Прикосновение к тайне
Открой же окно, пусть ветер ворвется!
Увидь, как по небу плывут облака,
Услышь, наконец-то, как солнце смеется!
И тюль развивается пусть, как фата.
Сквозь давно не мытое и потому посеревшее изнутри и снаружи окно отрешенным взглядом смотрела на окружающий мир молодая девушка. Иногда одинокая скупая слеза скатывалась по ее лицу. Сейчас, когда она находилась в сидящем положении, не беспокоила боль в ноге, что вместе с хромотой сопровождала ее с детства. От накопившихся проблем, мыслей и, наверное, одиночества, болела душа, и, вдобавок ко всему, навалились вечно сопутствующие в таких случаях бытовые и финансовые проблемы. Даже пробившееся в комнату солнце меркло, оказавшись в этом склепе с живым человеком. Она сидела в одной позе уже несколько часов подряд, опираясь кулаками в потерявшие румянец щеки, и ее мало интересовал пейзаж за серым окном.
Случайно взглянув в зеркало, девушка взяла на подоконнике расческу и машинально причесалась. Она окинула непридирчивым взглядом свое лицо, стараясь не заострять внимание на неприятных моментах, однако снова отметила про себя, как ей не нравится, да и всегда не нравилась едва заметная ямка на подбородке. Такие ямки должны украшать мужское лицо, но никак не женское. Своенравная природа многое делает вопреки нашей воле. Теперь уже плевать на внешность и на все мирское. Неприятное ощущение вверху живота заставило задуматься о пище. Есть совсем не хочется, подумала девушка, но организм требует пищи своевременно. Странно. Кажется, будто мозг и тело живут совершенно разными жизнями и ритмами. Последний обед…наверно, ужинать уже не придется…
Она пошла на кухню и, достав хлеб, подсолнечное масло и яйца, начала жарить яичницу с гренками. Рука так же машинально взяла кухонный прибор и перевернула шипящее на сковороде блюдо, а глаза впились в толщу стены, будто из этой стены кто-то смотрел на нее взглядом одушевленной пустоты. Мысли находились еще дальше, да и форма этих мыслей постоянно видоизменялась и трансформировалась, а порой девушка сама ужасалась особо жутким из них.
|
|
Ела не спеша, долго пережевывая каждый кусочек, уставившись в отрезок стены на уровне глаз и совершенно не чувствуя вкуса. В подсознание добавилась очередная черная мысль о том, что и вкус в ее теле уже отмер, как и многое другое прежде него. Лена в очередной раз почувствовала холодный, неминуемый и вместе с тем чем-то желанный зов смерти. Или ей снова показалось, или все происходило на самом деле, но чутким слухом молодого организма она в который раз услышала едва уловимый приглушенный свист, что мерцающими оттенками блуждал вокруг или уже внутри головы и, словно загружаемая невидимым оператором программа, проникал в глубинные фибры восприятия человеческого мозга.
«Сегодня нужно все закончить», – подумала она грустно, ощутив прилив леденящего адреналина, и холодок предстоящей неизбежности, почуяв свободу, зловеще разнесся по телу, наполняя его предсмертной анестезией. Оставив помещение, извиваясь, подобно воздушному змею, мысли понеслись на крышу дома, где уже много недель подряд она проводила долгие часы в одиноких раздумьях.
«Туда, туда…» – шептало обремененное подсознание, подсказывая единственный выход.
|
|
Впрочем, выход с высоты крыши был открыт всегда, и, наверно, только благодаря этому она не спешила им воспользоваться, однако в голове давно укоренилась мысль, что он неотвратим и неизбежен. Время само выберет и назначит роковой момент. Или уже выбрало и назначило. Лена слышала, что многие режут себе вены, глотают таблетки, бросаются под поезд, но именно ей больше импонировал прыжок с крыши. Невольно подумалось: «Какая свобода открывается тебе, если ты решил уйти из жизни и сколько дорог закрыты, когда в ней остаешься». Девушка иронично улыбнулась своим мыслям. «Как жаль, что никто никогда уже не узнает, о чем я размышляла в свои последние дни, – подумала она с некоторым сожалением. – Да кого волнуют мои заботы?.. Ни одной живой душе в мире нет до меня никакого дела».
Остро подкатил к горлу и отозвался кисловатым привкусом во рту призрак реальной близкой смерти. Когда думаешь об этом как о чем-то далеком и абстрактном, что еще может повременить со сво-
им наступлением некоторое или неопределенное время, все воспринимается совсем по-иному, а вот, когда почти решился… становится совсем не по себе. Две сущности – одна по имени «За», а другая с именем «Против» незримо бьются за твою душу. Если «За» будет иметь больше доводов, все решится.
В память стали приходить образы детства. Затем далеких одноклассниц и одноклассников по детдому. «Интересно, что они будут думать, когда узнают, что меня больше нет? Наверное, скажут: «Дура полная», Наверно, мне должно быть стыдно перед ними за свою слабость». Чуть погодя пришло совсем другое. «А вспомнит ли кто-нибудь вообще обо мне когда-то?» Дальше в сознании поплыла вереница беспорядочных мыслей. «Кто похоронит? Бросят ведь в какую-нибудь безымянную могилу и справятся. Если кто и вспомнит, найти не сможет, да и будет ли кто искать? Ну а не все ли равно, где лежать? Почему люди не придумали безболезненный выход, а если и придумали, почему-то считают его негуманным. Вот так бы: не хочешь жить – пришла, дали таблетку – и все, счастливо оставаться всем вам с вашими бестолковыми проблемами, а я пошла. Главное, чтобы смерть наверняка. Ужас, если останусь калекой и еще будет боль». – Это страшило превыше всего.
|
|
Дожевав скромный обед, она не ушла из кухни. Так и осталась сидеть, глядя в стену, что разделяла жилую комнату и кухню в квартире. И снова этот едва уловимый свист, не то в голове, не то в пространстве, которому нет объяснения. Скажи кому-то, еще в психушку отправят. А может, лучше в психушку, чем на тот свет?
Через какое-то время, девушка вышла на балкон и взглянула вниз. Дневной свет выхватил на закоулках просторного двора кучи хлама и мусора, и Лена представила себе, как будет валяться среди всего этого бардака в луже запекающейся крови. Сам дневной свет не располагал к мыслям о самоубийстве. Словно исходя от самого Бога, он выжигал из человеческого сознания тягу к противному для него исходу, что противоречит природе любого живого существа. Нет, убивать себя нужно именно вечером или ночью. Шагая в пустоту, ты уже навеки останешься в ней, слившись воедино с бесконечной тьмой самой вселенной, а когда запоздавший солнечный свет выхватит из тьмы искореженное окровавленное тело, душа будет далеко, где ей уже нет никакого дела до оставленного тела и земной бренности. Если она, конечно, есть, эта душа.
Ну, вот и все – решилась. Осталось попрощаться со своим последним днем. Слишком долго чернота мыслей сгущалась в душе, и вот наконец она затмила даже божий день, который почти не радует, вызывая внимание к себе лишь тем, что ему выпало быть последним в жизни. И все же для последнего шага чего-то не хватало. Лена долго над этим размышляла, и вот сейчас в сознании промелькнул ответ, чего именно. Не хватало последнего пинка, последней пощечины со стороны человечества или хоть от отдельного его представителя, после которых можно будет, пусть даже мысленно, переложить ответственность за все произошедшее с собой на какие-то внешние обстоятельства, а не на собственную слабость.
Когда-то Лена читала Библию. Иногда приходила к соседке по прошлой квартире, с не особо искренним любопытством слушая, как ее толкуют люди, что всегда пытаются в ней разобраться. Несмотря на многие противоречия, в ней жило чувство, что Бог все-таки есть и Лена надеялась оправдаться перед ним за свой поступок, если все же придется это когда-либо делать.
«Если придет хозяйка и, по своему обычаю, снова начнет упрекать и унижать, я точно брошусь сегодня», – подумала девушка в надежде, что все именно так и произойдет. Тут же эта мысль ушла, оставив свой след, и на ее место, подобно волнам, накатились новые.
Где-то в бесконечной глубине подсознания включилась программа подготовки к смерти. Эта неподвластная пониманию даже ученых умов программа, проанализировав состояние человеческого организма, сделала вывод, что пора всем фибрам этого организма готовиться осуществить решение, которое принял мозг. Повинуясь основному инстинкту самосохранения, все клеточки организма безмолвно кричали мозгу сигнал тревоги, пытаясь достучаться до его участка, что по каким-то нелепым обстоятельствам сковал здравомыслие. Мозг почти перестал слушать. Чаша весов качнулась в сторону смерти, и поток нахлынувшей решимости нагружал ее все больше и больше, с каждой минутой подавляя возможность сопротивления. Цепная реакция медленно набирала обороты.
Не заостряя особого внимания на том, что происходит в скрытых глубинах ее подсознания, девушка стала прокручивать кадр за кадром всю свою прожитую жизнь. Больше всего воспоминаний вызвали годы, проведенные в детдоме. По большому счету, там она провела всю свою жизнь. Вспомнилась учительница по географии, которая говорила когда-то: «Как бы вам ни было здесь тяжело и как бы вам ни опротивел этот детдом, пройдет время, и вас снова потянет сюда. Потянет со страшной силой. Будете вспоминать и плакать, а прошедших лет уже никогда не вернуть. Я знаю, я выпустила отсюда не одно поколение».
Лена поняла только сейчас, насколько была права учительница. Нестерпимо захотелось встретиться с каждым и проститься. Может быть, именно из-за отсутствия тех, кто стал так дорог за годы в детдоме, и было так нестерпимо тяжело. Как бы там ни было, но она стала частью этого своеобразного человеческого коллектива. И вот он рассыпался. Ребята и девушки разлетелись во все уголки страны, а для всех, с кем пришлось сойтись после, она была чужая. Тем, кто вырос в полноценной семье, тяжело понять детдомовских воспитанников. Самая крепкая дружба возникает в детстве и юности. После, такой дружбы уже никогда не бывает. Теперь все они очень далеко, и им нет до нее абсолютно никакого дела.
«Нет. Скорее всего, вспоминают хоть иногда. Сама виновата. Убежала от всех и тем самым отгородилась. Уйти. Я решила уйти».
Чтобы не передумать, Лена ушла с балкона и, снова сев у окна, стала убеждать себя, что в ее жизни не было ни одного светлого дня и тем более ни одного не предвидится в будущем. И вот черная половина ее мозга с радостью устремилась выполнять приказ. Очень быстро весь мир окрасился в черно-серые тона. В голове раздался шум и…. Она поняла, что наконец-то решилась окончательно. Решилась полностью и бесповоротно. Главное теперь не выйти из этого состояния иначе скоро придется снова влачить прежнее существование в опостылевшем мире. Как же приходится сожалеть после того, как передумываешь в самый последний момент. Вскоре Лене уже казалось, что в таком состоянии ожидания смерти она пребывала все время. На этот раз нельзя передумать и отступить, иначе все начнется вновь.
Еще подумалось о последнем желании. «Уйти просто так или сделать себе напоследок что-нибудь приятное?». – подумала она отрешенно. «Может быть, там, после смерти, действительно что-то есть. Может, существование души, а может, и жизнь. Будет что вспомнить. Может, там буду висеть где-то в пространстве, дожидаясь своей участи… Нет, скорее всего, там ничего нет. Просто умру – и все. Сгниет тело, и через несколько десятков, сот или тысяч лет рассыплются кости… Вот и вся перспектива. Так зачем делать что-то приятное? Для чего? Все мгновенно забудется и канет в небытие. Все пройдет как глупое недоразумение. Для чего жила? Кто был этому рад?»
Лена в очередной раз удивилась философским мыслям, что так часто посещали голову. Они казались и сейчас кажутся такими мудрыми, вот только выводы глупы … и пусты.
«Нет. Незачем устраивать глупые события ни для кого, лишь ради собственного самолюбия. Самооценку они все равно не поднимут, а только лишь…»
И эта мысль предательски ускользнула, смытая очередной порцией девичьих слез.
«Может быть, последняя сигарета?» – с очередной волной мыслей, которые никогда не хотят останавливаться, пришла новая. «Даже приговоренные к смерти почему-то просят сигарету, а не что-то другое. Ведь пробовала когда-то курить, и сигарета действительно приносит облегчение. Нет. Курить не хочу. Пусть даже в последний раз, все равно не хочу. Не мое это…»
Еще вспомнился сегодняшний сон. Он, как почти всегда, был словно наяву. К ослепительно-белому голубю подкрадывалась черная-пречерная огромная кошка, а голубь, словно не замечал ее, склевывал зернышки, повернувшись к ней хвостом. Лена хотела крикнуть, но не смогла. И вот, когда кошка прыгнула, голубь развернулся и клюнул ее в лоб, отчего кошка скорчилась от боли, а потом исчезла вовсе. К чему бы это?
Взгляд девушки, словно приклеенный, снова уставился в стену.
Звук дверного звонка напомнил о реальности. «Возможно, пришла хозяйка квартиры и, скорее всего, она потребует завтра съехать. Может быть, даже сегодня. Вот так войдет, выгонит в шею и все. А идти не к кому. Со всеми рассталась не лучшим образом. Чего-то хорошего ожидать не приходится, да и, в принципе, ожидать неоткуда. Может, нахамить ей напоследок? Мне уже все равно, а она пусть знает, что о ней люди на самом деле думают. Мне уже все равно. Все равно… или не нужно…? Проклинать меня некому, а так найдется одна… ну вот и все. Сегодня конец».
Лена прошла в прихожую. Не взглянув в глазок, она открыла дверь и, несмотря на подавленное состояние, едва заметная и одновременно недоуменная от такой неожиданности улыбка, оживила лицо. На пороге стояла Наташа, вместе с которой она столько лет жила и училась под одной крышей в детдоме. Лена смотрела на нее не отрывая глаз, не в силах поверить, что именно в такой тяжелый момент жизни она пришла. Неважно, по какому делу или пусть даже вообще без дела. Она пришла, и как это здорово! Непонятно только, как же она могла узнать, что я здесь живу.
Наташа почти не изменилась внешне. Все тот же не по-девичьи серьезный взгляд красивых светло-карих с едва заметной зеленцой глаз на красивом лице, вьющиеся каштановые волосы, едва различимая приветливая улыбка, что имеет природное свойство располагать к себе практически любого человека, и не менее красивая фигура, которую она никогда не стремилась подчеркивать одеждой. Обе девушки были одного роста и на уроках физкультуры и различных детдомовских линейках стояли в шеренге рядом. Лена взглянула на легкую курточку, что была на Наташе, снова отметив про себя, что она с капюшоном. С самого раннего детства неизвестно откуда на ней всегда была одежда с капюшоном. Даже ночная майка, в которой она укладывалась спать. Капюшон она почти никогда не надевала, но он неизменно был на любой Наташиной одежде.
– Здравствуй, Леночка! – произнесла пришедшая улыбнувшись, и Лена в очередной раз поймала себя на мысли, что, глядя в глаза Наташи, всегда заряжаешься оптимизмом независимо от того, какое настроение было у тебя до этого. Казалось, из этих красивых глаз струится сама жизнь.
– Натальчик, - только и смогла она произнести, повиснув на двери.
– Надеюсь, ты меня на пороге не оставишь?
– Заходи, конечно, заходи.
Спохватившись, Лена открыла дверь настежь.
– Откуда ты узнала, что я здесь живу, я же никому не говорила? – искренне удивилась она.
– Вот и напрасно, что не говорила. Спряталась в норе, отгородилась от всех и маешься тут сама с собой, – сделала «комплимент» пришедшая, заходя в квартиру.
– Зато больше никого не «маю», – попыталась не то парировать, не то оправдаться Лена.
– Тебе, наверное, кажется, что это хорошо, но ты не совсем права.
Лена хотела ей что-то возразить, но осеклась на полуслове, глядя, как Наташа, задержав руку с верхней одеждой возле вешалки, замерла в этом положении, словно вслушиваясь во что-то.
– Я одна дома, больше нет никого.
Наташа взглянула ей в глаза, ничего не сказав и снова переведя свой взор в прежнюю точку, принялась сосредоточенно всматриваться в пространство. Наконец, она вышла из оцепенения и обратилась к подруге, протягивая ей увесистый синий пакет:
– Леночка, я тут принесла с собой кое-какие продукты. Ты, пожалуйста, нарежь, что посчитаешь нужным, и на стол поставь.
Я с утра ничего не ела и с удовольствием вместе с тобой позавтракаю. Ну и пообедаю тоже.
Лена заглянула в пакет и ахнула.
– Да тут же целая зарплата! Ну ты даешь, подруга, так же по миру пойдешь. Я возьму, приготовлю немного, а остальное забери с собой.
– Не беспокойся за меня, я как-нибудь себе еще заработаю. Угощайся.
– Я только хотела тебе сказать, что мне и угостить тебя нечем было: в холодильнике одно яйцо да в хлебнице полбулки хлеба.
– Как раз забьешь себе холодильник.
Наташа прошла следом на кухню, где Лена, еще раз оглядев гостью, стала накрывать на стол. Несмотря ни на что, появление Наташи не смогло вот так сразу смыть печаль с ее глаз.
– Ты что, замуж за олигарха выскочила?
– Не замужем и пока не предвидится.
– Если не за олигарха, тогда любовника богатого подцепила, - продолжала угадывать Лена, нарезая колбасу.
– Холодно, Ленчик, холодно, – произнесла гостья в ответ, но как-то необычно сухо.
Лена оторвала взгляд от стола и снова поразилась выражению лица подруги. Никогда раньше она не видела Наташу такой сосредоточенной. Та, не замечая ничего вокруг и произнеся машинально последнюю фразу, продолжала сверлить глазами стену, и вдруг мозг пронзила мысль, что Наташа сейчас смотрит в ту самую точку, в которую до ее прихода смотрела она сама. Не найдя ответа на свою догадку, она продолжила сервировать стол.
– Тут у меня кухня такая тесная, – как бы извиняясь произнесла Лена. – Если ты не против, давай в комнате покушаем.
– Не против.
Наташа снова оживилась и стала прежней.
– Давай тогда я все перенесу в комнату, а ты у меня на правах гостьи располагайся. Короче, от перетаскивания тарелок освобождаешься.
Наташа, ничего не ответив, лишь кивнула. Перенеся за несколько раз тарелки, Лена позвала ее из комнаты.
– Ну, проходи, у меня все готово, что ты там на кухне зависла?
Зайдя в зал и осмотревшись вокруг, Наташа, мельком окинув комнату взглядом, села напротив Лены. Ничто не обратило на себя внимания вошедшей, за исключением старого кожаного кресла, что приютилось в углу. Только на нем взгляд гостьи задержался несколько дольше. Её взору предстала обычная комната в стиле советских времен с ширпотребной люстрой, пожелтевшими обоями и побеленным потолком. Еще шестидесятых годов шкафчик и комод, старомодный телефонный аппарат с колесиком, вязаный коврик… Все без шика и материальных вложений. Примерно таким содержат жилье, когда сдают его по дешевке. По-видимому, удовлетворившись и оценив увиденное, она снова перевела свой взгляд на Лену.
– Наташа, ты сегодня какая-то не такая, как обычно, или я тебя не видела давно, или не знаю почему…
– Ты сегодня тоже не такая, как всегда.
– Я – да, но я про тебя спрашиваю.
– Не обращай внимания.
– Хорошо, не буду. Я вот что хотела спросить. Что там в банке консервной такое? Большая такая банка. Там кит нарисован и по-китайски или по-японски что-то написано. На русском ни слова.
– Там китовое мясо, я его очень люблю.
– Ни разу в жизни не пробовала.
– Теперь попробуешь. Кстати, пойди выложи на тарелку, вместе дегустировать будем. И вино захвати, если не против.
– Ой, подруга, ты меня балуешь, – улыбнувшись, сказала Лена и пошла на кухню, чувствуя, как снова возвращается давно забытое чувство аппетита.
Когда Лена вышла из комнаты, Наташа еще некоторое время продолжала смотреть в пустой дверной проем, провожая ее глазами, а затем медленно перевела свой внимательный, немигающий взгляд на стоящее в углу кресло. Так они смотрели довольно долго друг на друга. Наташа, – в глаза восседающего там беса, а он, в свою очередь, в глаза этой наглой незнакомки. Чутье подсказывало бесу, что перед ним не простая смертная, а по меньшей мере, знающая, коронованная, потомственная или номерная ведьма... а может, просто сильная знахарка. Точнее, он еще не определился. Кроме всего, бес отметил капюшон на ее одежде. Смущал только ее довольно юный возраст. Не отрывая от нее взгляда, он послал запрос в свое информационное пространство, но не получил ответа. Такое встречалось крайне редко, и это озадачивало, но не более. Почти мгновенно бес поменял свой вид, приняв облик человеческий. Ему показалось подозрительным, что вошедшая незнакомка, уставилась в его сторону, хотя, как и абсолютное большинство людей, не должна была его видеть. Он давно понял, что когда занимаешься каким-либо более менее верящим во что-то человечком, лучше принимать облик человека. Хотя бы потому, что человеческий ангел хранитель инстинктивно настораживается при виде беса в бесовском облике, и эта настороженность сигнализирует человеку об опасности. Одно дело – угнетать своим видом ангела непосвященной глупышки, который, пребывая в настороженности, непроизвольно держит свою подопечную в угнетенном состоянии, и совсем другое – пребывать в таком виде перед посвященной. Мрачная черная туша перевоплотилась, и сейчас, в кресле восседал одетый по моде конца девятнадцатого века франт в черном камзоле и брюках. В руке трость с головой змеи на рукоятке. В глазах – полная уверенность в том, что он хозяин положения. Яркие, как дорогие рубины, глаза змеи тоже внимательно взирали на девушку сквозь длинные пальцы обладателя старинного вида трости. И все же он внимательно наблюдал, ожидая реакции.
Девушка не сводила с него глаз, и все еще пребывая в некотором сомнении, он все больше приходил к убеждению, что она его видит.
– Что ты уставилась? Что тебе надо? Кто ты такая? – не выдержал бес, заговорив первым.
– Твой хозяин* называет меня именем Ная, – ответила девушка, также не открывая рта.
– А разве он и не твой хозяин тоже? – настороженно осведомился бес, будучи почти на сто процентов уверенным в положительном ответе, но самым важным, было услышать ответ непосредственно от нее. Практически ни одна ведьма, тем более та, которую по ее словам, должен знать сам хозяин, не могла отрицать, что она тоже ему подчинена.
– Я не подчиняюсь твоему хозяину.
Ответ этой загадочной незнакомки мог говорить или о ее силе, или о самоуверенности, или о глупости… Поразмыслив и взвесив все детали, бес все же больше склонился к предположению о самоуверенности.
– Может быть, ты моего хозяина папой называешь? – хохотнул бес, прекрасно зная, что уж в ближайшее окружение хозяина такие юные не попадают, а если и попадают, то в несколько ином качестве, и их не спешат при этом как-то особо засекретить от темного мира и, уж тем более, наделить такой вот силой. А сила от нее исходила нешуточная.
Не прерывая разговора, бес попытался ворваться в ее разум, считать мысли, подпитаться энергией, или, наконец, подавить волю, но ничего не выходило, и даже более того. Эта девчонка непостижимым для него образом наказывала за каждый выпад. Любая попытка вторжения с его стороны немедленно пресекалась и тут же каралась довольно жестко. После любого вторжения девушка перехватывала энергетические каналы и, словно гигантским беспощадным насосом, качала энергию. При всем этом они оба, почти не шевелясь, восседали на своих местах.
*Хозяин - Дьявол
– Чего ты на меня уставилась? – теперь уже обеспокоенно спросил бес, вместе с тем стараясь не выказать внешне своей обеспокоенности.
– Есть к тебе просьба, Гриид, тут нам с подругой предстоит женский разговор, пойди, пожалуйста, погуляй. – Наташа сделала акцент на слове «женский».
Бес ничего не ответил сразу, но заметно передернулся от неожиданности, продолжая смотреть на девушку, к своему удивлению констатируя, что не вызывает в ней страха ни внешнего, ни внутреннего. Да и не каждой, даже номерной*, ведьме дано знать имя впервые увиденного беса. И все же уступать не хотелось. Бесовская гордость не позволяла этого делать. Мало того, что она отрицает свою связь с хозяином, чего быть не может, так еще и всякие мыслимые границы переходит. Так с ним доселе еще никто не обращался.
– С чего это я должен пойти? Сама иди, а я тут останусь! – заявил бес, все еще не переставая удивляться, как эта сопливая на вид девчонка, может его видеть, однако факт оставался фактом.
– Ты пойми, Гриид, я с подругой давно не виделась, мы с ней хотели посидеть, поговорить о своем, о женском, зачем тебе все эти бабьи разговоры? Ну очень тебя прошу, пойди погуляй.
При этом голос Наташи оставался более чем спокойным.
– И не подумаю! Кто ты вообще такая чтобы мне указывать?
– Еще раз повторю. Твой папа знает и называет меня по имени Ная. Можешь слетать и у него осведомиться.
– Не собираюсь я о тебе осведомляться, тем более у папы, и останусь здесь. Сама вали отсюда, пока я тебя не вышвырнул!
Видя, что сам не справится, бес прикидывал в уме, сколько ему может понадобиться помощников и кого лучше призвать в этом качестве.
– Как знаешь. Просьб ты не понимаешь, а уговаривать тебя я не стану.
*Номерные – особая каста ведьм и колдунов, приближенных к Дьяволу. Каждый год они прилетают к нему на личный отчет о своих делах. Все они имеют свой номер, который переходит другим только после их смерти. При начале почти любого магического действа многие из номерных колдунов и ведьм произносят: «Я номер такой-то…», чем вызывают к себе исполняющую силу и определенных существ.
Наташа резко вскинула кисть руки и в мгновение распрямила пальцы, направив их в сторону Гриида. Белая испепеляющая молния снесла его с кресла, и прямо сквозь стену он вылетел из комнаты. Дымящимся клубком он полетел в свой мир, не имея сейчас силы, чтобы вернуться и взять реванш, потому что эта коварная девчонка лишила его почти всей энергии. А может, и не девчонка, а кто-то, кто прячется за ее личиной?.. «Нет, возвращаться без нужной информации не стоит. Может быть, она и вправду знается с папой, а в таком случае можно и нарваться», – запоздало подумал Гриид, приближаясь к приемной своего непосредственного распорядителя. Однако того по какой-то причине не оказалось на месте. Гриид был больше рад, чем огорчен таким обстоятельством. Меньше его будут обсуждать. Не найдя никого из непосредственного начальства по своему неотложному делу, он теперь имел полное право обратиться выше. Как назло, все были на каком-то сборище довольно далеко. Из высших у себя и почти свободной оказалась только Тори. Не задумываясь особо долго, он направился к ее приемному залу. Напроситься на визит к самому папе он пока не решился. Гриид знал, что Тори всегда не лучшим образом относилась и относится к мужским представителям любого племени, но внести ясность в вопрос хотелось незамедлительно.
* * * * *
Сюда свободно не войдешь,
Сюда войдет не кто попало.
Сегодня ты один из них,
Избранников бывает мало.
Наделав достаточно много шума, со стены в прихожей слетела картина. Выбежав в прихожую, Лена увидела разбросанные повсюду осколки стекла и дымящиеся в одном месте стены обои. Оценив все это за мгновение, она побежала в комнату, где была ее гостья, и недоуменно уставилась на преспокойно восседающую там Наташу.
– Наташа, что ты тут делала? – спросила она испуганно.
– Гнала беса, – как ни в чем не бывало, пояснила подруга, надкусывая яблоко.
– Наташа, не смешно.
– Я не собираюсь тебя смешить.
– Как это гнала беса?
– Сначала я его вежливо попросила пойти погулять, но он не понял, да еще и хамить начал. В общем, пришлось прогнать.
Лена заулыбалась, но все же на ее лице было написано, что юмора подруги она так и не поняла.
– Наташ, я серьезно спрашиваю, мне за картину влетит от хозяйки.
– По-моему, до моего прихода тебя меньше всего на свете интересовали и картина, и хозяйка. Картина висит на месте, пойди посмотри.
Ничего не ответив, Лена посмотрела прямо в глаза подруги и почувствовала, что Наташа знает все ее мысли. И в очередной раз мысленный вопрос не нашел объяснения. Наверное, потому, что в этих глазах не было упрека. Некое подобие упрека в словах, но не во взгляде. Упрек был всегда и везде – в глазах одноклассников, преподавателей, прохожих, политиков с экрана телевизора… лишь в глазах Наташи почти всегда была лишь скорбь понимания и сострадания… И что-то еще неуловимое, что располагало полностью довериться обладательнице таких удивительных глаз. Лена вернулась обратно в прихожую и увидела картину, мирно висящую на стене. Обои в прежнем виде украшали комнату. Не поверив до конца зрительному чувству, она провела пальцами по стеклу картины, однако и этого ей показалось мало, и девушка ущипнула себя за палец. Как она и ожидала, боль пронзила нервную систему и ударила в мозг. Такое не могло померещиться…или все-таки померещилось? Наверно уже крыша совсем съезжать начинает. Она уже ни в чем не была уверена. Находясь в противоречивых раздумьях, Лена вернулась в комнату.
– Наташа, объясни, что все это значит?
– Конечно, объясню, только давай сначала покушаем. Тебе еще понадобится твоя энергия, а ты сейчас сильно истощена.
– Конечно, давай поедим, но… при чем тут энергия, можешь объяснить?
– Все узнаешь в свое время.
Ели почти молча и довольно долго. Девушки не спешили закончить трапезу, наслаждаясь вкусом еды. Ели, тщательно разжевывая и смакуя. Щеки Лены покрыл румянец, но, очевидно, она даже не заметила этого, погруженная в свои мысли. Лишь изредка девушки обменивались общими фразами. После обеда обе вытерли салфетками губы и пальцы. Лена взяла посуду и удалилась на кухню. В коридоре, она снова взглянула на картину, которая не выходила у нее из головы все это время.
Закончив дела на кухне, она села на прежнее место напротив Наташи. Обе долго молчали. Каждая думала о своем.
– Как там наши однокашницы и однокашники? Что-нибудь про них знаешь?
– Представь себе, знаю про них все. Больше всего про Кристину – она живет со мной.
– Живет где?
– Возле Луганска.
– И ты оттуда ко мне приехала?
– Почему бы и нет?
– С Кристинчиком вы с пеленок не разлей вода, а как Маринчик, Юльчик, Танчик?
Сейчас Лена называла всех так, как привыкла в детстве и юности. По неписаной традиции, которая возникла в невесть каком поколении детдомовских воспитанников, все одноклассницы называли имя друг друга с «чик» в конце. Лена с огромным неподдельным интересом выслушала, как живут бывшие однокашники: кто женился, кто развелся и у кого сколько детей. Когда вспомнили всех, она задала вопрос, который хотела задать с самого начала.
– Наташа, ты ведь приехала не просто так, а зачем-то. Говори, я тебя слушаю.
– Хотела тебя спросить, почему ты с нами не поехала на море. Кристина тебя приглашала.
– Ты только это хотела узнать? – поинтересовалась Лена, ощущая, что основная цель Наташиного визита в чем-то другом.
– Не только. Еще я хочу тебя убедить, не делать то, что ты задумала.
От такого контраста и неожиданности Лена вздрогнула и уткнулась в пол взглядом, но тут же перевела его в глаза Наташи. Взгляд был просто жгучим, и Лена снова перевела глаза в пол, лишь иногда пытаясь их поднять. Глаза судорожно моргали.
– Что я задумала? – переспросила она, теперь уже окончательно уткнувшись в пол.
– Я не позволю тебе спрыгнуть с крыши дома.
Лена вздрогнула повторно, правда уже не так, как в первый раз, но все равно было очень заметно.
– С чего ты взяла? – спросила она скорее у стен, чем у Наташи.
– Я не собираюсь тебя расспрашивать, что-то выяснять и догадываться. Я знаю… и постараюсь тебя убедить не делать такой глупости.
– А если у тебя не получится? Что тогда?
– Тогда…плохо ты меня знаешь.
Лена глубоко вздохнула и лишь позже подняла взгляд.
– Если откровенно между нами девочками, я тебя совсем не знаю. Ты всегда держалась обособленно, и ты не такая как все – вот все, что я о тебе знаю.
В детдоме Лена всегда ощущала огромную пропасть между всем коллективом и Наташей. Никто не знал или, во всяком случае, не мог сказать что-либо определенное про нее, про ее жизнь. Никто толком не мог сказать, откуда она появилась и когда. В ее ближайшее окружение была допущена, по каким-то неведомым причинам, только Кристина и больше никто. Многим было любопытно, но любопытство разбивалось о каменную завесу тайны и молчания обеих.
– Наташа, ты пришла меня отговаривать?
– Отговаривать – одно из самых неблагодарных занятий. Чем больше отговариваешь, тем больше человек склоняется поступить именно так, как задумал.
– Тогда ты зря теряешь время.
– Это мое время и я вольна им распоряжаться, как мне заблагорассудится.
– Не буду тебя в этом отговаривать. - с едва заметной улыбкой парировала Лена. – Спасибо, что пытаешься уговорить, только уговорами не заплатишь хозяйке за квартиру.
– Я заплачу за квартиру, и ты перестанешь думать сначала о ней, ну а потом и об остальных своих глупостях.
Поразмыслив некоторое время, Лена решила, что не стоит юлить и пытаться выкручиваться. Сейчас нужно говорить все как есть. Во всяком случае, в общении с Наташей она всегда была откровенна и ни разу не встретила в ответ насмешек.
– Наташа, пока ты со мной, я уже ни о чем таком не думаю. Спасибо, что накормила меня и заплатишь за квартиру, но когда-то ты меня все равно оставишь, и я опять окажусь наедине со своими проблемами. Я даже не говорю о материальных. Посмотри на меня, на мое лицо, на мою походку. Кому я нужна, хромая, да с такой мордой?
– В твое лицо слишком глубоко въелась печать отчаяния. Убрать ее, и оно засияет. Ты очень красива, Леночка, и главное – у тебя прекрасная душа, но ты хочешь ее погубить.
– Наташа, не терзай меня, если ты и вправду хочешь помочь, покажи мне выход, я не вижу его.
Слезы отчаяния накатились на глаза.
– Я тебя приглашаю для начала к себе. Поживи у меня, отдохни, отойди от своих дурных мыслей, а потом я помогу тебе во всех твоих проблемах и начинаниях, если, конечно, ты сама захочешь.
– От чего они у меня дурные, не подскажешь?
– Ты однобоко смотришь на жизнь. Есть еще много причин, но это одна из главных.
– Зачем я тебе? Лишний рот в твоем доме, и что твой муж скажет? – спросила Лена после глубокого вздоха. Слезы, что накатились на глаза, начали вымывать оттуда сгусток печали.
– Еще раз повторяю: я не замужем, и не беспокойся, чтобы меня объесть… – она задумалась как бы это точнее выразить. – Короче, в тебя столько не влезет, – при этом Наташа очаровательно, но, несколько сдержанно, улыбнулась.
Лена снова вздохнула глубоко и тяжко, и все же теперь во вздохе веял заметный ветерок облегчения.
– Скажи, там хорошо, на море? Оно красивое?
– Ленчик, оно прекрасное. Давай съездим с тобой вдвоем, как раз начало сентября, бархатный сезон.
– Наташа, зачем тебе тратиться на меня, ведь я, может быть, никогда не смогу тебе вернуть твои деньги.
– Не все меряется деньгами, и еще, Ленчик, помнишь, как ты меня семечками угощала?
Подруга засмеялась в ответ, и было заметно, что она понемногу выходит из того состояния, в которое себя загнала.
– Еще раз спасибо, – промолвила Лена, но как-то скупо и несколько сконфуженно. – Когда поедем? Надо ведь билеты будет взять заранее.
– Не беспокойся, нас отвезет мой водитель.
– Ого живешь!
Наташа промолчала. В ней не взыграло тщеславие в ответ на похвалу. Лена в очередной раз отметила, что само понятие «тщеславие» для Наташи просто чуждо.
– И все-таки, когда поедем?
Лена захотела немедленно покинуть стены своего склепа, лишь сейчас осознав, как он ей опротивел. Только вот раньше из него не было выхода, а теперь этот выход вдруг так неожиданно появился.
– Завтра рассчитаемся с хозяйкой квартиры и поедем.
– Она придет сегодня.
– Сегодня она не придет.
– Откуда ты знаешь?
– Неважно.
Лена была вынуждена принять утверждение Наташи на слово. Сейчас она попыталась вспомнить, когда слова ее одноклассницы хоть раз разошлись с действител