Получилось глупо. Вообще есть старое доброе правило для того, кто путешествует по Карелии или по Финляндии, что по сути одно и то же, если вы углубляетесь куда-то в сторону от асфальта: не доверяйте картам.
Между Карелией и Финляндией есть огромная разница в уровне дорог. Но как только путешественник сворачивает в сторону от разбитого в первом случае и ухоженного во втором камня на проселок... начинают действовать свои, общие законы и правила.
Не верьте картам.
На финской территории, конечно, остается всё меньше таких мест. Всё глубже уходит цивилизация, лес всё больше смахивает на парк, а хутора наносятся на честные, верные карты. Однако национальная традиция – это не тот предмет, который можно так просто изжить.
Прятаться, наблюдать, ждать, терпеть – эти черты вырабатывались веками. Финны прятались в своих лесах, обсаживая удаленные друг от друга хутора непролазными елями, путая дороги, маскируя тропинки. Свобода по-фински пахла смолистым ароматом одиночества.
Я сделал глупость. Доверился карте. Совсем новенькой. Такой честной и прежде меня не обманывавшей. И вот теперь не за горами ночь, а трассы, на которую мы должны были выйти, даже не слышно.
Сосны. Березы. Кусты. Вездесущая черника.
Дорожка, по которой мы двигались в сгущающихся сумерках, была хорошо утоптана, где-то угадывалась даже автомобильная колея. Однако ни души...
– Ничего себе сократили, – пробормотала Юлька.
– Да, что-то я дал маху...
– Этому рыжему негодяю?
– Это неполиткорректный анекдот.
– Почему это?
– Ну, как же, все шутки, которые могут показаться оскорбительными для представителей той или иной национальной группы, являются неполиткорректными.
– Тогда надо все анекдоты запретить.
– Надо, – согласился я. – К этому всё и придет. Начнется всё, естественно, с евреев.
– Почему?
– Потому что они очень чувствительны к такого рода шуткам. Им везде чудится антисемитизм. Пещерный.
– Ну, у них есть для этого причины.
– Да ладно!
– Да. Как только возникает вопрос, кому дать в морду, они первые в очереди. Конечно, обидно…
– Хм, – Я аккуратно вписался в очередную загогулину дороги. – А кто их просил в эту очередь вообще становиться?
– То есть как?
– Это сложный вопрос, мое солнце. Причины и следствия. Злой, потому что бедный, или бедный, потому что злой? Так и с этой твоей очередью.
– Если честно, то я не совсем понимаю.
– А и не надо. Меня не это сейчас волнует. Мне интересно, как теперь отсюда выбраться.
– Давай просто назад повернем.
Про второе правило Юлька не знала. Поворачивай назад, только когда упрешься в тупик.
– Если дорога есть, то она куда-нибудь да ведет.
– Ночевать в машине не хочется, – немного надулась Юлька.
Я дернул плечами.
– Конечно, не хочется, но вариантов, кажется, не много. А что у нас там по карте?
Юлька развернула разноцветный лист с черточками дорог.
– Мне кажется, этой дороги вообще быть не должно. Тут лес только, и всё.
– А куда же мы свернули?
– Та, на которую мы свернули, уже должна была кончиться,
– Да? – Я отвлекся от дороги, пытаясь, что-то разглядеть на карте. – Покажи...
– Вот тут...
Машину тряхнуло. Зло что-то взвизгнуло под днищем. И нас неумолимо понесло к ближайшему дереву.
Юлька заверещала, я вывернул руль. В боковом окошке мелькнула старая, покрытая трещинами сосна. Я напрягся, ожидая удара сзади, но его не последовало. Каким-то чудом нас пронесло мимо. Автомобиль встал поперек дороги.
– Что это было? – прошептала Юлька, не отнимая ладоней от лица.
– Это была коряга, – ответил я, высовываясь из окна и освещая фонариком переднее колесо. – Очень неудачная коряга.
«Которую добрый хуторянин положил на дорогу, чтоб неповадно было всяким идиотам тут на машинах кататься с закрытыми глазами» – эту мысль я не стал озвучивать.
Правое переднее колесо было распорото напрочь. Коряжина, виновница происшедшего, валялась на дороге острым сучком точно на колее. Объехать это препятствие было нетрудно, если смотреть на дорогу и не торопиться. Для спокойного хуторянина, возвращающегося домой, это «препятствие» проблемой не было. А «лихачам» тут делать было просто нечего.
Что было вполне понятно.
Человек, живущий на природе, да еще в удалении от других людей, поневоле проникается неспешностью жизни. Ему становится трудно воспринимать городскую толчею, суету, скорость. Тому, кто привык к неизменности леса, окружившего дом, к тому, как медленно и осторожно прорастает по весне трава, все эти рычащие моторы и постоянный бег – ножом по сердцу. А ведь находятся любители погонять на форсированных моторах по лесным дорогам, с риском вылететь в кусты. Терпения хватит на раз, ну на два... Но потом или палка с гвоздями, или более культурный вариант – коряга с острым сучком.
Откуда взялась? Кто положил?..
Попробуй дознайся.
– Ну что там? – Юлька вылезла наружу.
– Колесо, – скупо пояснил я.
Она обошла машину, свет фар жадно выхватил из темноты ее ноги. Солнце спряталось за горизонт как-то неожиданно. Казалось, что закат будет длиться вечно, но вот уже темно, на небе зажигаются первые звезды.
– Ночевать в лесу не хочется, – осторожно сказала Юлька.
– Точно?
– Точно.
– А в машине?
– И в машине не хочется. Особенно если машина в лесу.
– Понятно. Значит, будем менять...
Смена колеса в темноте, когда фонарик светит куда угодно, но только не в нужном направлении, а домкрат то и дело норовит уйти под тяжестью автомобиля в грунт, не самое приятное занятие. К тому же болты на колесе были затянуты с нечеловеческой силой.
Фирменная крестовина помогла мне справиться только с одним болтом из четырех. Остальные сидели как влитые. Через несколько минут я был весь в поту и с сорванными руками.
– Плохо дело, – задумчиво произнесла Юлька, когда я в очередной раз огласил лес матерной руганью.
Крестовина соскочила, и я рассек костяшки пальцев о металл. На какой-то момент мне показалось, что блестящая головка болта чуть сдвинулась. Видимо, я обманулся.
– Могу я вам помочь? – неожиданно поинтересовались из темноты.
Юлька взвизгнула и полоснула лучом фонаря по кустам. Пусто.
– Я тут, – пояснили с противоположной стороны, хотя я мог бы поклясться, что до этого голос раздавался совсем из другого места. – Тут...
Юлька высветила улыбающегося старичка, в поношенной куртке, штанах цвета хаки и сапогах.
– Здравствуйте... – осторожно сказала Юлька. – А откуда вы так по-русски знаете?
Я понял, что инициативу надо брать в свои руки.
– Вот, на корягу налетели. Никак не могу справиться с болтами. И колесо есть запасное, и ключи...
– Бывает, бывает. – Старичок понимающе закивал. – У нынешних машин очень часто.
Он обошел автомобиль, выудил откуда-то из недр куртки квадратный фонарик. Оглядел утопающий в грунте домкрат, свинченный болт и распоротое колесо. Покачал головой.
– Плохо, плохо.
В его речи слышался явственный акцент, но говорил старик по-русски просто, легко.
– Вы не справитесь, – покачал он головой. – В темноте, в лесу... Завтра мои сыновья приедут. Они помогут. Они механики. В городе работают...
– А что же нам сейчас делать? – робко спросила Юлька.
– Пойдемте на хутор, чай пить. Меня зовут Юкки. Здесь совсем недалеко. – И он махнул рукой куда-то в чащу.
– Не хотелось бы создавать неудобства... – начал я.
– Я один живу. Так, редко ко мне сыновья приедут или случайно кто-то заедет. Вот как вы. За машину не бойтесь. Это совсем заброшенная дорога.
– А кстати, тут до шоссе далеко? – Спорить по поводу заброшенности я не стал.
– Ну. – Старик потер небритый подбородок. – Наверное, не очень. Километров двадцать.
«Ни фига себе заехал», – подумал я.
– Пойдемте, пойдемте. – Юкки включил фонарь и исчез за деревьями. – Пойдемте.
Мы переглянулись. Юлька скорчила просительную физиономию. Ей совсем не улыбалась перспектива ночевать в машине.
– Ну, хорошо, – кивнул я. – Окунемся в народ... – Юлька радостно подпрыгнула.
Старик был явный абориген. Из тех, что знают в лесу каждую кочку, низко свисающую ветку и корягу. Впрочем, может быть, он просто видел в темноте. От человека, живущего черт знает где в лесной чаще, этого вполне можно было ожидать.
Некоторое время мы шли по лесу, иногда цепляясь одеждой за сучья, спотыкаясь о кочки. Фонарик деда прыгал впереди, как зайчик.
– Откуда он узнал, что мы русские? – шепотом спросил я у Юльки.
– Ну, ты даешь! – удивилась она. – Твой мат-перемат на несколько десятков километров был слышен.
– Да ладно, русский мат – это достояние мировой общественности. Я не удивлюсь, если в сортире какого-нибудь Зимбабве можно найти знакомые надписи.
– Возможно. Однако настолько виртуозно обращаться с этим мировым достоянием способен только один народ. Ты лучше спроси, откуда он так русский язык знает?
Впереди, в пятне света, мелькнула калитка.
– Мы пришли! – крикнул Юкки.
Странно, но хутор встретил нас тишиной. Собаки, обычные животные для затерянного в лесах жилья, не лаяли. Расположенный неподалеку от дома сарай молчал, хотя обычно животные чувствуют вернувшегося хозяина и так или иначе дают о себе знать. Фыркнет лошадь, коротко замычит корова, завозится в своем загоне свинка. Незаметные, понятные только посвященным знаки, которыми обмениваются жители хутора.
Но сейчас на дворе стояло молчание. Не было даже вездесущего запаха навоза. Только светилось желтым низенькое окошко.
– Заходите, – позвал старик, открывая дверь.
Он наклонился, юркнул внутрь. Раздался щелчок. Вспыхнул свет.
Я с трудом протиснулся в невысокий дверной проем. Попытался распрямиться и треснулся головой о потолок.
– Елки!
– Ох, осторожно! Извините, забыл предупредить, – запричитал Юкки. – Дом сильно просел в последнее время. Совсем старый, мне уже не по силам за всем успеть. Сами понимаете, возраст требует ухода. Что для дома, что для человека…
– Ой, как мило, – прощебетала за моей спиной Юлька. – Тут всё такое маленькое…
– Когда-то было большое, – гордо ответил старик. – Когда я сам был высокий, стройный. И дом у меня был такой же. Самый лучший дом в округе. Сейчас всё не так. Проходите…
Он нырнул куда-то в полумрак, Я осторожно, не разгибаясь, проследовал за ним. Юлька что-то пищала сзади, обнаруживая на стенах разнообразные предметы стиля виллидж, подковы, хомут, деревянные вилы.
Внутри дома было на удивление просторно. Миновав двери, я потерял из виду потолок. Слабый, ватт на двадцать пять, светильничек не справлялся с темнотой, а только, казалось, углублял ее, придавал контраст.
Юкки уже сидел за столом, разливая парящий кипяток по кружкам. Старик улыбался, отчего лицо его становилось похоже на печеное яблоко, морщинистое и мягкое.
– Садитесь, садитесь.
Я кивнул и осторожно поднял руку. Ладонь ушла куда-то в темноту, так и не нащупав потолка.
Ничего себе, дом просел.
При свете хиленькой лампы не было видно даже стен. Только окно и бревна, расходящиеся в стороны.
– Садитесь, садитесь, – снова повторил Юкки. – Тут есть варенье малиновое. И блины. Моя старуха испекла. Она спит уже...
– Не разбудим? – спросил я, осторожно присаживаясь к столу.
– Нет, нет. Она спит в другом... в другой комнате. Наверху. Не разбудим.
Юлька что-то пыталась рассмотреть в темноте.
– Что ты там ищешь? – поинтересовался я.
– Тут печь, – зачарованно ответила она. – Большая.
И действительно, из полумрака выступала огромная, толстобокая русская печка. Странным было то, что раньше я словно бы и не замечал ее.
– Я люблю гостей, – невпопад сказал Юкки. – Тут не часто встретишь людей. Но гости всё-таки бывают. Леса тут дремучие...
– Как мы заблудились, не пойму, – пожал плечами я. – Вроде бы никаких поворотов не было. Ехали всё время прямо.
– Хотели сократить?
Я кивнул. Взял кружку. Чай ударил в ноздри крепким ароматом. Сразу захотелось пить.
– Так бывает, – понимающе покачал головой старик. – В этих лесах всё бывает. Наверное, единственное место в Финляндии, где можно заблудиться. Сейчас всё по-новому делают. Перестраивают, чтобы всё было красиво, безопасно. Прямые дороги. Прямые стены. Белые потолки. Наверное, это хорошо. Дома становятся чистыми. Никаких тараканов. Никакой зверь из леса не зайдет... Это называется евронормы.
– Если не ошибаюсь, это для туристов...
– Да, конечно. Но какому туристу интересно чувствовать себя везде как дома? Многим хочется почувствовать себя на настоящей природе. Чтобы настоящий медвежий угол. Природные запахи. Не санитарно...
– Антисанитария, – поправил я.
– Да, да. А теперь всё переделывают.
– У вас тут туристический домик? – догадалась Юлька.
– Пока нет, – чуть грустно ответил Юкки. – Но когда-нибудь будет. А мне не хочется. Я люблю, чтобы всё было по-старому. Таких мест осталось очень мало. – Он отхлебнул из кружки и подвинул ко мне тарелку с блинами. – Угощайтесь. Не надо стесняться.
– Ой, блины! – Юлька радостно плюхнулась на скамью.
– Кушайте, – улыбнулся старик.
Блины были горячие. Масляные. Так бывает, когда их только-только сняли со сковороды. В этом была странность. Очередная. Но варенье было таким вкусным, а блины такими свежими...
– Недавно у меня был гость. Один финн. – Юкки обратился ко мне. – Он уже очень старый. Путешествует, очень много путешествует. Очень давно. Знаете, у меня сложилось впечатление, что он вас знает.
Я поднял глаза на старика. В тусклом свете он неожиданно показался мне большим, морщинистым пнем, который стоит в лесной чаще уже многие десятки лет. Огромный, древний сторож леса, видевший слишком много, чтобы просто так рассыпаться в труху. Вокруг срослись непроходимой стеной деревья, кронами переплелись, образовав полог, через который не проникает ни свет, ни дождь. И в этой темноте старая коряга хранит какое-то тайное знание всего леса. Непонятное, абсолютно чужое человеку.
– Меня никто не знает в Финляндии, – выдавил я.
– Как знать, страна большая...
Юкки снова заулыбался. Морок рассеялся. Я снова сидел в полутемной избе. Ел блины и пил крепкий, ароматный чай.
Наконец старик встал.
– Ну ладно. Я пойду спать. А вы, когда закончите... – он поискал нужное слово, – чаевничать, то вот там... – Юкки указал на дверь, которую я до этого момента не замечал. – Там комната и кровать. Всё постелено. Можете ложиться. Спите. До утра вас никто не потревожит.
– Спасибо! – воскликнула с полным ртом Юлька.
Дед кивнул и ушел в темноту дома. Словно в воду канул.
– Странно это всё, – пробормотал я.
– Почему? – Удивление Юльки было таким искренним, что я даже смутился своих подозрений.
– Ну, дед такой... Дом.
– А чего дом? Изба как изба... Всё вроде бы нормально.
– А ты много изб видела?
– Ну, – Юлька заулыбалась масляными губами. – В кино...
– Понятно. Доедай, и пошли исследовать место ночлега.
Юлька быстро допила чай и внимательно посмотрела на меня. Я знал этот взгляд и старательно изобразил на лице непонимание.
– А мы... – Юлька наклонила голову.
– Что?
– Ну... Ты понимаешь... Не прикидывайся!
– Постесняйся, распутница, – покачал я головой. – Старый дом. Старик хозяин. Бабушка где-то тут спит...
– Ну и пусть спят, мы же тихонечко... – Она соскользнула со скамьи и устроилась у меня в ногах. Шаловливые Юлькины руки уже вовсю шарили у меня в паху.
– Так! Не за столом же!
Она вскочила, ухватила меня за руку и потянула что было сил в сторону спальни.
– Насилуют, – прошептал я. – Растлители! Распутники!
Юлька обняла меня, впилась в губы. Больше мы не разговаривали. А когда всё закончилось и я, усталый, хлопнулся на спину, утопая в мягких одеялах, почудилось мне, что на черноте потолка едва заметными точечками сияют звезды.
Проснулся я рано. За окнами всё было залито тем редким, особенным утренним светом, который бывает в очень ясные и жаркие летние дни. Юлька спала, зарывшись в одеяла.
Я встал, огляделся. Теперь, при свете, комната не казалась чем-то из ряда вон выходящим. Обычные бревенчатые стены, невысокий потолок, деревянный пол. На всём лежала пыль. Только кровать, на которой мы спали, выделялась среди общего запустения свежими простынями. У окошка примостился маленький столик. Я подошел ближе. Старые фотографии. В деревянных, простеньких рамках, пожелтевшие. История целой семьи.
Вот дети. Взрослые, стоят у забора. Сам хозяин хутора, в морщинах и той самой, старой, заношенной куртке. Отдельно большая фотография молодой женщины – красивой, с характерными лапландскими чертами лица.
Я присмотрелся к другому фото: немолодой мужчина, в военной форме, с заметным брюшком, седоватый, с винтовкой на плече. Грудь, однако, колесом, хотя явно резервист, не кадровый, фуражка надвинута на лоб. Погоны... Я видел слишком много солдат, одетых в кители с такими же погонами, с такими же цветами... Финская кампания. Страшная и холодная.
Впрочем... Кто видел? Я? Мой предок?..
– Это же Юкки, – звонко произнесла Юлька за моей спиной.
От неожиданности я вздрогнул и едва не выронил фотографию.
– Ты напугала меня, – сказал я недовольно.
– Извини. – Она быстро чмокнула меня в щеку. – А ты небритый...
– Мужчине свойственно быть небритым с утра, пора бы привыкнуть.
Мы быстро собрались, умылись у ручника. Юлька поставила воду на маленькую электрическую плиту.
– Слушай, а где хозяева?
– Не знаю, – ответил я.
В доме действительно было пусто. Чердак оказался давным-давно заселен какими-то птицами, испуганно упорхнувшими, когда я в поисках старика поднялся туда. Через дыры в крыше солнце прокладывало дорожки из позолоченной светом пыли. Собственно комнат было всего три. В одной мы ночевали, другая была «главным залом», а в третьей отсутствовала одна стена. Дом действительно был очень стар. Потолок едва ли не царапал макушку и держался, видимо, на огромной русской печи, незыблемо стоявшей в центре здания.
– Ничего не понимаю.
Юлька удивленно рассматривала остатки блинов, вчера таких свежих, варенье и три кружки. Общее запустение не коснулось только, пожалуй, тех мест, где вчера вечером были мы. Всё, чего касались наши руки, выглядело свежим, живым...
Наскоро глотнув чая и сжевав остатки блинов, мы вышли на улицу. Сарай, примыкавший к дому, был в лучшей сохранности, но также пустовал. Где-то у леса располагалась хорошо сохранившаяся и явно поддерживаемая в порядке баня. Тут стояли свежие, новенькие кадушки, набор ароматических масел и современный градусник.
Покосившийся забор, окружавший хутор, кто-то недавно подновлял.
Колодец, расположенный в центре хозяйства, имел крышку и смазанные нескрипящие петли.
Там нас и застали сыновья Юкки.
В отличие от старика они не говорили по-русски и очень слабо понимали английский. Моих знаний финского, впрочем, вполне хватило, чтобы объяснить суть проблемы. Ребята оказались смышленые и, что было немного странно, совершенно не удивились нашему присутствию на их хуторе. Дело, как известно, боится мастера, а не дилетанта, поэтому колесо на нашем «Форде» было поменяно в считаные минуты.
Когда я попытался рассказать им про гостеприимного хозяина дома, то встретил недоуменное и совершенно искреннее непонимание. Стараясь прояснить вопрос, я отвел их в комнату, где ночевал, и показал фотографию Юкки. Парни переглянулись и развели руками.
– Вы ошиблись, – сказал старший. – Дедушка умер семь лет назад. С тех пор мы иногда приезжаем сюда, в баню. Но вообще-то хутор необитаем. Тут часто останавливаются люди, кто заблудился...
...Шоссе мы нашли без проблем. До него оказалось минут десять ходу.
– Слово имеет товарищ Сталин, – сказал председательствующий маршал Кулик.
Воскобойников внимательно смотрел на Сталина. Что скажет вождь? Что можно сказать после двухдневного совещания начальствующего состава при ЦК ВКП(б) по сбору опыта боевых действий против Финляндии – местами изнурительного, а местами, как ни дико, смешного? В зале смеялись, когда Сталин сказал, что граф Кутузов занимался солдатскими сухарями, а снабженцы РККА – нет. Смеялись, когда начальник снабжения, корпусной комиссар Хрулев, назвал советскую армейскую диагоналевую куртку «очень красивой». Смеялись, когда Сталин критиковал «Красную звезду», сказав, что она ни черта не стоит как армейская газета. Смеялись, когда Сталин назвал комбрига Черния, военно-воздушного атташе в Англии, «честным человеком, но дураком» – за то, что Черний сообщил, что в Румынию вводится двенадцать тысяч «цветных» войск...
Народ бросает кверху шапки
И артиллерия гремит
И едет в лентах князь Суворов
И князь Кутузов едет следом...
В зале смеялись, а перед глазами Воскобойникова стояли то «двадцатьшестерка» со сбитой башней, врезающаяся в заснеженную сосну, то тронутые тлением тела бойцов у распавшегося дома Ярка, то спина эсэсовского офицера на мушке древнего громоздкого пистолета...
Интересно, кто из тех, кто сейчас сидит в зале, знал?
– Я хотел бы, товарищи, коснуться некоторых вопросов, которые либо не были задеты в речах, либо были задеты, но не были достаточно освещены. Первый вопрос – о войне с Финляндией. Правильно ли поступили правительство и партия, когда объявили войну Финляндии? Этот вопрос специально касается Красной Армии. Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо эта безопасность есть безопасность нашего Отечества. Не только потому, что Ленинград представляет процентов 30-35 оборонной промышленности нашей страны...
Станислав Федорович слушал, но слова проходили сквозь мозг, почти не оставляя следов. Нет, он, разумеется, понимал, что говорит Сталин. Тем более Сталин говорил правильно. Но всё же – кто из тех, кто сидит сейчас в зале и слушает о безопасности Ленинграда, знал? Кто?
И Ломоносов громким басом
Зовет солдат на поле брани
И средь кустов бежит пехота
И едет по полю фельдмаршал...
–...Второй вопрос: а не поторопились ли наше правительство, наша партия, что объявили войну именно в конце ноября – начале декабря, нельзя ли было отложить этот вопрос, подождать месяца два-три-четыре, подготовиться и потом ударить? – неторопливо продолжал Сталин. – Нет, Партия и правительство поступили совершенно правильно, не откладывая этого дела, и, зная, что мы не вполне еще готовы к войне в финских условиях, начали активные военные действия именно в конце ноября – начале декабря. Всё это зависело не только от нас, а, скорее всего, от международной обстановки. Там, на западе, три самые большие державы вцепились друг другу в горло, когда же решать вопрос о Ленинграде, если не в таких условиях, когда руки заняты и нам предоставляется благоприятная обстановка для того, чтобы их в этот момент ударить.
«Сталин прав, – думал Станислав Федорович. – И я прав, Руну нельзя было оставить Айнцигеру, нельзя было именно сейчас, когда они в самом деле вцепились друг другу в горло. Они вот-вот вцепятся в горло и нам. Но почему я не отдал Руну? Почему я солгал? И – самое главное – почему я до сих пор сижу здесь, в теплом зале, среди военных и политработников, а не на нарах с миской баланды в руках? После странного возвращения, после долгих блужданий по вражеской территории, ничем не объясненных, никак не подтвержденных, после путаного рапорта о якобы обнаруженном убитом учителе Вальдене... Почему я вообще жив?!
Руна.
Потому что у меня есть Руна. Она бережет меня до поры, до того времени, пока ей не надоест. Как там сказал учитель? Руна сама выбирает себе хозяина?»
– Во всяком случае, расположение войск на Карельском перешейке преследовало три цели: создать серьезный заслон против всяких возможностей и случайностей против Ленинграда; во-вторых, устроить разведку территории и тыла Финляндии, что очень нужно было нам; и, в-третьих, создать плацдарм для прыжка, куда войска будут подвезены...
А вот и оно. «Устроить разведку территории и тыла Финляндии, что очень нужно было нам». Очень нужно было. НАМ.
Воскобойников слушал. Слушал об истории финских войн и вреде польской кампании тридцать девятого года, о непревзойденной философии Ленина («разбитые или потерпевшие поражение армии очень хорошо дерутся») и недостатках седьмой армии, о минометах и автоматизации ручного оружия, об условиях ведения современной войны и о финской армии.
– Общий вывод, – сказал Сталин. Человек, который управлял величайшей страной мира. – К чему свелась наша победа, кого мы победили, собственно говоря? Вот мы три месяца и двенадцать дней воевали, потом финны стали на колени, мы уступили, война кончилась. Спрашивается, кого мы победили? Говорят, финнов. Ну конечно, финнов победили. Но не это самое главное в этой войне. Финнов победить – не бог весть какая задача. Конечно, мы должны были финнов победить. Мы победили не только финнов, мы победили еще их европейских учителей – немецкую оборонительную технику победили, английскую оборонительную технику победили, французскую оборонительную технику победили. Не только финнов победили, но и передовую оборонительную технику Европы. Вся оборона Финляндии велась по указке, по наущению, по совету Англии и Франции, а еще раньше немцы здорово им помогали, и наполовину оборонительная линия в Финляндии построена по их совету. Итог говорит об этом. Мы разбили не только финнов – эта задача не такая большая. Главное в нашей победе состоит в том, что мы разбили технику, тактику и стратегию передовых государств Европы, представители которых являлись учителями финнов. В этом основная наша победа!
Воскобойников вскочил вместе со всеми и закричал: «Ура!»
Да, министр Пуришкевич
Был однажды на балу
Громко музыка рычала
Врали ноги на полу
Дама с голыми плечами
Извивалась колбасой
Генерал для развлеченья
Шлепал пятками босой.
Ночной болотный спутник, безумные фразы, складывающиеся в бредовое стихотворение, оказавшееся верным и правильным...
Станислав Федорович кричал и хлопал в ладоши до тех пор, пока не вышел из зала, чтобы никогда больше туда не возвращаться.
Или это был вовсе не он?
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ,