Сергей Бодров-мл.
Связной
ЗОНА
Женщины говорят в камеру.
ТИТРЫ
— Меня в крытку перевели. И на следующий день кипеж поднялся. Девчонка одна в побег ушла. Из крытки, на рывок! Такого не было у них отродясь. Нас кум тряс двое суток... Но и захотел бы кто — сказать нечего. Не делилась она ни с кем...
— Девка дерзкая была. Весь концлагерь наш вверх дном перевернула. Суки прыгали, как каштанки в цирке. Ищи ветра в поле! Проверки потом чуть не из Москвы приезжали...
— Я сама ее не знала... Говорили разное, что генерал какой-то летчик у нее был, вертолет из Чечни угнал и за ней прилетел. Была басня, что охрану газом каким-то она усыпила, а старуха одна божилась, что на метле ее видела. Причем старуха-то — воровка с понятиями, зря врать не будет...
— Вот фотография... — протягивал кому-то карточку Армен. — Не знаете ее?
— Красивая девчонка...
ДАГЕСТАН. УТРО
В ущелье между двумя синими горами раскинулся аул. Солнце выстреливает тремя мощными лучами, и из радиоточки сразу включается мулла. Из-за косогора появляется стадо баранов, за ним два человека, отец и сын. Ильяс вчера вернулся из армии. На нем дембельский мундир с аксельбантами и золотыми погонами. Отец шутит, дергает его за полу, тот уворачивается.
За перевалом открывается другая долина. Ее пересекает автомобильная дорога. Это трасса Ростов–Баку. Пастухи некоторое время смотрят вдаль, в ту сторону, где по шоссе мчатся грузовые фуры, пролетают два черных «мерседеса».
Ильяс отворачивается и видит собаку, огромного кавказца, который несется к ним от пастушеской будки с загоном. Они кидаются друг другу навстречу, Ильяс хватает собаку за уши, хохочет, отбивается. Из будки появляются братья и дядя. Все обнимаются.
ПАСТБИЩЕ. ВЕЧЕР
Смеркается. Пастухи сидят у костра, говорят по-даргински. Они жарят мясо, кто-то аккуратно ломает сыр. Вдруг начинает лаять собака, двое вскакивают — совсем рядом проскользнула змея. Ильяс с братьями, осторожно вглядываясь в траву, идет следом.
— Зачем она тебе? — окрикивает его дядя.
— Поймаю ее сейчас.
— Кто сердце живой гадюки съест, тот храбрым будет, — добавляет брат.
— Если его самого змеиное племя не сожрет! Это старая сказка, только на дураков не действует.
— Э, правда, брось, сынок.
Ильяс, улыбаясь, продолжает вглядываться в траву...
— Ушла, гадюка...
ПАСТБИЩЕ. УТРО
Утром солнце выстреливает так же неожиданно, как и вчера. Пастухи собираются домой, вьючат лошадь. Ильяс стоит поодаль, смотрит куда-то вдаль, на дорогу.
— Вот палка тебе, — говорит отец. — Дед твой еще с этой палкой пас. Послезавтра братья приедут, мать сыра свежего пришлет. Чего еще хочешь?
— Спасибо, отец, ничего не надо.
— Э, как ничего... Женщину хочешь, наверное, — смеется отец. — Скоро найдем тебе невесту, уже время. А жеребец хороший вырос?
— Красавец жеребец, отец!
— Понравился жеребец?
— Э, красавец...
— Твой будет. Баранов тоже отдам. Живи только...
— Спасибо, отец...
— Ну, счастливо, послезавтра братья придут...
Маленький караван уходит, Ильяс, убедившись, что старшие скрылись из виду, закуривает. Они остаются вдвоем с собакой, долго бредут вдоль стада. Солнце поднимается все выше, горы становятся зелеными, потом желтыми.
Ильяс долго лежит на животе, грызет травинку, смотрит прямо перед собой. Слушает кузнечиков. Вдруг он приподнимается и по-кошачьи прыгает куда-то в кусты. Пес удивленно вскидывает уши. Трещат ветки, еще прыжок, и прямо из-под ног Ильяс выхватывает змею.
Закусив губу, он делает резкое движение и отбрасывает порванную гадюку далеко в сторону. У него на ладони бьется маленький коричневый комок. Стараясь не зажмуриться, он быстро его глотает. Собака настороженно смотрит на хозяина.
— Не сдохну, как думаешь? — Ильяс достает фляжку, полощет рот. Потом внимательно смотрит на собаку. — Слушай, Барс, у меня страха нет, понял?
Он делает зверское лицо и, рыча, наступает на пса.
С пригорка, где они возятся, хорошо видно шоссе. По нему мчатся машины, едет рейсовый автобус. Ильяс играет с собакой, хватает ее за уши, то нападает, то, хохоча, отскакивает...
АВТОБУС. ДЕНЬ
В автобусе у окна сидит Армен. Он думает, смотрит на горы. Вдали едва видны две фигурки, человека с палкой и собаки. Они гоняются друг за другом, видимо, играют...
ПАСТБИЩЕ. ДЕНЬ
Ильяс провожает взглядом автобус. Пес, высунув язык, останавливается, но тут хозяин резко хватает его, да так, что тот, взвизгнув, отскакивает.
— Э, собачка, тебе сердце гадюки надо съесть... — смеется Ильяс.
Они стоят посреди долины, пес и пастух. Ильяс, опершись на палку, смотрит, как автобус скрывается за горизонтом. Проходит еще некоторое время.
— Иди, паси баранов, — говорит он собаке. — Иди! Охраняй!
Ильяс втыкает посох в землю и не спеша направляется в сторону шоссе, на трассу Ростов-Баку.
МОСКВА. АЭРОПОРТ ШЕРЕМЕТЬЕВО-2
Эффектная девушка в темных очках и на высоких каблуках пересекла стоянку аэропорта и остановилась у выхода.
Она постояла какое-то время, не обращая внимания на парковщиков, пассажиров и проходящих мимо цыганок с детьми.
— Красивая, я твою судьбу через сегодняшний день вижу, — сказала одна.
Проезжали машины, девушка стояла, слушала, потом дала цыганке денег, и у нее зазвонил телефон. Она достала его из сумочки, послушала и сказала:
— Я уже четыре минуты как на месте.
Распахнулась дверь белого микроавтобуса, который стоял прямо за ней, и рядом возник вежливый человек маленького роста.
— Добрый день, — сказал он с небольшим кавказским акцентом. — Заходите.
В салоне сидели некрасивая девушка в форме стюардессы и печальная толстая собака.
Маленький позвонил, и из соседнего «мерседеса» вышли двое мужчин, что было видно через окно.
— Здравствуй, — сказал один, поднявшись в автобус. — Ильяс меня зовут.
— Добрый день, — прохладно отозвалась она. — Катя.
—... А это родственник мой, муж сестры двоюродной. Он по-русски не говорит совсем, горец...
Ильяс был одет теперь в богатый костюм, на руке — дорогие часы и перстень. Родственник выглядел совсем диким, но тоже был похож на гангстера.
— Мне тебя хорошие люди порекомендовали, — продолжил Ильяс. — Сказали, девушка серьезная.
— Правильно сказали, — в тон ему ответила Катя.
Ильяс улыбнулся и кивнул маленькому:
— Ну, рассказывай.
— До самолета — тридцать минут. Идете вы вдвоем, с этим человеком, — показал он на родственника. — Держитесь все время рядом, друг друга не знаете. Это ясно?
— Абсолютно.
— Стюардесса рядом будет, пойдет впереди. Если что, увидит оперов, собак, перевесит сумку на другое плечо. Так что вы на нее смотрите. Тогда совсем близко к нему надо быть.
Катя кивнула, но на стюардессу и на родственника даже не взглянула.
— Собаки если кинутся, не пугайтесь. Это течная сука, у него на штанах ее кровь будет. Собаки по-любому на этот запах среагируют, даже если вы в метре от него будете. Его возьмут, пока будут проверять, вы с товаром уйдете. Вопросы есть у вас?
— Есть один. А среди тех собак сук не бывает? — спросила Катя.
— Служебные собаки в основном кобели. В девяноста процентах случаев.
— Ну, это ничего еще... Я на кобелей везучая.
Стюардесса кисло отвернулась, Ильяс улыбнулся.
— Дай обувку примерить, — приказал он. Маленький достал из под сиденья коробку с надписью «Гуччи».
— Наденьте, тридцать шестой размер, ваш, как просили, — в коробке лежали модные красные сапоги на толстой платформе.
— Просили, во-первых, тридцать шесть с половиной, — спокойно ответила Катя, — а во-вторых — синие.
— Тридцать шесть с половиной не было, не нашли, — занервничал маленький, — вам в них только два часа пробыть... А уж синие или красные, это значения не имеет...
Стюардесса злорадно блеснула глазками.
— Это в твоем колхозе значения не имеет, — вдруг ледяным голосом произнесла Катя. — В горах. А здесь имеет. Я под синие сапоги одета.
Маленький побагровел, а Ильяс осторожно заметил:
— Послушай, сапоги поменять никак не получится, товар уже в эти заложен. Почему в красных не можешь?
— Да я хоть с голой задницей могу. Только люди внимание обращать будут... Вы же под свой костюм папаху не носите? Да еще с товаром...
Ильяс задумался и почему-то посмотрел на родственника-горца.
— Э, у нас по-всякому ходят, — помрачнел он и вдруг резко перешел на даргинский.
Маленький начал было оправдываться, но Ильяс начал просто звереть от ярости. Положение надо было как-то спасать.
— К этим сапогам сумку хотя бы красную надо, — сказала Катя безразличным тоном и поднялась.
Маленький судорожно посмотрел на часы.
— Пятнадцать минут осталось...
Но Ильяс рявкнул, и тот бросился к двери.
Маленький едва поспевал за длинноногой Катей; около витрины бутика она приостановилась. Снаружи на стенде висели сумки, маленький сдернул красную и бросился к кассе. Катя, не обращая на него внимания, не спеша вошла, стала выбирать.
— Вот же, красная, купил уже, — прошипел маленький, весь покрытый потом.
— Эту маме своей подари.
Тот пошел пятнами и утерся носовым платком. Пришлось отнести эту сумку назад любезному юноше-продавцу и еще подождать. Наконец Катя выбрала подходящую, сунула ему в руки и направилась к выходу.
Маленький посмотрел на ценник, но Катя уже выходила из магазина. Обливаясь потом, он вытряхнул продавцу мятую кучу денег из карманов, тот невыносимо долго их расправлял, а потом сказал:
— Прошу прощения, еще тысяча шестьсот двадцать рублей.
Маленький изменился в лице — денег у него больше не было.
— Слушай... Возьми часы, а... «Редженси», швейцарские... Две штуки стоят... Очень надо, сумочка понравилась... Можешь, а?
Юноша любезно улыбнулся.
— Да, это возможно, — вежливо ответил он.
Маленький несся через стоянку аэропорта, как карманник.
Сучке задрали хвост, помакали ваткой. Потом втерли кровь в отвороты брюк и в носки мрачному родственнику-гангстеру.
Катя надела сапоги, пересыпала содержимое своей сумочки в новую.
По знаку Ильяса гангстер взял чемодан и вышел из автобуса. Через стоянку он направился к залу вылетов.
Пара беспородных кобелей на остановке маршрутного такси задрали носы и припустили по ветру.
Ильяс помог выйти Кате и открыл перед ней дверь «мерседеса».
Гангстер-горец с тяжеленным чемоданом почти миновал стоянку, увидел, как остановился перед входом белый микроавтобус и высадил стюардессу.
Собаки с воодушевлением неслись через всю площадь, но, к счастью, человек с чемоданом уже заходил в стеклянные двери. Как раз за его спиной выскочила из «мерседеса» девушка и зашла следом.
В комнате свиданий ростовской колонии строгого режима — осужденные женщины. Они говорят в камеру.
— Соколова Евгения, 105-я, часть первая, восемь лет...
— Кантор Татьяна, 206-я, 101-я, часть третья, шесть лет...
— Гудзиева Эльмира...
— Вележаева Анастасия...
— Коротких Ирина...
— Разлогова Светлана, 105-я, часть вторая. Третий год заканчивается, полсрока уже. А вы кино снимать будете?
— Да, кино, — отвечает Армен. — Артистку ищу. Вам с этой девушкой встречаться не приходилось?
...Сзади остались серые кирпичные корпуса и вышки, пролетела внизу паханая полоса с колючкой. В степи еще кое-где лежал снег, особенно в оврагах, с высоты взгляд охватывал курганы, шоссе, которое гудело впереди. Воздушный поток поднимал вверх, но уже гудела снизу четырехрядка, разнося высоко в небо запах соляры, асфальта и жженой резины. Со стороны станицы поднимался дым завода и печных труб.
СТАВРОПОЛЬ. ВЕЧЕР
В пустом темном зале ставропольского театра за освещенным режиссерским пультом сидит Армен. Курит. Идет репетиция «Дяди Вани». Армен изредка подает реплики, что-то спокойно объясняет.
В зал тихо заходят три человека, одетые в черные дорогие костюмы, и вежливо останавливаются у входа. Ассистентка, пробравшись к ним между стульями, о чем-то растерянно шепчется, но Армен вроде не обращает на это внимания, и она усаживает незнакомцев на последний ряд. Один из них — Ильяс. Репетиция продолжается.
Гости внимательно смотрят спектакль.
— Дорогая, что за постановка? — тихо интересуется Ильяс.
— Чехов... «Дядя Ваня», — робко отвечает девушка.
— «Дядя Ваня»... Ты извини, я из аула сам, — улыбается Ильяс. — За всю жизнь только одну книгу прочитал. В шестнадцать лет. «Духи сибирской равнины» называется. Про шаманов, древних людей... Интересная... Больше ни одной книги не прочитал.
Девушка поправляет очки.
— Этот режиссер, который постановки делает?
— Да... Это режиссер.
Не оборачиваясь, Армен невольно прислушивается к тому, что происходит сзади.
В зал заходит толстый человек с папкой.
— Продолжайте, продолжайте, — машет он в сторону сцены и небрежно здоровается за руку с Арменом.
— А этот кто? — спрашивает Ильяс.
— Это главный режиссер.
— Зачем доктор на табуретку встает, как аист! — громко говорит главреж по-армянски. — Что, повеситься хочет?
— Так лучше, Арутюн Тигранович, — по-русски сухо отвечает Армен.
— Как лучше, чем лучше? Мне это непонятно! Если только он повеситься хочет... Ты повеситься хочешь, Владимирцев?
Пожилой актер смущенно улыбается.
— Не хочешь? А молодой режиссер — почему-то хочет кого-нибудь повесить... — все балагурит главреж.
Армен бледнеет, по-прежнему думая про странных людей на последнем ряду.
— Я бы вас повесил с удовольствием, Арутюн Тигранович, — вдруг глухо произносит он и начинает собирать бумаги. — Репетиция окончена, спасибо.
Главреж непроизвольно открывает рот, растерянно озирается по сторонам и натыкается взглядом на трех дагестанских бандитов в глубине зала.
Ильяс, выдержав паузу, приветливо говорит:
— «Дядя Ваня», в школе дети даже учат... Что ему непонятно было?
Ассистентка, ни жива ни мертва, глупо улыбаясь, приподнимается с соседнего места:
— Здрасьте, Арутюн Тигранович!
ОКОЛО ТЕАТРА
Армен с Ильясом в сопровождении двух товарищей выходят на улицу.
— Я сам из аула, Армен, — говорит Ильяс, — Чехова даже не читал. Ильяс меня зовут.
— Я знаю... Понял. Армен.
КАБИНЕТ
Из-за шторы в своем кабинете бледный главреж наблюдает, как садятся в большой черный «мерседес» четыре человека.
— Я слышал, искал ты меня? — спросил Ильяс.
— Да, искал... Не ожидал здесь увидеть...
— А я пришел постановку посмотреть, театр...
— Театром интересуетесь?
— Понемногу всем интересуюсь. Мне учительница одна с Махачкалы рассказывала, что хорошие постановки делаешь.
Армен смущенно кивнул.
В МАШИНЕ
— А зачем искал ты меня?
— Я про тебя тоже слышал, конечно... А вообще, мне человека найти нужно.
— Что за человек?
— Девушка одна. Она в тюрьме сидела, на зоне в Ростове, год назад. А потом пропала.
— Совсем?
— Совсем. Из внутреннего изолятора. Никто не знает как.
Армен достал фотокарточку и протянул Ильясу.
— И эту девушку тебе найти надо?
— Как воздух. Я ее каждый день ищу. Только следов нету.
Почувствовав некоторое сомнение собеседника, Армен добавил:
— Скажешь, чем расплатиться, — все сделаю. Рабом стану.
Ильяс помолчал.
— А зачем тебе девушка эта? — поинтересовался он.
— Жениться на ней хочу, — мрачно ответил Армен.
— Попробовать можно, Армен. Закину... А я тут одну постановку хочу замутить, но, знаешь, культурный человек нужен. Режиссер, типа тебя. Постановщик.
Пожилая веселая зэчка рассказывала историю непутевого мужа.
— Он из рейса возвращался — король. Бабла у него море было. Один раз привез сапоги югославские в коробке. А коробки две. Я сапоги меряю и спрашиваю: «А эти кому?» На вторую коробку. Он ржет, коробку открывает, а она полная денег! Из пивной шел, тропинку выкладывал четвертаками — а пивная была за квартал...
Армен улыбается, кивает, меняет кассету в камере.
Худенькая блондинка.
— А сын ничего не знает, сказали — уехала мама, вместе с бабушкой. Ему четырнадцать лет.
Следующая — фатальная женщина.
— Я знала и режиссеров, и артистов. И многих других. Ваша как фамилия?
— Мартиросян...
— Вы какие кинофильмы снимали?
— Этот первый будет... Дебют. А вы эту девушку не знаете?
ЧАСТНЫЙ ДОМ. НОЧЬ
На большом столе стоят чашки, кофейник, пепельница. Ильяс и Армен сидят друг напротив друга, курят. Перед Арменом куча исписанной бумаги, какие-то рисунки.
— Он в Бога не верит? — задает Армен странный вопрос.
— Он в бабло только верит.
Армен продолжает что-то задумчиво чертить.
— В колдовство, сглаз, порчу не верит он?
— Не знаю, брат.
— Что он любит?
— Кошек! Кошкодер — ему погоняло дано...
— Кошек... А что он не любит больше всего?
— Русских он не любит. Генерала как зовут, памятник во Владике есть?
— Ермолов.
— Генерал Ермолов этот его прапра... короче, дедушку его деда повесил. Очень у них в роду это запомнилось.
Армен затягивается, думает.
— Боится чего-нибудь?
— Конечно, боится, наверное... Это только у меня страха нет, — улыбается Ильяс.
МОСКВА. УТРО
Большая оранжевая мусоросборочная машина остановилась у контейнеров в квадратном дворе семнадцатиэтажек. Леша спрыгнул, выдернул пульт, зад зашевелился. Отмеренным рывком он толкнул контейнер к захватам, нажал кнопку, и железный ящик опрокинуло в мусоросборщик. Кое-что высыпалось мимо, Леха подтолкнул следующий, свистнул в сторону четырех собак, бесстрастно ожидающих окончания процедуры, и кинул им пакет из-под сиденья. Они скромно приблизились, подхватили приготовленную колбасу и ушли, не задерживаясь. Пока содержимое контейнера утрамбовывалось, он набрал номер на мобильном и подвез последний ящик, что было видно по маленькому телевизору в кабине. А камера, соответственно, стояла на верхней раме кузова.
— «Большой и малый джихад», — прочитал он в трубку название зеленой брошюры, выпавшей из контейнера. — «Путь воинов Аллаха». Восьмой микрорайон, улица Академика Варги, одиннадцать, корпус три или девять, корпус один.
Прессовочный механизм загрохотал.
— Чего? — не расслышал Леха. — Да нет, здесь татары, наверное, живут... Ну, кости бараньи... Так свежие! Праздник татарский как называется? Ну вот, байрам... Вот вчера и был этот уйрам-байрам, телевизор смотришь?
Захваты сомкнулись в третий раз и вознесли в воздух контейнер.
— Казань, 1999, типография имени Фотиевой, заказ 237.
Леха нажал отбой, подобрал, что просыпалось, и закинул в кузов вместе с брошюрами.
Собаки деловито и без ссор заглотали колбасу между гаражами и двинулись дальше дружной четверкой.
Замелькал грязный асфальт под лапами, пакеты, мусор, следы протекторов...