ОТ ЭСТЕТИЧЕСКОГО ОБъЕКТА К ЭСТЕТИЗАцИИ СРЕДы
При сопоставлении положения искусства в индустриальном об- ществе с тем, что происходит с ним в период перехода к постин- дустриальному, выявляется ряд интересных моментов. Одним из значимых событий стало появление (еще на самом пике развития промышленной цивилизации) такой деятельности, как дизайн, став- ший предвестником будущих метаморфоз культуры. Характерно, что дизайн возникает тогда, когда контраст автономного художест- венного мира – мира красоты – с остальным миром – пользы, ути- литарности, функциональности, по определению лишенным эсте- тического качества, сделался наиболее очевидным. И не случайно, что местом рождения дизайна стала самая развитая промышленная страна XIX в. – Англия.
Первоначально деятели первого в истории дизайнерского объ- единения – «Движения искусств и ремесел» Джон Рескин, Генри Коул, Уильям Моррис, переживая невыносимость ситуации отде- ления эстетического (художественно) мира от всей остальной жиз- ни, видели перед собой конкретную задачу: устранить сложившее- ся расхождение уровней станкового и прикладного искусство, так как последнее, ставшее промышленным, лишилось качественнос- ти и тонкости вкуса, какой обладали изделия ремесленного труда. Общее снижение эстетического уровня и вкуса в обществе для тео- ретиков и практиков «Движения искусств и ремесел» было следст- вием издержек промышленного производства, механизации тру- да, приводящей к опустошению личности трудящегося и падению морального уровня жизни. Поэтому, занимаясь организацией ре- месленных мастерских по производству бытовых изделий высоко- го качества, они вместе с тем не были чужды и шиллеровским уто- пическим идеям о всеобщем эстетическом воспитании как пути к нравственности.
12 Иноземцев В. Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы. М., 2000.
Не углубляясь в подробную историю дальнейшего развития ди- зайна в европейских странах, отметим следующее. К началу XXI в. средоточием дизайнерской теории и практики стал дизайн среды. Среда – это территория встречи знаковых средств и артефактов, здесь сходятся вещи и знаки, действует магия их взаимопревраще- ний, подобно тому, как это происходит на театральной сцене или в кинокадре где вещи играют наряду с живыми актерами, сглаживая водоразделы того, что традиционно именовалось противоположнос- тью духовной и материальной культур. Вот сюда – в среду – стали стекаться когда-то выделившиеся из первичного ритуального син- кретического действия различные виды искусства, как будто воз- вращаясь к своему перинатальному состоянию, чтобы затем когда- нибудь родиться заново.
Дизайну же выпадает функция «распорядителя» среды, вырав- нивания в ней телесного и духовного уровней, перевода с одного языка на другой. Поэтому недостаточно называть его проектной деятельностью, он выполняет настоящую переводческую миссию, так как объединяет в коммуникативные поля различные языки – линейный язык дискурса, энергетический язык тела и структурный язык вещей. При этом дизайнер пользуется самыми неожиданными приемами и методами, включая также метод бриколажа (термин, введенный К. Леви-Стросом для обозначения специфики мифологи- ческого сознания). Бриколаж означает «мышление отскоком», или создание ментальных структур из совершенно разных материалов, в результате чего происходит сцепление вещей, кажущихся с ра- циональной точки зрения несовместимыми, но способных проявить свое родство с точки зрения инонаучного, например, метафоричес- кого мышления.
Дизайн пробивает затвердевшую «скорлупу» артефактов искус- ства, занимаясь по-существу их «дез-артификацией», растворяя в среде и делая открытыми для всевозможных взаимодействий, а это означает, что прежние островки космически-континуального мыш- ления теперь растут вширь, заполняя собой пространство вокруг себя. Но такие действия нельзя назвать «агрессией» со стороны дизайна, так как само искусство постмодерна идет ему навстречу. Появился особый жанр «функционального художественного про- изведения» (usable artwork), к которому приближаются наделенные значительной долей артистической фантазии и при этом миниму- мом функциональности произведения арт-дизайна. И, наконец, не- льзя не упомянуть о таком важном событии, как появление искус- ства среды – энвайронмента.
Реди-мэйд, поп-арт, ленд-арт, арт-повера, минимал-арт, всевоз- можные инсталляции ломают рамку традиционного станкового ис- кусства, выводят его в окружающее пространство, в среду, запол- ненную различного рода – арт-практиками. Как отмечают иссле- дователи, такие акции, как хеппенинги и особенно перформансы воздействуют одновременно на все органы чувств человека, рас- крепощают тело, реабилитируют психосоматику, предоставляя ей
возможность свободного проявления, подобно тому как это допус- калось в древнем синкретическом ритуале, пока права тела не ока- зались репрессированы позднейшей нормативной культурой13.
В то время, когда художественное произведение представляло собой взятый в рамку космос целостного структурного контину- ального мышления, создававший контраст линейному дискретному миру, находящемуся за его пределами, оно оставалось единствен- ным предметом внимания классической эстетики, совпадавшей по предмету и методам исследования с понятием философии искус- ства. Но в ситуации, когда эстетическое освоение среды из марги- нальной практики превращается в одну из центральных, подобное определение становится устаревшим. В настоящее время происхо- дит категорический пересмотр классической эстетики, обновление категорий, замена устаревших компонентов и сборка всего меха- низма на новых основаниях. В результате рождается альтернатив- ная система дискурса, получившая название «энвайронментальной эстетики»14.
В отличие от восприятия станкового произведения эстетическое восприятие среды не может быть отстраненным, ведь субъект нахо- дится не вне, а внутри нее, в ситуации включенности, «ангажиро- ванности». Обживаясь в среде, человек создает из нее гипертекст, всегда разомкнутый и децентрированный, бродит по нему, как по лабиринту с бесконечным количеством боковых ходов и ответвле- ний, играет никогда не заканчивающийся спектакль в окружении подвижной и непрерывно меняющейся сценографии, чутко реа- гирующей на его действия. Современный средовой дизайн (в том числе психо- и арт-дизайн) как раз и ориентируется на то, чтобы создаваемые им вещи и арт-объекты могли трансформироваться в зависимости от чередующихся потребностей и даже просто настро- ений человека; часто они представляют собой образцы non-finito, рассчитанные на подключение к ним тела, которое должно их за- кончить, дополнить до целого. Эстетическая организация среды ни- когда не бывает законченной, затвердевшей, вот почему приходит- ся говорить, что в ней образуется не эстетический объект, а живой эстетический паттерн, обволакивающий среду и обладающий дина- мичным, пульсирующим, подвижным характером.
Так как дизайнизация среды разворачивается на основе опыта живого телесного человека, вовлеченного в деятельность во всех своих чувственных модальностях, то в определенном смысле она воспроизводит опыт «доисторического» состояния искусства, пред- ставлявшего собой сплошной энергетический поток духовно-телес-
13 Корневище О.А. Книга неклассической эстетики. М., 1999; Мань- ковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. СПб., 2000; Савчук В.В. Что испол- няет перформанс? // Феномен артистизма в современном искусстве. М., 2008.
14 Berleant A. The aesthetics of Environment. Philadelphia, 1992; Carlson A. Aesthetics and Engagement // British Journal of Aesthetics, 1993, № 33/3, July.
ных практик, лишь много позже дифференцировавшийся на авто- номные формы различных художественных видов. В связи с тем, что интеграция психосоматических способностей человека получи- ла в психологии название синестезии, энвайронментальная эстети- ка, занимающаяся исследованием протекания эстетических процес- сов в среде, должна именоваться синестетикой.
УСТАЛОСТЬ ОТ цЕНТРИРОВАННОй СТРУКТУРНОСТИ
При переходе к постиндустриальному обществу существенные метаморфозы происходят также с пространством жизнеобитания человека. Исторически люди обладали двумя типами жилищ – одни представляли собой недвижимость, другие – мобильные. Последний тип принадлежит номадической культуре, для которой из-за отсут- ствия в ней городов присуща практика детерриторизации: пренеб- режение законом неприкосновенности государственных границ, пересечение любых рубежей, отсутствие деления на внутреннее – свое и внешнее – чужое пространство, бесконечное перемещение по земным поверхностям со сменяемыми ландшафтами или сколь- жение по глади водных просторов (народы моря, ставшие пиратами, викинги). Архетипом дома для людей этой эпохи был круг или овал – круглая в плане переносная юрта или каплевидная форма корабля. Такая форма в наибольшей мере соответствует органике природы и космоса, где все стремится к обтекаемым конфигурациям.
В аграрных цивилизациях возникает крепкая прямоугольная форма дома, как будто нарочно противопоставившая себя окру- жающим стихиям воздуха и воды. Дом врастает корнями в поч- ву и своей неподвижностью (недвижностью) демонстрирует пре- данность его обитателей своей земле, ставшей для них священной, своему родному месту. Такому дому (в собирательном смысле) суж- дено было простоять века, просуществовать в течение нескольких цивилизаций – аграрной, аграрно-ремесленной (античной) и ново- европейской – индустриальной.
Ситуация меняется при переходе к цивилизации информаци- онной, где наблюдается воскрешение идеологии номадизма как в философии, так и в архитектуре. Для постмодернистской филосо- фии типична трактовка пространства как децентрированного, от- крытого для движения и перемещений энергетических потоков. Такая трактовка противоположна традиционному для европейской культуры центрированному сознанию. В центрированном созна- нии главное – внутреннее пространство (любой структуры – текс- та, земли, жилища и т.д), внешнее же ему чуждо. Как утверждают Ж. Делез и Ф. Гваттари15, «домовитое» европейское мироощуще- ние было всегда (кон)центрировано на своей территории, ориенти-
15 Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия. СПб., 1998; Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения. Екатеринбург, 2007.
ровано на собственную землю, считающуюся сакральным центром вселенной посреди всех других, чужих миров, которые не значимы, которыми можно пренебречь. История писалась с точки зрения лю- дей, ведущих оседлый образ жизни, не понимающих кочевников, ибо у тех нет «своей» земли, как и противоположной ей – «чужой». Осуществляя детерриторизацию, пересекая границы, номады тво- рили интеграцию пространств, смешение культур, осуществляя та- ким образом межкультурную коммуникацию, хотя и жестокими средствами, но, видимо, необходимую для исторического развития. Европейская цивилизация устала от собственной сконцент- рированности на центре, на структурности, считают Ж. Делез и Ф. Гваттари. Вспышки номадизма не раз случались в ней и в про- шлом – достаточно назвать крестовые походы, когда чуть ли не вся Европа двинулась на Восток, или вспомнить переселение на Запад, за океан, последовавшее после географических открытий. Так что номадологический проект с его устранением центра и превращени- ем структуры в ризому был подготовлен исторически, и не следует удивляться, что современная эпоха отчетливо проявляет тяготение к номадизму. Децентризм подразумевает понимание пространства как лишенного центра, как открытого поля бесконечного рассея- ния не встречающих препятствий сил, как территории, лишенной границ, наконец, децентризм не приемлет разделения на «внутрен- нее» и «внешнее», так же как и разности в оценках «своего» и
«чужого»16.
Подобные идеи проникают в архитектурное сознание и практи- ку современности. Города заполняются сооружениями, монтаж и демонтаж которых может занять всего несколько дней. Они монти- руются из пластика и стекла или других материалов, не претенду- ющих на долговечность. В этом смысле что-то роднит их с юртами и вигвамами народов-охотников и номадов. Можно подумать, что новые города готовы в любой момент сдвинуться с места и начать жить заново на другой территории. Но и в старых городах непре- рывное обновление городского пространства происходит так быс- тро, что возникает впечатление, что они обладают перманентно
«ползучей» природой. Так, А. Генис заметил странный феномен: прожив несколько десятилетий на одном месте, он почувствовал, что как будто переехал в другой город – это передвинулся сам мно- голикий динамичный Нью-йорк17.
Если раньше области архитектуры и дизайна распределялись примерно таким образом: архитекторы занимались недвижимос- тью, т.е. ставили сооружения «на века», создавая новый геологи- ческий рукотворный ландшафт, а на долю дизайна оставалось все остальное – городская архитектура малых форм, наземный и вод- ный транспорт и, конечно, мир вещей, то теперь дизайн посягнул и на сам домен архитектуры. Архитектура перестает быть архитек-
16 Делез Ж. Логика смысла. М., 1997; Делез Ж., Гваттари Ф. Указ. соч.
17 Генис А. Указ. соч.
тоничной и становится все более и более био- и зооморфной: кон- струкции из разнообразных оболочек, напоминающих органичес- кие образования, способны менять очертания при взаимодействии с происходящими в них процессами жизнедеятельности, парить и плавать в воздушных и водных стихиях18.
По мнению П. Вирильо, городское пространство – уже больше не архитектурная среда в старом смысле с ее каменным каркасом и за- полняющей его тканью малых архитектурных форм. Современный город стремительно превращается в мета-город, в систему город- ских агломераций, а его коммуникативное пространство – в вир- туальное пространство, в инфосреду19. Уже не реальное, а вирту- альное пространство города, существующее поверх его обитаемой среды, становится все более и более значимым, ибо в него стягива- ются основные социокультурные процессы, происходящие в совре- менном глобализирующемся мировом сообществе.
18 Добрицына И.А. От постмодернизма к нелинейной архитектуре. М., 2004.
19 Вирильо П. Информационная бомба. М., 2002; Он же. Машина зре- ния. СПб., 2004.
Д.Н. Замятин
ЛОКАЛЬНыЕ МИФы:
МОДЕРН И ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ВООБРАЖЕНИЕ
ЛОКАЛЬНыЕ МИФы В ЭПОХУ МОДЕРНА
Эпоха модерна – время радикального слома, решающих транс- формаций представлений о земном пространстве1. Не вдаваясь в подробную характеристику самого модерна2, следует, в первую очередь, отметить, что беспрецедентные для любых человечес- ких историй географические открытия XV–XX вв. стали не прос- то уничтожением, «закрытием» практически всех «terra incognita», но и предпосылкой для мультиплицированного развития ранее не возможных, или же слабо представимых образов пространства3. Эта уникальная когнитивная ситуация с феноменологической точ- ки зрения являлась, а до некоторой степени является и до сих пор,
«источником» и в то же время условием порождения все новых и новых способов представления, репрезентаций земного простран- ства, которые сами по себе также становятся все более и более про- странственными, образно-географическими4.
Локальные мифы, будучи одним из устойчивых типов про- странственных представлений на протяжении, по крайней мере, всех известных письменных историй5, претерпевают в эпоху модер-
1 Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М., 2003.
2 См.: Козловски П. Миф о Модерне. М., 2002; Хабермас Ю. Философ- ский дискурс о Модерне. М., 2003.
3 Шмит К. Номос Земли в праве народов jus publicum europaeum. СПб., 2008; Слотердайк П. Сферы. Макросферология. II. Глобусы. СПб., 2007.
4 Замятин Д.Н. Культура и пространство: Моделирование географи- ческих образов. М., 2006.
5 См., например: Элиаде М. Священное и мирское. М., 1994; Он же. Космос и история: Избранные работы. М., 1987; Он же. Аспекты мифа. М., 2000; Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1985; Кэмпбелл Дж. Мифический образ. М., 2002; Хюбнер К. Истина мифа. М., 1996; Барт Р. Мифологии. М., 2000; Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1976; Неклю- дов С. Структура и функции мифа // Мифы и мифология в современной России. М., 2000; Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004; Торшилов Д.О. Античная мифография: Миф и единство действия. СПб., 1999; Фадеева Т.М. Крым в сакральном пространстве: История, символы, леген- ды. Симферополь, 2000; Абашев В.В. Пермь как центр мира. Из очерков ло- кальной мифологии // Новое литературное обозрение, 2000, № 6; Так же: Митин И.И. Комплексные географические характеристики. Множественные реальности мест и семиозис пространственных мифов. Смоленск, 2004.
на столь существенные системно-структурные изменения, что ока- зываются не только вполне традиционными ментальными наррати- вами, описывающими и характеризующими определенные места и территории, но и принципиально, жизненно, экзистенциально важ- ными компонентами ви’дения не только прошлого и настоящего, а также и будущего – будущее начинает как бы закрепляться, «фик- сироваться» соответствующими легендарными событиями и исто- риями, уверенно проецируемыми в пространство еще не сбывше- гося, не состоявшегося, однако весьма возможного и желательного. Если понимать под локальными мифами систему специфических устойчивых нарративов, распространенных на определенной тер- ритории, характерных для соответствующих локальных и регио- нальных сообществ и достаточно регулярно воспроизводимых ими как для внутренних социокультурных потребностей, так и в ходе целенаправленных репрезентаций, адресованных внешнему миру, то основную суть когнитивных изменений, происходящих с локаль- ными мифами и в них самих в эпоху модерна, в их самом перво- начальном и грубом виде, можно свести к наглядным ментальным преобразованиям пространственной онтологии локальных мифов, их условных хтонических оснований6. Иначе говоря, пространство локальных мифов начинает быстро расширяться не возможными ранее темпами – не в смысле хорошо известной специалистам (фи- лологам, искусствоведам, культурологам, психологам, историкам, этнологам, географам) повторяемости базовых архетипических сю- жетов, воспроизводящихся в совершенно разных цивилизациях и культурах и на сильно удаленных друг от друга территориях, в со- вершенно различных порой природных и культурных ландшафтах7, а в смысле их семантической и образной экспансии в ранее не до- стижимой для них области ментальной и материальной жизни ре- гиональных сообществ.
В эпоху модерна происходит переход от собственно локаль- ных мифов к мифам транслокальным, или панлокальным, т.е. к таким устойчивым нарративам и образам, которые как бы за- ранее воспринимаются и воображаются в качестве необходимой, неотъемлемой и неотменимой онтологии пространства, «фиксиру- емого» не только и не столько конкретными мифологическими и легендарными местами, сколько интенсивными коммуникативны- ми стратегиями проникновения, выхода в пространства смежные,
6 McLean S. Touching Death: Tellurian Seduction and Spaces of Memory in Famine Ireland // Culture, Space and Representation. A special issue of the Irish Journal of Anthropology. 1999. Vol. 4; Crouch D. Spatialities & the Feeling of Doing // Social & Cultural Geography. 2001. Vol. 2. No. 1; Замятин Д. Пришествие геократии. Евразия как образ, символ и проект российской цивилизации // Независимая газета. 2008. 23.07.
7 См., например: Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1985;
Кэмпбелл Дж. Мифический образ. М., 2002.
пограничные, или метагеографические8. Этот переход растягива- ется, по-видимому, на весь приблизительно выделяемый период модерна, однако только в XIX в., по мере быстрого расширения ко- лониальных европейских империй, начинается и географическая экспансия подобных локально-мифологических трансформаций, ведущая к появлению очень интересных гибридных, «креолизи- рованных» ментальных образований. Другими словами, начинает работать принципиально иное, чем до сих пор, географическое во- ображение, основанное, с одной стороны, на включении, перера- ботке, усвоении, преобразовании туземных, аборигенных мифов в рамках картины мира условного европейского сознания9, а с другой стороны, ориентированное на производство, сотворение, очевидно, новых локальных мифов, призванных как-то объяснить, рассказать, описать известный культурный и цивилизационный шок европейского колонизатора, культуртрегера, исследователя, художника, писателя перед совершенно иными когнитивными и онтологическими установками наблюдаемых и разрушаемых ими автохтонных сообществ10.
цИВИЛИЗАцИИ МОДЕРНА И ЛОКАЛЬНыЕ МИФОЛОГИИ. ПРОБЛЕМА цИВИЛИЗАцИОННОй АУТЕНТИЧНОСТИ
Ранний и развитой модерн, несомненно, способствовал форми- рованию и оформлению (в рамках «высокой культуры») локаль- ных мифов – сначала чаще всего в романтических обработках на- родного фольклора (это характерно для европейского модерна уже
8 Замятин Д.Н. Метагеография: Пространство образов и образы про- странства. М., 2004. Ср.: Manguel A., Guadalupi G. The Dictionary of Imaginary Places. The Newly Updated and Expanded Classic. L., 1999.
9 Косвенными признаками такой социокультурной ситуации можно считать увлечение ряда значительных европейских художников искусст- вом Востока, Африки, Дальнего Востока (Китая, Японии), островов Тихого океана), начиная примерно с середины XIX в. Характерные примеры: стиль «шинуазри» во французском искусстве; творчество Поля Гогена. См. также: Фишман О.Л. Китай в Европе: миф и реальность (XIII–XVIII вв.). СПб., 2003.
10 Классический пример – творчество английского писателя Джозефа Конрада (особенно – повесть «Сердце тьмы» и роман «Лорд Джим»). Параллельная «жесткая» сциентистская версия подобного мифотворчества на границе эпох Модерна и Постмодерна принадлежит Э. Саиду, чьи рабо- ты стали концептуальным основанием для развития целой школы постко- лониалистских исследований; см.: Саид Э. Ориентализм. Западные концеп- ции Востока. М., 2006. Более приемлемая, «мягкая» сциентистская версия для разработки соответствующих локально-мифологических концепций создана Б. Андерсоном, см.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М., 2001.
в конце XVIII – начале XIX в.)11, однако в эпоху позднего модерна функциональная роль географических/локальных мифов изменя- ется: они призваны теперь не только способствовать развитию на- ционального воображения и национальной идентичности, но и как бы поддерживать весь комплекс цивилизационных «установок» и практик, воспроизводимых всеми возможными для индустриальной эпохи средствами12. Нетрудно показать, что, как и географические образы, локальные мифы в период цивилизационных напряжений и «надломов» становятся амбивалентными, неоднозначными, как бы чересчур содержательно мощными и в то же время не сов- сем понятными – указывая в ментальном плане на определенные цивилизационные «прорехи» и «лакуны». Было бы, тем не менее, слишком просто сводить функциональную роль локальных мифов к некоей цивилизационной «лакмусовой бумажке», частному ци- вилизационному индикатору. На наш взгляд, любая достаточно хо- рошо репрезентирующая себя цивилизация – по крайней мере, в рамках модерна и постмодерна – мыслит себя, в известной степени, самодовлеющим мифом, чье реальное («физико-географическое») пространство трансформируется в сложный образно-географичес- кий комплекс, иррадирующий, излучающий вовне, в свою очередь, пучок локальных мифов, становящихся транслокальными, или пан- локальными13. Это не значит, конечно, что при целенаправленном или интуитивном, неосознанном культивировании локальных ми- фов не используются общеизвестные еще в эпоху древних цивили- заций мифологические сюжеты-архетипы (мифы о спасении, мифы основания, мифы о вечном возвращении и т.д.)14. Содержательная суть геомифологических процессов позднего модерна, а затем, в некоторой степени, и постмодерна, заключается во «вставлении», размещении в некие, уже как бы заранее данные цивилизацион- ные контексты определенных локальных мифов, играющих затем ключевые роли как признаки и неотъемлемые атрибуты цивилиза- ции-как-уникальности в историческом времени и географическом пространстве. Иначе говоря, цивилизации-образы модерна и пост- модерна немыслимы без локально-мифологического компонента,
11 См.: Романтизм. Вечное странствие. М., 2005.
12 См., например, о роли локального политического мифа луга Рютли в становлении национального самосознания швейцарцев: Петров И. Очерки истории Швейцарии. Б.м., 2006. С. 458–478; 659–670. Ср.: Murrey J.A. Mythmakers of the West: Shaping America’s Imagination. Northland Publishing, 2001; Bell D.S.A. Mythscapes: Memory, Mythology, and National Identity // British Journal of Sociology. 2003. Vol. 54. No. 1.
13 См., например: Миф Европы в литературе Польши и России. М., 2004.
14 Желева-Мартинс Виана Д. Топогенезис города: Семантика мифа о происхождении // Семиотика пространства: Сб. науч. тр. Межд. ассоц. семиотики пространства / Под ред. А.А. Барабанова. Екатеринбург, 1999.
обеспечивающего в феноменологическом и нарративном аспектах воспроизводство и постоянное расширение ментальных ареалов ци- вилизационной аутентичности.
КОГНИТИВНАЯ МОДЕЛЬ ПРОСТРАНСТВЕННыХ ПРЕДСТАВЛЕНИй
В ЛОКАЛЬНО-МИФОЛОГИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ
С тем чтобы более подробно и глубоко разобраться с содержа- тельными изменениями, привносимыми эпохой модерна во вза- имодействие локальных мифов и географического воображения, попытаемся выяснить и описать в первом приближении базовые когнитивные контексты15, в которых происходит «сцепка», вза- имопроникновение изучаемых концептов. Естественно, что дан- ная исследовательская попытка может быть позиционирована как вполне постмодернистская, находящаяся как бы вне конституиру- емого объекта изучения. В то же время – что отвечает условиям постмодернистского анализа и критики – я полагаю, что в рамках настоящего текста может быть – сознательно или бессознательно – создан или разработан своего рода локальный миф о локальных мифах.
Если структурировать в ментальном отношении основные по- нятия, описывающие образы пространства, производимые и под- держиваемые человеческими сообществами различных иерар- хических уровней, разного цивилизационного происхождения и локализации, то можно выделить на условной вертикальной оси, направленной вверх (внизу – бессознательное, вверху – сознание), четыре слоя-страты, образующие треугольник (или пирамиду, если строить трехмерную схему), размещенный своим основанием на горизонтали. Нижняя, самая протяженная по горизонтали страта, как бы утопающая в бессознательном – это географические обра- зы; на ней, немного выше, располагается «локально-мифологичес- кая» страта, менее протяженная; еще выше, ближе к уровню не- коего идеального сознания – страта региональной идентичности; наконец, на самом верху, «колпачок» этого треугольника образов пространства – культурные ландшафты, находящиеся ближе всего, в силу своей доминирующей визуальности, к сознательным репре- зентациям и интерпретациям различных локальных сообществ и
15 О когнитивно-географических контекстах см.: Замятина Н.Ю. Когнитивные пространственные сочетания как предмет географических исследований // Известия РАН. Сер. геогр. 2002. № 5; Она же. Когнитивно- географический контекст как модель соотношений географических обра- зов (на примере анализа текстов официальных сайтов субъектов РФ) // Гуманитарная география. Научный и культурно-просветительский альма- нах. М., 2006. Вып. 3.
их отдельных представителей16. Понятно, что возможны и другие варианты схем, описывающие подобные соотношения указанных понятий. Здесь важно, однако, подчеркнуть, что, с одной стороны, всевозможные порождения оригинальных локальных или регио- нальных мифов во многом базируются именно на географическом воображении, причем процесс разработки, оформления локально- го мифа представляет собой, по всей видимости, «полусознатель- ную» или «полубессознательную» когнитивную «вытяжку» из оп- ределенных географических образов, являющихся неким «пластом бессознательного» для данной территории или места. Скорее всего, онтологическая проблема взаимодействия географических образов и локальных мифов – если пытаться интерпретировать описанную выше схему – состоит в том, как из условного образно-географичес- кого «месива», не предполагающего каких-либо логически подоб- ных последовательностей (пространственность здесь проявляется как наличие, насущность пространств, чьи образы не нуждаются ни в соотносительности, ни в иерархии, ни в ориентации/направ- лении), попытаться сформировать некоторые образно-географи- ческие «цепочки» в их предположительной (возможно, и не очень правдоподобной) последовательности, а затем, параллельно им, со- относясь с ними, попытаться рассказать вполне конкретную локаль- ную историю, чье содержание может быть мифологичным17. Иначе говоря, при переходе от географических образов к локальным мифам и мифологиям должен произойти ментальный сдвиг, смеще- ние – всякий локальный миф создается как разрыв между рядополо- женными географическими образами, как когнитивное заполнение образно-географической лакуны соответствующим легендарным, сказочным, фольклорным нарративом.