центра. Повезло, что он отмер.
- Va bene[75], - отвечаю я как можно обычнее, но внутри битбокшу в такт марииных бамбуковых занавесок.
Усаживаюсь на диван в гостиной, Мария садится рядом. Она большая, но старой ее не назовешь. На голове короткие завитушки цвета альбертиных усов. Недавно нашла у себя такой волос, прозрачный и раздвоенный на конце. Сначала хотела оставить на память, а потом выбросила - успею еще насмотреться на себя побелевшую. Ее очки ловят солнечных зайчиков, юбка и блузка в тон оправы - бежевые с голубым.
Не знаю, куда смотреть. Мария смотрит на меня. Сейчас самое время, чтобы признаться, что могу вообще-то связать пару фраз на итальянском, но мне так не хочется рушить наш безмолвный мир. Пусть лучше мне будет неловко, чем потом Марии - стыдно за свою разговорчивость. Меня все устаивает и так. Мария меня понимает. Она, кажется, знала меня давным давно, просто ждала, когда я стану метр шестьдесят, чтобы встретиться.
- Lyolya, - говорит она наконец. – Lei è tua sorella?[76]
- No, - отвечаю я, - она зио, - все еще путаю окончания.
- Аh, zia[77], - поправляет Мария.
Она поднимается с дивана и идет к шкафу со стеклянными дверцами. Он похож на тот, что стоит в гостиной у Руби, но что-то важное разительно отличает его.
Свет. Да, свет. Снова он.
Он светится лакированными стенками и все, что внутри, странным образом не просится наружу, всему там есть место и воздух. Мария открывает его, скрипит дверцей - и вся эта сила книг-альбомов-игрушек-памяти вырывается наружу, в комнату и через окно на волю, чтобы полетав, вернуться на свои полки и совершенно не скучать по свободе.
Мария достает папку, закрывает дверцу, возвращается, на ходу перебирая в ней бумаги. Она с охканьем садится рядом и передает мне листы. На каждом несколько рисунков с человечками и подписи секретного для меня содержания - прописными итальянскими буквами. Смотрю на каждый листок по несколько секунд и складываю стопочкой рядом.
- Финито, - вздыхаю я, когда листы заканчиваются.
- No, pic.., pikch..., pictures, - она снова показывает на листы.
- А, пикчез?
Поняла - она хочет, чтобы я рассмотрела рисунки.
- А, grazie![78] - и она хлопает в ладоши.
Беру стопку и рассматриваю человечков, не отвлекаясь на подписи. Вот они держатся за руки вокруг земного шара, а вот вдвоем, празднуют что-то, здесь стоят с рюкзаками, а тут - со свитками в магистерских шапочках. Мария показывает пальцем на обнимающихся, а потом на тех, что несутся на лыжах с горки.
- Lyolya, è una zia così?[79] - спрашивает она.
- Лёля?- тяну время я, - No, lei non fa così[80].
- No?
- Si, no, - подтверждаю я.
- lo sapevo[81], - и она кладет свою руку на мою поверх стопки.
Мария снова встает и идет к вешалке у входной двери. Я уже знаю эти ее мягкие движения. Она выуживает из своей сумки кошелек и достает из него купюру. Мне не терпится узнать, сколько там, но сразу же становится стыдно за свое малолетство, в котором я только и могу, что находить монетки на улице. Я вся налилась свинцом, а внутри - киплю. Мария садится рядом и прикрепляет купюру к скрепке между первым и вторым листами. Нарочно смотрю мимо этого процесса, на ее браслет.
- Ecco[82], - говорит она, - Non per Lyolya, per te![83] - и смеется.
- Грацие, - отвечаю я и вся становлюсь ватной.
Руби я ничего не говорю про папку. И вообще ничего не говорю, кроме «чао». Быстро забегаю наверх и закрываю дверь. Тату я так и не дождалась, а это значит, что теперь у меня снова есть от нее секрет. Достаю папку и снова перебираю листы. Лёле придется потрудится, чтобы перевести все это. Но что-то не очень верю, что она резко начнет жалеть меня, как раньше. Мы вряд ли станем подругами, если вообще окончательно не рассоримся. Но по крайней мере стоит попытаться.
Подхожу к окну, смотрю на деревья внизу, на голубую пустоту за ними, в соседское окно - занавеска задернута, но я все равно вижу сквозь нее. Там такой же длинный стол, как и у нас. Отступаю в глубину комнаты, чтобы меня не заметили. Зарываю папку под съемное дно сумки, туда, где уже лежит старый купальник и монетница из Венеции с марииными деньгами. Пересчитываю их и понимаю, что все. Собрала! И даже никому больше не соврала! Все это Лёля не одобрит. Но сделать по-другому я уже не смогу.
За почти неделю я накопила двадцать для магазина, где все по два. А это означало, что как героиня американского фильма, я могла выйти оттуда с бумажным пакетом, из которого всем за зависть торчали бы разномастные бутылочки с фруктовыми шампунями, а сбоку небрежно, как бы невзначай выглядывала веточка хлопка, о которой я тайно мечтаю и каждый год жду в подарок.
Но не в этот единственный раз.
Следующим утром перед бассейном мы с Татой снова пришли в магазин. Лица у нас были загоревшие, а планы купальные. Щеки окончательно впали, скулы, наоборот, оформились.
Я, конечно, призналась Тате во вчерашнем. Она не обиделась, но почему-то все равно не пригласила меня к себе сегодня перед кафе. Это и понятно - у чужой доброты тоже должен быть предел.
Тата жестом показала на коробку с морем купальников, и продавец, повинуясь, снова «разлил» его на прилавок. Мой красный купальник морской звездой вынырнул из-под татиного белого. Эти купальники уже были наши. Они стали нашими с первого взгляда, и теперь дело оставалось за малым - отдать за них все наши сбереженные деньги.
- Venti[84], - сказал нам продавец.
В магазине все было по два, но только не эти самые, наши купальники.
- Ун моменто, - ответила я и отсчитала сорок. - Дуэ[85].
Мы так долго копили, что уже не помнили, от чего пришлось отказаться вначале, потому что в конце мы перестали есть даже за чужой счет (не считая козавских угощений) в надежде, что небеса подкинут нам за это пару дополнительных монет на асфальте.
Когда мы облачились в наши обновки, стало понятно, но ни одна из них не по размеру: одно мало, другое велико и криво одновременно. Тата сгорбилась, чтобы лямки не так давили на плечи и на всякий случай обратно надела шорты. А я завязала три дополнительных узла, чтобы верх оказался на месте. Но все равно приходилось его поддерживать - он так и норовил соскользнуть куда-то к пупку.
Но когда мы вышли из переодевалок бассейна и впервые залезли в воду в своих новых купальниках, ничто уже не давило и не сползало. Вода все размочила и прилепила, куда нужно.
- Крутяк! - сказала Тата.
- Ну! - подтвердила я.
Когда я плаваю, то похожа на мокрого довольного скунса. Не уверена, что у скунсов так же налипает шерсть на лицо, как у меня волосы, но я чувствую себя лысой и все равно свечу зубами и глотаю приправленную хлоркой воду. Вот так я люблю плавать, когда ничего не просвечивается. Хорошо, что волосы быстро сохнут и перестают быть такими темными, как я не привыкла.
Мы с Татой обнялись и притворились красно-белым поплавком. И дело было не в купальниках, за двадцать евро такую дружбу не купишь.
День Доменико
Мне нравятся окна и двери. Но больше окна, потому что в них живые люди, а за дверями их не видно. Там, дома окон напротив поблизости у меня нет. Поэтому я смотрю в них с улицы. Я натренировалась видеть краешек третьего этажа, даже не поднимая головы. Но как назло, все интересное обычно происходит на четвертом. Чем выше люди живут, тем меньше боятся чужих глаз. Я на своем шестом - совершенно.
«Привычка завистника - подсматривать, - говорит на мое увлечение Лёля».
Даже странно, что я так легко отделалась. Могла бы и ненормальной обозвать. Теперь, когда у нас все «по-взрослому», я стала воплощением целого зверинца. Ну и как тут остаться нормальной, если утром ты обезьяна, днем свинья, а вечером корова? Особенно теперь, когда я стала к этому привыкать со скоростью одного нового обзывательства в неделю.
«Я навык наблюдения тренирую, - отвечаю я Лёле и представляю себя долгопятом, которым она меня ни за что не догадается обозвать».
Раццуоло в вопросе наблюдения идеально малоэтажный. Если ставни или жалюзи не закрыты, то я вся превращаюсь во всевидящий глаз, сливающийся с улицей. Так по дороге в бассейн я впервые увидела Пьердоменико. Новый купальник что-то со мной сделал. Я разом примагнитила мальчика и пару неприятностей. Совершенно голый, он стоял, уткнувшись в книжку, посреди комнаты с коричневой мебелью вдоль стен. Полотенце было перекинуто через плечо. Обычно я не останавливаюсь у окон, в которые смотрю. Но обычно там нету голых мальчиков. Поэтому мне пришлось сделать шаг назад и срочно что-то поправлять в шлепанце. Когда я поднялась картинка изменилась - полотенце переместилось с плеча на пояс, а в руках вместо книжки оказалась кружка, на которой было написано «Dom». Это все, что я успела прочитать за те две секунды до того, как меня обнаружили.
- Pierdomeniсoooo!
Я пырснула - мальчик посмотрел на меня - и моментально зарделась. Мой желудок покраснел вслед за щеками, аж через майку почувствовалось.
В комнату вошла женщина и вскинула руки.
- Karramba!
- Domeniсo, - мальчик протянул свободную руку прямо через окно.
За ним она:
- Giovanna, Del Parco[86].
Как все быстро!
- Кэт. Нон итальяна бамбина.
- Lo so[87], - усмехнулась Джованна, - lo sanno tutti qui. Allora, ciao!
Она похлопала Доменико по голому плечу и вышла из комнаты.
- Скузи, Доменико, океу?
Что еще я могла сказать ему!
- Dommi!, - это снова Джованна уже откуда-то из глубины дома.
Доменико обернулся.
- Si, mama! - прокричал он ей и, - океу, - ответил мне.
Хотя это вообще-то я, кому здесь должно быть неловко.
- Ио... Слежу... за тэ, - забыла, как сказать это по-итальянски, поэтому просто повторила киношный жест: показала двумя пальцами на свои глаза, потом направила на него.
Доменико акнул и прижал чашку к груди.
- I'll be ready[88].
Мне, как и Доменико, теперь скрывать нечего. После случая с моим просвечивающимся купальником, который все давно забыли (а я помню словно это было сегодня утром) все стеснение улетучилось.
- Би, ага, - ответила я и зачем-то пошла снова в бассейн. Будто чувствовала, что мне нужно быть там. Вот только зачем?
Наша пятерка все еще отличается от местных ребят - мы не такие темнокожие. Но разница с каждым днем уменьшается. Останется малое - перекрасить наши выгоревшие волосы в черный и поправиться кило на пять. Сколько бы мы не ели, все равно сухие. Не считая Тату - она большая сама по себе и кожа и волосы у нее сразу темные.
Нам выделили три шезлонга - они стоят обособлено, справа у ларька и всегда свободны. Но как разместиться в них впятером - не рассказали. Поэтому в них отдыхают наши рюкзаки и полотенца. А мы намертво застолбили за собой одни из качелей. Мы усаживаемся в них друг напротив друга, а Тата раскачивает их, а потом сама запрыгивает и садится на поручень. На самом деле это малышатинская штуковина, но для нас - единственное место, где мы в безопасности - потому что вместе. Поручни защищают нас от остального мира, мы неразлучны, типа связаны.
В гордом одиночестве я плюхаюсь в шезлонг. Красный купальник почти привык к моему телу. Я даже перестала замечать, что мы с ним не подходим друг другу длиной завязок. На столике под зонтом стоит точно димкина початая газировка с трубочкой. На соседнем шезлонге - олькино салатовое полотенце, белая футболка висит на живой изгороди рядом. Хочется пить, но разрешения спросить не у кого, все давно разошлись - через час у нас стрелка в кафе. И зачем я опять притащилась сюда? Беру банку со столика и прикладываю ко лбу. Она холодная и шипит мне прямо в руку. Шиплю в ответ. Даже жестяной банке приятно, когда с ней разговаривают.
Пока я считаю нарисованные на ней капельки, кто-то подсматривает за мной с другой стороны бассейна. Это он, тот самый Доменико. И как он успел незамеченным пробраться сюда? Видимо, знает тайные дорожки. У него в руках банка Pepsi, он поднимает ее и показывает пальцем на меня. Свободной рукой машинально подтягиваю к себе рюкзак, который бросила возле шезлонга. Он тычет пальцем в свою банку, я - смотрю димкину газировку и зачем-то пожимаю плечами. Доменико ставит свою на бортик бассейна и ныряет. Мне некуда деться - поправляю лиф и сажусь ровнее.
Доменико не появляется у бортика с моей стороны, он проплыл бассейн по диагонали и вылез там, где установлены вышки для ныряния. Он поднимается на самую верхнюю. Рука с банкой замлела, а пальцы, кажется, прилипли к ней. Смотрю на вышку, Доменико - в воду.
- Uno-due-tre![89] - кричит он на выдохе и прыгает.
Несколько секунд он под водой, я не дышу. Отплевываясь и отмахиваясь от воды, он, наконец, выныривает там, откуда пять минут назад смотрел на меня. Садится на бортик и стучит сначала по правому, затем по левому уху, ерошит волосы, сжимает в кулак мокрую челку, смотрит на меня.
- Браво! - кричу, хотя хотела сказать совсем не это.
Он прикладывает руку к груди, кивает в ответ и снова тычет пальцем в меня. Машу рукой «нет» и поднимаю повыше банку.
- Чинчин, - говорю я так, чтобы слышно было только зонтику.
Но Доменико тоже слышит и губами повторяет «чинчин». Делаю глоток чужой газировки за него. Она такая вкусная! Доменико поднимает руки и трясет ими в воздухе. Ладно, выпью за тебя еще разок, думаю я.
Закрываю глаза и слушаю, как жидкость набирается в <