– А тут можно машину оставлять? – поинтересовалась Юлька, хлопая дверцей.
Я осмотрелся. Обычная площадка с утоптанной землей, огороженная деревянными столбиками. После долгой проселочной дороги, окруженной со всех сторон деревьями, поляна выглядела странно. Словно посреди леса кто-то огромный вырезал аккуратный квадрат. Причем цель этого деяния была совершенно не ясна. Дорога, петлявшая между вековых сосен, то выскакивающая к лесным озерам, то снова углубляющаяся в чащу, вдруг обрывалась на этом квадрате. Слабым оправданием блестела через ветки вода круглого озерка, расположившегося неподалеку. Но вряд ли кто-то решится гнать в эти края автомобиль ради удовольствия искупаться. Конечно, такие дикие места становятся всё большей редкостью. Многочисленные туристы ухитряются загадить всё и вся, и найти место, где есть возможность, не боясь судебного иска о нарушении нравственности, искупаться голышом, всё труднее. Может быть, эта поляна поддерживалась какими-то местными хуторянами, которые, в традиционной финской манере, хотели иметь место для культурного отдыха. Однако что-то мне подсказывало, что тут не купаются.
– Можно. – Я махнул рукой.
– Откуда ты знаешь?
– Есть у меня знакомые черные следопыты.
– И что?
– А то, что про это место они говорили. Тем более что дальше на машине не проехать. Пешком пойдем. – Я вытаскивал из багажника объемный рюкзак.
– Это так необходимо? – Юлька вытерла мокрый лоб. – Искупаемся, может быть?
– Воспаление легких давно не ловила? Тут вода из-под земли идет.
– Ну и что, мы же не долго...
– Не сейчас, зайчик. Завтра. – Юлька огорченно опустила плечи.
– Не расстраивайся. Успеем.
– Ну, хорошо. А куда идем?
Я посмотрел на компас. Приблизительно прикинул направление и махнул рукой в лес.
– Вон туда!
– Ничего себе! Это ж чаща настоящая! Там, наверное, комары...
– По странному стечению обстоятельств комары в Финляндии в этом году не уродились.
– А... – Юлька посмотрела на свои голые ноги.
– Учел. – Я бросил на траву еще одну сумку. – Переодевайся.
Юлька расстегнула «молнию» и вытянула из нее несколько пакетов. Ее глаза удивленно расширились, когда на свет показались черно-белая тельняшка и ботинки с высокими берцами.
– Что это?
– Одежда, – ответил я, пользуясь железобетонной мужской логикой. – Как раз то, что тебе необходимо в данный момент. Там еще ремень должен быть.
Она покопалась в сумке и вытянула широкий солдатский ремень с двумя рядами дырок.
– Надевай, – скомандовал я. – У нас времени мало. Лучше добраться до места до наступления темноты.
– Мы там еще и ночевать будем?!
– Не дрейфь, всё учтено. – Я встряхнул рюкзак. – Поторопись. Сначала тельняшку...
Юлька непонимающе хмыкнула, но с решительностью бывалого эксгибициониста ухватилась за края своего сарафанчика. Передо мной мелькнули ноги, узкие черные трусики, упруго качнулась грудь. Скомканный сарафанчик полетел в машину.
Тельняшка была ей немного длинна. Получилось полосатое платьице в стиле милитари.
– Тебе идет. Хоть сейчас на разворот журнала «Тебе, моряк».
– Разве такой есть?
– Если бы там фотографировались такие девушки, как ты, то его стоило бы создать. У солдата тяжелая служба, как нужна ему девичья дружба... А уж такие веселые картинки и подавно. Особенно если солдат не дурак и кисель в столовой выливает в раковину.
Юлька фыркнула и развернула пакет.
– Костюм «Бекас», цвет черный. Водонепроницаемая пропитка. Усиливающие подкладки на локтях и коленях.
– А почему черный? – Юлькин взгляд был критичен.
– Ты даже не представляешь, зайчик, как идет девушке, особенно красивой, черный цвет. Вамп-гирла, натурально. А какой же мужчина устоит?.. Рекомендую начать со штанов.
В ответ прозвучало неопределенное «Хм», но тем не менее юный женский организм был упакован в черный новенький «Бекас» и подтянут ремнем, Юлька огладила форму, посмотрела на меня, крутанулась на месте.
– Чего-то не хватает. – Я почесал лоб. – Пожалуй, этого...
И я кинул ей берет.
– Вот теперь всё. Твои фотографии, безусловно, можно забрасывать в тыл к врагу. Для достижения полного и окончательного морального разложения армии противника.
– Ладно ерунду городить. Мне вот ботинки чуть-чуть велики. – Юлька неуверенно потыкала носком в землю. – Натрут.
– Оп, извини, забыл. Снимай. – Я вытащил две стельки. – Запихаешь это хозяйство внутрь, будет полегче. Уж прости, но не пускать же тебя в лес в туфельках. Очень негармонично смотрится.
– Трепло ты всё-таки, болтун – находка для шпиона. Птица-говорун.
– Угу. Я и есть. Программа «Говорун» – это первое оружие каждого бешеного кобеля.
– Я так и подумала. Ну ладно. Готова, – Юлька помахала руками. – Может, понести чего?
– Вот еще, взваливать на женские плечи... – Я сделал вид, что задумался. – Но раз уж ты просишь, то захвати в багажнике второй рюкзак.
– Ну ты и нахал! – топнула она ножкой. Но рюкзак все же взяла.
– За это ты меня и любишь, – резюмировали. – Кстати, знаешь, чем отличается натовский спецназовец от нашего?
– Нет.
– В снаряжение натовского входит шлем, бронежилет, разгрузочный жилет, масса прибамбасов для выживания, закрученная штурмовая винтовка. GPSы всякие. И выглядит он, в своем походном варианте, как Колобок, вышедший на тропу войны. Наш же спецназовец имеет в своем распоряжении только автомат Калашникова, костюм типа «Бекаса», разгрузку, нож и бандану. И не приведи господи увидеть его в действии.
– Почему?
– Потому что он понимает, что каждую минуту, каждую секунду рискует своей жизнью. И надеяться, в случае ошибки или оплошности, ему не на что. Значит, единственный путь – это ошибок и оплошностей не совершать. Бить – наверняка. Стрелять – максимум два раза. Его деятельность держится на идейных соображениях. Он выполняет свою работу, потому что ее должен кто-то выполнять. Натовец – он другой. Совсем другая психология. Так-то. Пошли.
Я повязал вокруг головы косынку, и мы вошли в лес. Где-то там к востоку лежал, постепенно разрушаясь, дот № 167.
Юлька в очередной раз споткнулась, и я решил остановиться.
– Привал!
Идти по лесу было не так трудно. Но Юлька, как женщина городская, не была на сто процентов готова к такому путешествию. Ее удивляло слишком многое, чтобы внимательно смотреть под ноги. Где-то она увидела дятла, настороженно глядевшего на нее одним глазом. Где-то дорогу перебежал перепуганный заяц, вызвавший визг и следом бурю восторга. Куковала в глубине леса кукушка, Юлька слушала ее, как зачарованная, даже пыталась считать, пока не сбилась и не хлопнулась носом в мох. Вокруг был незнакомый мир, живущий по своим законам, спокойно воспринимающий любое вторжение, дружелюбный, но вместе с тем равнодушный, абсолютно незнакомый.
Сначала я даже раздражался, вынимая девушку из очередных кустов, в которых она ухитрилась запутаться, а потом сообразил, что всё это только от общей восторженности, охватывавшей ее при каждом новом знакомстве с дикой природой. Это было очень мило. Но отнимало массу сил. Прежде всего у нее самой.
По моим расчетам, мы должны были выйти на дот уже час назад.
– Японский какой-то пейзаж, – выдохнула Юлька.
– Почему? – Мне стало смешно.
– То-яма-то-канава.
Она как раз сидела на краю огромной ямы, сплошь поросшей земляникой.
Я огляделся, и смеяться расхотелось. Мне даже стало удивительно, как же я раньше этого не заметил. Дот был где-то близко.
– Это не ямы. Это воронки. 152-миллиметровые бетонобойные болванки часто рикошетили и уходили в сторону. Орудия надо было пристреливать... Видишь, длинная яма?
– Да.
– Окоп. Точнее, то, что от него осталось.
Юлька встала, вытянулась, озираясь. Вокруг, насколько хватало глаз, земля была разворочена, перекручена. Десятки лет, пронесшиеся над этими местами, не смогли полностью скрыть разрушения. Огромные воронки превратились в овраги, окопы осыпались и превратились в глубокие борозды, отовсюду торчали осколки гранита, выбитого из-под земли. Даже деревья вокруг нас были низкими, слабыми, словно изуродованными.
Собственно, это был совсем другой дот. Я знал о нем только по рассказам человека, которого звали Ципкес, Наум Ципкес, старший майор ГБ, в то время носивший петлицы полкового комиссара, счастливо избежавший смерти от своих же только потому, что его взяли в плен финны – раненого, обессилевшего от потери крови, потерявшего в снегу свой «браунинг» с последним патроном... Человек, который шел к озеру Сайма. Он был очень стар, передвигался в инвалидном кресле с моторчиком, у него действовала только одна рука – левая, – и ею он нарисовал на листке бумаги с логотипом отеля нехитрый план. Нарисовал, показал мне и тут же бросил в камин, пробормотав что-то по-еврейски. Кажется, старик уже спятил, если только он не был таким с тридцать девятого года...
– Кажется, мы пришли. Подъем. Немного осталось.
И действительно, всего в нескольких метрах от места привала обнаружились торчащие из земли бетонные трубы дымоходов. Дальше чернел в земле острыми зубами сломанного бетона взорванный вход.
– Боже мой, где мы?
– Не буду претендовать на роль всевышнего, но, пожалуй, отвечу. Это дот 167. Он же Le7. Он был отмечен в дневниках. Если хочешь, я тебе вечером прочитаю.
– Мы что, тут заночуем?
– Да. – Я посмотрел в ее испуганные глаза. – Наверху и в палатке. Внутрь... схожу я один.
– Зачем?
– Ты же со мной не пойдешь?
– Ну уж нет, я тут не останусь одна!
– Хорошо, как скажешь. Давай разобьем лагерь. – Я с наслаждением бросил рюкзак на землю.
– Войти можно только с восточной стороны. Бронеплиты здесь были демонтированы, поэтому легко проникнуть внутрь. На полу еще можно видеть остатки противоосколочной защиты. – Я подал Юльке руку. – Однако двигаться особенно далеко нельзя.
– Почему?
– Там дальше, за поворотом, одно из самых опасных мест на Линии Маннергейма. Потолок может обрушиться в любой момент.
Внутри было темно и сыро. Стены, покрытые конденсатом, влажно блестели. Под ногами перекатывались камни, осколки той давней трагедии. Куски бетона, выброшенные взрывом последней болванки, пробившей, наконец, внешнюю защиту. Что творилось внутри, страшно было представить. Обваливающийся потолок, осколки, летящие в разные стороны, огонь, жгучий дым. Уцелевшие люди уходили в глубину каземата, чувствуя, как от прямых попаданий дрожит потолок над головой.
Они заперлись в дальнем конце убежища. Все те, кто выжил. Здоровые, раненые, умирающие. Они до конца держали оборону. Они не сдали дот, хотя в победном рапорте значилось иное. Финны взорвали за собой вход в каземат, обрушили потолок и оказались заперты в подземелье.
– Видишь? – Я осторожно высунулся в коридор-ловушку.
С потолка свисали на проржавевших арматуринах бетонные глыбы. В некоторых местах через камень пробились корни деревьев.
– Страшно тут, – прошептала Юлька, прижимаясь ближе ко мне. – Уйдем...
Ее голос был настолько просящим, что я согласился.
Ночью, откуда ни возьмись, налетели комары. Юлька отмахивалась, как могла, а потом залезла с головой в спальный мешок, застегнула «молнию», да так и сидела, напоминая огромную синюю гусеницу.
– Говорят, один черный археолог остался ночевать в этих краях. Планировал раскопать именно этот дот... – История была страшненькая, а путать девушек обычно не в моих правилах, но соблазн оказался велик. – И как только он заснул, услышал пение, доносящееся из-под земли. Как будто кто-то поет там, в засыпанном каземате. Он, говорят, даже слова разобрал. И язык, финский. И вот, как только часы показали три часа ночи...
Я сделал паузу, и Юлька повелась:
– Ну...
– Что-то вдруг как закричит страшным голосом сзади! Археолог, как был в одних трусах, так и побежал. Говорят, всю ночь до ближайшего хутора через кусты пер. – Я пошевелил палкой в гаснущих углях костра, якобы теряя интерес к истории.
– А кто кричал? – Я молчал, тогда Юлька подобрала сосновую шишку и швырнула ею в меня. – Хватит меня путать! Говори, кто кричал?
– Кто, кто... – Мне было смешно. – Филин, конечно!
– Вранье это всё!
– Совсем нет.
– А кто же пел?
– Кто-кто... Вот на том хуторе и пели. Свадьбу там гуляли. Тут знаешь, как звуки разносятся... Такой вот местный фольклор.
Юлька проворчала что-то неодобрительное и полезла в палатку, а я еще долго сидел, наблюдая за костром. Искры поднимались вверх, к звездам. Моя девушка, самая лучшая женщина на земле, потому что только самая лучшая потащится за своим мужчиной в эти края, уже спала. А я всё сидел, сидел... пока наконец не услышал.
Они пели. Так, как тогда, давным-давно. И, кажется, я даже разбирал слова. Они пели, пока хватало воздуха. Вспоминали свои песни, те, что пелись у них на хуторах и в деревнях. Там, в той далекой от них жизни.
Тогда я встал, спустился вниз по склону холма, внутри которого располагался дот, и вошел внутрь.
РАСПОРЯЖЕНИЕ
народного комиссара обороны
члену Военного Совета
9-й армии Л.З.Мехлису
о проверке наличия
валенок в 163-й дивизии
По полученным ЛВО данным, 163-я дивизия получила более 14 тыс. пар валенок. Кроме того, имеется резерв в армии 18,5 тыс. пар. Примите меры по выяснению правильности сообщения командования округом и доставке валенок в дивизию.
ТХТ = К. ВОРОШИЛОВ
Четверо лыжников быстро бежали по снежному склону. Воскобойников даже протер глаза – мало ли, вдруг двоится от постоянной белизны... Нет, в самом деле четверо.
– Кто-то с ними к нам едет, – поторопился сказать Керьялайнен. – Не знаю, кто, господин офицер! Уходили двое, честное слово!
– Черт... Ладно, хоть один да уцелеет для допроса... Стой, и чтоб всё тихо, понял?
– Понял, господин офицер.
Воскобойников спрятался внутри, оставив вход открытым. Керьялайнен стоял в паре метров от него, спокойно курил трубочку. Странно – финн, кажется, вовсе уже не боялся, хотя вначале, казалось, в штаны наложит от страха. Наверное, окончательно уверился, что русские его убивать не будут. А что с ним делать, когда они будут уходить?..
Ладно, потом, сказал себе Воскобойников, Может, в качестве проводника сгодится, переводчика. А сейчас главное – эти четверо.
Лыжники приближались. Что-то с ними не так, подумал Воскобойников, и тут же понял, что именно – трое бежали без палок, как обычно и бегают с детства привычные к лыжам финны, а четвертый двигался менее сноровисто и отталкивался палками.
Вот они съехали с холма и пропали из поля зрения, сейчас поднимутся и будут совсем рядом... Судя по всему, кто-то из приближавшихся окликнул Керьялайнена, потому что тот приветственно помахал рукой. Всё, мол, в порядке.
Молодец, Керьялайнен. Молодец. Зачтется тебе.
– Стрелять только в крайнем случае, – шепнул полковой комиссар Вершинину.
– А если они сами стрелять начнут?
– В самом крайнем случае, я сказал! А в того, что с палками, вообще не стрелять. Живой нужен.
Керьялайнен что-то крикнул по-фински, и Воскобойников напрягся – не подведет ли финн, но четверка уже появилась из-за снежного гребня. Они снимали лыжи, когда полковой комиссар и Вершинин вышли изнутри, и Воскобойников сказал негромко:
– Руки вверх!
Винтовки у всех четверых были закинуты за спины, толстые рукавицы не позволяли быстро выхватить пистолеты из кобур, поэтому всё произошло спокойно, без шума. Керьялайнен философски взирал, как его соплеменников разоружили и повели внутрь дота.
– Я всё правильно сделал, господин офицер? – спросил он.
– Молодец, – кивнул Воскобойников.
– Вы не станете меня, убивать, господин офицер?
– Не станем, не станем. За переводчика побудешь?
– Отчего же нет, господин офицер, – согласился Керьялайнен.
Финн указал капрала Вуоринена и бывшего учителя Риихиланти, человека с приятным, интеллигентным лицом.
– Двоих других не знаю, господин офицер, – сказал он.
– Кто вы? – спросил Воскобойников, жестом сделав Керьялайнену знак переводить.
Оба незнакомца молчали.
– Это лейтенант Ахо, – поспешил сказать капрал, мордастый низенький дядька. Очень плохой человек, вспомнил Воскобойников слова Керьялайнена.
– Что за лейтенант Ахо? Откуда?
– Я знаю только, что он вчера прибыл из Оулу, и с ним этот немец.
– Немец?! – удивился Воскобойников и внимательно посмотрел на пленного. Тот сидел на корточках, вытянув перед собой связанные руки, таращился в пол. Бритая голова, усики ниточкой, маленький шрам на подбородке. Что тут делать немцу? У них отношения с Финляндией вроде бы не ахти... Хотя разные есть сведения, опять же мало ли что случилось за последнее время.
– Что здесь делает немец, капрал?
– Не знаю, господин офицер.
– Чибисов, – распорядился полковой комиссар, – обыщите этого... немца.
Однако ничего, что указывало бы на германское гражданство, при пленном не обнаружилось. Обыск он перенес брезгливо, как, наверное, перенес бы подобное и сам Станислав Федорович.
– Спросите у лейтенанта Ахо, что это за человек и с какими целями прибыл сюда, – велел Воскобойников Керьялайнену. Финн перевел, лейтенант помолчал, потом коротко что-то ответил.
– Господин лейтенант не желает отвечать на ваши вопросы, господин офицер, – развел руками Керьялайнен.
– Скажите лейтенанту, что нам придется его расстрелять.
Ахо выслушал угрозу с видимым спокойствием и ничего не сказал, зато что-то просительно забормотал бывший учитель.
– Господин офицер, Риихиланти говорит, что слышал, как господин лейтенант Ахо называл этого человека обер-лейтенантом Айнцигером, – перевел Керьялайнен.
– Вот как? Хорошо... Политрук, поместите всех пленных, и этого тоже, – Воскобойников кивнул на Керьялайнена, – в спальное помещение. Рук не развязывать. А с господином германцем мы побеседуем отдельно. Остальным отдыхать, и разберитесь там насчет обеда, а то помешали нам незваные гости.
Оставшись наедине с немцем, который сидел всё так же, вытянув руки перед собой, Воскобойников сказал по-немецки:
– Вам нечего бояться, у России с Германией нормальные мирные отношения.
– Так отпустите меня, – отозвался немец.
– Вы бы на моем месте отпустили?
– Нет.
– Тогда не обессудьте. Мне хотелось бы знать, что вы здесь делаете, господин обер-лейтенант.
– Почему вы ко мне так обращаетесь?
– Но вы же признаете себя обер-лейтенантом Айнцигером?
– Я являюсь унтер-офицером финских вооруженных сил Яйво Лаахтиненом.
– У вас есть соответствующие документы?
– Я их забыл в Оулу.
– Забыли? Странно. Однако солдаты захваченного нами отряда показали, что вы – немецкий офицер.
– Хорошо, допустим. Что дальше?
– Мы – союзники Германии.
– Тем более увеличивается ваша вина. Отпустите меня. Хотя в ваших правах поступить со мной так, как это принято у большевиков.
– Мы не собираемся вас расстреливать. Хотя если вы, как утверждаете, финн, то...
– Если хотите, можете расстрелять. Я финский солдат моя семья будет знать, что я отдал жизнь за Суоми, но не стал сотрудничать с евреями и коммунистами. А теперь можно мне закурить?
– Пожалуйста.
Воскобойников вставил в губы пленного сигарету из пачки, найденной при нем же, щелкнул зажигалкой. Пленный с наслаждением затянулся.
– Чибисов! – крикнул полковой комиссар. – Присмотрите тут за ним, я навещу финнов.
Судя по испуганной физиономии Керьялайнена, тому пришлось несладко. Видимо, остальные трое запугивали его всяческими карами за пособничество русским, хотя тому же капралу Вуоринену лучше было бы помолчать. Что ж, подумал Воскобойников, тем крепче будет Керьялайнен за нас держаться, раз уж к своим ему возвращаться нет смысла.
– Керьялайнен, переведите лейтенанту, что мы в самом деле можем расстрелять его и остальных, если нам не будет предоставлена информация относительно пленного немецкого офицера.
Воскобойников на самом деле не представлял себе, что может делать здесь, в Северной Карелии, военнослужащий Германии. Обходиться с ним следовало соответственно имевшимся между Советским Союзом и Германией договоренностям, и немец действительно был скорее союзником, чем противником, но полковой комиссар решил, что неплохо бы разобраться до конца. Информация может оказаться слишком ценной, а финны и сам немец... вокруг ведь никого, война, и никто не хватится пропажи.
Финны тем временем оживились. Капрал и бывший учитель явно перепугались, а лейтенант Ахо смотрел на Воскобойникова с нескрываемой злобой. Затем он что-то спросил.
– Господин лейтенант требует гарантий, господин офицер, – перевел Керьялайнен.
– Каких еще гарантий? Идет война, если это неизвестно господину лейтенанту.
– Он – военнопленный и требует обращаться с ним так, как следует обращаться с военнопленными, господин офицер.
– Мы не в лагере для военнопленных, а на финской территории, в особых условиях, – возразил Воскобойников. – Я буду действовать по обстановке, так, как выгоднее мне и моим людям, за которых я несу ответственность. Однако я могу пойти на компромисс. Если я получаю необходимые мне сведения, то мы уходим спустя некоторое время, а всех пленных оставляем здесь – разумеется, без оружия и связанными, но вы сумеете освободиться, когда мы уйдем довольно далеко. Идет?
Лейтенант Ахо внимательно выслушал Керьялайнена, вздохнул и кивнул.
– Хорошо. Итак, лейтенант, кто этот немец? И действительно ли он немец?
– Это обер-лейтенант немецких войск СС Айнцигер. Мне было приказано сопроводить его из Оулу сюда, с какой целью – не знаю.
– Кто отдал приказ?
– Насколько я понимаю... – Лейтенант Ахо замялся. – Насколько я понимаю, какое-то отношение к этому имеет министерство иностранных дел, потому что там был представитель господина Холсти. Лично мне отдавал приказ полковник Хаарала из генерального штаба.
– То есть больше вы ничего не знаете?
– Как я уже сказал, моим заданием было сопровождение обер-лейтенанта сюда и выполнение его распоряжений вплоть до особого приказа.
– В Оулу Айнцигер прибыл один?
– С ним был еще один немецкий офицер, которого называли фон Лоос, подполковник войск СС. Он остался в Оулу.
– Что собирался делать здесь Айнцигер?
– Я не знаю. Мне не говорили. Повторяю: моим заданием было сопровождение обер-лейтенанта сюда и выполнение его распоряжений вплоть до особого приказа.
– Это всё, что вы можете сказать мне?
– Всё.
– Поклянитесь честью офицера.
Лейтенант Ахо сощурился.
– Клянусь. Согласитесь, не очень-то я вам помог.
– Это уже другой вопрос. Хорошо, отдыхайте.
Полковой комиссар вернулся к немцу, отпустил Чибисова и сказал:
– Что ж, оберштурмфюрер Айнцигер, финский лейтенант мне всё рассказал. Давайте таким образом прекратим игру в унтер-офицера Лаахтинена и поговорим серьезно, как союзники.
– Развяжите мне руки, – попросил Айнцигер.
– А вы не наделаете глупостей?
– Не вижу смысла. Тут кругом ваши люди, на выходе – часовой. Разве что я возьму вас в заложники, но я не уверен, что ваши не станут стрелять даже в этом случае. К тому же я всё равно их почти развязал.
С этими словами немец поднял руки повыше, и Воскобойников обнаружил, что они и в самом деле почти свободны. Как и когда Айнцигер ухитрился это сделать, полковой комиссар мог только догадываться.
– Можно еще сигарету? – попросил немец, садясь на табурет.
– Разумеется. Тем более это ваши.
Воскобойников закурил сам, бросил Айнцигеру пачку; тот ловко поймал ее на лету и поблагодарил. Закурив, немец посетовал:
– Мне обещали горячий обед по прибытии сюда, но события распорядились иначе... И вы не представились, что порождает некоторые неудобства – вы знаете, как меня зовут, а я не знаю, как зовут вас.
– Сейчас перекусим, – миролюбиво сказал Воскобойников. – А зовут меня Станислав Федорович. Но для вас будет удобнее «товарищ комиссар».
– Ха! В таком случае зовите меня «господин оберштурмфюрер».
– Договорились. Чибисов!
«Комод» явился и воззрился на панибратски покуривающих офицеров.
– Чибисов, как там с обедом?
– Готово всё давно, товарищ полковой комиссар.
– Так зовите к столу, что ж вы. Вот и господин оберштурмфюрер с нами.
Чибисов покосился на немца.
– Там самогон у финнов, товарищ полковой комиссар...
– Хорошо, разрешаю. Часовому поднесите, на морозе человек стоит, и через час сменить.
– Есть!
Чибисов убежал, а немец спросил:
– Ну и как вы сюда попали, товарищ комиссар? Про войну России с Финляндией я знаю, но, насколько мне известно, боевые действия идут довольно далеко отсюда...
– У меня свое задание, – уклончиво ответил Воскобойников.
– Давайте, как вы сказали, прекратим игру, – сказал немец. – Откроем карты, раз уж мы союзники. Если желаете, я начну первый.
– Как я узнаю, что вы говорите правду?
– Никак. Вам остается надеяться на мою честь и слово офицера.
– Идет, – кивнул Воскобойников. Полковой комиссар ожидал услышать всё, что угодно, но то, что рассказал Айнцигер, если не повергло Станислава Федоровича в шок, то несколько выбило из колеи. Он внимательно слушал, прикуривая сигарету от сигареты, так что к концу разговора почти опустошил пачку немца.
Если коротко, то Айнцигер прибыл в Финляндию за тем же, за чем шел Воскобойников. Нет, конечно же, немцы не знали об операции «Фьорд», но, как выяснилось, владели информацией примерно в тех же объемах, что и организаторы операции в СССР. Может быть, в несколько меньших объемах – если немец не врал. Но в незначительно меньших.
– Понимаю, что всё это похоже на сказку, – закончил Айнцигер, – но дело обстоит именно так.
– Верю, – сказал Воскобойников, сплевывая табачную горечь. – Верю, потому что имею точно такое же задание. Как видите, не только вашим хозяевам известно о занятных вещах, хранимых лесами Финляндии. Однако эта деревенька... у меня данные другие. Почему вы сразу не отправились туда?
– Жизнь – весьма сложная штука. У нас недостаточно времени, чтобы быть врагами. Самым разумным будет, раз уж мы союзники, объединить усилия, – предложил немец. – Там и разберемся, чьи данные точнее. Вместе у нас получится гораздо лучше, а в конце концов мы разойдемся в разные стороны.
– Вы думаете, это будет так легко сделать? Всерьез?
– Пока что я ничего не думаю. Давайте доберемся до места, а там всё решится
– Сомневаюсь, – покачал головой Станислав Федорович. – Очень сильно сомневаюсь.
– А вам больше ничего не остается, – улыбнулся немец. – Я раскрыл карты, вы, как ни странно, тоже раскрыли. При этом я полностью завишу от вас, поэтому вы находитесь в более выгодном положении, товарищ комиссар. Так или не так?
– Так, – согласился Воскобойников.
Стол получился нехитрый, но сытный – суп из мясных консервов и консервированная каша с мясом. Самогон разлили в жестяные кружки. Дали поесть и пленным, но без выпивки.
– Товарищи! – сказал Воскобойников, вставая. – Так получилось, что мы собрались вместе, и у нас есть важнейшая цель, важнейшее задание, доверенное нам партией и правительством, всем нашим народом. Буду с вами откровенен. Наверное, вы думаете, что в самое ближайшее время мы постараемся соединиться с частями Рабоче-Крестьянской Красной Армии, которая, без сомнения, громит сейчас врага в глубине его территории, далеко от нашей границы. Я вынужден сообщить вам, что у нас иная миссия. К сожалению, я не могу говорить о деталях, но надеюсь, что вы меня понимаете. Таков приказ, и мы обязаны выполнить его со всей ответственностью.
Красноармейцы молчали, внимательно глядя на комиссара. Еще во время первой их встречи, после кровопролитного лесного боя, Воскобойников приказал двигаться на запад. Вопрос был в том, как далеко на запад?
– Главная задача – достигнуть определенной точки на территории Финляндии, – продолжал Воскобойников. – И в этом нам поможет наш союзник, офицер вооруженных сил Германии обер-лейтенант Айнцигер.
Немец привстал и коротко кивнул. Воскобойников специально не стал упоминать об СС – так было проще для бойцов.
– Ясно, товарищ полковой комиссар, – сказал Вершинин, хотя и глядел на немца с сомнением.
– А раз ясно, давайте выпьем! – Воскобойников одним духом проглотил самогон, скривился и пробормотал: – Сильна, зараза!
Все засмеялись, даже немец, который, надо полагать, понял, что говорит Воскобойников. Обстановка за столом немного разрядилась, но на немца всё равно посматривали с опаской, с недоверием.
– Вашим людям я не нравлюсь, товарищ комиссар, – шепнул Айнцигер, наклонившись к Воскобойникову.
– А чего же вы хотели? – спросил тот. – Вы фашист. Если бы я попал в компанию немецких солдат, разве они бы радовались?
– Я был в Брест-Литовске на совместном параде советских и немецких войск, так там была вполне дружелюбная обстановка.
– Всё зависит от ситуации. И не стоит называть это парадом: во-первых, торжественное прохождение ваших и наших войск не являлось парадом победы, оно состоялось после согласования деталей и подписания соглашения о передаче вами Бреста Красной Армии. Сначала торжественным маршем прошли германские войска, а после того как они покинули город, туда вошли наши танковые части. Если на прохождении немецких подразделений присутствовал наш комбриг Кривошеин, то при прохождении советских подразделений ни одного немецкого солдата и офицера на улицах Бреста уже никто не видел.
– Вы тоже там были? – поднял брови немец.
– Да, – коротко ответил Воскобойников, хотя ни в каком Брест-Литовске в то время не находился, а летал в Хабаровск по делам, никак с событиями в Западной Белоруссии не связанным. «Спасение идет из СССР, – писали тогда „Известия“. – Грозная, суровая, непреклонная и великодушная – идет Рабоче-Крестьянская Красная Армия. Ради счастья человеческого построена наша страна, и на страже его стоит Красная Армия. Ради этой цели Красная Армия двинулась сегодня, затемняя небо стальными крыльями, потрясая землю бронемашинами, тяжелой поступью неисчислимых полков».
И спасение в самом деле шло.
Когда закончили трапезничать, Воскобойников распорядился накормить пленных финнов. Сменившийся часовой – красноармеец Каримов – грелся у печурки, не обращая на немца никакого внимания.
– Всем отдыхать, – велел Воскобойников. – Утром выходим.
Дождик обрушился на листву с веселым шорохом, забарабанил по черной крыше «эмки», и Мокеев громко крикнул, выныривая:
– Федорыч! Снимай портки да ныряй скорее!
Вода вокруг пухлого торса комбрига словно кипела под ударами капель, брызги сверкали на солнце. Воскобойникову неожиданно сделалось необычайно хорошо, и он заскакал на одной ноге, стягивая сапог, потерял равновесие, повалился в намокшую траву... Мокеев и Берлин захохотали, прижавшийся к дереву лейтенант тоже засмеялся. Воскобойников, лежа на спине, стащил сапог, другой, потом галифе вместе с подштанниками и прямо с глинистого берега прыгнул в воду. Вошел красиво – сам он не видел, но тело почувствовало воду не жестко, как это бывает, когда плюхнешься пузом, а мягко, приятно.
Вынырнул он рядом с Мокеевым, зацепив его толстое брюхо локтем.
– Тише, Федорыч! – попенял комбриг шутливо. – Жиры растрясешь.
– А что ж ты отъелся, словно попадья? Небось конь уже не поднимает?
– Какой тут конь... вон конь, под деревом стоит, бензином воняет. Да и танк пока еще выдерживает, вот в люк пролезать труднехонько...
Дождик барабанил по голове, колол плечи. Воскобойников окунулся еще раз в теплую парную воду, зафыркал, стряхнул со лба налипшую нитку водоросли.
– Чисто водяной, – засмеялся Берлин, подплывая. – Ты одежду-то чего под дождем побросал? Намокнет.
– А я и сам мокрый, – ответил Воскобойников.
– Коля, собери одежду! – крикнул на берег Мокеев. Лейтенант почему-то на цыпочках, как кот, пробежал под дождем, быстро собрал вещи Воскобойникова и шмыгнул обратно под дерево.
– На тот берег рванем? – спросил комбриг, пихая Воскобойникова.
– А не далеко?
– Когда это мне далеко будет, я на пенсию подамся, мемуары писать. Наумыч, ты с нами?
– Увольте, – отказался Берлин и уплыл плескаться на мелководье. Мокрая бритая голова бригинтенданта блестела в солнечных лучах, словно церковный купол.
– Ну, как знаешь, – сказал Мокеев и поплыл саженками, разгоняя волну. Воскобойников двинулся следом и обнаружил, что никак не может приноровиться к скорости толстого комбрига. Тот обернулся и крикнул на плаву:
– То-то, брат! Я на Оке вырос, а ты, небось, в бассейн ходил!
– Не ходил я в бассейн, – обиделся Воскобойников. – У нас в деревне речка была – таракан перескочит.
Когда до противоположного берега оставалось метров пятьдесят, Мокеев неожиданно остановился и подождал Воскобойникова. Отдуваясь, он пробормотал:
– Есть разговор, Федорыч.
– Прямо тут?
– Прямо тут, – серьезно сказал комбриг. – Рыбы коли и услышат, никому не скажут. Вот что... Слушай, Федорыч, помнишь Спасского?
– Из Уральского округа, у Гарькавого служит?
– Нет, из Наркоминдела. Гражданская, Орел...
– А, носатый этот? Помню. А что?
Про Спасского Воскобойников только то и помнил, что Орел, гражданская, носатый... В каком-то рыжем кожушке, с большим нелепым маузером. Что он там делал, Спасский? Уполномоченный Реввоенсовета? Что-то, связанное с Троцким...
– Говорил с ним третьего дня, – сказал Мокеев, тихонько подгребая руками, чтобы не сносило течение.
– Как он? – спросил Воскобойников, потому что нужно было что-то спросить. Разговор ему не нравился, хотя он не мог представить, что плохого, опасного может сказать добродушный Мокеев, которого он знает без малого двадцать лет. Но Мокеев сказал:
– Ты надежный человек, Федорыч. В армии есть люди, которые хотят... В общем, готовится переворот.
– Ты с ума сошел, Кириллыч.
– Я тоже сперва так подумал. Знаешь, кого он называл? Какие фамилии? Уборевич, Тухачевский, Эйдеман... Не нам чета.
– Ловушка, Кириллыч, – убежденно сказал Воскобойников.
– Оно бы и так, но мне и раньше говорили. Ты его не знаешь, из политуправления товарищ. Что делать, Федорыч?
– Сообщи куда следует. Ты большевик, Кириллыч!
– Большевик, – ответил Мокеев, пожевав толстыми губами. – И ты большевик. И Тухачевский, и Рыков...
– Ты еще Троцкого вспомни! – озлился Воскобойников.
– А что Троцкий? Когда Троцкий был наркомвоенмор, Лев Революции, мы на него такими глазами смотрели! А сейчас у нас кто герои? Сема Буденный? Клим? Ока со Щаденкой?
– Так вон ты куда... – понял Воскобойников. Вода вокруг неожиданно стала ледяной, хотя дождь уже утих и солнце припекало с новой силой.
– Да никуда я, Федорыч! Никуда! – рявкнул Мокеев. – Думаешь, хоромы захотел? Барином? Какой с меня барин, ети его...
– Тогда языком не трепи, – жестко сказал Воскобойников.
– Так, Федорыч... Дело-то в чем? Дело в том, что неспроста у них всё это. Говорят, Тухачевский знает.
– Что?!
– ЗНАЕТ, – Мокеев произнес это слово таинственно, со значением.
– Что он знает?
– Сказали бы мне, и я б тебе сказал... – буркнул комбриг. – Только у них не просто план, у них за этим планом стоит что-то. Важное что-то стоит, Тухачевский, он, думаешь, напрасно в Европу ездит? И Путна... Путна говорил спьяну, что есть такая штука... не объяснишь, короче, но штука страшная, Федорыч.
– Не знал бы тебя, решил бы, что пьян с утра, – брезгливо сказал Воскобойников. – Сказки сказываешь, штуки страшные... Всё! Считай, не было этого разговора, товарищ комбриг. Не было! Поплыли назад, жрать охота после купания.
Лейтенант уже собрал на расстеленных полотенцах перекусить: огурцы, помидоры, свежие булки, шпроты и сардины во вскрытых банках, тонко нарезанная копченая колбаса и ветчина, бутылка «белой головки»... Голый Берлин потешно прыгал рядом на одной ноге, вытряхивая из уха воду.
– Ты обрезом-то своим не тряси, не пугай народ, – мрачно велел Мокеев. Быстро вытерся, надел галифе, сел на корточки, разлил водку по стаканам. Внимательно посмотрел в глаза Воскобойникову и серьезно сказал: –