Итак, в пятницу четвертого июля я должна была встретиться с Лидией Стеншерна. Она не назначила времени, я могла прийти, когда будет удобно, даже поздно вечером.
Я хотела сказать ей очень многое, вопрос был лишь в том, хватит ли у меня храбрости. Прежде всего нужно было убедить ее, что дольше ждать нельзя. Она должна была или немедленно открыться, или исчезнуть навсегда и больше не появляться в Замке Роз. Возможно, с моей стороны это было наивно. Станет ли Лидия Стеншерна считаться с тем, что я думаю? Но кто‑то ведь должен был защитить интересы Арильда и Розильды, раз уж они не могли сделать это сами.
Получилось так, что встреча с Лидией была назначена на тот же день, когда приехала София. Если бы все шло как обычно, София наверняка бы мне помешала, но сейчас она была слишком потрясена, чтобы интересоваться, где я пропадаю. Но на всякий случай я решила, что лучше подождать до вечера.
Лидия Стеншерна просила меня воспользоваться потайным ходом. Тому, кто знал о нем, найти его было несложно. Я пошла вдоль берега, пока не наткнулась на маленькую зеленую скамейку. Позади нее, незаметный за густыми вьющимися растениями, находился вход, который вел прямо в туннель. В нем было темно, холодно и сыро. Пробираться приходилось на ощупь. Вдалеке, в стенной нише, я увидела фонарь – Лидия поставила его туда, чтобы я не споткнулась на ступеньках в конце туннеля. Поднявшись по ступенькам, я открыла дверь и оказалась перед железной винтовой лестницей, ведущей в комнаты Лидии.
Ее дверь была приоткрыта, в щель пробивалась полоска света. Лидия сразу же вышла мне навстречу и пригласила войти. Дверь за мной медленно закрылась. Это был потайной вход, который со стороны комнаты представлял собой большой портрет женщины редкостной красоты. Рама была позолоченной с орнаментом из роз, и в одной из них был скрыт механизм, открывавший и закрывавший двери.
На портрете была изображена мать Лидии, Клара де Лето.
Напротив портрета стояла необъятных размеров кровать с балдахином, размещенная так, чтобы изображение матери было первым, что видела Лидия, когда просыпалась, и последним, когда засыпала. Амалия говорила, что Клара распорядилась об этом сама.
Лидия заметила, что я разглядываю портрет. Она встала рядом со мной и тоже посмотрела на него, но ничего не сказала.
Потом она пригласила меня пройти в другую комнату. В ее покоях все тонуло в полумраке. Шторы были опущены, а мебель стояла под белыми чехлами. Время от времени с одной из башен‑близнецов доносился заунывный колокольный звон. Это ветер раскачивал колокола. В безветрие они молчали, но достаточно было малейшего ветерка, чтобы они снова начинали звенеть.
Пройдя по комнатам, мы в конце концов оказались в большом зале, скудно освещенном огарками свечей в огромной люстре. Лидия извинилась, сказав, что свечи закончились. Она бывала здесь так редко, что забывала их купить.
В центре зала стоял стол с креслами с двух сторон. Остальная мебель в комнате была накрыта. Лидия предложила мне сесть, а сама продолжала стоять.
На стене напротив меня висело большое зеркало. По краям зеленоватого стекла была драпировка, так что его легко можно было спутать с окном. На мраморной полке перед зеркалом стояла ваза с белыми розами. Я вгляделась в мутное стекло. Все это напоминало мне сон, который я когда‑то видела…
Лидия поставила на стол кувшин с лимонадом, наполнила стаканы, но так и не села. Вместо этого она принялась ходить по комнате. Я увидела ее отражение в зеркале и снова подумала о своем сне, в котором бледные женские лица мелькали в таком же зеркале, окруженном тенями.
Она остановилась передо мной и сказала, слегка улыбнувшись:
– Ты, наверное, думаешь, как меня называть? Можешь просто Лидией.
Я кивнула, посмотрела ей в лицо и вдруг заметила, до чего она похожа на своих детей. Хотя между собой они были очень разными, но ее черты явно унаследовали оба ребенка. Особенно Розильда. Лидия поймала мой взгляд, отошла и села напротив меня, нервно сжимая руки.
– Значит, моя невестка уже вернулась?
– Да, она приехала сегодня утром.
– А Леони умерла?
Я молча кивнула.
– Они ведь с Арильдом были помолвлены?
– Да, но Леони разорвала помолвку перед самой смертью.
Лидия вздохнула и какое‑то время сидела молча, думая о своем, а я украдкой изучала ее лицо. Она выглядела моложе своих лет. Кожа по‑прежнему была гладкой, а лоб без морщин. Она была красивой, но вокруг глаз лежали скорбные тени. Она задумчиво взглянула на меня и тихо сказала:
– Я знаю от Акселя, ты считаешь, что мне пора выйти на сцену, но понимаешь ли ты…
Она сказала выйти на сцену! Совсем как Каролина. Совпадение ли это? Или в душе она тоже была актрисой?
Не договорив, она на секунду задумалась, а потом сказала, что до сих пор не сделала этого шага именно из‑за детей. Когда‑то она бросила их и теперь не надеялась вернуть их доверие. Они не смогут понять, почему она это сделала. Отнесутся к ее поступку как к предательству, которое ничем нельзя оправдать.
Дети не простили ей того, что она бросила их, когда они были маленькими, – ушла, чтобы умереть. И как же теперь они простят ей то, что она жива, – была жива все эти годы, но так и не вернулась к ним? Они ее просто возненавидят. Зачем подвергать их такому испытанию? Не лучше ли, если они по‑прежнему будут считать ее мертвой? А иначе им придется жить с ненавистью в сердце, ведь как ни крути, а невозможно найти оправдания для матери, бросившей своих детей!
Она грустно посмотрела на меня. Но я не могла с ней согласиться.
– Я знаю, они вас простят… Если вы к ним вернетесь.
Я сказала это серьезно, но она покачала головой.
– Поначалу – может быть. От радости. Но потом, когда придут в себя и начнут думать, – тогда они меня осудят. Я перед ними слишком сильно виновата, Берта.
Прежде всего она винила себя в том, что Розильда стала немой. И в том, что Максимилиаму стало невыносимо жить в собственном доме, она тоже видела свою вину. Она вынудила его уехать и расстаться с детьми. Во всяком случае так считала Розильда.
Лидия сказала, что в комнате на башне Розильда хранила не только свои блокноты, но и «тетради для мыслей», как она их называла, куда из года в год записывала все самое сокровенное. Лидия прочла их.
– Таким образом я следила за ее мыслями на протяжении нескольких лет и поняла, что не могу надеяться на понимание. Напротив, единственное оправдание для меня в глазах моих детей – это то, что я умерла. Но ведь я жива…
Она невесело улыбнулась.
– Арильда я почти совсем не знаю… Могу судить о нем только по блокноту Розильды. Аксель говорит, он такой ранимый…
– Да, это правда. Я думаю, вы ему действительно очень нужны.
Она потерянно взглянула на меня и вздохнула.
– Если бы все было так просто, Берта! Но я не могу рисковать. Я и так уже разрушила жизнь своих детей, куда уж дальше? К сожалению, лучшее, что я могу для них сделать, это позволить им и дальше считать меня мертвой и не устраивать им неприятных сюрпризов.
– Но разве это не обман? Разве они не имеют права знать, что их мать жива?
Я прикусила язык. Я совсем не хотела еще больше растравлять эту рану. Лидия вскочила со стула.
– Я для всех мертва, Берта!
– Но ведь это не так сложно изменить…
– Возможно. И все же я считаю, что мертвая я причиняю меньше вреда своим детям, чем живая.
– Я так не думаю. Единственное, что имеет значение, это то, что вы живы. Арильд и Розильда воспримут это как чудо. Все старые обиды забудутся, как будто их никогда и не было.
Она посмотрела мне в глаза, но впечатление было такое, что она меня не слышит. Она ходила по комнате и говорила точно сама с собой, прошептав, что есть вина, искупить которую может только смерть. Все это так взволновало меня, что я не смогла усидеть на месте и тоже принялась ходить по комнате.
– Нет, – сказала я. – Я больше верю в те возможности, которые дает нам жизнь, и о которых мы часто даже не догадываемся. Важно то, что здесь и сейчас. И ошибки, которые мы делаем, нужно исправлять здесь, в этой жизни.
Я отвечала за каждое свое слово, но вдруг снова почувствовала себя невыносимо идеальной Бертой. Щеки у меня покраснели. Лидия вернулась к столу и села.
– Все это касается не только Арильда и Розильды, – сказала она. – Есть еще Амалия. Не знаю, сколько раз я стояла перед ее дверью, хотела войти, но не решалась. Я боялась, что испугаю ее до смерти.
Однажды она собралась выйти и тут увидела меня. Вся побелела и захлопнула дверь. Подумала, что это призрак. А что сделала я? Да просто убежала, оставив ее с этой мыслью.
Я сказала ей, что Амалия горько сожалела о том, что захлопнула дверь. С того момента она очень переживала, что ее Лидия не может обрести покой в своей могиле.
Лидия вздохнула и закрыла лицо руками.
– Когда я покидала Замок Роз, я делала это навсегда. Я не собиралась возвращаться. В этих стенах есть что‑то такое, от чего… И все равно меня сюда тянет. Постоянно. Снова и снова.
Она умолкла и большими глотками выпила свой лимонад.
– Я была плохой матерью для своих детей. Им нужен отец, а не я. Ты, наверное, считаешь, что я трушу, боюсь, что меня встретят презрением. Но к этому я готова. Ничего другого я и не жду. Я просто не хочу, чтобы моим детям пришлось отказаться от собственной матери. Такого никто себе не прощает. Я знаю, потому что у меня самой была мать, которая…
Она оборвала себя на полуслове и грустно посмотрела в пространство перед собой, точно вглядываясь в прошлое.
– В общем… Чтобы избавиться от нее, я сама должна была исчезнуть. И я не хочу, чтобы мои дети… То есть чтобы это повторилось.
Я не знала, что на это ответить, лишь сделала робкую попытку убедить ее, что сейчас все было иначе. Лидия, в отличие от Клары де Лето, никогда не преследовала своих детей. Скорее она сделала наоборот – оставила их без объяснений, так что они могли подумать, будто совершенно ей безразличны.
Поэтому она не должна сдаваться, даже если ее оттолкнут. Нужно бороться до тех пор, пока они не поймут, почему она их бросила. Она должна убедить их в своем раскаянии, в своей любви. А потом, наверное, можно будет оставить их в покое, если она считает, что так лучше. Но, во всяком случае она покажет, как много они для нее значат.
Она медленно кивнула, будто слышала и понимала, что я говорю, но взгляд ее по‑прежнему был отсутствующим. С ней было непросто говорить, она была рассеянной, все время словно ускользала. У меня было такое чувство, что она скорее отвечает на собственные мысли или думает вслух.
– Моя младшая, Сага, может быть, меня поймет, – сказала она. – Мы с ней из одного теста.
Снова те же слова, что я слышала от Каролины, – из одного теста.
Лидия тоже звала ее Сагой – не Каролиной. Как папа. Выходит, я не ошиблась, когда увидела сходство между Каролиной и маленькой Лидией на миниатюре Амалии. На фотографии Каролины, которую папа снял у каменной скамейки, было то же лицо – одно в одно.
Значит, Лидия – мать Каролины? Странно, однако меня это не удивило. Возможно, я давно это поняла, не отдавая себе отчета.
Но Лидия была также матерью Арильда и Розильды.
Как мать Каролины она звала себя Ида. А как дочь Иды Каролину, стало быть, следует звать Сагой. Как все запутано!
– Я зову ее Каролиной, – сказала я. Мы немного помолчали.
– А кто ее отец? – спросила я, чувствуя, как заколотилось сердце.
Она отпила глоток лимонада. Потом, задумчиво взглянув на меня, повторила мой вопрос:
– Кто ее отец?.. Ты, конечно, будешь шокирована, но я не знаю.
– Но Каролина говорит, что мы с ней сестры. Выходит, это был мой папа?
– Да, вполне вероятно. Хотя точно так же это мог быть другой человек. Я не требую от тебя, чтобы ты поняла. Этого никто понять не сможет. Дело в том, что я не могла выйти замуж за твоего отца. Я любила его, но я уже была замужем за Максимилиамом Стеншерна, а официально я вообще была мертва. Я боялась себя разоблачить, поскольку ни при каких обстоятельствах не желала возвращаться в Замок Роз. К тому же мне не хотелось разочаровывать твоего отца. Я не хотела, чтобы он знал, что я – сбежавшая жена. Я хотела, чтобы он видел во мне ангела‑хранителя, спасшего его жизнь. И потом, я должна была наконец‑то доказать себе, что могу жить собственной, независимой жизнью. Я не знала, что из себя представляю. А человек должен это знать. И, наконец, твой отец был помолвлен с очаровательной девушкой, которая, как я скоро поняла, подходила ему гораздо лучше меня.
Да, мама подходила папе, это я знала. А он – ей. Они прекрасно понимали друг друга. Я сказала это Лидии, и она кивнула.
– Этого‑то я и боялась – что постепенно он начнет это понимать и сожалеть – возможно, слишком поздно, – о том, что сделал. Я не хотела идти на такой риск. Пусть все останется лишь в воспоминаниях – так я решила.
Лидия посмотрела на меня, несмело улыбнувшись. Она больше не была рассеянной. Она хотела объясниться до конца, чтобы я все поняла, и поэтому продолжила свой рассказ.
Перед самым расставанием с папой она заподозрила, что ждет ребенка. Уверенности почти не было, но после того, как она лишилась Арильда и Розильды, она мечтала о ребенке. Ее собственном, которого она ни с кем не будет делить. Поэтому она не хотела знать, кто его отец, – если, конечно, она на самом деле беременна. И решила сделать эту задачу еще более трудной.
Как раз в это время к ней приехал один очень хороший друг. Он застал ее в растерянности и тоске. Возможно, он был ее единственным настоящим другом. Он любил ее, и она об этом знала, но сама испытывала к нему только дружеские чувства. В отчаянии она решила, что он послан ей небом, и сделала так, что отцом ребенка мог оказаться и он. Таким образом она могла чувствовать себя свободной, не привязанной ни к кому.
– Вот почему это чистая правда, когда я говорю, что не знаю, кто отец Саги… или Каролины, – заключила Лидия.
Какое невероятное признание! Но как могла ей в голову прийти такая идея?
Рождение ребенка – это огромное событие в жизни человека. И в нем участвуют двое. Двое с одинаковой ответственностью, одинаковыми обязанностями и правами. Хотя нет, права должны принадлежать ребенку.
Моему папе Лидия без всяких сомнений заявила, что он не может быть отцом ее ребенка. Друг вообще ни о чем не подозревал. Позже он женился и ничего не знал ни о моем папе, ни о ребенке. Лидия все сохранила в тайне.
– Он очень сдержанный человек и не задавал мне никаких вопросов, – сказала она, бросив на меня быстрый взгляд.
И в ту же секунду я поняла, кто это!
– Аксель Торсон!
Она молча кивнула.
Значит, и Аксель мог быть отцом Каролины? Да, но этого он никогда не узнает. И Каролина тоже. Да и что толку в этом знании, если нет никакой уверенности?
Лидия вела себя, мягко говоря, своеобразно, никогда в своей жизни не проявляя большой заботы ни о детях, ни о мужчинах. Бабушка, которая знала Лидию молодой – тогда она звала себя Идой, – говорила, что это женщина «трагического склада». Теперь я понимала, что она имела в виду. Она как будто несла на себе печать несчастья.
Я вспомнила, что рассказывала Амалия о своей «маленькой Лидии». Она описывала ее как «чистую сердцем», «невинную», «совестливую»… Все это, конечно, должно было храниться в глубоких тайниках ее души. Совсем это не могло исчезнуть. Лидия просто заставляла себя быть жестокой.
Они с Каролиной были очень похожи. В Каролине я тоже видела и невинность, и чистоту сердца. И такое же своеволие.
Словно прочитав мои мысли, Лидия сказала:
– Я всегда надеялась, что мои дети не будут похожи на меня. По характеру они скорее в своих отцов, правда?
Что я могла на это ответить?
Она посмотрела на меня и покачала головой.
– Молчишь… Впрочем, это не так уж важно. При желании можно найти сходство с кем угодно. Меня это не слишком волнует.
Это прозвучало резко и вызывающе. Я как будто услышала Каролину, но притворилась, что ничего не заметила.
– И все‑таки Каролина уверена, что мой папа – ее отец, – сказала я.
– Она хочет в это верить, вот в чем дело. Она всегда хотела, чтобы так было. Однажды он подарил ей маленького игрушечного кролика – и сразу же стал для нее папой. Да, вот как просто бывает полюбить кого‑нибудь навсегда. – Она вздохнула и добавила совершенно другим тоном: Я видела, этот кролик до сих пор у нее.
Но откуда она могла это знать? Обычно он лежал под одеялом в кровати Каролины. Лидия заметила мое удивление и пояснила, что иногда заходила в комнаты своих детей, когда знала, что их там нет. Так она могла узнать их лучше. Видела она Каролину и на сцене – это было во время гастролей труппы Вилландера в Стокгольме.
Она всегда старалась следить за жизнью своих детей. Когда Каролина приехала в Замок Роз и подружилась с Арильдом и Розильдой, она восприняла это как знак свыше. Но в то же время ее это напугало.
– Я бы хотела, чтобы моя жизнь сложилась иначе…
Грустно посмотрев на меня, она поднялась с кресла и протянула мне руку.
– Тебе пора, Берта. Я подумаю о том, о чем мы сегодня говорили, обещаю. Если захочешь снова встретиться со мной – скажи Акселю.
Была уже глубокая ночь, и я могла возвратиться не потайным ходом, а обычной дорогой, не рискуя ни с кем столкнуться. Она дала мне зажженную свечу, проводила до двери, беззвучно открыла ее и кивнула мне на прощанье. Отойдя и обернувшись, я увидела, что она все еще стоит на пороге, глядя мне вслед.
– Не суди меня строго, Берта, – прошептала она.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Лидия закрыла дверь.
Я слышала, как ключ медленно повернулся в замочной скважине. Освещая дорогу дрожащим огоньком свечи, я пробиралась в темноте так быстро, как только могла. То и дело я останавливалась и прислушивалась, затаив дыхание. Стояла мертвая тишина. Ни малейшего шороха. Никогда еще дорога к своей комнате не казалась мне такой долгой.
Проходя по коридору, где находились комнаты Софии и Леони, я вдруг почувствовала неприятный, едкий запах. Я думала, что сейчас задохнусь, таким он был отвратительным, и с трудом подавила кашель. Что это за запах и откуда он исходил, было непонятно. Потом он исчез. Где‑то раздалось легкое потрескивание, как будто кошка ела рыбу, но этот звук растворился так же быстро, как и запах, и снова стало тихо.
Почудилось, подумала я. Но это меня не успокоило. Смутная тревога овладела мной, я задрожала так, что свеча едва не погасла. Возможно, это из‑за того, что я знала: здесь, за дверью лежит мертвая, холодная Леони? Или причиной была встреча с Лидией Стеншерна?
Наконец я добралась до своей комнаты и рывком открыла дверь. В комнате сидела Каролина. Она ждала меня уже несколько часов.
– Где ты пропадала? И почему у тебя такой странный вид? – сказала она.
Я уронила голову ей на плечо. Я была рада ее видеть, но говорить была не в состоянии. К тому же встречу с Лидией Стеншерна я должна была сохранить в тайне. Я отошла от нее и бросилась на постель. Сев рядом, она ласково погладила меня по голове.
– Тебя что‑то испугало? Не хочешь рассказать?
– В другой раз, Каролина. Не сейчас. Мне нужно поспать.
Она пытливо посмотрела на меня, легонько хлопнула по плечу и вышла из комнаты. Я была так измотана, что уснула, даже не раздевшись.
Примерно через час меня разбудил собачий лай. Был слышен топот ног, как будто по коридору бежала целая толпа, и с отчаянным лаем туда и обратно носился Помпе. Очевидно, что‑то случилось, но я не могла заставить себя подняться и осталась в постели.
Потом я снова почувствовала тот же резкий запах, и в глазах защипало. Дышать стало тяжело.
Я не могла больше лежать и, подскочив, метнулась к окну. Из окон напротив большими клубами вырывался белый дым. Это выглядело так зловеще, что я оторопела, но потом приоткрыла окно, чтобы глотнуть свежего воздуха. В лицо мне сразу пахнуло гарью. Я захлопнула раму и окончательно проснулась. Где‑то был пожар!
Я выбежала в коридор. Запах дыма был здесь не таким сильным, и отовсюду спешили слуги, неся мокрые простыни и ведра с водой. Все они двигались в одну сторону, и я побежала за ними. На лестничной площадке стоял Помпе и жалобно выл. Я взяла его за ошейник, но он вырвался и ринулся вниз по лестнице.
Я помчалась к Каролине. Колотила в дверь, кричала, но она не ответила. Дверь была заперта. Потом я побежала к Розильде. Дверь была приоткрыта, но в комнате ее не оказалось. То же самое – у Арильда.
Раздался пронзительный звук сигнальной трубы, по двору застучали копыта. Приехала пожарная команда.
По пути к Амалии я столкнулась с Верой Торсон и узнала, что пожар начался в комнате Леони. Вчера вечером София поставила большие восковые свечи вокруг кровати Леони, зажгла их и просидела там несколько часов. Она плакала, а потом, очевидно, задремала, поскольку ничего не помнила до того момента, как вдруг увидела языки пламени позади кровати. Одна из свечей упала и подожгла гардину. Через несколько минут огонь охватил практически всю комнату.
Так рассказывала София, но Вера в этом сомневалась.
– Не знаю, чему тут верить, а чему нет! Слишком много подозрительного.
Прежде всего – почему София пыталась погасить огонь сама? Не позвала на помощь, не послала за пожарными? Из‑за этого была потеряна масса драгоценного времени. Пожарную команду вызвал один из слуг, когда проснулся и почуял запах дыма. София же хотела помешать ему. Сказала, что горит не так сильно, чтобы не справиться самим. Мало того – кто‑то видел, как она зачем‑то пыталась надеть намордник на Помпе. Она заявила, что лай выводил ее из себя, но ведь как раз было нужно, чтобы Помпе лаял и будил тех, кто спал! Хотя, может, именно этого боялась София? Не хотела лишних свидетелей?
Не достигнув того, чего добивалась, София исчезла. Потом служанка обнаружила ее лежащей на полу в спальне, судя по всему, в обмороке. Девушке не удалось привести ее в чувство, и она побежала за водой, а когда вернулась, Софии уже не было. Ее нашли в другой комнате – все в том же беспамятстве. Однако никто ее туда не переносил! Сама София утверждала, что понятия не имеет, как там оказалась.
Вера многозначительно посмотрела на меня, опасливо оглянулась, боясь что ее могут услышать, и быстро прошептала мне на ухо, что от Софии можно ожидать чего угодно. Она сама могла устроить этот пожар, надеясь, что это несчастье оправдает собой другое. Если бы она могла сказать матери Леони, что Замок Роз сгорел дотла, смерть Леони объяснялась бы просто.
Потеря замка была для Софии гораздо большей катастрофой, чем смерть Леони. Как человек Леони ничего для нее не значила. Она была для нее только пешкой в борьбе за замок.
Теперь, когда Леони умерла, о Замке Роз можно было забыть – это она прекрасно понимала. Но если замок не получит она, пусть он не достанется никому! Пусть он лучше сгорит! Пожар – это ее месть. Так считала Вера.
– И не я одна так думаю. Аксель тоже так считает, – сказала она.
Узнав о пожаре, Аксель тут же направился к Софии и прямо высказал ей все, что думал. Изобразив глубоко оскорбленный вид, София приказала подать свою карету и уехала домой.
Я спросила, не пострадала ли Амалия, но в этот момент вошел пожарный и сообщил, что воды в колодцах недостаточно, нужно было протянуть шланги до озера. Пока пожарные этим занимались, мы выстроились в цепь и начали передавать ведра с водой из кухни. Это занимало много времени и было не слишком эффективно, но это единственное, что мы могли сделать. Пока не закончили со шлангами и не заработали помпы, нужно было приостановить огонь.
Покои Софии почти полностью сгорели. Останки Леони было решено вынести и в ближайшие дни отправить во Францию. Так распорядился Аксель Торсон. Теперь главным в замке был он, поэтому никакой паники не возникло и все действовали без суеты.
Но когда Розильда внезапно исчезла со своего места в цепи, все забеспокоились. Спустя некоторое время выяснилось, что она убежала в комнату на башне, чтобы спасти свои блокноты. Когда пожарный, который пошел за ней, попытался увести ее оттуда, она стала яростно сопротивляться.
Она так гордилась, что каждое слово, которое она когда‑либо сказала другому человеку, было записано и сохранено! Возможно, кроме нее никто в мире этого не делал. Неужели теперь она лишится этой радости? Пожарный обещал, что они остановят огонь, прежде чем он доберется до башни, пусть только она держится отсюда подальше. В конце концов Розильда сдалась и вернулась к нам.
Потом вдруг пропала Каролина, но оказалось, она побежала к озеру помочь со шлангами. По ее мнению, с ними возились слишком долго, и она потеряла терпение. Огонь распространялся угрожающе быстро.
Еще были эти ужасные звуки – гул ненасытного пламени, то и дело тонувший в грохоте, когда обрушивалась какая‑нибудь стена! Раздавался треск, и она превращалась в груду камней… Я, конечно, не была возле самого огня, там были только пожарные, но со своего места видела, как пламя, точно крылатый разъяренный дракон, изрыгает во все стороны дым и шипящие искры. И непрерывно был слышен лай Помпе.
Начинало светать. День обещал быть солнечным, и все робко поглядывали на небо, где из‑за зубцов стен и башен медленно поднимался солнечный шар, окутанный жуткой пеленой дыма. Огромный и страшный – верный союзник огнедышащего чудовища, которое безумствовало внизу.
Из глаз у меня текли слезы, голова раскалывалась от боли, я чувствовала, что еще немного – и я потеряю сознание. В этот момент сообщили, что заработали помпы. Теперь с огнем можно было бороться всерьез. Это было чудесно – видеть, как пламя отступает, слышать, как злобно оно шипит, встречаясь с водой. Все шло нормально, и пожарные обещали, что через час пламя будет полностью под контролем и не сможет распространяться дальше. Нам больше не нужно было передавать ведра с водою.
Мне нужно было подышать свежим воздухом, и я отправилась в другой конец замка, куда огонь не добрался. Здесь почти не было дыма.
Проходя мимо комнаты Амалии, я увидела, что дверь у нее приоткрыта, и решила войти, но на пороге застыла от изумления.
Амалия была не одна. На скамеечке у ее ног сидела Лидия Стеншерна, положив голову ей на колени, как маленький ребенок. Я не слышала, о чем они говорили, но на щеках Амалии был румянец, а глаза светились неописуемой радостью. Она гладила Лидию по волосам. Лицо ее сияло.
В окне за ее спиной плыл огромный солнечный шар.
Я постояла минуту, глядя на эту чудесную сцену, но Лидия вдруг встала и засобиралась уходить. Я не хотела, чтобы меня заметили, и поспешила скрыться.
Вернувшись к остальным, я не нашла ни Арильда с Розильдой, ни Каролину. Но в то же мгновение из комнаты наверху донесся ужасный грохот и вслед за ним – душераздирающий крик. Мне показалось, кто‑то кричал мама! Почуяв недоброе, я помчалась вверх по лестнице и очутилась в облаке дыма и пыли. Я почти ничего не видела, но, услышав чей‑то плач, пошла на него, пробираясь по камням и обломкам мебели.
Когда пыль улеглась и дым рассеялся, я увидела Арильда и Каролину. Они стояли прямо перед комнатой на башне, у полуразрушенной колонны. На полу лицом вниз лежала Розильда. Отчаянно рыдая, она раздвигала руками груду камней и цемента.
– Мама… мама…
Арильд и Каролина тоже бросились на пол и принялись разрывать обломки. Розильда била по ним кулаками и кричала:
– Мама! Не умирай! Ты слышишь меня? Ты должна жить!
Теперь я поняла… Какой ужас! Видимо, под обломками колонны была Лидия Стеншерна, погребенная заживо.
Я стояла, оцепенев, до меня даже не дошло, что Розильда заговорила.
Аксель Торсон прибежал вместе с двумя пожарными, которые немедленно принялись разгребать обломки лопатами и ломами. Арильд и Розильда стояли, прижавшись к Каролине, и молча смотрели. Оберегая их, за ними стояла Амалия. Охваченная недобрыми предчувствиями, она явилась тоже. Она выглядела на удивление спокойной, губы шевелились в молитве.
Казалось, это длилось целую вечность, но на самом деле Лидию освободили в считанные минуты. Сначала показалась ее голова. К счастью, голову защитила наклонная балка, и никаких ранений на ней не было. Однако она была в неестественном положении, и мы боялись, что могла быть сломана шея. Потом откопали все тело.
Врач, за которым послала Вера, сразу же определил, что Лидия жива. Она получила сильное сотрясение мозга и была без сознания. У нее было множество ран и сломано несколько ребер. Но шея не была повреждена. Так что пока, заключил доктор, ее жизни ничто не угрожает. Она будет жить.
Лидию уложили на носилки и отнесли в комнату Амалии.
Арильд и Розильда пошли следом, а мы с Каролиной остались с пожарными, чтобы помочь им гасить тлеющие угли.
Часа через два пришла Амалия и увела Каролину. Очнувшись, Лидия захотела ее увидеть. Она была очень слабой, и когда Амалия сказала, что ничего страшного нет, и она выживет, в ее глазах вдруг появилась такая мука, будто она надеялась, что умрет. Они напугались, что сейчас она опять потеряет сознание, но через несколько секунд она снова открыла глаза и вопросительно посмотрела на Амалию. Амалия молча кивнула. Лидия перевела взгляд на Розильду, а потом на Арильда. Она рассматривала их долго, а когда вновь взглянула на Амалию, в ее глазах стояла тревога. – А где Сага? – прошептала она. Амалия сразу поняла, что она имела в виду Каролину. Придя к Амалии во время пожара, Лидия в глубоком раскаянии призналась во всем. Что более чем шестнадцать лет назад ее спас Аксель Торсон, не дав утонуть, но она была не в силах, да и просто не смела вернуться домой. Что она решила исчезнуть и жить под другим именем. Что она – мать Каролины, или Саги, как сама ее называла…
Ее терзали муки совести, она считала, что из эгоизма предала всех. Не только Арильда и Розильду, но и в не меньшей степени Каролину. Никто и никогда не сможет простить ей того, что она сделала. Она это знала, но все же приняла твердое решение открыться и только хотела сперва посоветоваться с Амалией.
Итак, Лидия открыла Амалии свое сердце и перед уходом попросила ее предупредить детей, включая Каролину, о том, что она жива. Она надеялась, что так им будет легче встретиться со своей матерью после стольких лет разлуки.
Лидия провела с Амалией около двух часов. Она была спокойна и рассудительна, а потом вдруг побледнела, поднялась и поспешно удалилась.
Сразу после ее ухода Амалия услышала грохот – это упала колонна.
Каролина рассказала, как это произошло. Они вместе с Арильдом и Розильдой направлялись в комнату на башне. Опасность, как заявили пожарные, уже миновала, и Розильда хотела узнать, как там ее блокноты. Все трое были уверены, что в этой стороне им ничто не угрожает.
Но вдруг зашаталась стена. Весь коридор содрогнулся, и одна из колонн треснула пополам. Розильда, которая шла ближе всех, с ужасом увидела, что стена вместе с колонной обрушивается прямо на нее. Она оцепенела и не могла двинуться с места.
И в это мгновение появилась Лидия! В последнюю секунду она успела схватить Розильду за руку и отбросить ее в сторону, но сама попала под обломки. Это просто чудо, что она осталась жива!
Странно – Розильда сразу поняла, что это ее мать. Она не видела ее с тех пор, как была маленьким ребенком, а теперь вдруг оказалась с ней лицом к лицу, хоть и всего на какую‑то долю секунды. Их взгляды встретились. А потом обрушилась стена и погребла Лидию на ее глазах.
Розильда закричала: Мама! Мама!
В тот момент она даже не подумала о том, что снова обрела голос. Остальные тоже не обратили на это внимания. Все были в ужасе от того, что случилось.
Лишь гораздо позже, в комнате Амалии, до Розильды дошло, что к ней вернулся голос, дар речи. Заливаясь слезами, она стояла у постели Лидии и смотрела на ее бледное лицо. Вдруг она почувствовала в горле странную дрожь – и услышала свой голос.
Слова полились свободно и легко, как будто сами собой. Она обращалась к лежащей без сознания матери, заговорив впервые за шестнадцать лет. Что удивительно, Розильда утверждала, будто никогда не сомневалась в том, что может говорить. Много раз она просыпалась среди ночи от того, что слышала голос – очевидно, свой собственный. Наверное, она разговаривала во сне. Но когда она пыталась сделать это наяву, в горле словно застревал ком.
И все же способность говорить всегда ощущалась ею где‑то совсем рядом, такая же естественная, как дыхание. И в то же время недостижимая. Это было похоже на детские мечты, когда она представляла себе, что умеет летать. Тогда она была убеждена, что коль скоро люди умеют плавать, то когда‑то были созданы и для того, чтобы летать. Но у них были слишком слабые крылья, и вместо того чтобы тренировать их, они начали сомневаться в своих возможностях. Поэтому крылья стали не нужны, и они были отняты у людей.
Каролина в детстве тоже фантазировала, что умеет летать. Она считала, что об этом мечтают все люди.
Конечно, это соблазнительно. Хотя, должна признаться, лично я никогда не считала, что во мне таится способность к полету. Берты летать не могут. Розильды – может быть, или Саги‑Каролины, или маленькие Леони, но уж никак не Берты…
Лидия оказалась надолго прикованной к постели. Амалия ухаживала за ней, как за ребенком, ласково и неутомимо. Она снова была прежней, от помутнения рассудка не осталось и следа.
С Лидией все еще продолжало случаться что‑то вроде обмороков. Во всяком случае так это выглядело. Она могла часами лежать неподвижно. Но когда приходила в себя, казалось, что с каждым разом она все больше возвращается к действительности, и ее отношения с детьми становились все более близкими. Годы словно растворялись, время таяло и исчезало.
Сначала она все время молчала, но постепенно начала делать попытки заговорить с ними. Просила принести воды, спрашивала о погоде или просила открыть окно. Чувствовалось, что она хотела сказать им что‑то совсем другое, но пока еще была не в силах. Ее это огорчало, и они это видели.
Но однажды Розильда обнаружила, что может не только говорить, но и петь. Несколько дней она ходила невеселая, все думала о чем‑то. Когда мы спросили, что ее так угнетает, она неохотно призналась, что иногда боится своего голоса. Он казался ей таким чужим и холодным, как будто был искалечен долгими годами молчания. Порой это доходило до того, что она отказывалась говорить и снова начинала писать в своем блокноте.
И вот как‑то утром, когда они с Каролиной купались в озере, Розильда вдруг запела. Нам всем, включая Лидию, ее пение очень понравилось. С этого момента Лидия словно бы обрела второе дыхание и стала возвращаться к жизни.
Каролина знала множество песен. Арильд принес свою скрипку, мы пели, и спустя какое‑то время Лидия тоже присоединилась к нам. Она взяла у Арильда скрипку, внимательно рассмотрела ее и сказала, что когда‑то эта скрипка принадлежала ей. Она даже вспомнила песни, которые пела Арильду и Розильде, когда они были детьми. Но маленькой Каролине она никогда не пела и не играла. Каролина даже не знала, что ее мама умеет петь.
Я заметила, что она не вполне счастлива. Даже при том, что у них была одна мать, Каролина чувствовала, что ее положение в Замке Роз не такое, как у Арильда и Розильды. Они были здесь дома, а она нет. Разумеется, никто не относился к ней как к чужой – напротив, все старались ей угодить. Но, как ни странно, сейчас она чувствовала себя в гостях больше, чем в то время, когда выдавала себя за моего брата.
Она сказала, что с тех пор как начала догадываться о том, кто такая Лидия Стеншерна, – а вместе с тем поняла, кто такая она сама, – она стала все чаще думать, что ей здесь не место, хотя должно было быть наоборот.
С этой женщиной, которая, как теперь выяснилось, была ее матерью [11], она впервые столкнулась за дверью своей квартиры. Тогда Каролина приняла ее за привидение. Потом она возникала в разных местах: в поезде, среди зрителей в театре, на улицах Стокгольма. И наконец, в коридорах замка.
Каролина не узнавала ее, у нее и мысли не возникло, что это Ида, ее мать, но она заметила, что после каждой встречи с этой женщиной образ умершей матери