Но разве я не права в том, что все это я ненавижу? Больше всего на свете я хочу увидеть Лэмбертсона, увидеть, как он улыбается и раскуривает свою трубку, услышать его смех. Я хочу знать, что такое на самом деле цвет, как на самом деле звучит музыка, не пропущенная через чьи-то уши.
Я хочу увидеть закат, хотя бы раз. Хотя бы раз я хочу увидеть, как утка ведет своих утят к воде. Вместо этого я вижу и слышу то, что не дано никому другому, и тот факт, что я слепая и глухая, как пень, не имеет никакого значения. В конце концов, я всегда была такой.
Может быть, на следующей неделе я спрошу Эронса, что он об этом думает. Интересно будет узнать, что он скажет.
Роберт Эшли
Пытливые души
В сущности, Мэри была очаровательной маленькой девочкой — но лишь до тех пор, пока ей не отрезали голову. О, занятие это доставило им массу удовольствия… впрочем, позвольте мне вернуться немного назад и начать все сначала.
Так вот, «ими» я называю двух самых обычных, спокойных и даже тихих мальчиков, которые жили в соседнем доме. Настоящих друзей у Мэри не было, и потому она изредка играла с этими мальчиками, которые к тому же были родными братьями. Другие маленькие девочки вроде нее, жившие по-соседству, недолюбливали Мэри и нередко дразнили по поводу и без повода. Может, это было потому, что всякий раз, когда мать Мэри видела, как ее дочь играет с другими девочками, она сразу же звала ее домой, поскольку считала всех других девочек — разумеется, кроме собственной дочери, — испорченными, плохими и вообще неподходящими для того, чтобы ее ребенок проводил с ними свое время. Видимо, мамочка считала, что они пагубно влияют на Мэри. Не исключено, что в чем-то она была и права, хотя сама девочка определенно думала иначе. А вот Джон и Дэвид — те самые соседские мальчики — оказались приятным исключением; такие спокойные, даже тихие, они очень нравились женщине и производили на нее самое благоприятное впечатление.
Имея массу всевозможных достоинств, Джон и Дэвид к тому же были очень любознательными детьми. Любая новая игрушка, которая оказывалась у них в руках, тут же подвергалась самому скрупулезному осмотру — как снаружи, так и изнутри, — поскольку им очень хотелось узнать, как именно она устроена.
Таким образом, мы подошли непосредственно к вопросу о том, почему и как именно Мэри лишилась своей головы. Незадолго до того инцидента оба мальчика вспороли тело комнатной мыши и остались разочарованными, поскольку смотреть там, в сущности, было не на что. Довольно скоро отложив объект своего недавнего интереса в сторону, они принялись отыскивать что-то более сложное и занимательное. И вскоре Джон и Дэвид решили остановить свой выбор именно на Мэри.
Следует признать, что их интересовала даже не вся девочка, а только ее голова. Раньше им уже приходилось слышать или читать где-то о том, что в голове у человека находится такая штука — мозг, который управляет работой всего остального тела, однако как именно он устроен и, тем более, как работает этот самый мозг, они не имели понятия, поскольку никто так и не удосужился просветить их на этот счет. Таким образом, у них не оставалось иного выхода, кроме как разобраться во всем этом самим, и когда они задумались над тем, кого же избрать в качестве объекта своего исследования, их выбор остановился на соседке — Мэри, которую они знали, пожалуй, лучше других соседских детей.
Тот день был понедельником — первым днем школьных каникул, а потому времени у них было предостаточно, чтобы с головой окунуться в исследование этой самой мэриной головы. Для своих забав они уже давно использовали старый садовый сарай, в котором было довольно просторно и никто не мешал. Первым делом, разумеется, пришлось позаботиться о необходимом инструментарии — в качестве его были заготовлены старые и немного ржавые садовые ножницы, острый кухонный нож, полдюжины иголок разной длины и маленькая пилка из набора «Конструктор».
Когда все было готово, настал черед звать Мэри.
Выйдя из сарая на улицу, братья подошли к забору ее дома и спросили, не хочет ли она поиграть с ними. Мэри, конечно же, согласилась и с радостью поспешила за мальчиками, поскольку они всегда придумывали что-то новое и очень интересное. В сущности, так оно и было — фантазия у ребят работала отменно. Едва переступив порог сарая, Джон (а он был немного постарше Дэвида) не мешкая схватил нож и всадил его в горло ничего не подозревающей девочки. Та не издала даже слабого звука — лишь несколько считанных секунд простояла, как вкопанная, а затем кулем рухнула на дощатый пол сарая.
Дэвид все это время стоял за спиной у брата и с неподдельным восхищением наблюдал за тем, как из горла соседки вырывается пульсирующая, тугая струя крови. Впрочем, Джон все же допустил одну промашку — вовремя не отошел в сторону, и теперь рукав его рубашки оказался основательно испачканным кровью. Пока он стоял в раздумьях над тем, что делать дальше, братец взял со стола пилу и протянул ее Джону, присовокупив к этому жесту мнение на тот счет, что неплохо-мол для начала отпилить эту самую голову. Тот молча одобрил его совет и приставил лезвие пилы почти к тому самому месту, куда пару минут назад всадил свой нож, после чего сделал несколько пробных движений.
Братьям сразу же стало ясно, что эта работа довольно грязная, поскольку кровь никак не желала останавливаться и продолжала вытекать из тела. Но Джон решил не отступать и через несколько минут добился немалого прогресса: почти достиг середины позвоночника. Все так же не вынимая лезвие пилы из тела девочки, он уступил место брату — пусть он и младший, но свою порцию удовольствия должен был получить. Дэвид словно того и ждал — он рьяно взялся за дело, и после нескольких размашистых движений пилы голова Мэри резко запрокинулась назад. Мягкие ткани шеи оказались перепиленными, позвоночник тоже держался на нескольких хрящах, так что этот этап работы оказался в общем-то успешно завершенным.
Позволив себе небольшой отдых, Джон снова ухватился за пилу. Ему хотелось поскорее покончить с мелочами; в результате его энергичных усилий уже через несколько секунд голова наконец полностью отделилась от туловища и даже чуть откатилась в сторону. Но и Дэвид все это время был начеку — он тут же подхватил ее и понес к столу, оставляя после себя на полу тоненький багровый след. Затем оба мальчика тщательно вытерли с ладоней остатки подсыхающей липкой жидкости и улыбнулись друг другу — при виде достигнутого души их радостно пели. Впереди же их ждало собственно исследование.
Первым делом Дэвид взял иголку, воткнул ее в левый глаз Мэри и принялся выковыривать его. Глазное яблоко проворно поворачивалось вокруг своей оси, однако почему-то не спешило вылезать из глубокой впадины. Тогда Джон решил помочь младшему брату и одним движением ножниц взрезал верхнее веко, после чего они при помощи двух длинных иголок все же вытащили глаз наружу. Отрезав последние куски соединительной ткани, они полностью оголили глаз и опустили его в специально предназначенную для этих целей алюминиевую миску, намереваясь чуть позже более пристально разобраться с его строением.
Теперь же их ждала главная проблема — сама голова. Джон взял кухонный нож и сделал им надрез на лбу девочки (точнее, ее головы). Все же сказывалась неопытность: с одного раза не получилось, и потому он принялся полосовать лезвием по коже, пока наконец не добрался до черепа. Услужливый Дэвид тут же протянул брату иголку, с помощью которой тот поддел край ткани, а другой рукой просунул под нее концы ножниц и вырезал почти ровный прямоугольный лоскут.
Несмотря на некоторый приобретенный опыт, получилось опять довольно грязно, и теперь оба мальчика без. особого удовольствия взирали на зазубренные, обмочаленные края разреза и едва видневшуюся под темными сгустками крови белесую черепную кость. Джон снова взялся за нож, намереваясь продолжить работу именно этим инструментом, хотя про себя уже отметил, что на поверку дело оказалось не таким простым, как им это представлялось сначала. Однако отступать им было некуда и потому следующие полчаса братья посвятили скрупулезному срезанию с макушки скальпа — кусок за куском, лоскут за лоскутом, прямо с волосами. Все это также было сложено в миску как объект для последующего, более пристального изучения. И все же в итоге им удалось обнажить обширную зону черепа, пригодную для последующей распилки кости.
Джон не без основания считал себя более сильным и потому первым взялся за пилу. Для начала он несильно поводил лезвием по черепу, стремясь проделать на нем небольшую бороздку, чтобы в дальнейшем оно не соскальзывало в сторону и двигалось более ровно. И все же его ждало разочарование: процесс явно застопорился, поскольку кость оказалась на редкость твердой. Ценой неимоверных усилий ему все же удалось добиться кое-какого результата — в голове образовался небольшой сквозной распил. Дэвид тут же принялся расковыривать его концами ножниц, после чего постарался просунуть внутрь палец; добившись своего, он пошевелил кончиком пальца. Более того, он даже подцепил им краешек мозга, подтянул его к самому краю отверстия, намереваясь оторвать или отрезать образовавшийся бугорок, и внимательно рассмотреть его.
Джон также не оставался в стороне; он аккуратно разрезал кусок мозга ножом, невольно подивившись тому, что это дается ему практически без каких-либо усилий. Положив препарат на стол, он еще несколько раз полоснул по нему лезвием, делая косые надрезы, причем после каждого братья брали кусочек в руки и подносили поближе к свету, чтобы лучше было видно. Им хотелось разглядеть все до мельчайших подробностей.
Они действительно с головой ушли в… эту самую голову, когда из дальнего конца сада до них донесся голос матери. Оказывается, братья так увлеклись, что даже не заметили, что настало время обеда. В очередной раз тщательно оттерев руки от остатков крови, они медленно направились в сторону дома, предварительно договорившись после окончания трапезы вернуться в сад и продолжить работу. Кроме того, братья решили, что тогда же можно будет заняться и остальными частями головы — как выяснилось, там еще много чего оставалось. Как знать, вдруг им удастся даже сердце вынуть? Вот только одна проблема стояла со всей своей остротой — время. Неизвестно было, хватит ли его, чтобы покончить со всем этим делом до вечернего чая. Но зато, когда вечером с работы вернется отец, они обязательно познакомят его с результатами своего исследования. Это уж точно.
Розмари Тимперли
Кукла
Начиналось все вроде бы совершенно обыденно и нормально. Алан вовремя вернулся с работы — несколько месяцев назад он устроился в компанию, специализировавшуюся на сносе старых и ветхих зданий.
— Смотри-ка, что я совершенно случайно отыскал сегодня в подвале одного дома, — сказал он, обращаясь к жене.
Джоан подняла на мужа взгляд.
— Что это?
— Какая-то старинная кукла.
На самом деле предмет, который Алан держал в руках, можно было лишь с очень большой долей условности назвать куклой. Скорее это был небрежно оструганный кусок деревяшки с неровной головой и угловатыми плечами; ног у туловища вообще не было, и нигде не было заметно ни малейшего следа краски, ни хотя бы одного-единственного прикосновения более тонкого инструмента, нежели самый заурядный топор.
— Знаешь, ей, наверное, лет сто, не меньше, — сказал Алан. — А нашел я ее в Клавер-холле — мы как раз собираемся его сносить. Как мне сказали, в прошлом веке там располагался детский приют для сирот. Похоже на то, что одна из его обитательниц и была хозяйкой этого уродца. — Он кивнул в сторону куклы.
— И правда, какая странная… — проговорила Джоан, беря куклу в руки и внимательно разглядывая ее. — Интересно, а она не может представлять собой какую-нибудь историческую или художественную ценность?
— Вряд ли. А знаешь, я не исключаю, что Альме она может понравиться.
Джоан весело рассмеялась. Их семилетняя дочь Альма, пожалуй, больше всего на свете не любила играть в куклы. Их друзья и знакомые часто приносили в дом и дарили ей всевозможные подарки подобного рода, причем некоторые из них были очень красивыми и довольно дорогими, однако девочка относилась к ним равнодушно, а то и с чувством неприязни. Рано или поздно все они находили свой окончательный приют в кладовой, где их единственными спутниками в играх и забавах являлись лишь солнечные лучи и клубы пыли.
Пока родители так разговаривали, в комнату неожиданно вошла Альма. Это была миниатюрная, бледная девочка с темными волосами и большими карими глазами.
— Что это у тебя такое? — сразу спросила она, заметив, что мать держит в руках незнакомый предмет.
— Да вот, моя дорогая, твой папа где-то отыскал старинную куклу. Ну, что скажешь? Нравится?
Альма с подчеркнутым интересом, словно это было какое-то редкое животное, уставилась на куклу; потом протянула руку и легонько прикоснулась к ее деревянной голове и неровным, угловатым плечам.
— Нравится. А можно я сегодня лягу с ней спать?
— Ну конечно, моя дорогая, — ответила мать, явно удивленная подобной реакцией девочки. Неприязнь дочери к куклам временами даже немного тревожила ее, поскольку сама она в далеком теперь детстве очень любила — как и большинство девочек — играть в куклы.
И действительно, в тот вечер Альма улеглась в постель, положив рядом с собой новую игрушку. Уединившись в собственной спальне, супруги негромко подсмеивались над столь странной трансформацией дочери и ее внезапно прорезавшейся любовью к куклам.
Альма решила назвать свою новую подругу Розалиной.
Несколько дней спустя радость родителей по поводу произошедшей в дочери перемене стала медленно идти на убыль. Альма буквально ни на минуту не расставалась с деревянной куклой, ставшей ее любимицей, гуляла с ней, спала, уложив на подушку рядом с головой, но при этом сама становилась какой-то все более нервной, дерганой; к тому же по ночам девочку стали мучить кошмары. Джоан первая увидела в кукле причину столь тревожных изменений в самочувствии и настроении дочери.
— Ты не находишь, что в этой ее страсти, в том, что она ни на секунду не расстается с куклой, есть что-то ненормальное? — спросила она как-то мужа. — Да и эта ее привычка каждый вечер укладываться спать в обнимку с деревяшкой тоже мне не очень нравится.
— А, ерунда все это, — успокоил ее Алан. — Ты же сама знаешь, что ей обязательно надо, чтобы ночью рядом с ней лежала какая-нибудь игрушка.
— Не скажи. Плюшевый медвежонок или какая-нибудь по-настоящему красивая кукла, — это еще можно понять, но подобное творение… Скажу тебе больше: лично мне эта кукла с каждым днем начинает казаться все более и более омерзительной.
Не успела женщина завершить фразу, как из спальни девочки донесся пронзительный вопль. Мать сразу же устремилась наверх.
Альма лежала в кровати и, похоже, довольно крепко спала, хотя губы ее слабо шевелились.
— Я не хотела сделать ничего плохого, — услышала Джоан тихий, постанывающий голос девочки. — Только не наказывайте меня больше, хорошо?
Она решила не прерывать сон дочери и лишь нежно погладила ее по головке, ласково приговаривая:
— Ну, ничего, ничего, мое золотко, все нормально, все хорошо, успокойся.
Вскоре Альма, так и не проснувшись, затихла и повернулась на другой бок.
Сзади к Джоан неслышно подошел Алан.
— Знаешь, давай заберем у нее эту Розалину, — прошептала женщина мужу.
Медленно и осторожно она сдвинула в сторону одеяло и увидела, что дочь даже во сне крепко сжимает деревянное тельце куклы. Джоан легонько потянула ее на себя.
— Нет! Нет! Не надо… — поспешно пробормотала девочка, все так же не открывая глаз и не пробуждаясь от сна. — Мадам, я сделаю все, что вы попросите, только разрешите ей остаться со мной. Обещаю вам, что целую неделю не подойду к обеденному столу… Обещаю, честное слово.
— Прошу тебя, Джоан, не надо. Ты же видишь… — решил вмешаться Алан.
Женщина снова укрыла дочь одеялом, после чего родители дождались, когда она окончательно успокоится, и тихо вышли из комнаты.
— Ну и что же нам теперь делать? — спросила мать.
— Ничего особенного, — спокойно ответил Алан. — Просто ребенку приснился дурной сон. Переутомилась, наверное, за день…
— Ну нет, надо как-то разобраться с этой проклятой куклой! Кстати, а ты не мог бы побольше разузнать о ней, что она такое и откуда вообще взялась?
— Да я ведь уже рассказывал тебе, где наткнулся на нее.
— Ты меня не понял. Я имею в виду специалистов — есть такие знатоки-кукольники, все знают про игрушки и тому подобное.
На деле просьбу Джоан оказалось не так-то просто выполнить. После нескольких дней безуспешных поисков Алану все же удалось отыскать в одной из газет адрес одной женщины по фамилии Лэтеринтон, которая именовала себя по-научному — «плангонологом». Она обладала внушительной коллекцией всевозможных кукол и выражала намерение купить у читателей «новые образцы» или, по крайней мере, получить дополнительную информацию относительно объектов своего увлечения.
Написав этой самой мисс Лэтеринтон короткое письмо, Алан договорился с ней о встрече. Однако после этого перед супругами встала другая, пожалуй, еще более сложная про-плодных попыток матери все же удалось чем-то отвлечь внимание Альмы, и Алан, проворно схватив деревянное создание, ловко спрятал его под пиджаком.
Когда Алан прибыл на квартиру мисс Лэтеринтон, ему показалось, что он оказался в кукольном магазине. И в самом деле, его со всех сторон окружали куклы — самых разных национальностей, возрастов, одетые во всевозможные наряды. Кровать женщины, книжные полки, шкафы, стулья и даже пол были завалены всевозможными куклами. Впрочем, их хозяйка тоже чем-то походила на куклу — такая же миниатюрная, чистенькая и с розовым кукольным личиком.
— Пожалуйста, проходите, — проговорила она стоявшему в дверях Алану. — Только прошу вас, осторожно, а то ненароком заденете кого-нибудь из моих милочек.
«Милочки» вперили в Алана взгляды своих немигающих стеклянных глаз; впрочем, у некоторых вместо них просто чернели отверстия глазниц.
— Мне было очень приятно получить ваше письмо, — проговорила хозяйка квартиры. — Насколько я поняла, у вас есть что-то такое, что могло бы пополнить мою коллекцию?
— Боюсь, что вынужден вас разочаровать, — несмело проговорил Алан. — В сущности, я пришел скорее за консультацией. Я хотел бы попросить вас взглянуть на одну куклу и услышать ваше мнение о ней, узнать, что вообще можно сказать об этой игрушке.
С этими словами он вынул Розалину из сумки и протянул мисс Лэтеринтон.
Женщина неожиданно нежно, как-то по-особенному мягко взяла куклу в свои ладони, держа ее так, словно это был живой ребенок.
— Старенькая… — едва слышно проговорила она. — Много страдала и бедствовала… — А потом уже более громким и даже деловым тоном добавила: — Я узнаю этот тип. Сейчас такие уже никто не делает, тогда как в прошлом веке они были довольно широко распространены. У меня есть один экземпляр, очень похожий на нее, — ее изготовили в 1850 году. Да, по нынешним временам это большая редкость, хотя когда-то их можно было встретить повсеместно, тем более, что стоили они совсем недорого.
— Скажите, мисс Лэтеринтон, а у вас не возникает ощущения, что она какая-то э… зловещая, что ли?
— Зловещая? Ну что вы, возможно, очень грустная, но не более того. Вы, наверное, подумали, что это какая-то шаманская, колдовская кукла. Нет — тех осталось совсем немного — я имею в виду настоящих, разумеется. Ведь их делали из воска, чтобы удобнее было втыкать в них булавки, а это, как вы сами понимаете, очень недолговечный материал, так что со временем большинство из них пришли в полную негодность.
— То есть, вы хотите сказать, что это самая обыкновенная кукла, разве что очень старая?
— Видите ли, обыкновенных, как вы выразились, кукол попросту не бывает. — В голосе женщины даже послышался легкий укор. — Все они прелестны и уникальны. Я до сих пор не пришла к окончательному выводу насчет того, будет ли ошибкой считать, что у каждой из них есть свой собственный, неповторимый характер, или же они просто аккумулируют в себе нрав своих бывших владелиц, которые играли с ними и любили их. Да, кстати, а где вам удалось отыскать это прелестное создание?
Алан в двух словах пересказал женщине историю неожиданной находки.
— Что и говорить, прелестное когда-то было создание, — задумчиво проговорила женщина. — Раньше она была ярко раскрашена. И к тому же ее просто обожали.
— Видите ли, — вмешался Алан, — моя дочь тоже ее очень любит, но именно в этом-то и заключена вся проблема.
— Ну какие здесь могут быть проблемы! — категоричным тоном произнесла мисс Лэтеринтон. — Коль скоро, как вы сказали, ваша дочь любит эту куклу, значит, девочка отличается добрым и чутким нравом. Ведь сейчас дети просто помешались на всех этих пластмассовых длинноногих куклах, у которых все гнется и которые красуются в купальниках и нейлоновых бальных платьях.
— Простите, но я хотел сказать, что как только эта кукла оказалась у нас в доме, так в поведении моей дочери появилось нечто странное. Она стала какой-то нервной, что ли.
— А вы не допускаете, что ваша дочь попросту воспринимает страдания, которые некогда перенесла эта кукла? Или, более того, муки того ребенка, кому она раньше принадлежала?
— Но в чем заключаются эти страдания? Вы можете хоть как-то просветить меня на этот счет?
Женщина грустно покачала головой.
— Я действительно способна почувствовать, что та или иная кукла испытывает боль, страдания, однако в чем именно заключена их суть и причина, для меня остается загадкой. Ведь все куклы для меня — это дети, а вряд ли отыщется на земле такой родитель, который был бы в состоянии точно сказать, что именно творится в душе его ребенка. Сознание юного дитя — это всегда бездна темных загадок.
Мисс Лэтеринтон чуть понизила голос и медленным взглядом окинула своих «милочек».
— Я почти с уверенностью могу сказать, кто из них счастлив в своей жизни, а кому она не в радость. Известно мне и то, кто из них практически ничего не чувствует. Но я никогда не могу с уверенностью сказать, в чем заключается причина того или иного состояния куклы. Впрочем, повторяю, это характерно почти для всех родителей…
Алан невольно вздрогнул. Его спокойный, уравновешенный рассудок подсказывал ему, что все это — сплошная мистика и вообще ерунда, и все же…
— Так подскажите же мне, как поступить в такой ситуации?
— А вы сами попробуйте выяснить, в чем заключена причина мучений этого маленького деревянного существа. Почему бы вам не попытаться поподробнее узнать историю этого самого Клавер-холла. И учтите, что если ваша дочь все же по какой-то причине не пожелает больше играть с этой куклой, которая перенесла за свою долгую жизнь столько страданий, то я всегда с радостью возьму ее в свой дом, где она станет полноправным членом моей семьи.
Неловко сунув Розалину под пиджак, Алан вышел на улицу. Он решил не тратить времени даром и сразу же направился в городскую библиотеку, поскольку всегда считал подобные заведения кладезью серьезных научных знаний, имевших мало общего с таинственной магией жилища мисс Лэтеринтон. При этом он даже ухмыльнулся собственной недогадливости — ведь уже давно можно было сходить в ближайшую библиотеку.
Нужная ему книга отыскалась без особого труда — это был труд, озаглавленный «Детские приюты Англии», и в перечне упоминаемых им заведений числился также Клавер-холл.
«Клавер-холл, — прочитал Алан, — являлся одним из типичных заведений подобного рода, которые были широко распространены в тот период. Как и многие другие аналогичные приюты, он представлял собой холодную, малопривлекательную обитель, испытывавшую хроническую нехватку материальных средств. Благосостояние живших в нем детей в значительной степени зависело от честности и порядочности людей, управлявших этим заведением, а среди них, следует признать, нередко встречались и аморальные личности.
Вместе с тем необходимо констатировать, что в целом это был достаточно благоприятный приют, не испытывавший особых лишений — за исключением, пожалуй, весьма короткого промежутка времени с 1857 по 1860 годы, когда на посту его управительницей была некая Грейс Уэбб. Эта одинокая женщина — она была вдова — исключительно из меркантильных соображений вынуждала детей вести полуголодное существование, попросту терроризировала их и подвергала суровым наказаниям за малейшие провинности, и в первую очередь за то, что те, как она выражалась, „слишком много едят“. По имеющимся слухам, излюбленной карой этой женщины-садистки было отбирать у детей их кукол, которые якобы также „плохо себя вели“ или „слишком много ели“. Миссис Уэбб на протяжении трех лет была единоличной правительницей приюта, и за этот период времени его стены покинуло несколько десятков детей — кто спасался бегством, а кто и вовсе умер от хронического недоедания. Вскоре даже обычно равнодушным к подобным фактам городским властям пришлось проявить заинтересованность по поводу столь странной репутации приюта. Началось судебное расследование. В конце концов миссис Уэбб оказалась в тюрьме, где она пять лет спустя скончалась. Согласно имевшимся отчетам того времени, незадолго до смерти женщина совсем лишилась рассудка, считая себя жертвой заговора со стороны „околдовавших ее мертвых детей“.
Вечером Алан вернулся домой, все так же пряча куклу под пиджаком.
— Ты принес куклу? — первым делом спросила его Джоан. — Бог мой, Альма все в доме перерыла, пытаясь отыскать ее. Скорей бы уж все это закончилось…
Услышав родительские голоса, в комнату вбежала Альма.
— Папочка, это ты ее взял?
— Кого я взял?
— Розалину.
— С чего это мне брать твою куклу? Ты не проверила — может, она сама ушла куда-нибудь погулять? Я бы на твоем месте поискал хорошенько.
Алану было неприятно жесткое прикосновение деревянной куклы к нижней части груди.
— Я готова вообще ничего не есть, только бы она поскорее вернулась ко мне! — со слезами на глазах воскликнула девочка и снова устремилась на поиски куклы.
Алан вкратце изложил Джоан содержание своего разговора с мисс Лэтеринтон, а также всего того, что ему удалось узнать в библиотеке. Лишь после этого он неловким жестом вынул куклу из-под пиджака.
— Знаешь что, — решительно сказала Джоан, — чем скорее мы избавимся от этой куклы, тем будет лучше. — Она взяла Розалину из рук мужа. — Я выслушала тебя и поняла, что все это — сплошная ерунда. Но я и в самом деле, как только увидела ее тогда, в первый раз, сразу поняла, что что-то здесь не так. Есть что-то зловещее в этой кукле. Да и какая это кукла — кусок дерева, не более того.
Женщина скользнула ладонью по жесткой, неровной голове куклы и внезапно ощутила сильную, острую боль — казалось, что в пальцы ей впилось сразу несколько иголок. То ли в приступе раздражения, то ли это получилось чисто рефлекторно, но рука Джоан стремительно метнулась в сторону, и кукла полетела в пылающий камин.
Жуткий вопль разорвал доселе спокойную и тихую атмосферу гостиной:
— ЖЕСТОКИЕ! НЕНАВИЖУ! НЕНАВИЖУ ВАС ВСЕХ!
И в то же мгновение где-то в глубине дома громко вскрикнула Альма…
Джоан и Алан даже не успели толком сообразить, то ли это их ребенок прокричал те горькие слова, то ли они принадлежали какому-то другому живому созданию. Да и времени размышлять над этим у них тоже не было, поскольку через секунду в комнату стремительно вбежала девочка, тут же упавшая на колени перед пылающим камином.
— Розалина! — негромко, жалобно позвала она. — Розалина!..
И хотя камин в гостиной непрерывно горел с середины дня, в помещении воцарился жуткий холод.
В. Бэйкер-Эванс
Дети
Мистер Гилспи предпочитал никогда не иметь дела с туристическими агентствами. Путешествуя за границей — что случалось довольно часто, ибо он был весьма состоятельным господином и обожал всевозможные приключения, — он неизменно сам составлял маршруты своих поездок, пользуясь при этом железнодорожными расписаниями и всевозможными справочниками и путеводителями, являвшимися чуть ли не его настольными книгами.
К сожалению, бывало и так, что планы его терпели крах — вот как, например, в этот раз, когда неудача оказалась к тому же полностью неожиданной. Он путешествовал по Южной части Европы и, как назло, застрял на дороге. Такси — если можно было так назвать нанятую им колымагу — сиротливо стояло у обочины дороги, безнадежно увязнув в глубокой грязи; двигатель машины давно заглох, а растерянный водитель то и дело беспомощно почесывал затылок.
Мистер Гилспи в очередной раз раздраженно глянул на часы. Была половина первого, и если он всерьез намеревался оказаться в Загребе, то в Мунчак ему надо было прибыть не позднее шести.
Он выбрался из ветхой машины-развалюхи и, оказавшись под лучами яркого солнца, наконец появившегося на небе после нескольких дней беспрерывных дождей, стал сразу же покрываться липким потом — как ни крути, а ему уже шел седьмой десяток, а кроме того, явно сказывалась его тучная комплекция. Ему очень хотелось заговорить с шофером, но он совершенно не знал местного языка. Тогда мистер Гилспи ткнул пальцем в сторону заглохшего мотора, потом показал на свои наручные часы, явно давая понять, что хотел бы знать, когда они смогут продолжить поездку. Ответ последовал незамедлительно — не раньше чем часа через два.