– Почему я не могу там пройти, а он может?
– Потому что это ваша могила, мистер Герман. Ваше тело знает эту землю, а она знает вас. И она держит вас, когда я ей велю. А теперь – вернитесь и встаньте на своей могиле, как хороший послушный зомби.
– Я не зомби!
– Встаньте на могилу, я сказала.
Он шагнул ко мне, потом остановился, сопротивляясь моей воле. Он боролся с собственным телом, как боролся с ним, чтобы выйти из круга, только теперь – чтобы не идти ко мне. Никогда я не видела, чтобы кто-нибудь из них сопротивлялся моей воле, когда я даю прямой приказ, особенно из тех, кто отведал моей крови. А сейчас на моих глазах это отлично сделанное тело, такая живая личность, не хотела подходить ближе.
В следующую команду я вложила силу:
– Эдвин Алонсо Герман, подойди и встань на могилу свою.
Он направился ко мне, дергаясь, как неотлаженный робот. Сейчас он не мог не идти, но он сопротивлялся. А на это ему не полагалось быть способным. Даже когда он встал на могиле, лицом к нам, тело его дергалось и корчилось, потому что он все еще сопротивлялся моей власти.
Открыв банку с солью, я протянула ее Реквиему:
– Подержи, будь добр.
Грэхем подал мне мачете, и вдруг у зомби глаза полезли на лоб.
– Что вы собираетесь делать с этим большим ножом?
Голос его звучал неуверенно, но без страха. Этот парень был сделан из теста покруче.
– Он не для вас.
Я уже закатала рукав куртки выше запястья и стала подносить к руке мачете, как вдруг ладонь Реквиема легла на руку, держащую нож.
– Что ты делаешь? – спросил он.
– Мне нужна кровь, чтобы привязать его к могиле. И лучше сделать новую ранку, чем открывать старую.
Он не убрал руку.
– Тебе больше не стоит давать сегодня кровь, Анита.
– Мне нужна кровь, чтобы это закончить.
– Это обязательно должна быть твоя кровь? – спросил он.
– Обычно это бывает кровь животного, но я не собираюсь убивать птицу, чтобы только уложить зомби. Пока что эти куры остались в живых. Я пролью чуть больше крови, и они могут эту ночь пережить.
– Моя кровь подойдет? – спросил он.
Я посмотрела на него сердито:
– Ты не дашь мне этого сделать без спора, Реквием?
– Не дам, – подтвердил он.
Я вздохнула и расслабила мышцы руки, чтобы ее не свело. Он продолжал держать мою руку с мачете.
– Я как-то использовала кровь вампира, случайно, но вышло довольно... необычно. А необычного с меня на сегодня хватит.
Он показал на Грэхема:
– А его кровь?
– Моя что? – переспросил Грэхем.
– Твоя кровь, – повторил Реквием, будто это самая обычная вещь.
– Много крови? – спросил Грэхем таким тоном, будто этот вопрос задавался не в первый раз.
– Чтобы смазать или сбрызнуть лицо, только и всего.
– Окей, – сказал Грэхем. – Я тоже согласен, что тебе терять кровь не стоит. Если моя подойдет, то окей. Где будешь резать?
– Чуть выше запястья – меньше риска вызвать слишком сильное кровотечение. Хотя вблизи запястья рана болит сильнее, потому что каждое движение сказывается.
Он сбросил куртку прямо на землю.
Я посмотрела в его лицо, поискала в выражении глаз намек на то, что его используют или принуждают. Не увидела. Действительно, он был согласен.
– Я вижу, как ты смотришь, – сказал он. – Нет, действительно, все окей. Не думай, что я не даю кровь регулярно.
– У тебя руки и шея чистые, – ответила я, – укусов нет.
– Есть и другие места, откуда можно давать кровь, Анита, и ты это знаешь.
Я покраснела, что было нехорошо, учитывая, как мало у меня оставалось крови. Да, есть другие места, в основном интимные.
– Ты чей-то pomme de sang?
– Пока нет.
– Что значит «пока»?
– Значит, что некоторые из моих собратьев не сразу решились предать себя одному волку, когда твой Ульфрик внезапно решил поделиться такой милостью, – сказал Реквием.
– Он обратился к добровольцам, – сказала я.
– Ну, я вполне доброволец, – ответил Грэхем. – Я только не люблю афишировать этот факт. Кроме того, – он положил руки на бедра, – это потрясающий кайф, – он погладил руками джинсы, – когда они, – руки дошли до паха с обеих сторон, – кормятся, – большие и указательные пальцы образовали рамку вокруг выпуклости штанов, – отсюда.
Я все время следила за его руками, как загипнотизированная. Наверное, я просто устала.
Моргнув, я попыталась сосредоточиться на том, что надо сделать. Мне не станет по-настоящему лучше, пока я не покормлюсь, но кормиться от кого-либо из присутствующих я не собиралась. Натэниел ждет в клубе, и Жан-Клод тоже. У меня есть желающие, и теперь, когда я могу сдерживать ardeur, пока сама не решу его удовлетворить, я не завишу от милости посторонних.
– Отлично, протяни руку. Рекомендую не ведущую.
Мачете было у меня в руке. Мне приходилось делать небольшие порезы на руках других аниматоров, чтобы вместе поднять зомби побольше или постарше. Сжав рукоять, я протянула вторую руку за его рукой. Он попытался протянуть мне ладонь, и пришлось сказать ему:
– Нет, мне надо держать тебя за запястье, чтобы зафиксировать.
– Как хочешь, – ответил он и позволил взять себя за запястье левой рукой. Обычно это быстро, но сегодня у меня руки дрожали. Наносить разрез дрожащей рукой – это нехорошо. Я выдохнула поглубже, будто наводя ствол пистолета, и прижала кончик ножа к его руке. Мне пришлось набрать воздуху и провести лезвием на выдохе. Это было медленнее, чем если бы я стояла увереннее. Старалась я не войти слишком глубоко, а не уменьшить болевые ощущения.
– Ч-черт! – прошипел он сквозь зубы.
Выступила кровь, почти черная под звездами. Немного, струйкой по краям разреза. Она потекла из раны, и я потерла ее пальцами. С измазанными кровью пальцами я повернулась к зомби, ждущему на своей могиле.
– Не трогай меня этим, – сказал он и отшатнулся от меня.
– Стоять тихо, неподвижно, – велела я, и он застыл на месте, не в силах двинуться или отступить. Только глаза его смотрели испуганно.
Я встала на цыпочки, чтобы коснуться его лица, и Реквием поддержал меня под руку, когда я качнулась.
– Кровью возвращаю тебя в могилу твою.
Страх в глазах Германа не стал ни на капельку меньше.
Я подняла мачете, и Герман издал протестующий звук, потому что двигаться я ему запретила, и кричать он не мог. Я слегка хлопнула его лезвием плашмя.
– Сталью возвращаю тебя в могилу твою.
И обернулась к Реквиему:
– Теперь соль.
Он повернулся и поднял с земли банку с солью, стоявшую в ногах могилы. Я зачерпнула горсть – не той рукой, кровь попала в кристаллы. Придется ее всю выбросить, черт побери.
Повернувшись к перепуганному зомби, я бросила в него горсть соли.
– Солью возвращаю тебя в могилу твою.
И стала ждать, что будет дальше, молясь про себя, чтобы хоть эта часть прошла нормально.
Страх, свирепая воля стали таять в этих светлых глазах, уходить, и остался он стоять с открытыми глазами, но пустой. И глаза стали мертвыми.
Я прямо-таки наполнилась облегчением, потому что, если бы глаза не помертвели, это значило бы, что проблем у нас больше, чем мне в эту ночь хотелось бы. Но он оказался просто зомби, очень хороший, отлично сделанный зомби – но всего лишь зомби. Да, он сопротивлялся мне, но был он всего лишь мертвой глиной, как все они.
– Кровью, сталью и солью возвращаю тебя в могилу твою, Эдвин Алонсо Герман. Иди, упокойся и не ходи более.
Он лег на землю, как на кровать, и просто утонул в ней. Я отошла от могилы, чтобы эта бурлящая, шевелящаяся земля приняла его в себя без нас. А когда все кончилось, поверхность оказалась нетронутой. Как в тот момент, когда мы подошли сюда – обычная старая могила на старом кладбище.
– Ух ты, – сказал в молчании Грэхем. – Ух ты!
– Действительно, ух ты, – согласился Реквием. – У тебя это великолепно выходит.
– Спасибо. У меня там детские салфетки с алоэ в джипе, чтобы стереть кровь, и аптечка для Грэхема. А потом отвезите меня обратно в клуб.
– Как прикажет леди, так и будет.
Я посмотрела на вампира и нахмурила брови:
– Придет время, когда я тебя о чем-нибудь попрошу, и ты так не скажешь.
– Почему ты в этом уверена? – спросил он, предлагая мне руку, чтобы отвести обратно к джипу. Грэхем уже укладывал вещи, кроме мачете, которое я вытерла предназначенной для этой цели тряпкой и смазывала сейчас с помощью другой тряпки. Эти тряпки жили в одном мешке, пока одна не оказывалась измазанной кровью. Тогда она отправлялась в мусор. Организация – ключ ко всему.
– Потому что в конце концов каждый говорит «нет».
– Ты ужасающе цинична для своего возраста, – сказал он.
– Это у меня дар такой, – ответила я и убрала мачете в ножны, а ножны положила в сумку, с которой ждал Грэхем. Отличный работник для вервольфа.
– Нет, – возразил Реквием, – это не дар. Это нечто, усвоенное горьким опытом.
Кстати о горьком опыте, кое-что надо было проверить. Я присела возле аккуратной теперь могилы и положила ладонь на землю.
– Что это ты делаешь, Анита? – спросил Реквием.
– Этот зомби сопротивлялся мне, как ни один из них. Он был несколько больше... настоящим. Я просто проверяю, что он снова превратился в кости и лохмотья.
– А что было бы, если нет?
Я закрыла глаза и чуть раскрыла метафизическую ладонь, которую раньше пришлось сжать в кулак.
– Тогда зомби застрял бы там. Он бы мыслил, сознавал и был не в силах шевельнуться. Он бы не гнил. Не мог бы умереть.
Я загнала силу в землю. Там было тихо, мирно. Только кости и тряпки, ничего больше. Отлично.
– И ты действительно могла бы кого-то так оставить?
– Точно не знаю, но не хочу рисковать. Я бы никого не бросила в таком виде.
Я отряхнула руки.
– Все в порядке? – спросил Грэхем.
– Да, одни кости.
– Вампиры тоже не умирают, если их похоронить, – сказал Реквием. – Бывали случаи, когда вампиров закапывали слишком глубоко, или те, кто должен был их достать, не могли этого сделать.
– Жуть! – передернулся Грэхем.
Я встала – и чуть не рухнула. Реквием поймал меня, поддержал.
– Вот это, про похороненных заживо, рассказывают маленьким непослушным вампирам?
Он посмотрел на меня, и столетия страданий вдруг отразились в этих глазах.
– Я тоже узнал это на горьком опыте.
– Давайте теперь доставьте меня в «Запретный плод», и постараемся, чтобы эта ночь в список горького опыта не попала.
– Как прикажет леди, – ответил он, улыбнувшись, и предложил мне руку.
Я взяла его под руку, и он отвел меня к джипу, потому что я не знала, смогу ли я столько пройти и не упасть. Не настолько я себя хорошо сейчас чувствовала, чтобы ставить Натэниелу засос на публике. Я себя чувствовала слабой и больной, и никак не хотела участвовать в представлении, но мне нужно было напитаться, а после представления он станет мохнатым. Выбор, выбор, чертовски много вариантов и мало возможностей.
Глава сорок вторая.
Я замерзла, еще не дойдя до джипа. Вести должен был Грэхем, а я не соглашалась ехать без страховочного ремня, так что мы нашли компромисс. Я поеду на заднем сиденье в одеяле, а Реквием постарается меня к себе прижать потеснее, насколько это возможно при пристегнутом ремне. Это гораздо легче сказать, чем сделать.
Он начал с того, что обнял меня рукой за плечи, как можно теснее прижавшись ко мне сбоку. Одеяло мы расстелили поверх нас. Он был теплым, теплым от той крови, что у меня взял, но это не был жар вервольфа, и сидеть бок о бок – совсем не так тепло, как сидеть у кого-то на коленях. Когда мы выехали с кладбища, меня уже трясло. Еще миля по Гравуа – и меня начали колотить судороги.
Реквием нашел под одеялом мою руку:
– У тебя руки холодные на ощупь.
– Ага, – сказала я.
Он обнял меня теснее, и одеяло сползло. Реквием поймал его, попытался расстелить снова.
– Позволь мне тебя отстегнуть. Взять на руки, как держал Грэхем.
– Если... – попыталась я произнести сквозь стучащие зубы, – если мы попадем в аварию, я могу погибнуть.
– Верно, что ты не вампир, и можешь не пережить автомобильной аварии, но верно и то, что вампир, слишком долго лишенный питания, умереть не может. Он может высохнуть, как виноградина на лозе, но снова станет сочным, зрелым и живым, отведав крови. Боюсь, что это не твой случай.
Зубы у меня выбивали дробь, будто я сидела на снегу, а не в машине с включенным до упора отоплением и в объятиях теплого мужчины. От холода начинали болеть мышцы.
– Позволь мне хотя бы побольше накрыть тебя своим телом. Я знаю, что эта поза покажется тебе лишенной достоинства, но умоляю, позволь мне эту вольность.
Я сказала бы «нет», но зубы так стучали, что я боялась, как бы они не раскололись. Он принял молчание за согласие и сполз на пол, залез головой под одеяло и уткнулся ею мне в живот, обхватив меня руками.
Я хотела ему сказать, чтобы убрался, но непроизвольные движения мышц прекратились, и зубы перестали изображать кастаньеты. Он был прав, так теплее. Не намного, но, быть может, достаточно. Мне по-прежнему было холодно, да так, будто я по самую задницу в снегу, и сверху еще падает и падает. Я раньше думала, что замерзнуть насмерть – самая легкая смерть. Просто засыпаешь. Но легко не было, и спать не хотелось ни чуточки. Немного страшно, да, но спать не хочется.
Хотелось тепла. Хотелось жара. Чего-нибудь потеплее.
Из-под одеяла послышался голос Реквиема – весь его торс полностью ушел в серые складки.
– Дрожь слабеет.
– Я заметила, – сказала я, и было приятно, что можно говорить, не рискуя прикусить язык.
Он ткнулся в меня лицом – странный кошачий жест. Об меня достаточно часто трутся леопарды-оборотни, и я знаю, о чем говорю.
– Я сделаю все, что требуется моей леди.
– Это что должно значить?
Мне уже стало настолько лучше, что и подозрительность проснулась.
Он засмеялся и прижался телом к моим ногам настолько сильно, что у меня слегка разъехались колени. Тело его накрывало мне ноги, но это движение было похоже на начало чего-то. Для большинства мужчин трудно удержаться мыслями выше пояса, когда они касаются того, что ниже пояса, как бы невинно ни было прикосновение. Он – вампир, но все равно мужчина. И я не ставлю ему в вину, что он об этом думает, пока он ограничивается мыслями.
– Мне уже лучше. Вряд ли нужны такие героические меры.
– Твоя интонация, напряжение во всем теле, – произнес он из-под одеяла, – настолько настороженные, будто ты думаешь, что я тебя собираюсь насиловать.
– Скажем так: я не слишком доверчива.
Хотя я чувствовала себя несколько глупо, разговаривая с выпуклостью под одеялом, когда эта выпуклость обернута вокруг моего тела. В этой ситуации мне не хватало достоинства.
Он прислонился головой к моему боку, потому что был слишком высок, чтобы положить ее мне на колени, когда его тело накрывало мне ноги. Руки его обернулись у меня вокруг спины, просунулись между мною и спинкой сиденья. Для меня это было слишком интимно, и давным-давно, когда ardeur был еще голоден, такое слишком-личное-и-близкое пробудило бы его, но сейчас не случилось ничего. Я ощущала только тепло и его движения, и еще – неловкость от такой близости почти незнакомого мужчины. Но я могла думать. Чувствовала себя дерьмово, но такая близость не будила ardeur. Сегодня я питалась от этого вампира, и даже эта мысль не пробилась сквозь холод. Будь мне сейчас получше, я бы обрадовалась. Ardeur более не владел мной. Он не мог больше заставить меня делать такое, что меня до невозможности смущает. Да, пусть я все равно должна его кормить, но теперь на своих условиях. Или почти на своих.
И я сидела в компании красавца-мужчины, обернувшегося вокруг моего тела, и улыбалась. Даже несмотря на холод и пустоту внутри, я радовалась. По-прежнему вполне рада была променять тот всепоглощающий жар на этот ждущий холод. Потому что я ощущала теперь это ожидание. Ardeur никуда не делся. Он как огонь, догоревший до холодной золы, но в угасающих дровах еще живой. Его лишь как следует раскочегарить, и пламя будет то еще.
От одной этой мысли он ожил, стрельнул язычком пламени. Я его загасила. Придавила. Нет еще. Пока нет.
Реквием приподнял голову, задев макушкой мои груди, но через кожаную куртку прикосновение не очень ощущалось. Куртка была достаточно объемная, чтобы у Реквиема это вышло случайно, хотя мне не очень верилось. Если Реквием хоть чуть-чуть похож на Жан-Клода и Ашера, то он отлично знает, где его тело находится и что делает. Но я не стала цепляться. Теперь я уже не такая легкая добыча для ardeur'а. Вот так-то!
Я ощутила Дамиана. Хотелось бы сказать, что я его услышала или увидела, но это было бы неправдой – я его ощутила. Он сидел, прислонившись к стене, и был холодным, очень холодным. Куда холоднее, чем я за все это время.
– Дамиан, Дамиан! – позвала я. – Что случилось?
Ответа я не услышала, но ощутила его тело, этот мучительный холод в самой середине его. Что с ним такое?
– Дамиан, Дамиан, что с тобой?
– Ты сказала – «Дамиан»? – спросил Реквием.
– Да, ему плохо. Он холодный, такой холодный, что свалился под стенку. Кто-то около него есть, но кто – я не вижу. Он очень, очень холодный.
Реквием подался вверх, высунул из-под одеяла голову и посмотрел мне в глаза.
– Анита, теперь его мастер – ты, это ты даешь ему жизнь. Твоя энергия делает его живым.
– А, черт!
– Вот именно. Ты можешь не ответить, когда к тебе взывает ardeur, но ты холодна на ощупь, и это твое тепло согревает Дамиана, причем в гораздо более широком смысле, чем отдача крови.
Я закрыла глаза и прислонилась головой к сиденью:
– Черт, черт, черт!
– Ты позволишь ему умереть ради своей стыдливости?
Я открыла глаза:
– Вопрос прозвучал бы куда благороднее, если бы не ты стоял сейчас передо мной на коленях.
Он склонил голову набок, какое-то любопытное выражение появилось у него на лице. Такое, будто он хотел бы что-то сказать, но потом он мотнул головой, передумав, и я могу ручаться, что вышедшие из его рта слова не были теми, что первыми пришли ему на ум.
– Ты умеешь питать ardeur без сношения и без отдачи крови?
– Да.
– Тогда позволь мне предложить себя в качестве закуски, чтобы продержаться, пока ты доберешься до клуба и до своего pomme de sang.
– Уточни слово «закуска», – попросила я.
Дамиан у меня в голове вопил, я смутно увидела его глазами блондинку, склонившуюся над ним. Элинор, одна из новых вампиров. Она что-то говорила, но он уже ничего не слышал – только беззвучно шевелились накрашенные губы.
Я схватила Реквиема за ворот рубашки.
– Ладно, времени нет. Дамиану нужно... нужно согреться.
– Тогда позволь мне поделиться с тобой своим теплом, – шепнул Реквием, склоняясь ко мне.
Как часто стало случаться, у меня не было сейчас времени объяснять или подробно инструктировать. Он просто сообразил, что нужно, и стал действовать.
Губы его коснулись моих, и поцелуй был нежен, без всякий вольностей – язык его скромно оставался у него во рту. Конечно, ardeur от такой скромности не пробудился.
Он отодвинулся, посмотрел мне в лицо.
– Ты все еще холодна во всех смыслах.
Я кивнула. На другом конце метафизической связи Дамиан молил о помощи. Он умирал – не так, как умирает человек, но как на глазах умирает пламя от недостатка кислорода. Будто какую-то невидимую искру задувало в нем. Этой искрой был он, и я не знала, как ему помочь.
И я посмотрела на стоящего передо мной мужчину. Он был достаточно красив, но ardeur не давал жара, и этот мужчина оставался для меня чужим, а к чужим я не вожделею. Меня нужно соблазнять не цветом глаз, не безупречностью лица, но улыбкой, которая становится мне дорога, разговором таким родным, чтобы он стал для меня музыкой. Хорошее знакомство не рождает во мне пренебрежения, а создает ощущение безопасности, а без него во мне не просыпается желание – по крайней мере, на уровне сознания, а именно этот уровень был мне сейчас нужен. Я наконец нашла замок для своего подсознания, и он означал, что мне следует пробудить ardeur намеренно – не просто убраться у него с дороги или перестать ему сопротивляться, но выманить его к жизни. Опять-таки, я не представляла себе, что значит – контролировать силу до такой степени. Кажется, я всю жизнь прожила, не понимая, какую я в себе устраиваю неразбериху, а понимала это всегда слишком поздно.
Я схватила Реквиема за локти, впилась ногтями.
– Дамиан умирает, а я не знаю, как его спасти.
– Просто вызови ardeur и утоляй его.
– Я не знаю, как его вызвать, когда он сам не рвется наружу. Вот черт!
– Ты хочешь сказать, что не знаешь, как вызвать в себе вожделение ко мне?
– Ничего личного, я просто тебя не знаю.
– Ничего нет постыдного в том, что ты не предаешься случайным желаниям.
– Дамиан умирает, – шепнула я, потому что чувствовала это. Я чувствовала, как он от меня уходит. Он пытался не утащить меня с собой в могилу, и потому закрывался изо всех сил.
– Я могу возбудить в тебе желание, Анита. Это не ardeur, это один из моих талантов.
Будь у меня время, я бы спросила, в чем тут разница, но времени не было.
– Давай, помоги мне. Не дай мне убить Дамиана вот так.
– Опусти щиты, иначе я не смогу тебя зачаровать.
Он теплой ладонью взял меня за щеку.
Дамиан у меня в голове был как холодный ветер. Я сбросила щиты, и две вещи произошли одновременно. Сила Реквиема ударила в меня. Как будто она всю ночь ко мне стучалась, а я просто не слышала. Он не мог пробиться сквозь мои щиты, верно, но без них... без них я вдруг взмокла, промочила те жалкие полосочки, что заменяли мне белье. У меня перехватило дыхание, я беспомощно смотрела на него, с телом уже влажным и готовым его принять. Это не было вожделение, а будто часы хорошей любовной подготовки спрессовали в секунды. А второе – моя особая сила включилась. Как будто мощь Реквиема дополнила ardeur, как замок и ключ, а может, это вся линия Белль такая, но мы могли бы вызвать друг у друга оргазм.
Как бы там ни было, по какой уж там причине, но ardeur заревел, пробуждаясь, и я почувствовала, как он налетел на Реквиема – точно так, как сила Реквиема налетела на меня. Глаза его утонули в ярком синем пламени, будто газовые фонари зажглись в черепе. Губы наши встретились, на этот раз уже не бережно, и поцелуй был как пожирание. Будто мы пытались душу высосать друг из друга в этом поцелуе. От этого ощущения вспомнилось, что показывала мне Дракон, что она пыталась заставить меня сделать, но мысль мелькнула и ушла. Не за душой мы сейчас гонялись.
Я пила его тепло и отправляла его к Дамиану. В голове я услышала, как он сказал: «Анита», – но он еще был холодным, лежал у кого-то на руках.
Джип занесло на повороте, и машина остановилась. Грэхем заорал с переднего сиденья:
– Какого хрена вы там делаете? У меня по всей шкуре мурашки ползут!
Моя рука легла на ремень безопасности, опередив Реквиема. Ремень отщелкнулся, и вампир завалил меня на сиденье, навалившись сверху. Внезапно я ощутила, что кожаные штаны у него крепко зашнурованы спереди, и эти шнурки стали об меня тереться. Я рванула с себя стринги и голая прижалась к его кожаным штанам.
Он застыл на миг, будто опасаясь мне повредить, но я притянула его, заставила рухнуть на себя. Его глаза синими озерами огня глядели на меня сверху, и то, что он увидел, заставило его принять решение, потому что он схватил мои оголенные бедра двумя руками и изогнул так, что его кожаный доспех стал тереться точно о самое чувствительное место.
От этого ощущения спина у меня выгнулась дугой, голова запрокинулась. Я охватила его ногами за пояс, прижалась еще крепче, вдавливая в себя эту странно-шероховатую гладкость.
Далекая искра разгоралась ярче. Я вливала в Дамиана энергию, вливала жар, и знала, что он уже пробудился. Знала, что он смотрит на мир глазами, горящими зеленым огнем.
Тихо-тихо прозвучал у меня в голове его голос:
– Что ты делаешь, Анита?
– Жру.
Реквием сделал какое-то движение бедрами, и я снова оказалась у себя в голове, в собственной коже. Я знала, что продолжаю отправлять энергию Дамиану, кусочками наслаждения, но снова видела перед собой Реквиема. Его ладони, его руки оплели мне талию, пах прижимался ко мне, кожаное плетение скользило вверх-вниз по моему телу. Он вертел бедрами, терся туда-сюда у меня между ног. И за кожаной преградой я ощущала его, толстый и распухший.
Откинув голову назад, раскидав волосы по сиденью, я видела мир вверх ногами, и тут открылась дверь. Там стоял Грэхем, глядя на меня. Он присел, будто хотел поцеловать меня, но Реквием меня подхватил, отодвинул так, чтобы он не достал. Подложив мне руку под плечи, он приподнял меня, прислонив спиной к спинке сиденья. Вдруг меня плотно зажало между сиденьем и его телом. Напор его стал тверже, сильнее, грубее. Как будто он распяливал меня все шире своими толчками, сдирал слоями мои интимные места, и наконец плетение кожаных штанов стало тереться о те самые точки – о ту единственную.
Он будто точно знал, что делает, потому что глянул на меня горящими глазами и спросил:
– Это не больно?
– Нет, еще нет.
Я взяла его за плечи и хотела было утонуть с ним в поцелуе, но он отодвинулся и потерся об меня – так гладко, так нежно, так грубо. Кожа штанов промокла от моего тела, от той влаги, что он из меня вызвал. Было бы ее чуть меньше, было бы больно, но сейчас – нет. Он стал вращать бедрами, гладя меня пахом, не просто взад-вперед, но кругами, катаясь по мне снова и снова. Во мне вспыхнула яркая искра наслаждения, и было хорошо, но лучше всего было на пике движения, когда пах Реквиема задевал эту точечку, и искра росла. Росла, будто он раздувал какое-то крошечное пламя. Каждое движение, каждое трение этой кожи, промокшей от моего тела, каждое касание раздувало ее ярче и ярче. Как будто у огня был вес, и искра во мне набирала тяжесть, и вот уже каждый раз, когда он терся об меня, изнутри обдавало огнем. И наконец вся нижняя часть тела стала жаром и тяжестью, и ничего не было, кроме нарастающего наслаждения, и наконец, на пике одного из этих шероховатых прикосновений, жар и тяжесть хлынули и залили меня всю, вырвались криками изо рта, затанцевали в руках, заставив разорвать на нем рубашку и всадить ногти в обнаженное тело.
И только тогда он так прижался ко мне, что стало почти больно. Так прижался, что я ощутила судороги его тела сквозь кожаные штаны. Руками он держался за спинку сиденья, фиксируя нас обоих на месте, глаза у него были закрыты, а тело так прижимало меня, будто хотело пробиться сквозь штаны и оказаться во мне. Он еще раз содрогнулся, чуть не раздавливая меня о сиденье, и вырвавшийся у меня крик был наполовину криком наслаждения, наполовину стоном боли.
Вот только тогда был по-настоящему насыщен ardeur. Он получал до того лишь крошки, но совсем не то, что было нужно ему, было нужно мне. Реквием контролировал себя железной волей, и эта железная воля не давала мне чего-то, нужного мне. И только когда он отпустил себя, и все стены рухнули, тогда только ardeur ворвался с ревом в пролом и насытился.
Реквием свалился на сиденье, все так же стоя на коленях, и так же охватывали его мои ноги, но он уже не прижимал нас обоих. Обмякли его плечи, и он прижался лицом к моим волосам, одной рукой опираясь на сиденье, другой обнимая меня за талию.
Я слышала, как бешено стучит у него сердце, бьется пульс возле моей щеки, где лежала его шея, теплая и близкая. Если бы я взяла у него кровь, он бы стал холоднее, но ardeur крови не требует, и ничего не имеет против поделиться теплом с тем, кто его насытил.
Дамиан у меня в голове стал теплым ветром, и он принес мне поцелуй.
– Спасибо, Анита, спасибо тебе.
И он отодвинулся, там кто-то касался его руки, брал ее в свои. Он позволил отвести себя на танцпол, и я осталась снова одна, только Реквием держал меня.
– Бог ты мой! – ахнул Грэхем, все так же стоя на коленях возле дверцы джипа. – Что ж ты не поделишься, Реквием, что ж ты не поделишься?
Реквием повернул голову – медленно, будто это небольшое движение требовало неимоверного усилия.
– Не принадлежит она мне, чтобы ею делиться.
Грэхем уронил голову на руки, будто собирался зарыдать.
Я заговорила, глядя в грудь Реквиема, где болтались лохмотья разорванной зеленой рубашки и просвечивали красные полосы от моих ногтей. Правый рукав тоже был оторван, и там тоже остались полосы. Я сказала первое, что пришло в голову:
– Я тебе сильно больно сделала?
Он в ответ засмеялся, но вдруг поморщился, будто ему стало больно от смеха.
– Я думал, миледи, это я должен был спросить.
Он сдвинулся с меня, сполз на пол, и получилось, что я сижу на сиденье, а он на коленях передо мной. Почти как было в начале.
Он сдвинулся вниз, сел совсем на пол, прислонившись к дверце – а у противоположной все еще сидел Грэхем.
– Я не сделал тебе больно? – спросил Реквием
– Пока нет, – ответила я, но уже спадал прилив эндорфинов, и начинало саднить. Вдруг оказалось, что как-то неудобно на кожаных сиденьях.
– Это я тебя исцарапала, – сказала я, – дура неуклюжая.
В конце концов я села так, чтобы опираться на одно бедро.
– Насчет дуры – я недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы иметь свое мнение, но неуклюжая – это ложь. Сколько бы ни было у тебя качеств, неуклюжесть в этот список не войдет.