4 Леви-Брюль Л. Первобытный менталитет. СПб., 2002. С. 54.
нет, но первобытное сознание пребывает в уверенности, что жизнь появляется в чреве матери только в результате действия духов.
Сильнейший раздражитель психики предков – страх. Их созна- ние всегда должно быть настороже, постоянно готовясь распознать в темноте ночи или зарослях джунглей демонов, ни на минуту не за- бывая об опасностях колдовства. Чтобы унять непреходящий страх, психика вынуждена обращаться к воображению.
В спасительной деятельности воображения творятся некие зако- номерности происхождения и существования, связи с природным окружением и предками, трактовки мира ушедших, но всегда при- сутствующих в жизни мертвых, устанавливаются простые и неру- шимые правила – порядок, необходимый для выживания. Защитные психические конструкции, фантазии, оформляясь в тотемических и анимистических представлениях, кристаллизуются и закрепляются в виде архаичного мифа, где универсальные адаптационные модели проявляются как архетипы.
Мощное ускорение, первая культурная революция – неолитичес- кая – за счет развития укрепляющего в жизни, ограничивающего страх мифа, приводит к становлению великих древних культур. Этот миф, оформляющий культуру в условиях интенсивного социального и инструментального прогресса, естественно, уже весьма логичен, но само сознание остается, в первую очередь, образным, эйдетическим5. С известной долей условности мир жизни и мир смерти по-прежне- му сосуществуют всего лишь по разным берегам Нила.
МИФОЛОГИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ И ГЛОБАЛИЗАцИЯ
С Новой эрой культура как способ усиления адаптивности всту- пает в эпоху глобализации. Миф, основанный на табуированном пле- менном порядке, не может служить основой для культуры в условиях многообразных этнических взаимодействий.
Христианство – плод утонченной и изощренной культуры Древнего Египта, Ближнего Востока, античной Греции – распростра- няется среди варварских народов, ментальность которых оставалась архаичной. Идеалы Христа требовалось усваивать сознанием, ско- ванным плотными этническими узами, взращенным на древней пси- хической базе. Так что возвышенное духовное учение было обречено на редукцию к мифу привычному и доступному, к удобной и понят- ной идеологеме.
Доступность же связана с простотой, однозначностью. Может быть, в результате этого странным образом, учение, в основе которо- го лежит проповедь любви, порождает поразительную, исключитель- ную религиозную нетерпимость. Жестокость не только по отноше- нию к необращенным, но еще большую – к братьям по вере. Пре- следование несториан и ариан, истребление катаров, бесконечные кровавые религиозные войны, костры инквизиции, горящие церкви
5 Кречмер Э. Медицинская психология. СПб., 1998.
старообрядцев – тысячелетиями инакомыслие, ересь рассматрива- лись религиозной культурой как самый страшный грех, что трудно согласовать с проповедями Христа. И, наверное, не случайно новей- шая, наиболее современная версия христианства – протестантство – обращается, в первую очередь, не к Новому, но к Ветхому Завету.
А объяснить этот парадокс – уникальную нетерпимость христи- анства на протяжении веков и тысячелетий – можно, пожалуй, прояв- лением лишь слегка закамуфлированной, весьма близкой варварской ментальности первобытной верности самым древним сакральным табу – эндогамным, охранявшим единство рода от любого смертель- но опасного внешнего вторжения или влияния.
Христианская культура укрощает мифопоэтическую фантазию, устанавливая строгую иерархию бытового, светского, церковного, божественного, ограничивает непосредственное первобытное вооб- ражение, но и выводит его за пределы узких племенных представ- лений, открывая значимость, привлекая интерес к вопросам и про- блемам масштабным, абстрактным. Устойчивая духовная вертикаль поддерживается социальной конструкцией, которая в ходе церков- но-государственного строительства все тяжелее давит на основание. церковная жизнь все теснее сплетается с обыденной, рутинной, а духовная власть со светской, обретая ее черты, воодушевляющие по- рывы и устремления раннего христианства обмирщвляются, вообра- жение гаснет и пассионарность мифа, слабея, сходит на нет.
Однако христианство, настойчиво внедряя взамен племенных но- вые универсальные правила, широко распространило новый универ- сальный миф – богатейшую почву для продуктивной деятельности недремлющего воображения, на которой вызревают условия для оче- редного культурного прорыва, очередной трансформации мифологи- ческого сознания.
ТРИУМФ РАцИОНАЛИЗМА
По мере того как природная среда замещается культурной, не- уклонно возрастает потребность в логике, мнемотехнике (подавляю- щую часть первых письменных памятников Египта и Двуречья со- ставляют учетно-хозяйственные записи). Однако функциональные ресурсы психики неизменны, и образное мышление сдает позиции. Эйдетическое сознание вытесняется интактным, в котором главен- ствует логическое, вербальное начало6.
Реформация отмечает переломный момент – торжество интакт- ной психики, которая, вероятно, в максимальной степени отвечает важнейшим условиям социокультурного приспособления.
Радикально преобразовывая условия жизни, рациональная куль- тура, казалось бы, завершает мифологическую эпоху, отвергая ее как очевидный пережиток прошлого, настаивая на исключительно прагматичных, земных целях и открывая прямой путь к всеобщему процветанию и счастью.
6 Блум Ф. и др. Мозг, разум и поведение. М., 1988.
Однако сегодня можно составить длинный список известных ми- фологических вариаций, присущих Новому времени: реминисценции раннего христианства в виде коммунистических утопий Т. Мора и Компанеллы и «зрелые» социалистические утопии (с их экзотически- ми изводами в Третьем рейхе и Втором, Советском мире), либераль- но-буржуазные идеологемы демократии и свободы и их современный американизированный вариант – общество равных возможностей, на- конец, последняя – информационное общество знания. При крайнем многообразии, даже полярности социальных моделей (способов реа- лизации), все это – модификации одного мифа, который, обуздывая фантазию и приземляя воображение, ориентирует частную и соци- альную жизнь на вершину материального благополучия, вершину, за- стилающую весь горизонт, скрывающую от доверчивого взгляда пу- гающие ущелья и пропасти. Человек – существо идеалистическое, его воображению нужна пища, и коллективное: привлекательность, эф- фективность лозунга, мифа зависит от его способности объединить, вдохновить массы, что, в свою очередь, требует простоты и конкрет- ности, видимой достижимости цели. И когда алтарь в связи со «смер- тью Богов» пустеет, в него, как и во время Исхода в отсутствие над- зора со стороны Моисея, немедленно водружается «золотой телец». Новое время утверждает автономность индивида, определяемую его личными отношениями с Богом и богоданной собственностью, вводит и укрепляет универсальную, всеобщую систему мер, единый принцип социального регулирования – финансовый. Прагматичная западная культура, крайне эффективно используя преимущества этого универсализма, в кратчайшее время охватывает практически
весь мир, стремительно его преобразуя.
Удивительные результаты технологий и просвещения обольсти- тельно заманчивы для народов, тысячелетиями тяжело боровшихся за существование, продолжение рода, а прокламации всесильного и беспредельного прогресса – миф, куда соблазнительней всех преж- них, приносящий доминирующей культуре победы даже там, где ока- залась бессильной ядерная мощь.
Но прагматичный миф, конечно, нуждается и в духовной под- держке, каковую составили идеалы гуманизма и просвещения, еще в XIX в. казавшиеся очень близкими к реализации. Однако история XX в. сначала жестоко развеяла иллюзии, а затем ограничила мечты позитивным, но весьма скромным результатом – декларацией прав человека.
Явный кризис гуманизма связан, в частности, с наивным пред- ставлением, что прогресс снимает или существенно ослабляет конку- рентную борьбу. Сегодня уже очевидно, что рост производительнос- ти и уровня жизни не снижает соперничества, а только видоизменяет его. Разгоняя демографический процесс, демократическая революция еще более усиливает социальную конкуренцию и напряженность. Гуманистические надежды оказались столь же утопичными, как
«город Солнца». Они связывались с предположениями об усилива- ющейся автономизации личности. Но в условиях прогресса обще- ственного производства и потребления индивид вовлекается в его
гигантский механизм, быть может, сильнее, чем в феодальную струк- туру. Острота конфликта «личность – общество», в чем сходятся и искусство и философия, нисколько не снижается.
Слишком настойчивые декларации всемогущества разума, науки, демократии – очередная модификация спасительного мифа, компен- саторная реакция на неизбежный и неизбывный дефицит знания. Теории Большого взрыва и расширяющейся Вселенной, с одной стороны – плод изощренного и высочайшего интеллекта, с другой – претензия на окончательное торжество разума выглядит достаточ- но наивной: а как же до Большого взрыва, а что же все-таки кроме земного существования? «Вечно изменяющийся мир» Хокинга7 (при всем уважении к его научным достижениям и личности) можно вос- принять лишь как пародию после построений Спинозы.
Первобытное эйдетическое сознание, открывая миры жизни и смерти, порывисто совмещает их в мистической картине. Эмо- ционально-логическое религиозное сознание утверждает более изощ- ренную двоичную модель. Вербально эта модель оформляется, когда первичные определения psyche и soma (живое и мертвое) в пифаго- рейскую эпоху обретают новый базисный смысл – бессмертной души и бренного тела8.
Научно-рациональный миф, на свой лад симулируя решение он- тологической проблемы, скорее затушевывает ее. Он постулирует, что решение автоматически достигается на пути техно-демократи- ческого прогресса. И действительно, усилия психики, развивая адап- тивность за счет общественного и технологического совершенство- вания, кардинально изменили условия существования. Но реальность показывает, что архаические инстинктивные установки слишком инерционны и прогрессистские модернизации практически почти не затрагивают основы самой психики. Новый миф, задвигая ме- тафизику на периферию светлого пятна общественного сознания, остается столь же бессильным перед тайной смысла жизни как и предшествовавшие.
ВРЕМЯ И СТРАХ
Вместе со временем и воображением в первобытном сознании появляется экзистенциальное чувство страха. И то же воображение призвано уравновесить психику, но оно неспособно – быть может, и не должно – снимать страх, который служил постоянным и главным раздражителем как первобытной, так и средневековой психики.
Однако в ходе эволюции культуры фундаментальные представ- ления, в частности о времени, кардинально меняются. В первобыт- ном сознании время мозаично, оно существует квантованно, спон- танно, в каждой встрече, каждом событии (недаром, наверное, часы с их размеренным, непрерывным отсчетом столь неприятны для
7 Хокинг С. Краткая история времени. От большого взрыва до черных дыр. М., 2001.
8 Блум Ф. и др. Указ. соч.
африканцев). Любой жизненный акт загадочен и непредсказуем. И потому менталитет отличается настороженностью, подозритель- ностью, опасливостью.
В то же время мистические образы, неопределенные во времени и пространстве, придают сознанию дополнительные измерения, обо- гащая фантазию, которая наряду с интуицией играет ведущую роль в менталитете.
Христианство упорядочивает хаос мистического сознания в ла- минарном потоке времени от Сотворения мира до Страшного суда. Средневековая церковная культура формализует усложняющуюся жизнь, задавая ориентиры угрозой кары и утверждением воздаяния праведным. Однако в противопоставлении мира дольнего и горне- го, в атмосфере настойчивых эсхатологических предсказаний страх ощущается постоянно.
Реформация, завершая более чем тысячелетнюю эпоху Средне- вековья, открывает новый этап – первую попытку освободить со- знание от страха. Рациональная цивилизация предлагает научную концепцию времени: бесконечного, как Вселенная, равномерного, безличного. И подобная модель оказывается весьма эффективной для совершенствования Града земного. Постиндустриальный миф удаляет ощущение постоянной угрозы из повседневной беспечной жизни, из актуального сознания, задвигая страх на обочину жизни – в глубокую старость на смертном одре.
Что же означает изгнание страха? С одной стороны, это победа культуры, порядка над природным хаосом и случайностью, подсте- регавшей человека на каждом шагу. Но с другой – именно опреде- ленная мера угрозы создает то напряжение, без которого не бы- вает пассионарного подъема, теряется смысл общественной жизни и солидарности. Упадок античной Греции следует за долгожданной победой над персами. Римская империя начинает деградировать, ов- ладев всем видимым миром, на пике могущества. Республиканские доблести вырождаются в атмосфере цирковых гладиаторских боев и раздачи хлеба. Подкуп праздного плебса приводит к примитиви- зации: когда сытое сознание дремлет, торжествуют примитивные инстинкты. Но и инстинкты работают со сбоями, утрачивая на- значение катализатора в конкурентном культурном отборе. Одна из причин падения Рима – резкий демографический спад. Римское войско и даже преторианскую гвардию в поздней империи составля- ли почти исключительно варвары.
Достижения Запада и глобальная экспансия доминирующей ра- циональной культуры делают борьбу за биологическое существова- ние все менее актуальной для граждан «золотого миллиарда». Но в богатом обществе потребления снижение остроты соперничества рождает новую проблему – бессмысленность сытого существования. Желанное избавление от забот перестает двигать продуктивное твор- ческое воображение. Если в прошлом веке наиболее точными виде- лись устрашающие прогнозы антиутопии Оруэлла «1984», то ныне глобальный мир оформляет свои мечты, едва ли не в точности по
схеме «Дивного нового мира» Хаксли9. Разговоры туземцев племени моси (из устья Нигера) сто лет назад, как и множество прошедших ве- ков, вращались исключительно вокруг женщин и еды10. Устремления гражданина информационного общества сформулированы рекламой и телевидением не менее отчетливо: секс и комфорт. И происходит это на фоне ярко выраженного демографического спада.
Но если успехи программ социальной поддержки, обеспечения личной безопасности, здравоохранения можно занести в дебет раци- ональной культуры, то к решению онтологической проблемы куль- тура, провозглашающая себя информационной, пока даже не пред- ставляет, как подступить.
Страх смерти, познанный на заре человечества, современная культура молодости и здоровья усиленно пытается отодвинуть, обоз- начить как явление второстепенное на фоне увеличивающейся про- должительности жизни. Но экзистенциальный страх, изгоняемый из актуальной сознательной жизни, погружается в глубинные древние слои подсознания. И таится там, угрожая в кризисных ситуациях не- предсказуемыми проявлениями архаичной агрессивности, усиленной технологической вооруженностью. Постоянное присутствие страха в атмосфере наглядно отражает современное искусство. В условиях глобальной унификации технологичная культура оставляет все мень- ше свободы воображению. И демократическое искусство совсем не случайно, отнюдь не в результате частной, корыстной или злой воли, выплескивает на экраны бесконечные серии убийств и насилия: это ответ на запрос коллективного подсознания (бессознательного) с его латентными страхами, активирующими сдерживаемую социальными ограничениями агрессивность.
Сегодняшние мысль и чувства бьются о непроницаемую заве- су онтологической тайны не менее интенсивно, чем средневековые. Однако в рамках новейшей мифологической модификации не могут вырваться из плена дихотомии (например, духовного и телесного), которая явилась в сознании вместе со временем11.
* * *
Итак, психика не может измениться в исходном пространстве, в жесткой системе ортогональных координат физической и пси- хической реальностей. Но разделение материальной и виртуаль- ной проекций – не более чем условность, результат «вырождения», утраты исходной цельности, многомерной объемности космоса.
Пример взаимного влияния психики и «физики» можно отыскать на ранней стадии становления homo sapiens. Рождение воображения в палеолитической древности запускает весь механизм культурной эволюции, становления человека. Но как же включалось воображе-
9 Хаксли О. Контрапункт. О дивный новый мир. Рассказы. М., 2000.
10 Леви-Брюль Л. Указ. соч. С. 128.
11 Пелипенко А.А. Дуалистическая революция. М., 2005.
ние, как преодолевались жесткие правила выживания, предписан- ные естественным отбором?
Наверняка стимул был крайне сильным, сверхмощным. И даже голода, дефицита белковой пищи, пожалуй, маловато для того, чтобы пересилить биологическую инерционность. Самая жесткая конкурен- ция и в стаде шимпанзе, и в среде архантропов, и в родовой группе неандертальцев – конкуренция за самку12. И может быть, именно глав- ное желание, подталкиваемое основным инстинктом, – вожделение, постоянно генерируя импульсы, толкнуло воображение к поиску пу- тей победы над более сильным соперником, к творческому риску13. Воображению, вторгавшемуся с возрастающей силой во все сто- роны жизнедеятельности, требовалась дополнительная энергия, бес- перебойный источник питания, и возможно, расширение периода эструса (времени, когда самка доступна для спаривания) у человека до 365 дней в году – можно счесть свидетельством взаимодействия,
положительной обратной связи психики и физиологии.
Миф начинается с библейского грехопадения, с утраты органич- ной, природной цельности, которую предания всех народов связыва- ют с канувшим в Лету золотым веком невинного блаженства. Яблоко с древа познания – плод, созревший на стволе времени. Вкусив его, обретя фантазию, посягнув на прерогативу творчества, человек всту- пил на путь, полный опасностей. Но тот же миф – фантом вообра- жения – утверждает победу кронидов над уранидами, поддерживает порыв, обещая героям – бессмертие, победу над временем.
В силу всеобщности принципа действия и противодействия, пере- делывая мир, человек изменяется сам, и, возможно, настойчивость его усилий отзовется, в конце концов, принципиальным обновлением древ- них, адаптационных психических установок. Предпосылки подобных перемен можно усмотреть в страстных интеллектуальных устремлени- ях к загадкам пространства-времени и тайнам бытия, в эксперимен- тах по созданию искусственного интеллекта в информационных сетях, конструированию гена, клонированию (жестко осуждаемой, но вдох- новляющей возможности преобразовать не только фундаментальные принципы общественного устройства, но психику, отвергая инстинк- тивную основу ее биологической заданности). В попытках продвиже- ния к внеприродному пространству существования сознания, где инту- иция, надо надеяться, найдет желанную точку опоры. Точку фазового перехода, начало очередного эволюционного витка как результата рево- люционной, метафизической (следуя в определении за Мишелем Уэль- беком14) трансформации психики. Которую провидел еще Достоев- ский: «Время не предмет, а идея, не нужно будет и погаснет в уме».
Или, в пламени неугасимого воображения – вспыхнет новое.
12 История первобытного общества. Общие вопросы. Проблема антро- посоциогенеза / Отв. ред. Бромлей Ю.В. М., 1983.
13 Геодокян В.А. Эволюция асимметрии, сексуальности и культуры // Труды междунар. науч. симпозиума «Информационное мировоззрение и эстетика». Таганрог, 1998.
14 Уэльбек М. Элементарные частицы. М., 2004.
А.И. Пигалев
ЭСХАТОЛОГИЧЕСКИЕ МИФы
В СцЕНАРИЯХ ВСЕМИРНОй ИСТОРИИ: КАТАСТРОФы КУЛЬТУРы КАК СИСТЕМНыЕ ОШИБКИ ПРОГРАММ БУДУЩЕГО
ГЛОБАЛИЗМ КАК ЭСХАТОЛОГИЧЕСКИй МИФ
Как известно, эсхатологические мифы симметричны по отноше- нию к так называемым мифам происхождения и описывают «конец времен» в качестве завершения человеческой истории. Речь идет о некоторых более или менее общих «сценариях будущего», которые с момента возникновения представлений о едином для всего чело- вечества времени становятся разновидностями некоторого предель- но общего «сценария всемирной истории». Следует особо подчерк- нуть, что, хотя содержание эсхатологических мифов определяется задачей осмысления «последних вещей», но происходит это таким образом, чтобы оно детерминировало и текущие события.
Популярность эсхатологических мифов и секулярных вариан- тов эсхатологии резко возрастает в современную эпоху, которую часто называют «постхристианской» и которая обычно характери- зуется с помощью таких понятий, как «постмодерн» и «глобализм». Нетрудно видеть, что сама характеристика современной эпохи в качестве постмодерна уже содержит в себе неявный эсхатологичес- кий компонент, предполагающий наличие более или менее четкого сценария всемирной истории. Не менее очевидна связь с эсхатоло- гическими представлениями и концепции глобализма, первый этап которой как ее авторами, так и ее интерпретаторами совершенно недвусмысленно трактуется в эсхатологическом ключе1.
Вряд ли было бы методологически правильным понимать за- метное усиление эсхатологического компонента современной ду- ховной культуры в качестве чего-то случайного, либо, напротив, искусственно созданного. Представляется, что это усиление, равно как и оживление мифологических компонентов культуры, следу-
1 Эсхатологические аспекты глобализма явно или неявно присутству- ют практически во всех знаковых работах, посвященных проблемам гло- бализации; см., например: Бек У. На пути к другому модерну. М., 1998; Мартин Г.-П., Шуман Х. Западня глобализации: Атака на процветание и де- мократию. М., 2001; Поппер К.Р. Нищета историцизма. М., 1993; Сорос Дж. Кризис мирового капитализма: Открытое общество в опасности. М., 1999; Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М., 2004; Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М., 2003.
ет считать закономерным результатом иных – социокультурных – факторов, выявление которых позволило бы не только уточнить по- нимание роли эсхатологии в современной культуре, но и пролить некоторый свет на сущность и функциональное значение во все- мирной истории мифа вообще.
Таким образом, общая постановка проблемы выглядит следую- щим образом. Во-первых, необходимо выявить основной социокуль- турный контекст мифов происхождения и, прежде всего, указать на их роль в структурировании социокультурной целостности. Во-вто- рых, следует осмыслить функциональное значение обязательного сопряжения мифов происхождения с эсхатологическими мифами. Наконец, в-третьих, существенным аспектом анализа должно стать понимание того, почему современная глобализация выступает одно- временно и как эсхатологический миф, и как миф спасения.
СОцИОКУЛЬТУРНый КОНТЕКСТ МИФОВ ПРОИСХОЖДЕНИЯ
Прежде всего, следует подчеркнуть, что именно мифы проис- хождения образуют в корпусе мифологии исходный уровень, сводя все многообразие сущего к некоторым первоначалам или, в разви- той форме, к единственному первоначалу2. Поэтому архетипом ми- фов происхождения является единство многого, что одновременно указывает на некоторую иную реальность, которая таким образом упорядочивается. Действительно, нетрудно заметить, что все мифы происхождения, изображая генезис мироздания, всегда говорят о некоем подспудном порядке, и именно эта скрытая часть оказыва- ется самой главной. Тем не менее, ни в явной, ни в скрытой части мифов происхождения отнюдь не описывается то, что происходило
«на самом деле», поскольку их подлинный предмет чаще всего не предполагается существующим наглядно.
Метафоричность мифов происхождения, в соответствии со зна- чением термина «метафора», заключается именно в переносе смыс- ла, а их порождающий характер обнаруживается в их способности служить матрицей межчеловеческих отношений. Однако это отнюдь не означает, что на космос чисто механически переносится, к при- меру, структура родоплеменных или семейных отношений, так что между социокультурным и космическим планами существовал бы совершенный изоморфизм. Напротив, последующий анализ исхо- дит из предположения, что именно мифы происхождения должны рассматриваться как особые «порождающие метафоры», задающие первичное структурирование социокультурной целостности.
2 См. об этом, в частности: Leach M. The Beginning: Creation Myths around the World. N.Y., 1956; Long Ch.H. Alpha: The Myths of Creation.
N.Y. 1963; MacLagan D. Creation Myths: Man’s Introduction to the World. L., 1977.
Но сами мифы происхождения, равно как и мифология в це- лом, возникают внутри нее как специфический системный эффект. Путем преобразования (сгущения, переплетения, разрывов, скле- ивания и т.д.) системных связей социокультурная целостность из самой себя создает некоторые «органы», обеспечивающие возник- новение у нее определенных свойств, прежде всего – четко выра- женной структуры внутренней дифференциации. Мифы вообще и мифы происхождения, в особенности, относятся, как предполагает- ся, к числу именно таких «органов».
В итоге, вопрос о социокультурном контексте мифов происхож- дения может быть сформулирован следующим образом: Если счи- тать, что мир произошел в соответствии с определенным мифом происхождения, то какой должна быть структура межчеловеческих отношений, соответствующая именно этой модели? Ответ на этот вопрос требует использования некоторой типологии мифов проис- хождения. Она одновременно подтверждает, хотя и косвенно, при- нятое за исходную точку предположение.
Как известно, мифы происхождения обычно разделяются на две основные группы – мифы о проявлении (манифестационизм) и мифы о сотворении (креационизм). В мифах о проявлении проис- хождение мироздания рассматривается как проявление (обнаруже- ние) некоторого аспекта божества, первоначала или принципа (в частности, способом такого обнаружения может быть истечение –
«эманация»; тогда речь идет об «эманационизме», что всегда ведет к пантеизму).
Согласно манифестационистским мифам, возникновение каж- дого элемента мироздания не является одноразовым событием, однако в копиях исходного элемента не допускается появления ни- чего нового, так что все сводится к «вечному возвращению». Кроме того, в рамках манифестационизма возникновение каждого элемен- та не может быть понято как акт создания некоторой сущностью принципиально отличной от нее сущности, которая обладала бы со- вершенно иными качествами и была бы четко отделена от того, кто (или что) является ее творцом. В этом смысле манифестационизм принципиально монистичен.
Напротив, в креационистских мифах происхождения одна сущ- ность, наделенная чертами субъекта (т.е., прежде всего, обладаю- щая сознанием и свободной волей), творит мир не из наличного материала, даже если соответствующая субстанция называлась бы
«ничто» и была бы всего лишь субстанциализированной пустотой, а именно ни из чего. В рамках креационизма вызревает представ- ление о едином историческом времени, что является основой раз- нообразных модификаций всемирной истории. Но именно из кон- цепции всемирной истории вырастает и представление о глоба- лизме в качестве такого эсхатологического финала глобального исторического процесса, который одновременно оказывался бы и спасением.
ЭСХАТОЛОГИЧЕСКИЕ МИФы
В КОНцЕПцИИ ВСЕМИРНОй ИСТОРИИ
В рамках концепции манифестационизма время течет как бы назад: сотворение, истощение, периодическое воссоздание, с кото- рого снова начинается попятное движение, составляющее содер- жание «великого года» или «эона». Иначе говоря, в рамках такой модели творения время свертывается в кольцо, организуется как циклическое, причем движение во времени происходит не по пути усложнения, а по пути упрощения и деградации вплоть до полного распада. Соответственно, само время разделяется на две качествен- но различные части – сакральное и профанное.
Сакральным становится именно предельно насыщенное и на- пряженное начальное время, соотносимое с деятельностью перво- предков, демиургов, культурных героев, создавших нынешнее сос- тояние мира. Это «правремя» и отражается в мифах происхожде- ния, сводящих устройство мира к рассказу о его первотворении.
«Прасобытия» сакрального времени становятся образцами, архе- типами всей последующей деятельности, и именно с ними соотно- сятся ритуалы.
Благодаря мифологии человек учился поступать так же, как ге- рои мифов: в этом смысл любого культа. В результате все сущее считается обретающим реальность лишь в той мере, в какой оно повторяет или имитирует архетипы сакрального времени. Поэтому именно сакральное время является условием возможности профан- ного, а не наоборот, но ритуальные действия совершаются не в про- фанном времени как таковом. Происходит парадоксальный разрыв профанного времени, мирская длительность прерывается, и ритуал, как считается, совершается в мифическом «правремени».
В промежутках между этими моментами профанное время ли- шено значения – это просто «становление», уводящее все дальше от «правремени». Таким образом архаические культуры защища- лись от всего нового, однократного и необратимого. Поэтому время должно периодически возрождаться, но возрождение понимается как «вечное возвращение», т.е. восстановление «правремени» во всей его полноте, после чего начинается новый цикл, в принципе ничем не отличающийся от прежнего3.