Известно, что “силы неведомые” в данный момент тоже активно действовали в направлении разрушения Германской и Австро-Венгерской империй. В высших кругах масонства и сионизма эти государства не вызывали такой бешеной ненависти, как Россия. Поэтому, например, Вильгельму позволили уцелеть, доживать век в Голландии, выращивая любимые тюльпаны. Остались у него и значительные средства — в отличие от Николая II, он не растрачивал собственность на раненых и увечных. А когда в странах, пострадавших от германской агрессии, раздались требования суда над военными преступниками, в том числе над Вильгельмом, дело быстро замяли. Но сами по себе две могущественных европейских монархии по замыслу закулисных сил должны были погибнуть, подвергнуться расчленению, стать полем для экономических и финансовых махинаций, “приватизаций” и разворовывания, как оно и произошло в Веймарской республике.
Обратим внимание и на тактические ходы западных политиков. В Компьене проигравшим были предъявлены довольно тяжелые условия капитуляции: возвращение французам Эльзаса и Лотарингии, выдача флота, демобилизация армии и отвод ее за Рейн со сдачей приграничных крепостей и т. д. Но при этом как бы подразумевалось, что это и есть условия мира, и в дальнейшем речь пойдет лишь о их юридическом оформлении. Однако через полгода, на мирной конференции в Версале были выставлены новые, куда более тяжелые условия. Немцы, австрийцы, венгры, болгары взвыли — да только деваться им было уже некуда. Потому что их государства за прошедшие полгода оказались взбаламучены, расшатаны и развалены революциями. Следовательно, и сами эти революции (до определенного предела) входили в планы “сил неведомых”, были им выгодны. Тем более что разжигание и углубление социальных катаклизмов шло за российский счет! Через троцких, свердловых и иже с ними, несть им числа.
Обратим внимание и на тактические ходы западных политиков. В Компьене проигравшим были предъявлены довольно тяжелые условия капитуляции: возвращение французам Эльзаса и Лотарингии, выдача флота, демобилизация армии и отвод ее за Рейн со сдачей приграничных крепостей и т. д. Но при этом как бы подразумевалось, что это и есть условия мира, и в дальнейшем речь пойдет лишь о их юридическом оформлении. Однако через полгода, на мирной конференции в Версале были выставлены новые, куда более тяжелые условия. Немцы, австрийцы, венгры, болгары взвыли — да только деваться им было уже некуда. Потому что их государства за прошедшие полгода оказались взбаламучены, расшатаны и развалены революциями. Следовательно, и сами эти революции (до определенного предела) входили в планы “сил неведомых”, были им выгодны. Тем более что разжигание и углубление социальных катаклизмов шло за российский счет! Через троцких, свердловых и иже с ними, несть им числа.
Но в действиях Свердлова нетрудно увидеть и очень значительную “персональную” составляющую. Личную заинтересованность. Он явно претендовал на роль одного из лидеров “мировой революции”. Если не первого лидера. Хотя и в этом направлении он работал умнее, чем Троцкий. Лев Давидович по-прежнему держал себя как “гений” — высокомерно, заносчиво. Видел себя единственной значащей фигурой, для коей вполне естественно попирать ногами окружающих. По воспоминаниям современников, рядом с Троцким каждый “чувствовал себя козявкой”. Он и дальше будет так действовать. И именно из-за этого так легко слетит с пьедестала — поскольку под ним не окажется никакой надежной опоры.
Свердлов вел дело иначе. Он и в завоевании позиций на международной арене принялся оперировать расстановкой “своих” кадров. И оперировать успешно. Руководителем компартии Латвии становится его выдвиженец Стучка, компартии Эстонии — Кингисепп, в верхушку компартии Литвы проталкиваются старый знакомый по красноярской пересыльной тюрьме Мицкявичус-Капсукас, один из деятелей еврейского комитета Циховский, “свердловец” Уншлихт. Под особое покровительство Яков Михайлович берет мадьяр, среди которых верховодит его “друг дома” Бела Кун. В ноябре Свердлов экстренно проводит конференцию венгерских коммунистов. Опекает ее, обеспечивает. Сохранились записки в Наркомпрод: “Прошу сделать все возможное для снабжения продуктами венгерской конференции в 120 человек…”. И в ВЧК: “Прошу оказать необходимое содействие т. Бела Кун и его товарищам венграм по их обмундированию на европейский лад”.
Что ж, из вещей расстрелянных для мадьяр подобрали “на европейский лад” костюмы, рубашки, галстуки, пальто, обувь. И 120 активистов при содействии Свердлова без промедлений и со всеми удобствами забрасываются на родину. А в руководство Федерации иностранных групп РКП(б) вместо уехавших кадров Яков Михайлович вводит своего подручного-цареубийцу Сафарова…
Кстати, дела политические и международные ничуть не мешали Якову Михайловичу по-прежнему трогательно заботится о родственниках. Поскольку транспорт оказался уже в полном загоне, братец Беньямин на такой работе взвыл и света белого не взвидел. И Яков Михайлович посодействовал — из наркомата путей сообщения Беньямин перешел в Президиум ВСНХ. На должность почетную, высокую в номенклатуре, но совершенно безответственную и бесхлопотную.
25 ноября соединения Красной Армии перешли в общее наступление. Одна группировка — на Псков и далее в направлении Латвии, другая — на Белоруссию, нацеливая удары в двух направлениях, на Полоцк и Бобруйск. Надо сказать, для Советской республики революции в Германии и Австро-Венгрии стали фактором очень и очень благоприятным. Опасаясь противодействия со стороны патриотических сил, немцы и австрийцы до последнего момента не разрешали создавать на оккупированных территориях вооруженных формирований. Ни белогвардейцам, ни марионеточным властям Украины, Латвии, Эстонии, Белоруссии, Литвы. Хотя большевики свои подпольные структуры на оккупированных территориях создавали, тайно вооружали. Как ранее отмечалось, и партизаны множились.
Спохватилось германское руководство лишь осенью, когда собственное положение зашаталось. Да и то не централизованно — чаще инициатива исходила от командования на местах. Которое видело нарастание угрозы и стало делать уступки “союзникам”, смотреть сквозь пальцы на создание офицерских или ополченских отрядов, выделять оружие. Но формирование шло медленно, с раскачкой. Казалось — успеется, под надежным прикрытием немецких штыков можно не торопиться.
Но едва грянула революция в Германии, ситуация почти мнговенно вышла из-под контроля. Оккупационные соединения на российской территории были далеко не лучшего качества — все самое надежное и боеспособное перебрасывалось на Запад, а что похуже — на Восток. Эти части почти год фактически бездельничали. Разлагались, подвергались воздействию коммунистической пропаганды, заражались “духом” революции. И при первых же известиях о событиях на родине германские и австрийские войска стали разваливаться даже быстрее, чем русская армия в 1917 году. В считанные дни. Возникали “зольдатенраты” — солдатские советы, забурлила митинговщина. Части выходили из повиновения. Принимали резолюции об отправке домой. Деникин вспоминял, как к нему явилась группа немецких офицеров и попросила записать их в Добровольческую армию — дескать, теперь-то и мы поняли вас, русских офицеров. Поняли, против чего вы боретесь, и хотим сражаться вместе с вами.
А белые и национальные силы в оккупированных районах пребывали в зачаточном состоянии — “полки” по… 15–20 штыков, “штабы” дивизий и корпусов, не имеющие в подчинении ни одного солдата. И красное наступление развивалось беспрепятственно. Под Псковом оказал сопротивление лишь малочисленный белый отряд полковника Неффа, а немцы бросили фронт, и отряду едва удалось выбраться из окружения.
“Освобождение” тоже сопровождалось жестокими репрессиями. По директиве Петровского о “безусловном расстреле всех прикосновенных к белогвардейской работе” в Пскове было казнено более 300 человек. Вплоть до хозяев и горничных гостиниц, обслуживавших офицеров, и обшивавших их портных. Немцы же и дальше катились прочь без боев. Они были люди хозяйственные и ввели практику продавать красным города. Солдатские комитеты получали от наступающих плату и оставляли город, перебираясь в следующий. Продавали и орудия, боеприпасы, военные склады с вооружением и имуществом.
Проблем с оплатой в данном случае не возникало. Ведь большевикам достались на Монетном дворе печатные станки с огромными запасами бумаги, и они принялись штамповать сотенные и пятисотенные “николаевские” банкноты. На советской территории хождение царских денег было запрещено, но на окраинах они считались “самыми настоящими”, в отличие от украинских, донских, большевистских, керенок и т. п. Да и в Европе их все еще признавали конвертируемой валютой. Свежеотпечатанной продукцией щедро снабжались наступающие группировки, и стороны оказывались квиты. Немцы продавали то, что им не принадлежало, а за это им платили фальшивками.
Если на Запад двигались красные части, то Украина взорвалась изнутри. Здешние крестьяне давно точили зуб на гетмана Скоропадского, вернувшего землю помещикам. Были недовольны оккупацией. А в городах скопились беженцы из Советской России всех сортов — кадеты, эсеры, меньшевики. И когда германо-австрийские части забузили, намыливаясь по домам, все это прорвалось. Гетман сидел в Киеве почти беспомощный, все его силы составляли два полка сердюков в опереточных мундирах — личная охрана. И зачаточная Белая Гвардия — та самая, которую описал Булгаков. Скоропадский заметался, отправил в отставку националистический кабинет и созвал русофильский. Заговорил о федерации с Россией, наводил контакты с Деникиным и Красновым, но ему уже не верили, да и сделать он ничего не успел.
18 ноября в Белой Церкви созвали съезд лидеры прежней Центральной Рады. Под предлогом “измены гетмана украинской независимости” призвали народ к восстанию. Провозглашалась республика во главе с Директорией в составе Винниченко, Петлюры, Швеца и Андриевского. Повсюду возникали отряды и банды. Одни — под предводительством петлюровцев, другие — большевиков, третьи — боротьбистов (украинских эсеров). Или независимых “батек”, вроде Махно. Он, между прочим, побывал в Москве, встречался с Лениным и Свердловым. И хотя они не разделяли его идей о крестьянской анархической власти под руководством “Вольных Советов”, было решено оказывать ему помощь. Присылали деньги (“николаевские”, которых не жалко), опытных инструкторов. Махно прославился на Украине дерзкими налетами на помещичьи усадьбы, на небольшие отряды австрийцев, стал настоящим народным героем. И теперь люди валом повалили в его отряды. Он захватил контроль над значительной территорией на Еватеринославщине, скупал оружие у отъезжающих австрийских частей. Или окружал эшелоны и разоружал силой.
А Петлюра заключил соглашение с киевским германским “зольдатенратом”. Немецкие части сдавали ему оружие, а он подавал им поезда для отправки на родину. Сердюцкие полки перешли на сторону повстанцев. Скоропадский бежал, и петлюровцы захватили Киев, перебили несколько сот человек, грабили. Директория издала декларацию о “земле и воле”, восстановила универсалы Центральной Рады о социализации земли. Пошла новая волна погромов помещичьих экономий, столкновений между крестьянами за земельный передел.
Курс правительства был взят очень левый и крайне националистический. Были объявлены выборы в представительный орган, Трудовой Конгресс, причем избирательные права предоставлялись только рабочим, крестьянам и “трудовой интеллигенции”, к которой Директория причисляла лишь сельских учителей и фельдшеров. Врачей и городских учителей уже относили к “буржуазии”. Насаждалась русофобия. Новая власть провозглашала: “Директория решительно будет бороться с провозглашенными бывшим гетманом лозунгами федерации с Россией… Всякая агитация и пропаганда лозунгов о федерации будет Директорией караться по законам военного времени”.
Был издан приказ об украинизации вывесок. Русский язык не допускался даже наряду с украинским (вывески на иностранных языках разрешалось оставить). На несколько дней Киев превратился в малярную мастерскую — закрашивали, исправляли. Особые патрули проверяли исполнение приказа и орфографию, поскольку большинство киевлян в то время украинского языка не знало. Крымское татарское правительство Сулькевича уступило власть коалиционному “кабинету” Соломона Крыма, отправило телеграмму Деникину, что просит принять полуостров под защиту и тоже сбежало — в Азербайджан.
Ну а на Урале и в Сибири глупое и безалаберное правление социалистов совершенно заколебало всех. В Омске восстало офицерство и Сибирское Казачество. В результате переворота власть досталась известному полярнику и флотоводцу адмиралу Колчаку, провозглашенному Верховным Правителем России. Появилась надежда, что наконец-то установится порядок, что можно будет дать отпор красным. Но европейские революции аукнулись и здесь. Части Чехословацкого корпуса объявили, что раз уж Мировая война закончилась, и цель освобождения их родины достигнута, то они отказываются от дальнейшего участия в боевых действиях. Их уговорили лишь остаться на тыловой службе, охранять Транссибирскую магистраль (за хорошую плату). Уход чехов значительно ослабил фронт. А вдобавок большевики переманили на свою сторону башкирского националиста Заки Валидова, посулив ему власть над Башкирией и автономию. Мусульманский корпус, подчиняющийся Валидову, изменил, перейдя на сторону красных. И фронт опять был прорван, советские армии заняли Оренбург и Уфу.
Казалось бы, положение Советской власти было блестящим!.. Но нет. Совсем не блестящим. Победы на фронтах, успехи на международной арене — а вместе с этим полный мрак и кошмар внутри государства. Ведь “красный террор” не был единственным бедствием, обрушившимся на Россию. То, что постигло ее, можно было сравнить разве что с библейскими “казнями египетскими”. Вовсю разгулялся и “обычный” бандитизм. В Москве орудовали крупные шайки Сабана, Яшки Кошелькова, Селезнева, Гуська, Графчика, Краснощекова, Хрящика, Матроса, Бондаря, Донатыча, “банда шоферов”, в Питере — Ваньки Белки, Леньки Пантелеева, Жорки Александрова. В темное время суток ходить по улицам стало невозможно, а часто и среди бела дня грабили.
Углублялась разруха. Многие специалисты — чиновники, инженеры, техники, попадали под красный террор, другие разбегались кто куда. Транспорт работал не пойми как. Заводы останавливались. Коммунальное хозяйство городов вообще приказало долго жить. Не стало электричества. Не было тепла, люди обогревались самодельными печками-буржуйками, топили их мебелью, книгами, ломали на дрова заборы, рубили деревья в парках. Не работала канализация. В больших домах жители отправляли естественные надобности на “черных” лестницах, и они замерзали сплошными омерзительными наледями.
Вместо расстрелянных и разогнанных специалистов назначали “ответственных работников”, а они оказывались совершенно некомпетентными. Набирали себе огромные штаты помощников, “совслужащих” и “совбарышень”, и все равно не справлялись, учреждения работали вхолостую. А чтобы изобразить активную деятельность (и оправдать получаемые пайки), “совслужащие” с “совбарышнями” порождали бумажные потоки, которые вносили дополнительную путаницу и парализовывали решение самых простых вопросов.
Добавились и эпидемии. Из Закавказья был занесен тиф, с запада пришел вирусный грипп — “испанка”. Массовые миграции войск и беженцев, скученность в транспорте способствовали распространению заболеваний, а разрушение системы здравоохранения, антисанитария, плохое питание вели к высокой смертности. Если летом солнце и вода к
о е-как сдерживали развитие эпидемий, то с осени 1918 года они резко пошли по нарастающей и тысячами косили свои жертвы.
Страшным бедствием обернулась и свердловская политика наступления на деревню. Она вызывала постоянные волнения и восстания среди крестьян. Которые жестоко подавлялись. Вот красноречивый факт — самым грозным оружием по тому времени считались бронемашины. Всего их в Красной Армии насчитывалось 122. Из них 6 действовали на Западном фронте, 45 — на Южном, 25 — на Восточном. А 46 приходилось держать в тылу, они обслуживали карательные экспедиции. По эсеровским источникам при усмирении крестьянских бунтов в 1918 году в Епифанском уезде Тульской губернии было казнено 150 человек, в Медынском уезде Калужской губернии — 180, по Рязанской губернии в Пронском уезде — 300, в Касимовском — 150, в Спасском — 200, в Тверской губернии — 200, в Ветлужском уезде Смоленской губернии — 600.
Для таких карательных акций, как и для выколачивания продразверстки, обычные красноармейцы оказывались ненадежными, они сами были из крестьян. И использовались либо латышские части, либо особые формирования из “инородцев” — немцев, латышей, евреев, австрийцев, венгров, китайцев, вливалась в них и самая отпетая русская шпана, люмпены. Для “продовольственных” операций и крестьянских экзекуций проводились также мобилизации местных коммунистов — это называлось “боевым крещением партячеек”. Подобная мера предписывалась губернским и уездным парторганизациям инструкциями, рассылавшимися Секретариатом ЦК. То есть Свердловым. Снова мы видим очень характерное для него стремление повязать кровью как можно больше людей.
И проходили “боевые крещения” действительно круто. В Вологодской губернии для того, чтобы заставить крестьян отдать хлеб, их запирали раздетыми в холодные подвалы, пороли шомполами. В Костромской — секли плетьми из проволоки. В Ветлужском и Варнавинском уездах, когда приезжало начальство, весь сход ставили на колени, иногда тоже пороли — “всыпьте им, пусть помнят советскую власть!” Повсеместно брали заложников — сдать продразверстку или они будут расстреляны. В Хвалынском уезде продотряд, приехав в деревню, первым делом заставлял истопить баню и привести самых красивых девушек. И приводили — от этого зависела судьба всех сельчан.
В рамках мер по “борьбе с кулаком” и “нейтрализации середняка” проводились и другие акции. Так, было предписано у семей, насчитывающих 5 человек и менее, но имеющих более одной коровы, “лишних” отбирать. И передавать “беднякам”. То бишь комбедовцам, пьяницам и дуракам. Эти же комбедовцы, став властью, и с односельчанами не церемонились, обирали их, прижимали, изводили придирками, грубостью, насилиями. Местные исполкомы и комбеды обращались с крестьянами, как с побежденными врагами, сплошь и рядом реквизировали лошадей для собственных нужд. Заваливали повинностями. Отбирали сенокосы и места порубки дров, объявляя их государственной собственностью и вымогая плату. Устраивались всевозможные реквизиции у “мелкобуржуазных производителей”. Так, в Московской губернии в крестьянских домах были отобраны все швейные машинки. Якобы по приказу Ленина. О чем сам Ленин с Крупской узнали лишь случайно, гуляя по Москве и разговорившись с крестьянином.
Но… вдобавок ко всему утеснение и обирание крестьян ничего не давало для решения продовольственных проблем! По многочисленным свидетельствам, бесчинствовавшие в деревне продотряды значительную долю награбленного сами же и разбазаривали — обжирались, хлеб пускали на самогон, перепродавали спекулянтам. А то, что удавалось собрать, просто пропадало. Сырое зерно гнило, сваленное на станциях в неприспособленных хранилищах, мясо и рыба тухли, скот подыхал. Потому что это добро уже никого не волновало. Продотряды отчитывались показателями собранного — и все планы выполняли и перевыполняли. Дальнейшее их не касалось. А при административной неразберихе и хаосе на транспорте реализовать продовольствие и доставить по назначению было невозможно.
В городах начался настоящий голод. Нет, он не являлся следствием “кольца фронтов”. О каком влиянии “кольца фронтов” можно говорить, если в Астрахани вдруг не стало… рыбы? Голод не был и следствием неурожая. В 1918 году, только-только освоив и засеяв всю полученную землю, крестьяне собрали огромный урожай. Голод стал прямым следствием “войны”, которую государство развернуло против своей же, российской деревни.
Тем не менее даже и столь катастрофические результаты не заставили Свердлова угомониться! И он вместе с наркомом земледелия масоном Середой готовит программу нового, второго масштабного удара по крестьянству. “Декрет о земле” дал им землю, из-за чего большевики и получили поддержку масс сельского населения. Теперь же предполагалось эту землю отобрать. Национализировать. На съезде сельхозкоммун и комбедов 11 декабря 1918 года была провозглашена самая первая программа коллективизации.
Да-да, еще тогда. Только сокращения “колхоз” еще не существовало. Но над президиумом съезда был вывешен лозунг: “Свободный труд в крупных коллективных хозяйствах — путь к коммунизму в земледелии”. Предусматривалось создание совхозов, государственных сельхозпредприятий, где крестьяне верстались в “рабочие”, из частников превращались в “служащих по найму у государства”. Или организация “коммун” с полным обобществлением земли и инвентаря.
Причем совхозы и коммуны, замышлявшиеся Свердловым и Середой, сильно отличались даже от тех колхозов, которые реализовались при Сталине. При проведении сталинской коллективизации людям были оставлены в личную собственность приусадебные участки, птица, мелкий скот, наконец — их дома. В свердловско-середовском варианте такого не допускалось. Эти “коммуны” скорее напомнинали “фаланстеры” из масонских утопий. Крестьянам предстояло лишиться всего, превратиться в полных “пролетариев”, не имеющих за душой ничегошеньки.
Члены “коммун” должны были трудиться бесплатно, получая за это порцию еды в общественной столовой. И жить должны были в общих помещениях наподобие казарм. Централизованно распределяться на работы. Отдавать детей для коллективного воспитания. Фактически перейти на положение заключенных огромного российского лагеря. (Как раз тогда заговорили и об “обобществлении” женщин. Свердлов данную идею не озвучивал. Но и в ее опровержение не выступал…) Для реализации второго удара по крестьянству было принято решение и о реформе деревенской власти. Вместо прежних Советов крестьянских депутатов создавать другие — Советы депутатов крестьянской бедноты. То есть повысить статус комбедов и сделать их единственной властью на селе. Полностью отдать русскую деревню босякам, шпане и люмпенам — пусть “коммунизируют”!
Глава 30
“ЧЕСТЬ И ИМЯ РЕВОЛЮЦИОНЕРА”
Германские демократы во главе с Эбертом и Носке оказались более умными и дельными, чем львовы и керенские. Впрочем, ведь и “силы неведомые” не желали окончательного разрушения Германии, в отличие от России. Во всяком случае, немецкие социал-демократы не остановились перед решительном применении силы, быстро разгромили “спартакидов”, а их вожди Карл Либкнехт и Роза Люксембург (Гольдман) были найдены в канаве убитыми. На что Советская власть отреагировала странно и жестоко. В Петрограде по приказу Зиновьева были расстреляны последние из находившихся в руках большевиков представителей дома Романовых — великие князья Николай Михайлович, Павел Александрович, Дмитрий Константинович и Георгий Михайлович. Якобы “в ответ” на убийство германских предводителей (что ни с какой логикой, конечно же, не согласуется).
Ну а Новгородцева в связи со смертью Либкнехта передает трогательную историю. Как Андрюша Свердлов спросил у отца — неужто и его могут убить буржуи? А Яков Михайлович ответил:
— Конечно, сынка, могут убить, но тебе не надо этого бояться. Когда я умру, я оставлю тебе наследство, лучше которого нет ничего на свете. Я оставлю тебе ничем не запятнанную честь и имя революционера.
Да, Клавдия Тимофеевна очень любила Свердлова. Вся ее жизнь была — это он. Поэтому она и сумела придумать про него такую красивую легенду. Хотя в действительности я не знаю, входило ли в лексикон Якова Михайловича слово “честь”? Перечитав множество текстов его работ, речей, писем, я такого слова не встретил ни разу… Что же касается “незапятнанной” чести и имени, то давайте еще раз отвлечемся от сюжетной хронологии и перескочим на 17 лет вперед.
В 1935 году было велено произвести в Кремле инвентаризацию имущества. Во время которой сотрудники наткнулись на сейф Свердова. Открыть его не получалось. Разузнали предысторию, и выяснилось, что стоял он в рабочем кабинете Якова Михайловича, а после его смерти не сумели найти ключ. И, соответственно, проникнуть вовнутрь сейфа. Бились-бились — никак. Ну и убрали на комендантский склад, чтобы бесполезная махина Калинину не мешала. Но в 1935 г. охрана и персонал Кремля оказались более настойчивыми, чем в 1919 г. Вызвали мастеров-слесарей. Они с замком тоже не сладили. Тогда привезли из тюрьмы одного из знаменитых “медвежатников”, специалистов по сейфам. И у него получилось. Открылась дверца. Тут-то все свидетели и ахнули. Доложили самому Ягоде, а он — лично Сталину. Его записка сохранилась:
“ Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину
На инвентарных складах коменданта Московского Кремля хранился в запертом виде несгораемый шкаф покойного Якова Михайловича Свердлова. Ключи от шкафа были утеряны. 26 июля с.г. шкаф был нами вскрыт, и в нем оказалось.
1. Золотых монет царской чеканки на сумму сто восемь тысяч пятьсот двадцать пять (108.525) рублей.
2. Золотых изделий, многие из которых с драгоценными камнями, семьсот пять (705) предметов.
3. Семь чистых бланков паспортов царского образца.
4. Семь паспортов, заполненных на следующие имена:
а) Свердлова Якова Михайловича,
б) Гуревич Цецилии Олеговны,
в) Григорьевой Екатерины Сергеевны,
г) княгини Барятинской Елены Михайловны,
д) Ползикова Сергея Константиновича,
е) Романюк Анны Павловны,
ж) Кленочкина Ивана Григорьевича,
5. Годичный паспорт на имя Горена Адама Антоновича.
6. Немецкий паспорт на имя Сталь Елены.
Кроме того, обнаружено кредитных царских билетов всего на семьсот пятьдесят тысяч (750.000) рублей.
Подробная опись золотым изделиям производится мо специалистами.
Народный комиссар внутренних дел Союза ССР
Г. Ягода
27 июля 1935 г. № 56568”
Подробная опись не сохранилась. И что за золотые изделия с драгоценными камнями хранились в сейфе, мы не знаем. А они, конечно же, составляли львиную долю стоимости содержимого. Но даже без их учета указанное количество монет — это более 100 кг золота! В целом же исследователи (весьма приблизительно) оценивают клад в сумму не менее 250 млн долларов по нынешнему курсу.
Но внесем еще маленькое уточнение — паспорта “царского образца” были не просто паспортами. Они в дореволюционной России играли роль и загранпаспортов. Менять их для поездки за рубеж не требовалось. И в первые годы после революции паспорта “царского образца” сохранялись именно в таком качестве, за рубежом они по-прежнему считались действительными.
Из всего сказанного вытекают три немаловажных вопроса. Что это были за ценности? Откуда они взялись? И когда формировалось содержимое сейфа?
На первый из них журналисты разных изданий принялись дружно выдвигать версию, что это, мол, был “партийный общак”. Готовившийся на случай, если революция потерпит поражение, и коммунистическому руководству придется скрыться. А в доказательство обычно ссылаются на мемуары Б. Бажанова. Который, якобы со слов Германа Свердлова, рассказал, что в одном из ящиков стола Новгородцевой в 1920-х хранился “алмазный фонд Политбюро”, переданный ей еще в гражданскую. Вот журналисты и совместили этот “алмазный фонд” с содержимым сейфа.
Никакого отношения к действительности данная версия не имеет и не может иметь. Первое — как уже отмечалось, книга Бажанова является очень малодостоверным источником. Да и изложил он “сенсацию” об алмазах в тройной передаче. Вроде бы Андрей Свердлов рассказал Герману, а он Бажанову. Учтем и то, что Герман был заядлым юмористом и любил розыгрыши. Второе — секретная партийная касса из драгоценностей в самом деле собиралась. Хотя хранилась, разумеется, не в ящике письменного стола. Но создавалась эта касса осенью 1919 года! Когда Деникин взял Орел и прорывался к Москве. Свердлова в это время уже не было в живых. И прятать что-либо в сейф он никак не мог. Третье — клад не мог быть партийной “заначкой”. Потому что о нем никто не знал. Иначе, будьте уверены, даже при отсутствии ключа не засунули бы сейф в кладовую. Наконец — паспорта. Все исследователи, анализируя информацию о них, приходят к единодушному выводу. Что заполнены они были на подставные имена и предназначались для членов семьи Свердлова.
Таким образом, клад был отнюдь не “партийным”, а сугубо “личным”, Якова Михайловича. И предназначался для возможного побега за границу. Хотя ключ он не доверил никому (куда он делся, так и не известно). И не обмолвился ни единым словом даже близким, в том числе и жене. В противном случае его родственники сделали бы попытки добраться до сокровищ. Или сообщили бы высшему руководству, чтобы купить его расположение, как сделала Новгородцева с тайным архивом мужа. Нет, Свердлов строго соблюдал собственное правило: “Говорить не то, что можно, а то, что нужно”. А вдруг и родные окажутся не совсем надежными? А вдруг придется бежать без них, как из Нарыма?
Перейдем ко второму вопросу. Откуда могли взяться у Свердлова такие ценности? Тут господа журналисты уверенно заявляют — из ЧК! Известно же, что ВЧК в кампаниях реквизиций у “буржуев” и последующего “красного террора” изымала огромное количества золота и драгоценностей, вот, мол, и шли они Свердлову. Вынужден разочаровать сторонников такой гипотезы, она тоже не выдерживает критики. “Кассой” золота и драгоценностей, поступающих в фонд партии по линии ЧК, заведовал не Свердлов, а Ганецкий. Распоряжался же ею лично Ленин. Ганецкий был верным его “кассиром” еще в эмиграции, обеспечивая получение и распределение сверхсекретных средств, выделяемых из Германии, и выполнял только персональные распоряжения вождя.