Она всегда была нервной и держалась слегка неестественно, а теперь эти черты проступили еще сильней. К тому же она похудела и выглядела совсем больной. Глаза лихорадочно блестели и казались слишком большими на ее маленьком бледном лице. Леони, конечно, не пользовалась косметикой – в Замке Роз это было немыслимо. Но на ее щеках горел болезненно‑яркий румянец, а губы были чересчур красными.
Арильд обращался к ней подчеркнуто, даже нарочито вежливо, а Леони отвечала ему с кротостью, похожей на самоуничижение. Но как только к ним приближалась Каролина, они тут же забывали друг о друге и ловили каждое ее слово, следили за малейшим ее движением по‑собачьи преданными глазами. Смотреть на все это было горько и больно.
Мы с Каролиной договорились уйти с ужина пораньше. Я приехала поздним поездом, а она утром уже уезжала. Все поняли, что после долгой разлуки мы хотим побыть наедине.
Мы пошли в ее комнату. Мне нужно было многое выяснить перед тем, как мы расстанемся. Я должна была знать, что она сказала здесь, в замке о том, где пропадала. Ведь для всех она была моим братом.
– Значит, ты сказала, что не была дома?
– Да.
– А как ты это объяснила? Они же, наверное, спрашивали?..
– Я никому ничего не обязана объяснять!
В ее голосе звучало раздражение. Неужели она не понимала, что я не умею так ловко изворачиваться, как она, и что говорить мы с ней должны одно и то же? Я не смогу постоянно уходить от расспросов.
– Но я ничего им не сказала, Берта. Кроме того, что мне просто нужно было побыть в одиночестве. Поэтому я и не поехала домой. Вот и все!
– Хорошо. Теперь я по крайней мере знаю.
Мы уселись перед камином. В замке продолжали топить: здесь даже летом было прохладно. Мы говорили о Леони, как ужасно она исхудала. Каролина сказала, что она почти ничего не ест.
– Наверное, у нее несчастная любовь, – сказала я всерьез, но Каролина попыталась превратить это в шутку.
– Думаешь, от несчастной любви аппетит пропадает? В таком случае я бы уже давным‑давно умерла от истощения.
– Вот как? Ты что, тоже безответно влюблена?
– Конечно. Разве ты не знала? – Она лукаво взглянула на меня и добавила: Я всю жизнь безответно влюблена в одного человека.
– Вот беда‑то! И в кого же?
– В себя, конечно. Неужели не замечала?
– Да, но в таком случае это вряд ли может быть безответно.
Каролина была в игривом настроении, и я пыталась отвечать ей в том же духе. Но она вдруг тяжело вздохнула и, сменив тон, сказала серьезно:
– Это очень несчастная любовь. Совершенно невозможно заставить себя отвечать на собственные чувства. Все это невероятно сложно, доложу я тебе.
– Очень может быть.
– Ты, кажется, думаешь, что я шучу?
Я не ответила. Она с вызовом посмотрела на меня.
– Считаешь, у меня не все дома? Ну, так может, ты и права!
Она вскочила и, захохотав, бросилась на кровать. Я не поняла, над чем она смеется. Это было ни с того ни с сего. И голос у нее был совсем не веселый.
– Что с тобой, Каролина? Мы говорили о Леони. Я за нее беспокоюсь.
– Да ты обо всех беспокоишься. Обо мне тоже, как видно.
– Но сейчас не о тебе речь. Разве ты не видишь, что Леони изводит себя – и физически, и душевно?
– Может, она таким образом привлекает к себе внимание, откуда мне знать!
– Ты так говоришь, чтобы просто уйти от ответа. О несчастной любви я сказала абсолютно серьезно. Мне становится страшно, когда Леони смотрит на тебя. С таким благоговением, как будто увидела самого Бога. Не могла же ты этого не заметить!
– А ты случайно не преувеличиваешь?
– Нет, Каролина! Леони безумно тебя любит. И не делай вид, что ты этого не понимаешь.
Каролина молча посмотрела на меня. Теперь от ее шутливого настроения не осталось и следа.
– Да, просто беда какая‑то, – вздохнула она. – И еще эта помолвка… Розильда говорит, они абсолютно безразличны друг к другу. Но почему‑то вбили себе в голову, что это их судьба – быть вместе и утешать друг друга, раз они оба такие покинутые и одинокие. Розильда просила меня объясниться с Леони, но я же завтра уезжаю. И потом, она наверняка поняла бы меня превратно.
Да, Каролина вряд ли могла что‑то сделать, с этим трудно было поспорить. Все было так нелепо и дико, что просто не верилось. Насколько я поняла из письма Розильды, именно безответная любовь к Каролине свела Арильда и Леони.
Каролина смотрела на меня растерянно.
– Не могут же они всю жизнь преклоняться передо мной! – простонала она. – Уж лучше бы они в монастырь ушли. Если б я только знала, чем это кончится!
Она поднялась, подошла к столу и зажгла лампу. За окнами стало совсем темно. Было уже в самом деле поздно, я хотела уйти, но она попросила меня остаться. Что‑то было у нее на сердце. В глазах ее появился темный, таинственный блеск. Мы сели за стол, и вдруг она положила свою руку поверх моей и прошептала:
– Берта… Я должна тебе кое‑что рассказать. Знаешь, что со мной случилось?
– Что?..
Она понизила голос до еле слышного шепота, как будто выдыхая слова – точно боясь, что в комнате есть кто‑то еще. И начала свой рассказ.
– Это было вечером, перед тем как я собиралась перебраться к Сигрид. Я собрала свои вещи, а потом просто сидела и думала. Сигрид – личность необыкновенная, сама знаешь. Накануне моего переезда она позвала меня к себе поговорить. И сказала, что давно, с самого начала поняла: я не та, за кого себя выдаю. Что я девушка, а не парень. Странно, но мне не стало стыдно, ни капельки, наоборот – будто камень с души скатился. Она меня совсем не упрекала. Мне даже показалось, что она меня понимает…
Каролина смотрела прямо перед собой и говорила так, словно размышляла вслух. Как будто сама хотела разобраться в том, что произошло.
– Я часто думаю о том, как много во мне лжи и вероломства, но в тот вечер мне было удивительно хорошо и спокойно. Я пришла в согласие с самой собой. Я была рада, что Сигрид пригласила меня пожить у себя. И решила, что всегда буду откровенна с ней – так же как пыталась быть с тобой, Берта, хотя это и не всегда получалось. Для такого человека, как я, который так легко умеет притворяться, очень важно хотя бы с кем‑то быть абсолютно откровенным. С тем, кто знает, какая я на самом деле. Понимаешь?
Она вопрошающе посмотрела на меня. Я молча кивнула.
– Вот такие мысли вертелись у меня в голове. Время прошло незаметно. Часы пробили полночь, и я уже собиралась ложиться, как вдруг почувствовала, что на меня кто‑то смотрит, хотя прекрасно знала, что я одна. Как бы тебе это объяснить… Чувство такое, будто здесь находится тот, кого тут не может и не должно быть. Ты знаешь, меня нелегко испугать, но в тот момент мне стало по‑настоящему страшно. Я сидела за столом, там, где ты сейчас, и отчетливо ощущала, что за моей спиной, в дверях, кто‑то стоит и смотрит. Горела лампа – точно так же, как сейчас рядом с тобой. И точно так же круг света лежал на этом столе.
Каролина поднялась и подошла к ночному столику. Взяла спички и зажгла стоявшую на нем свечку, продолжая рассказывать.
– А здесь, на ночном столике, горела свечка. Не знаю, что на меня нашло, но от страха я взяла и погасила лампу. Однако в темноте я почему‑то почувствовала себя уверенней и в конце концов осмелилась оглянуться и посмотреть на дверь. Мне показалось, что она слегка приоткрыта. Ее нужно было просто захлопнуть. Подойти, раздвинуть портьеры… От одной только мысли об этом душа у меня ушла в пятки. Но я смогла взять себя в руки. В комнате было совсем темно, так что за свечкой к ночному столику я пробиралась почти на ощупь.
Каролина не просто говорила – она разыгрывала передо мной свой рассказ. Взяла свечку и медленно, на цыпочках начала пересекать комнату, одной рукой прикрывая огонек. Я следила за ней, как зачарованная, по моей спине бежали мурашки. Она смотрела на дверь широко открытыми глазами, и во взгляде застыл ужас. Звук шагов тонул в мягком ворсе ковра, и когда она на секунду останавливалась, слышно было лишь ее воспаленное дыхание.
– Вот так, медленно‑медленно я приближалась к двери. Так осторожно‑осторожно… Чтобы свечка не погасла и я не осталась в полной темноте.
Ее шепот был теперь едва слышен. Вокруг нее по стенам двигались тени, пламя свечи слегка дрожало.
– Но когда я подошла к двери, когда раздвинула портьеры – вот так! – дверь уже была закрыта, как сейчас. Видишь, никакой щели. Но ведь она только что была приоткрыта! Не могла же она захлопнуться сама! Я застыла на месте. Знала, что за мной следят, и ждала. Возможно, тот, кто закрыл дверь, стоял с обратной стороны и тоже ждал?
Внутри у меня вдруг все похолодело, даже сердце перестало биться. Я до смерти перепугалась. Но в то же время словно какая‑то чужая воля взяла мою руку и начала медленно приближать к дверной ручке. Я нажала на ручку – и дверь отворилась…
Каролина открыла дверь и резко отпрянула. Как будто там кто‑то стоял. Ее голос стал хриплым, точно ей было тяжело дышать, а говорить стоило больших усилий.
– За дверью стояла женщина! Сейчас там никого нет. Но тогда!.. Я не знала, из какого она мира – живых или мертвых. Она была очень бледной. Я чувствовала на себе ее взгляд и изо все сил старалась с ним не встретиться, но мои глаза мне не подчинялись и смотрели все выше и выше. Наши взгляды встретились, как две молнии. Мне стало больно. Я подумала, что сейчас ослепну, и прижала к глазам ладони. Но я поняла, что должна выдержать, и посмотрела на нее снова. Я чувствовала, как мой взгляд тонет в ее глазах, точно так же как ее взгляд тонул в моих. Мы вглядывались в глаза друг другу, пока взгляды не достигли самого дна. По мне как будто пробежал ток, я вся затряслась. Она тоже заметно дрожала. Потом она выдохнула – и свечка погасла. Или, может, она нарочно ее погасила, не знаю. Как бы то ни было, вокруг стало темно. И тут она рванулась к двери в коридор. Я скорее чувствовала, чем слышала, как она убегает. Я заперла дверь на ключ и решила, что больше ни дня не останусь в замке. А на рассвете уехала. В тот момент я была уверена, что больше никогда сюда не вернусь.
Каролина умолкла. Она стояла с погашенной свечкой и смотрела на меня черными глазами. Потом медленно подошла к столу и зажгла лампу. Сделала пламя ярким до предела, чтобы в комнате стало как можно светлей. Рука у нее дрожала, а дыхание было быстрым и прерывистым. Мне показалось, что на глазах у нее слезы.
Сама я словно окаменела и не могла вымолвить ни слова. Каролина опустилась на пол рядом со мной, и мы долго сидели молча, пытаясь прийти в себя.
– Ты поняла, кто это был? – спросила я наконец.
Она посмотрела на меня так, словно не слышала. Или до нее не дошло, что я сказала.
– Так ты ее узнала или нет?
Она закрыла лицо руками и снова промолчала. Немного подождав, я набралась смелости и спросила:
– Если по замку ходит привидение, то это, наверное, призрак Лидии Стеншерна?
Она вздрогнула и посмотрела на меня в упор. Лишь через несколько минут, делая паузу после каждого слова, она сказала:
– Вопрос в том, было ли это привидение, Берта…
И уставилась перед собой пустыми глазами. Не дождавшись продолжения, я прошептала:
– Но, Каролина… если это было не привидение, а живой человек, то… кто, в таком случае, это мог быть?
Она повернула голову и посмотрела мне прямо в глаза. Но взгляд у нее был отсутствующим. Голос стал монотонным – совершенно спокойным, жестким и холодным. Она взялась за горло, точно слова причиняли ей боль, и наконец произнесла:
– Сама Лидия Фальк аф Стеншерна.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Я думала, эта ночь никогда не кончится. Ни о каком сне и речи быть не могло. Я была слишком взволнована тем, что рассказала мне Каролина. Тысяча мыслей, тысяча вопросов не давали мне уснуть. Догадалась ли Каролина, что Лидия Стеншерна жива? Похоже было на то. Что она знала, в таком случае? Слава богу, я сама ничего ей не сказала. Но положение становилось все опасней и опасней. Конечно, я буду скучать по Каролине, но все‑таки хорошо, что она уезжает…
День был долгим. Если бы я могла хоть на минуточку задремать! Но я не сомкнула глаз. В голове без конца барахтались мысли, и я не могла дождаться утра, когда в дверь постучит Каролина. Мы договорились сходить на озеро, искупаться перед ее отъездом.
Я все ждала и ждала. А она не приходила.
Наконец я потеряла терпение и пошла к ней сама. Было уже начало девятого, а мы хотели успеть искупаться до завтрака. Я постучала в дверь, но никто не ответил. Из комнаты не доносилось ни звука. Я взялась за ручку, и дверь сразу открылась. Каролина ее не заперла.
Первое, на что я обратила внимание, было окно. Оно было приоткрыто, задувал ветерок, и сквозняк колыхал гардины. Потом я увидела воробышка. Заплутав, он влетел в комнату и метался из стороны в сторону. Когда он сел на спинку кровати, я попыталась его поймать и выпустить в окно, но он испуганно вспорхнул, и мне пришлось ждать, пока он сам не найдет выход.
Но Каролины в комнате не было. Неужели она забыла? Похоже было, что она уже забрала все вещи и ушла. И даже записки не оставила.
Я закрыла окно. В замке было правило: не открывать окон без необходимости. Разве что в очень жаркие дни. И вдруг внизу я увидела Арильда. Сложив руки на груди, он взволнованно ходил по двору взад и вперед. Что могло случиться?
Я вышла из комнаты Каролины и не спеша зашагала по коридору. Да, вероятно, она уже уехала. На станцию она собиралась отправиться вместе с несколькими актерами из труппы, а они могли появиться раньше, чем она ожидала. До завтрака оставался еще целый час, и я бесцельно бродила по замку.
Вдруг послышались быстрые шаги, и по лестнице взбежал Арильд. Меня он даже не заметил, промчавшись мимо с ошеломленным видом. Казалось, он только что плакал. Сначала я хотела побежать за ним и выяснить, в чем дело, но потом передумала. Возможно, он хотел побыть в одиночестве. И я пошла в свою комнату.
Через несколько минут в дверь постучали. Это была Каролина. Волосы у нее были мокрые, на плече висело полотенце. Выяснилось, что мы разминулись. Не найдя меня в комнате, она решила, что я вышла раньше, и побежала к озеру.
Арильда она еще не видела. Я рассказала, как взбудоражено он выглядел. Может, что‑то случилось? Пришло известие о Максимилиаме? Но Каролина ничего не знала. Было еще слишком рано, и кроме меня она еще ни с кем не разговаривала.
К завтраку вышли только Вера Торсон и Розильда. Розильда выглядела как обычно, но ни Арильд, ни Леони так и не появились. Возможно, между ними произошла размолвка, и поэтому Арильд был так расстроен? Во всяком случае так думала Каролина, и как только завтрак закончился, она пошла к нему попрощаться. Но вернулась она всего через несколько минут и теперь сама была расстроена. В глазах у нее стояли слезы.
– Он не открыл мне дверь, представляешь? И говорил со мной ледяным голосом. Он не хочет никого видеть, и меня в том числе. А я‑то сейчас уезжаю! Прошу тебя, Берта, попытайся узнать, что с ним случилось.
Тем временем доложили, что прибыла карета, которая должна была отвезти ее до станции. Так что с Арильдом поговорить я уже не успевала. Вместо этого я пошла проводить Каролину. Карета стояла у ворот замка. Спустившись по лестнице, мы столкнулись с Акселем Торсоном. Каролина торопливо попрощалась с ним и, сжав мою руку, прошептала:
– Обязательно поговори с Арильдом! И передай привет от меня.
Каролина забралась в карету. В окошко я разглядела еще несколько человек, сидевших внутри. Это были актеры, товарищи Каролины. Они потеснились и встретили ее радостными криками.
Карета тронулась, зазвучала песня, и несколько рук помахали нам из окна.
– Похоже, там веселая компания, – сказал Аксель. – Как раз для Карла.
Он проводил экипаж взглядом, пока тот, обогнув замок, не скрылся из виду. Иногда в Акселе проглядывало что‑то стариковское. Вид у него становился такой, будто он был одинок и всеми забыт. Вот и сейчас тоже. Мне вдруг стало стыдно.
Мы с Каролиной были в этом замке своими, почти что членами семьи. Но на самом деле Аксель когда‑то просто нанял нас, чтобы мы составили компанию Арильду и Розильде. И как мы вели себя теперь?
И вообще, возможно, мы были здесь уже не нужны?
Я обещала, что не буду появляться в замке, пока меня не пригласят, однако плохо держала слово. Я украдкой взглянула на Акселя. Он посмотрел на меня своими честными глазами и приветливо улыбнулся.
– Хорошо, что ты приехала, Берта, – сказал он. – Добро пожаловать!
Аксель всегда говорил то, что думал, в этом можно было не сомневаться. Я успокоилась и решила расспросить его о том, что меня волновало. Прежде всего о Максимилиаме. Но он сказал, что новостей по‑прежнему нет. А что касается Софии, то она, по‑видимому, еще не скоро вернется.
– Да, это может надолго затянуться, – сказал Аксель, и по всему было видно, что он доволен.
– А Лидия? Когда она собирается открыться домашним?
Он не знал. Ей, конечно, нужно было успеть до возвращения Софии, но она все откладывала. Ему было известно, что время от времени она появляется в замке. Но она дала ему ясно понять: ей не нужны ни опекуны, ни советчики – она хочет все решить самостоятельно. Таким был ее ответ, когда он предложил ей воспользоваться отсутствием Софии. Ей это явно не понравилось.
Я передала ему, что рассказала мне Каролина и какие у нее возникли сомнения. Он задумался.
– Хорошо хоть, что это был твой брат, – сказал он. – Если бы это оказался кто‑нибудь другой, было бы гораздо хуже. У Карла своя жизнь, так что, может, он скоро это все забудет.
Аксель вздохнул. Видимо, он подумал об Арильде и Розильде, которые не могли бы отнестись к этому так же несерьезно.
Наконец, я спросила об Амалии. Аксель сказал, что я должна ее навестить. Арильд и Розильда бывают у нее каждый день. Розильда показывает свои рисунки, а Арильд читает вслух. В основном Библию, но иногда она просит почитать какую‑нибудь старинную сагу. Аксель был уверен, что она мне обрадуется.
– Но сначала поговори с Верой, – сказал он. – Она лучше знает.
Он кивком попрощался со мной и пошел по своим делам.
Вера ничего не имела против того, чтобы я сейчас же навестила Амалию и пошла меня проводить.
– Она очень больна? – спросила я.
– Не знаю. Трудно сказать. Иногда она как бы не в себе, но это, наверное, от старости. А так она вполне в здравом уме.
Амалия сидела в кресле у окна. Она смотрела во двор, но, услышав мои шаги, медленно обернулась и протянула ко мне руку. Я подбежала и взяла ее маленькую сухую ладонь. Она была совсем холодной.
– Спасибо, что разрешили мне прийти, – сказала я.
Она протянула мне вторую руку. Я принялась растирать ее ладони, чтобы хоть немного согреть. Амалия смотрела на меня несколько удивленно, но не возражала.
На больную она не была похожа. Внешне, во всяком случае, не изменилась. Она всегда была худой. И в ее глазах я тоже не увидела ничего странного. Может быть, только взгляд стал чуть мягче – он был уже не таким строгим, как прежде, а иногда она смотрела на меня с каким‑то детским удивлением, чего раньше я за ней не замечала.
Говорили мы не слишком много. Амалия стала молчаливой. Она никогда не говорила попусту, а теперь стала еще неразговорчивей. Но мне это не мешало. Нам не нужно было много слов, чтобы понять друг друга.
Но все‑таки с ней что‑то произошло, это было видно. Она удалилась от всех и полностью ушла в себя. Я приходила к ней часто, иногда несколько раз за день. Она была мне признательна. Но порой она уставала и просила ее оставить в одиночестве. Я приносила ей цветы. Однажды пришла с ее любимыми фиалками, и она просто расцвела от удовольствия.
Часто она брала псалтырь и просила меня прочитать тот или иной псалом.
О том, что происходит в замке, мы не говорили. О людях она не вспоминала, но иногда спрашивала о Помпе.
– Это такое умное животное, – говорила она. – Такое умное.
Я заметила, что Амалия стала иначе улыбаться. Раньше она улыбалась редко и сдержанно, но всегда с большой нежностью. А теперь наоборот – робкая, неуверенная улыбка почти не сходила с ее лица. Не знаю, чувствовала ли это она сама. Это было похоже на неумелую попытку скрыть какую‑то глубокую печаль.
Больше сорока лет своей жизни посвятила она Лидии и ее детям. Она была не намного старше меня, когда стала нянькой новорожденной Лидии и во многом заменила ей мать. В своем искреннем стремлении быть нужной, в желании заботиться и любить она напрочь забывала о себе. Лидия стала смыслом ее жизни. Она полюбила малышку с первой минуты.
Я думаю, такую любовь иногда бывает тяжело принять. Наверное, Лидия не раз чувствовала себя недостойной, боялась, что не сможет отблагодарить. И все же… Разве Амалия не заслужила того, чтобы знать правду?
А может, Лидия боялась, что для Амалии это будет слишком сильным потрясением? Что милосерднее вообще ничего не говорить? Возможно, она рассуждала именно так.
Однажды, войдя в комнату, я сразу же заметила, что Амалия выглядит как‑то иначе. Тряся седой головой, она стояла у своей конторки и рылась в старых письмах.
– Мне нужно пересчитать письма, – сказала она. – Не помню, сколько их от Лидии.
Пожалуй, впервые за все это время я видела ее действительно странной. Перед ней лежала пачка писем. Она развернула одно из них, повертела в руках.
– Нет, это не от Лидии. Не ее почерк.
Она принялась нервно перебирать пачку, разглядывая письмо за письмом.
– Лидия мне часто писала! Куда же они подевались? Или я уже так плоха, что не узнаю ее почерк? У этой девочки был такой красивый почерк, любо‑дорого посмотреть. Знаешь, Берта, она ведь уже в шесть лет умела писать. Гораздо лучше, чем я.
Она становилась все беспокойней. Взяла следующее письмо и внимательно всмотрелась в строчки.
– Это от Карлы де Лето, ее матери. Она не так красиво писала. Вот странно: ее почерк я узнаю, а Лидии – нет…
Она озадаченно поглядывала на меня, беря письма дрожащими руками. В конце концов она перебрала всю пачку и стояла с совершенно растерянным видом. Вдруг письма выпали из ее рук. Я подбежала, помогла ей сесть в кресло, а потом принялась подбирать письма. Она вытянула шею, тонкую, как у птички, и не сводила с писем встревоженных глаз.
– Надо их пересчитать, чтобы ни одно не пропало.
Но это было не так‑то просто: она не помнила, сколько их должно быть. Так или иначе, я пересчитала письма. Их оказалось восемнадцать.
– Восемнадцать? – удивленно воскликнула она. – Неужели я получила за свою жизнь так много писем? А сколько от Лидии?
Я не знала почерка Лидии, но Амалия вдруг успокоилась. Она понемногу приходила в себя, голос перестал дрожать, но ей все еще было больно от мысли, что она не узнала почерка своей дорогой девочки.
– Неужели я стала такой старой?
Я успокоила ее, сказав, что такая напасть может случиться с кем угодно, у кого была долгая жизнь и есть над чем подумать.
– Ты так считаешь? – улыбнувшись, сказала она. – Да, в моей жизни чего только не было. Но с самым главным я не справилась. Не уберегла мою Лидию, и этого я не могу себе простить.
Она погрустнела и принялась барабанить пальцами по столу. Но все же она была рада, что может поговорить со мной. Она чувствовала, что я ее понимаю.
– Здесь все такие молодые, – вздохнула она. – Для них все произошло давным‑давно. А для меня Лидия как будто только вчера пропала. Или только что. Нет – это происходит сейчас.
Она посмотрела на меня и спросила, понятно ли это. Я кивнула, чувствуя себя древней старухой.
– Сейчас – или только что. Вчера – или пятьдесят лет назад… С годами нет никакой разницы. «Время бежит» – так говорят… Но что такое время? Ничего…
До сих пор Амалия сидела сгорбившись, но теперь выпрямилась и сказала твердым голосом:
– Я христианка.
И строго посмотрела на меня.
– Я не признаю никаких суеверий. У меня есть моя вера. И все же кое‑чего я не понимаю. Карла де Лето была плохим человеком. Даже после смерти она не могла оставить свою дочь в покое. Она бы с радостью забрала Лидию с собой в могилу. Но когда это не получилось, она попыталась отнять у Лидии душу. Она стала являться ей как призрак, преследовать ее. Я долго отказывалась в это верить и начала бояться, что Лидия сходит с ума. Как же я была к ней несправедлива!
Амалия умолкла и погрузилась в свои мысли. Она сидела неподвижно, с бледным лицом, и вдруг снова вся задрожала.
– Берта… понимаешь… я видела Лидию, – прошептала она еле слышно.
– Знаю, – сказала я. – Этой зимой, правильно? В розовом саду.
Я старалась говорить так, словно речь идет о чем‑то совершенно обычном. Она кивнула и наклонилась ко мне.
– Она появилась снова! – прошептала Амалия. – Здесь, в доме. Однажды утром я открыла дверь, и она стояла прямо передо мной. Я видела ее, как тебя сейчас. Она так грустно на меня смотрела! Но я испугалась и захлопнула дверь. Потом пожалела и открыла снова. Но ее уже не было.
Амалия взяла мои руки и неловко держала их.
– Как я могла захлопнуть дверь перед Лидией… моей девочкой? Как я теперь узнаю, чего она хотела?
Она беспомощно смотрела на меня, и я поспешила ее заверить, что Лидия скоро снова даст о себе знать, так или иначе.
– Она знает, как вы дороги друг другу. Она вас не оставит.
Амалия немного успокоилась. Вздохнула с облегчением и повторила:
– Да, Лидия знает, как она мне дорога. Она меня не оставит. Я в это верю.
Вид у Амалии был усталый. Она нуждалась в отдыхе, и я ушла. Когда я навестила ее после обеда, она была уже в ясном уме и совершенно спокойна. Посмотрела на меня немного виновато и сказала:
– Хорошо, что мы утром поговорили. Иногда мне такие странные мысли приходят в голову. С тех пор, как сюда переехала София, я совсем растерялась. А теперь боюсь, что она вот‑вот вернется и все приберет к рукам.
– Не приберет. У нее нет на это никакого права. Ведь ее муж давным‑давно продал замок Максимилиаму. А Розильда и Арильд совершеннолетние, в опеке не нуждаются.
Но Амалия хмуро покачала головой.
– Лидия просила меня сохранить один документ…
– Документ?.. Какой?
Амалия объяснила, что это была та самая бумага, о которой она думала, когда перебирала письма. Она давно не давала ей покоя.
– Лидия не знала, что ей делать с этим документом. Она считала, будет надежней, если он полежит у меня.
– Так что же это все‑таки за документ?
Амалия снова покачала головой.
– Он ни в коем случае не должен попасть в руки Софии. Даже не знаю, что с ним сделать… Может, просто сжечь?
– А что в нем такого? – не отставала я.
И вот что выяснилось. К купчей, по которой Максимилиам получал замок, было сделано дополнение. Максимилиам хотел быть уверен, что замок всегда будет принадлежать только членам семьи. Смысл заключался в том, что если дети Максимилиама и Лидии умрут преждевременно, не пережив своих родителей, то замок отойдет Софии и сыну Вольфганга.
– Но ведь Арильд с Розильдой живы! Значит, этот документ не имеет силы!
Вес не так просто, ответила Амалия. Там было еще одно условие, которого боялась Лидия. Если никто из прямых наследников Лидии и Максимилиама не сможет постоянно проживать в замке и вести хозяйство, то в таком случае – Амалия процитировала наизусть – замок без каких‑либо денежных компенсаций переходит в собственность ближайших родственников по мужской линии.
Это значит – в собственность Эббе, сына Софии.
Но на этого Эббе рассчитывать особенно не приходилось. Вера Торсон говорила, что он просто гуляка и не столько учится в Германии, сколько тратит родительские деньги. Поэтому София хотела, чтобы он поскорей вернулся домой. Она считала, что выманить его будет легче, если он получит в наследство замок. Хотя неизвестно, как долго такой кутила, как Эббе, сможет высидеть в этом захолустье посреди лесов.
Теперь я все поняла. Вот почему София затеяла свои интриги! Она знала о существовании этого документа. Потому‑то она так рвалась в комнаты Лидии. Она думала, что он находится там. По той же причине она торопилась женить Арильда и отправить его жить во Францию. Следующий шаг – избавиться от Розильды. Для этого нужно было устроить так, чтобы в замке для нее не осталось ничего привлекательного. Значит, следовало выставить за двери моего «брата» Карла.
Вот как все было просто!
Теперь я поняла и то, почему Аксель Торсон не предпринимал ни малейших усилий, чтобы найти тело Максимилиама и привезти домой. Пока его не было, ничего не могло случиться.
Однажды Аксель сказал, что знает, зачем София рыщет по замку, заглядывая в каждый уголок. Разумеется, она искала документ! Для него это было ясно. Но знал ли Аксель, где лежит эта бумага? Я спросила Амалию, но она лишь покачала головой. Она не помнила.
Теперь было главное, чтобы об этом не узнала София.
То, что у такой бесполезной старухи, как Амалия, мог храниться столь жизненно важный документ, – такое Софии даже в голову не могло прийти.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Не то чтобы в замке я чувствовала себя бесполезной, но все‑таки задавалась вопросом: что мне здесь делать? Конечно, я навещала Амалию, а в остальное время… В общем, зачем я здесь, мне было непонятно.