Я заснул, чувствуя запах женщины. Юлька не стала сушить волосы после душа и легла так, разметавшись по одеялу, и меня окутывал умопомрачительный аромат. Так пахла, наверное, земля, в которую бросали семя мужчины, во время посева. Она парила, проникая в ноздри запахом грядущего урожая, будущего хлеба. Женщина – это та же земля, в ней живет часть ее плодородной силы. И иногда, в редкие, особые моменты, мужчина может ощутить себя рядом с ней тем самым, древним, настоящим. Может быть, и не человеком вовсе.
Женщина – это вечность, сказал кто-то. Хорошо сказал. Правильно. Потому что мужчина, если он настоящий мужчина, – это время. Только он в состоянии постичь женщину. Измерить бесконечность, наполнить ее смыслом.
Мне снился этот запах, я чувствовал, как всё вокруг наполняется им, становится бесконечным, неохватным. Я проваливаюсь куда-то в глубину. Проваливаюсь, не имея сил выбраться наружу. Неожиданно мне стало страшно.
Вокруг меня уже была не мягкая бесконечность женщины, нет. Меня окружал холод. Темнота, холод и безмолвие. Как тогда... Когда? С кем происходило всё это?
Я толкнул темноту и вышел на берег реки. Черная и раздутая, словно в половодье, она неторопливо текла куда-то, скрываясь из глаз. Не отдавая себе отчета, я шагнул в нее и почувствовал, как мерзко обтекает ноги ее теплая маслянистая вода. Я шел, погружаясь всё глубже и глубже. Наконец поплыл и плыл долго, прежде чем снова ткнулся ногами в каменистое дно. Там, где я вышел, были ворота. Огромные, железные, покрытые изморозью ворота, которые со скрипом трогал ветер.
Сариола.
Я был тут. Я тут был. Почему я? Может быть, мой дед?..
Протянув руку, я почувствовал, как каменеют на коже капли воды, превращаясь в лед. Такой стужей веяло от железа ворот. В них давно никто не входил. Те, кто живет тут, давно забыты своими потомками. От них отреклись, как отреклись от героев, как отреклись от воинов, пирующих вечно где-то там... В другом месте. Сюда приходили те, кто искал покой. Искал и находил.
Я приду сюда. Обязательно.
Но не сейчас
Учитель Вальден показался комиссару неприятным человеком. Дело было даже не в приказчичьем вылизанном проборе и мерзких усиках – просто Вальден не понравился Станиславу Федоровичу. И, что самое главное, учитель, судя по всему, знал гораздо меньше Ярка. Он отвечал вопросами на вопросы, временами нес откровенную чепуху и, кажется, больше всего боялся, что его убьют. Правда, солидности и спокойствия Вальден не терял, однако Ларец – в представлении Воскобойникова – должен был оказаться иным.
Откусывая от рассыпчатой вареной картофелины, Воскобойников слушал неторопливую беседу немца с учителем. Есть не хотелось: хотя комиссар и согрелся, желудок по-прежнему был словно набит крупитчатой ледяной крошкой, которую не смогли растопить даже три стаканчика самогона. Выпивка обожгла пищевод и стенки желудка и теперь бесцельно плескалась внутри.
В разговор Воскобойников не вступал; молчал и Керьялайнен, грустный и прожорливый, весь перепачканный жиром. Финн, казалось, искал утешения в еде и выпивке.
– И всё-таки – где Руна? – спросил эсэсовец, терзая вилкой кусок колбасы.
Учитель потупился.
– Хорошо, – сказал он. – Сейчас я принесу ее. – Поднявшись, Вальден вышел из комнаты.
– Ваши ставки, товарищ комиссар? – спросил немец с улыбкой.
– То есть?
– Принесет или не принесет?
– Принесет, – кивнул Воскобойников, кладя на стол недоеденную картофелину.
– Спор не удался... Да, вот и господин учитель.
– Возьмите, – скучным голосом сказал Вальден.
Айнцигер открыл небольшую коробочку из темного дерева. Внутри, на бархатной подушечке, словно орден или перстень с бриллиантами, лежала Руна. Маленькая, тусклая, еще более незврачная, чем та, что Воскобойников видел в кабинете Мехлиса.
– Это не дубликат? – спросил Айнцигер.
– Как вы могли подумать! – возмутился учитель.
– И всё же я повторю вопрос, – сказал немец, поднимаясь и доставая пистолет. – Это подлинная Руна? Вы в этом уверены?
– Уверен, – ответил учитель. Он судорожно ухватился руками за край столешницы.
Керьялайнен с ужасом смотрел на происходящее и не мог не понимать, что, если сейчас немецкий обер-лейтенант застрелит Вальдена, следующая пуля – его, Керьялайнена, который больше не нужен. Пошарив глазами по столу, финн поспешно схватил кусок колбасы и принялся заталкивать его в рот, словно был уверен, что Айнцигер не выстрелит в человека, который ест.
– Отлично, – произнес немец и выстрелил в лоб учителю с расстояния в полметра.
Выстрел прозвучал в бревенчатой комнате неожиданно глухо, словно задавленный душным теплом и низким потолком. Школьного учителя Хеермани Вальдена отбросило назад, на спинку стула, потом он уронил голову на стол и затих. Кровь заливала столешницу, и Воскобойников машинально отодвинул в сторону тарелку с остатками колбасы.
– Как всё же неприятно это делать, – сказал Айнцигер, убирая пистолет.
Керьялайнен выпученными глазами смотрел на кровавую лужу и жевал, жевал, жевал...
– А если он соврал? – безразлично спросил Воскобойников. – Если это – подделка? Как мы теперь найдем Руну?
– Это оригинал, – покачал головой немец.
Он протянул коробочку Станиславу Федоровичу, и тот поразился неожиданной тяжести.
– Чувствуете? – спросил Айнцигер, с интересом наблюдавший за комиссаром.
– Да.
– А теперь попробуйте вынуть Руну из коробочки.
Воскобойников осторожно взял тяжелый кусочек металла и ощутил исходившее от него тепло, словно Руна лежала на печке или остывающей плите. Кончики пальцев немного покалывало.
– Что это?
– Не представляю себе. Я просто знаю, как должно быть.
– Откуда? От Ласси-Густава?
– Угадали. Ласси-Густав рассказал очень многое. Он сильно отличался от Вальдена и уж подавно – от Ярка...
– Ласси-Густав был Ларцом той Руны, которая сегодня в Германии? – спросил Воскобойников. Пальцы покалывало всё отчетливее, довольно болезненно, но Руну он не выпускал.
– И снова угадали. Впрочем, это было легко. Вам, наверное, интересно, что умеет немецкая Руна? К сожалению, очень немногое, товарищ комиссар.
– По моим данным, в Германии две Руны.
– Две? Я знаю лишь об одной. Я всего-то обер-штурмфюрер, мне не положено всё знать... Та, что я видел, – по сути, пустышка, небольшое украшение с малопонятными способностями. А вот эта, – Айнцигер щелкнул ногтем по пустой коробочке, – судя по нашим сведениям, боевая. Боевых Рун как минимум две – где вторая, никто пока не знает. Теперь понимаете, какую ценность вы держите в руке?
– Понимаю. Как понимаю и другое – наша договоренность, похоже, истекает. «Вместе у нас получится гораздо лучше, а в конце концов мы разойдемся в разные стороны» – так, кажется, вы сказали во время памятных переговоров в доте?
– Нам еще возвращаться назад, – рассудительно заметил оберштурмфюрер. – Поодиночке мы не выберемся, линия фронта достаточно далеко...
– Разве на помощь Руны не следует рассчитывать?!
– А она покамест ничто, – улыбнулся немец. – Ее нужно завести, пустить, словно часы. А как это делать – вы не знаете. Возможно, это знает тот, кто вас сюда послал, но вам, напомню, еще нужно вернуться обратно... Как вам мои доводы, товарищ комиссар?
– Весомые, герр оберштурмфюрер.
– В таком случае можете убрать Руну в коробку и положить себе в карман. Да не потеряйте – подобные предметы имеют дурной нрав и могут легко потеряться.
– Вы имеете в виду...
– Я имею в виду то, что можете пока оставить Руну у себя. Время расставания, о котором вы вспомнили, еще не пришло. Полагаю, мы найдем способ цивилизованно решить нашу проблему. Подумаем лучше, что делать с нашим спутником – добрым Керьялайненом.
Финн остекленелым взглядом уставился на немца – услышал свою фамилию.
– А ничего, – спокойно сказал комиссар. – Какой смысл его убивать? Он нам достаточно помог.
– Старый Ярк тоже нам помог. И учитель Вальден. Вы не склонны убивать тех, кто вам хотя бы раз оказал помощь? В таком случае как вы вообще можете жить на свете? У вас незавидная судьба – с такими-то моральными устоями, товарищ комиссар. Тем более для коммуниста. Тем более – для военного человека.
– Я не вижу смысла убивать финна, – возразил Воскобойников. – Если честно, я не видел большого смысла и в убийстве Ярка с учителем, но... финн совершенно безобиден. Он практически ничего не знает. Сомневаюсь, что он понимает, что мы вообще здесь делаем.
– Вы слишком любите допущения, – сказал немец. – Но черт с вами, мне этот толстячок чем-то симпатичен, хотя он вовсе не такой кретин, каким представляется. Оставим его здесь?
– Он может пригодиться. Как вы сами сказали, герр оберштурмфюрер, нам еще возвращаться назад.
– В таком случае навьючим нашего финна едой. У Вальдена должна быть еда. И неплохо бы уйти до рассвета – если вы, разумеется, достаточно сносно себя чувствуете.
– Я не пойму одного, – признался Воскобойников, когда они укладывали в вещмешки продуктовые запасы учителя. – Для чего вы притащили меня сюда? Бросили бы в лесу, я бы не выбрался... Вы упрекаете меня в наличии каких-то сомнительных моральных устоев, а сами ведете себя нелогично. Руна у вас.
– У вас, – с улыбкой возразил эсэсовец. – В кармане, в деревянной коробочке.
– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.
– Уважаемый комиссар, я вас прошу об одном – давайте хотя бы до поры до времени будем доверять друг другу. Вы никогда не занимались альпинизмом?
– Не довелось.
– А я занимался. И знаю старинное правило: спуск всегда труднее, чем подъем. И не только из-за объективных причин, но и чисто психологически: вершина покорена, самое трудное позади, цель достигнута... Мы с вами сейчас тоже на спуске. Едва-едва начинаем спускаться...
Немец втиснул в мешок завернутый в тряпицу окорок и завязал горловину.
– Давайте поторопимся, – сказал он, – скоро рассветет.
Несмотря на все слова Айнцигера о трудности спуска, деревеньку они покинули незаметно. Тихо падал крупный снег, мороз заметно сбавил обороты, и к полудню Воскобойников, немец и финн проделали немалый – особенно по предыдущим дням – путь. Остановившись на привал, Воскобойников отошел по малой нужде и в который уже раз увидел, как в полукилометре, на другой стороне ложбины, осыпается с кустов снег. В неосторожного зверя комиссар уже не верил, особенно после слов старого Ярка: «Война войной, а всегда надо смотреть, кого убиваешь. Иного лучше и не убивать – тебе же потом хуже будет. Не стану пугать, да и не к ночи разговор, да только остерегайтесь – особенно тот, кто убил».
Убил Воскобойников, но сам-то он пока не пострадал... Станислав Федорович попытался разглядеть, кто же возится в заснеженном кустарнике, не мелькнет ли, не приведи господь, покрытое ледяной коркой белое лицо или рука со скрюченными пальцами. Или все же зверь? Как комиссар ни силился, разглядеть всё же ничего не сумел и вернулся к костерку. Тот, сложенный из сырых веток, шипел и пыхтел, но всё же понемногу разгорался, а Керьялайнен уже пристраивал над ним котелок с супом.
Финн знал, что обязан жизнью русскому офицеру, и смотрел на него благодарно, преданно. Воскобойников, принимая флягу с самогоном, даже подмигнул Керьялайнену, и добродушный финн улыбнулся в ответ. «Где же тот рубеж, – подумал комиссар, – за которым закончится союзничество и начнется война? » Он ощущал в кармане тяжесть коробочки с Руной, и эта ноша пугала Станислава Федоровича, страшила своей непредсказуемостью.
«Боевая», – сказал Гиацинт Айнцигер.
«Она сама знает, на какой срок ей задержаться у человека вне зависимости от того, добро он творит или зло», – сказал учитель Вальден.
Похлебав супа, вновь двинулись в путь. Впереди без каких-либо приказаний шел Керьялайнен, и без того нагруженный съестными припасами. Комиссар хотел было предложить финну подменить его, но передумал – недолгое пребывание в теплом доме придало Воскобойникову сил, однако он по-прежнему чувствовал себя больным и уставшим. Так они и ковыляли по снегу гуськом, только немец что-то бодро насвистывал, однако и он начал сдавать – комиссар видел смертельную усталость в глазах Айнцигера.
По пути их обстреляли – то ли небольшой отряд финской армии, то ли дезертиры, то ли, чем черт не шутит, кто-то из заплутавших красноармейцев. На всякий случай постреляли в ответ, залегши в буреломе; нападавших, видимо, было немного, поэтому они не стали втягиваться в долгий бой и ушли. На месте перестрелки Воскобойников нашел потом гильзы от винтовки Мосина – такими были вооружены и финны, и советские части.
А потом ушедший немного вперед Керьялайнен вернулся, бормоча:
– Мертвый человек! Там мертвый человек!
– Вот ведь невидаль, – буркнул эсэсовец. Станислав Федорович тоже удивился, что страшного даже для мирного Керьялайнена в мертвеце – вроде бы успел уже насмотреться. Но мертвец оказался непростой. В сидевшем спиной к древесному стволу человеке Воскобойников узнал лейтенанта Буренина, командира «слабосильной команды».
– Лейтенант! Лейтенант! Живой?! – Комиссар потряс безвольное тело, хотя понимал, что Буренин мертв.
Лицо лейтенанта выражало высшую степень удивления, а толстая «антарктическая» куртка была изодрана и покрыта темными пятнами, сизо-красные внутренности из распоротого живота свернулись в паху жутким месивом. Но самым страшным было не это. Воскобойников набрал горсть снега и стер со лба лейтенанта кровяную корку.
– Что за черт? – сказал Айнцигер.
На лбу ножом был вырезан значок – разветвленные оленьи рога. Глубоко вырезан, так, что в ране проглядывала белая черепная кость.
– Вы знаете этого человека? – беспокойно спросил немец, наблюдая за Воскобойниковым. – Что за знак?
– Знал, – коротко ответил комиссар. – Про знак... Помните историю с ночным хохотуном?
– Конечно, такое трудно забыть.
– Она, похоже, продолжается...
– Надеюсь, вы не собираетесь его хоронить? – осведомился Айнцигер.
– Нет... – Воскобойников замялся, потом более уверенно повторил: – Нет. Но хотя бы в снег нужно закопать.
– Погодите, – сказал немец, наклонился, снял варежку и сунул руку внутрь распоротого живота. – Теплый... Его убили совсем недавно.
Керьялайнена вырвало, финн едва успел отбежать в сторону и упасть на колени.
– Помогите мне его зарыть, – попросил комиссар.
Немец пожал плечами, но помог забросать Буренина снегом. Рядом с телом валялся длинноствольный артиллерийский «люгер», таких Воскобойников не видывал лет пятнадцать. Где лейтенант мог его раздобыть? Патронов не было, и он без сожаления положил бесполезную громоздкую цацку возле трупа.
Почему убили Буренина? Уж он-то не имел ровным счетом никакого отношения к смерти финна, которого Воскобойников застрелил у ручья... Или тело бросили здесь, на пути, с намеком?
Я очень давно не вел дневник, вспомнил Воскобойников. Почему-то эта мысль грызла его весь долгий переход до самого вечера, пока Айнцигер не выругался и не бросил автомат и мешок на снег.
– Похоже, мы заблудились, – сказал он.
– А карта?
– Карту можно выбросить к чертовой матери. Карта больше не нужна. Нас что-то не выпускает.
– Почему? – тупо уставившись себе под ноги, пробормотал Воскобойников. Он хотел лишь одного – проглотить что-нибудь горячее и уснуть. Лечь. Уснуть. Лечь. Уснуть...
– Почему?! – крикнул немец. – Почему?! Да вот почему!
Он сделал пару шагов в сторону, сунул руки в снег и принялся там шарить. Керьялайнен стоял, прислонившись к сосне, и смотрел в сторону.
– Вот почему, – прохрипел немец и сунул в лицо комиссара облепленный снегом артиллерийский «люгер» Буренина. – Вот почему. Мы полдня шли зря и вернулись туда же, откуда пришли, – к могиле вашего знакомца... И теперь, судя по всему, нам придется здесь заночевать – в месте, где я меньше всего хотел бы оставаться на ночь.