Из записок белевской монахини Михаилы (Болотниковой)




Предсказание игуменства.
Мы – четыре родные сестры, поступили в разные времена в святую Белевскую обитель. Сначала одна сестра, до того проживавшая уже семнадцать лет в другой обители (в рясофоре – Серафима, а потом – игуменья Макария), перешла из Великолуцкой в Белевскую, для батюшки о. Макария; другая сестра, уже несколько лет спустя после нее, поступила к ней в сожительство из миру (потом – схимонахиня Илариона). А мы – две сестры (Михаила, в миру Александра, и Магдалина), вошли обе вместе с особую келью и еще позже того, кажется, в 1858 году. По кончине старца нашего о. Макария, мы – все четыре сестры, поступили по его благословению под руководство ближайшего ученика его, батюшки о. Илариона.
Перешедшая в Белев из другой обители (Великолуцкой), сестра, м. Макария, издавна болезненная, одну зиму хворала более обыкновенного, но по желанию повидать старца с трудом собрала силы, добралась до Оптиной и говорит батюшке о. Илариону: «Должно быть, мне, батюшка, уже недолго жить!» А батюшка отвечал: «Нет, ты не умрешь, а мы тебя еще игуменьей сделаем». По возвращении в Белев сестра узнает, что наша м. игуменья получила известие о неожиданной кончине Тульской игуменьи, а вскоре владыка назначил больную сестру нашу на ее место. К этой внезапной скорби сестры владыка еще приказал, чтобы назначенная в игуменьи к Св. Пасхе была уже в Туле. Это было Великим постом – самая бездорожица. Сестра с этой неожиданной двойной скорбью опять приезжает к батюшке и говорит, что она теперь, по болезненному своему состоянию, не в силах выдержать такой дурной дороги, а батюшка, успокаивая ее, отвечал: «Зачем теперь? Когда будет сухо и тепло, тогда мы и повезем Макарию». Так и случилось. Владыка отложил потом приезд новоназначенной игуменьи до просухи: ее повезли в мае, и батюшкино предсказание сбылось. Ей было там очень трудно. Там она за святое послушание провела на невольном кресте шесть лет. Теперь она избавилась от оного и доживает болезненные дни свои на покое.
Когда уже эта сестра моя была на покое, то батюшка несколько раз повторял: «Смотри, чтобы тебя опять не выбрали в игуменьи!» Мы это считали за шутку, но, к удивлению, слово батюшки сбылось. Когда она еще слабее стала здоровьем и было ей за семьдесят лет, внезапно получает она письмо, в котором ей одно, как видно значительное, лицо той обители (не тульской) предлагало место игуменьи, прося известить, согласна она или нет на предложение, уверяя притом, что заботы сестре не будет никакой, а все нужные к ее определению шаги это лицо берет на себя. Сестра отказалась от предложения.
Теперь скажу о себе. Когда мы с сестрой приобрели в Белевском монастыре свою келью, то батюшка иносказательно намекал нам, как впоследствии объяснилось, что она, келья, непрочна; мы же в то время не поняли намеков и, получив средства, просили у батюшки благословения ее отделать внутри, а также и снаружи обить ее тесом и покрыть железом. Батюшка очень на это не соизволял, благословляя нас жить в ней, какая она есть; и только по неоднократной нашей просьбе, особенно моей нетерпеливой, неохотно согласился на означенные переделки, настрого нам притом наказав, чтобы отнюдь никаких более того поправок не затевать и не делать. Эта настойчивость на своей воле и ослушание, оказанное св. старцу, остались мне, грешной, на всю жизнь мою за самоукорение.
Переделка эта обошлась нам около трехсот рублей. Когда же сестра отправилась на игуменство в Тулу, то мы, по благословению старца нашего и нашей матери игумении, последовали за нею, а келью свою продали за цену, за какую сами ее купили, так что отделка оной осталась нам в убыток.
В это время мы имели более средств, а кроме того, и надежды на будущее. В настоящее же время, когда средства наши поограниченнее стали, пооскудели, то и лишение это чувствительнее стало.
Вот и еще потеряла я от своей безпечности и медленности в исполнении воли старца. Батюшка о. Иларион благословил нас с сестрой передать на случай смерти одна другой, т.е. чтобы сестра передала мне свое достояние, а я, по безпечности, сестре о том не напоминала, все откладывала, думая, что еще успеем, как вдруг сестра внезапно занемогла и скончалась.
Так, перебирая многое из своего прошлого, невольно познаешь невозвратимую утрату дорогого времени, которым я, грешная, по своему нерадению не умела пользоваться.
При жизни сестры мы с нею очень желали поклониться угодникам Божиим, Святителям Тихону и Митрофану (Воронежским), но прежде по обстоятельствам этого сделать не могли, потому и не просились у батюшки. Получив же возможность и найдя дешевого извозчика, мы с этой приятной вестью приехали к батюшке попросить благословения пуститься в путь, в полной уверенности, что отказа с его стороны не будет, но, к удивлению нашему, батюшка нас не благословил ехать, сказав: «Подождите, еще дешевле и веселее съездите», что вскоре и сбылось; вовсе неожиданно съездили, не только дешевле, но совсем почти без всякого расхода и притом в этой поездке, за его святые молитвы, все решительно благоприятствовало к нашему утешению. Батюшка благословил нас возвратиться из Задонска опять через Оптину и очень нас утешил, особенно сестру; необыкновенно был к ней милостив, проводил нас до крыльца хибарки, смотря вслед нам, пока мы скрылись из виду по скитской, увы! – бывшей приятной дорожке, по которой некогда мы ходили в скит к батюшкам о. Макарию и о. Илариону (писано в 1876 г.), и уже очень поздно пришел, родимый, к нам в гостиницу, неожиданно сказав: «ЯКеще пришел с вами проститься!» Когда сестра благодарила за все милости и утешения, которые батюшка особенно ей оказывал, то он сказал: «Ну, а теперь готовься!» Может быть, батюшка и пояснил бы, но мы обе промолчали: должно быть сестра не поняла, а я, хотя и догадывалась о значении его слова, но, по искушению, поопасалась удостовериться. Батюшка уже по отеческой любви своей, желая, видно, вразумить, чтобы сестра готовилась к переходу в вечность, подождавши несколько, опять спросил ее: «Магдалина, будешь-то ты здорова?» – она отвечала: «Буду, батюшка, за ваши святые молитвы». В то время она совершенно была здорова, по приезде же в тульскую обитель вскоре занемогла тифозной горячкой и скончалась.
Много нас, батюшкиных деток, собралось ко дню его ангела; все стояли около него; ближе всех стояла сестра (м. Илариона), бывшая в то время здоровою. Была у нее только одна давнишняя болезнь, по случаю которой она тихонько, на ушко, спросила у батюшки благословения носить бандаж, а батюшка при всех вслух ей отвечал: «Зачем? Земля все покроет». Потом, как бы вообще, сказал: «На будущий год в этот день здесь кого-нибудь не достанет», – и, взглянувши на сестру, прибавил: – Вот, может быть, и дерево уже срублено, привезено и гроб сделан». Это было сказано 21 октября, а на другой день 5 сентября сестра скончалась, и точно, неожиданно похоронили ее в готовом гробу.
Еще в девятый день по преставлении батюшки, во время панихиды одна женщина спросила меня: по ком это служат? Когда я отвечала, что служат по старце Иларионе, то она вдруг заплакала горько, потом сказала, что она много лет была душевно больна, а «он, мой кормилец, меня вылечил». Да и много подобных случаев встречалось, всего не могу припомнить. Мать Михаила (Болотникова), (~ 28 ноября 1889 г. (стр. 241-246)).

Извещение свыше старцу Илариону
Одна помещица страдала серьезным внутренним расстройством. В Москве ее болезнь признали очень опасной, трудно или почти неизлечимой, так как была сильно запущена, и помещица возвратилась из Москвы в трудном положении. В начале августа 1871 года она поехала в Киев, чтобы лечиться там у известного доктора. Однажды старцу выразили опасение относительно неисцелимости и вероятности плохого исхода ее болезни. Старец не отвергал это опасение; был, напротив, как бы тревожен, и сам разделял их. Но удалившись затем из своей приемной в спальную келью и пробыв в ней в удалении около четверти часа, старец снова возвратился в приемную и уже стал положительно говорить в том смысле, что болезнь ее пройдет, и о том, что помещица, по возвращении из Киева, будет делать. Очевидно, старец в спальне по молитве получил извещение о благополучном исходе ее болезни.
Действительно, помещица после киевского лечения совсем поправилась.

Предсказание выздоровления
Около масленицы 1873 г., уже во время последней болезни старца, сильно заболел монах о. Василий; вследствие сильно развившегося острого ревматизма у него онемела вся левая половина тела, от темени головы до оконечности ноги; онемел нос, потерялся слух и способность движения левых членов. Лицо больного было как маска: правая половина оставалась в обыкновенном положении, а левая похудевшая, сморщенная, съежившаяся. Доктор признавал положение больного очень опасным. Когда болезнь была уже в сильнейшем развитии, то старец положительно сказал мне (не видав больного), что отец Василий останется жив. И, действительно, он оправился и жив был еще в восьмидесятых годах.

Разрешение безплодства молитвами старца
Быв однажды в Оптиной Пустыни, я видела одну женщину, которая мне с благоговением рассказала следующее. Семнадцать лет уже не было у нее детей; жили они с мужем достаточно, но сильно горевали, что не имели детей. Пришла она со своим горем к батюшке о. Илариону. Он ей благословил сходить в Задонск и, кажется, в Воронеж и прибавил: «А на будущий год придешь сюда с ребенком».
И как раз в мае, через год, она пришла к батюшке с сыном.

 

 

Преподобный Иларион

ПОУЧЕНИЯ

Много учил преп. Иларион о незлобивом и безгневном перенесении оскорблений, учил принимать их с самоукорением, как посланные Промыслом Божиим за грехи наши для душевной пользы.
Не стыдись обнажать струпы твои духовному наставнику и будь готов принять от него за грехи свои и посрамление, чтобы чрез него избежать вечного стыда.
Церковь есть для нас земное небо, где Сам Бог невидимо присутствует и назирает предстоящих, поэтому в церкви должно стоять чинно, с великим благоговением. Будем любить Церковь и будем к ней усердны; она нам отрада и утешение в скорбях и радостях.
В ободрение скорбящих старец часто говаривал: Аще Господь по нас, кто на ны? (Рим. 8, 31).
Каждое дело необходимо начинать с призыванием в помощь имени Божия.
Часто говорил старец о хранении совести, о внимательном наблюдении за своими мыслями, действиями и словами, и о покаянии в них.
Учил немощи и недостатки подчиненных нести благодушно. «Замечания делай, – наставлял старец, – не давая пищи собственному самолюбию, соображая, мог ли бы ты сам понести то, что требуешь от другого».
Если чувствуешь, что гнев объял тебя, сохраняй молчание и до тех пор не говори ничего, пока непрестанной молитвой и самоукорением не утишится твое сердце.
Полезнее для души сознавать себя во всем виноватым и последним из всех, нежели прибегать к самооправданию, которое происходит от гордости, а гордым Бог противится, смиренным же дает благодать.
Часто старец приводил изречение апостола: «Истинная любовь не раздражается, не мыслит зла, николиже отпадает».

 

 

Преподобный Амвросий

ЖИТИЕ

Старец Амвросий родился 23 ноября 1812 года, в селе Большая Липовица Тамбовской губернии и того же уезда, от пономаря Михаила Феодоровича и жены его Марфы Николаевны Гренковых. Новорожденного назвали во св. крещении Александром, в честь благоверного великого князя Александра Невского, память которого пришлась в самый день рождения младенца. Имя это носил и благословенный царь Александр Павлович. В это самое время происходило отступление из России Наполеоновской армии, причинившей столько разрушений и горя, и многострадальная Русь особо праздновала память святого и день тезоименитства царя Александра Благословенного. Перед рождением младенца к деду его, священнику этого села, съехалось много гостей. Родильница была переведена в баню, потому что в доме о. Феодора была большая суматоха, и перед домом толпился народ. Старец Амвросий впоследствии шутливо приговаривал: «Как на людях я родился, так все на людях и живу».
У причетника Михаила Феодоровича всех детей было восемь человек – четыре сына и четыре дочери; Александр Михайлович был шестым из них.
В детстве Александр был очень бойкий, веселый и смышленый мальчик. Он предан был детским забавам, так сказать, всем своим существом и потому в доме ему не сиделось. Поручала ему иногда мать покачать колыбель одного из младших детей своих. Мальчик садился за скучную для него работу, но лишь до тех пор, пока мать, занятая домашними делами, не упускала его из виду. Тогда осторожно пробирался он к окну, так же осторожно открывал его и мгновенно исчезал из комнаты, чтобы порезвиться со своими сверстниками. Рассказывал сам старец и еще о некоторых своих детских проказах. Однажды он было полез под крышу за голубями, но упал и ободрал себе спину. Между тем никому из домашних не посмел сказать об этом, боясь еще наказания за шалость. А в другой раз, несмотря на замечание матери, не переставал стегать у себя на дворе одну смирную лошадку, которая, выйдя из терпения, поранила его копытом в голову. Понятно, что за подобное поведение Александра не любили в семье. К нему не имели особенного расположения ни дед, ни бабка, ни даже родная мать, которая более всего любила старшего своего сына Николая и младшего Петра.
Смышленый Саша очень хорошо понимал свое неловкое положение среди нелюбившей его родной семьи, хотя может быть и не знал тому причины, а может быть отчасти и знал, да не мог и не умел вести себя так, чтобы заслужить любовь старших. Тем не менее по временам ему досадно было, что его младший братишка пользуется, сравнительно с ним, особенной всесемейной любовью.
«Однажды, – так впоследствии передавал сам старец, – очень раздосадованный этим я решил отомстить брату. Зная, что дед мой не любит шуму, и что, если мы, дети, бывало расшумимся, то он нас всех без разбора – и правого, и виноватого, отдерет за чуб, я, чтобы подвести своего братишку под тяжелую руку деда, раздразнил его. Тот закричал, и выведенный из терпения дед отодрал и меня, и его. А последнее-то мне и нужно было. Впрочем мне и помимо деда досталось за это порядком и от матери, и от бабки».
Рассказывая про свои проделки, смиренный старец укорял себя перед слушателями: «Покаюсь перед вами, делал я то-то и то-то».
На самом деле он был просто живой ребенок, как ртуть, и не был в состоянии ходить «по струнке», как требовалось в строго-патриархальной семье.
По обычаю того времени учился он читать по славянскому букварю, Часослову и Псалтири. Каждый праздник он вместе с отцом пел и читал на клиросе. Он никогда не видел и не слышал ничего худого, т.к. воспитывался в строго церковной и религиозной среде.
При наступлении поры учения юноша был определен сначала в Духовное училище, а потом в семинарию. Из строгой семейной обстановки он попал, по тому времени, в еще более строгую – школьную. Способности его были исключительные. Его товарищ по семинарии вспоминал: «Тут, бывало, на последние деньги купишь свечку, твердишь, твердишь заданные уроки, он же (Гренков) и мало занимается, а придет в класс, станет наставнику отвечать, – точно как по писанному, – лучше всех». В июле 1836 года Александр Гренков прекрасно окончил курс наук при добром поведении.
Сначала Александр Михайлович служил домашним учителем, а потом поступил наставником в Липецкое духовное училище.
Вскоре он тяжко заболел. Надежды на поправление почти не было, и он дал обет в случае выздоровления пойти в монастырь.
Хотя он и выздоровел, но внутренняя борьба продолжалась еще долго. Александр Михайлович был по природе жизнерадостным, веселым – душою общества. Вот как сам старец рассказывает об этом периоде своей жизни: «После выздоровления я целых четыре года все жался, не решался сразу покончить с миром, а продолжал по-прежнему посещать знакомых и не оставлять своей словоохотливости… Придешь домой – на душе неспокойно, и подумаешь: ну, теперь уже все кончено навсегда, совсем перестану болтать. Смотришь, опять позвали в гости и опять наболтаешь. И так я мучился целых четыре года». Для облегчения душевного он стал по ночам уединяться и молиться, но это вызывало насмешки товарищей.
Летом 1839 года, по дороге на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру, Александр Михайлович вместе с другом своим П. С. Покровским заехали в Троеруково к известному затворнику о. Илариону. Святой подвижник принял молодых людей отечески и дал Александру Михайловичу вполне определенное указание: «Иди в Оптину, ты там нужен». Сам старец Амвросий полагал, что о. Иларион указал на Оптину вследствие процветавшего там старчества. Как известно, у преп. Серафима, скончавшегося шесть лет до этого, не было учеников среди саровских монахов, и потому в Сарове не существовало преемственного старчества.
Покровского о. Иларион благословил еще пожить в миру. Он поступил в Оптину позднее.
Вернувшись в Липецк, Александр Михайлович, по его словам, продолжал еще «жаться» и не сразу мог решиться порвать с миром. Случилось это, однако, после одного вечера в гостях, когда он был особенно в ударе, смешил всех присутствующих до упаду. Все были веселы и довольны, и в прекрасном настроении разошлись по домам. Что же касается Александра Михайловича, если и раньше в таких случаях он чувствовал раскаяние, то теперь его воображению живо представился обет, данный Богу, вспомнилось ему горение духа в Троицкой Лавре, и прежние долгие молитвы, воздыхания и слезы, определение Божие, переданное через о. Илариона и, наряду с этим, почувствовал свою несостоятельность и шаткость своих намерений.
Наутро решимость твердо созрела. Александр Михайлович решил бежать в Оптину тайно от всех, не испросив даже разрешения епархиального начальства. Он опасался, что уговоры родных и знакомых поколеблют его решимость, и потому ушел тайно.
Будучи уже в Оптиной, Александр доложил о своем намерении стать монахом Тамбовскому архиерею.
Мы видим из этого рассказа, какими чертами характера обладал по натуре преп. Амвросий: его неимоверную живость, сметливость, выдающиеся способности все схватывать на лету, общительность, остроумие. Это была сильная, творческая, богатая натура.
Впоследствии все эти качества, составлявшие его сущность, не исчезли в нем, но, по мере его духовного возрастания, преображались, одухотворялись, проникались Божией благодатью, давая ему возможность, подобно апостолу, стать «всем вся», чтобы приобрести многих.
Прибыв в Оптину, Александр Михайлович застал при жизни самый цвет ее монашества, таких ее столпов, как игумен Моисей, старцы Лев (Леонид) и Макарий. Начальником скита был равный им по духовной высоте преподобный Антоний, брат преп. Моисея, подвижник и прозорливец.
Кроме них, среди братии было немало выдающихся подвижников: архим. Мельхиседек, древний старец, в свое время удостоенный бесед со Святителем Тихоном Задонским, Флотский иеромонах Геннадий, подвижник, бывший дважды духовником императора АлександраКI, иеродиакон Мефодий прозорливый, лежавший двадцать лет на одре болезни, бывший валаамский игумен Варлаам, имевший дар слез и добродетель крайнего нестяжания. Про последнего рассказывали, что однажды, после того как в скиту побывали воры, спросили его: «А вас, батюшка, воры, обокрали?». – «Что же красть-то? Щепки что ли?», – улыбнулся старец. Он был сотаинник преп. Германа Аляскинского в юные их годы на Валааме. Жили в Оптиной также иеродиакон Палладий, тоже нестяжатель, созерцатель, знаток церковного чиноположения; иеросхимонах Иоанн – из раскольников, незлобивый, с детской простотой, с любовью давал советы, всеми любимый; иеромонах Иннокентий – духовник старца Макария, любитель безмолвия, и другие.
Вообще все иночество под руководством старцев носило на себе отпечаток духовных добродетелей: простота, кротость и смирение были отличительными признаками оптинского монашества. Младшая братия старалась всячески смиряться, не только перед старшими, но и перед равными, боясь даже взглядом оскорбить другого, и при малейшем поводе немедленно просили друг у друга прощения.
В такой высокого духовного уровня монашеской среде оказался новоприбывший молодой Гренков.
Сначала он жил на гостинице, переписывая для старца Льва книгу о борьбе со страстями: «Грешных спасение».
В январе 1840 года он перешел жить в монастырь, пока еще не одеваясь в подрясник.
В это время шла канцелярская переписка с епархиальными властями по поводу его исчезновения, и еще не последовал от калужского архиерея указ настоятелю Оптинскому о принятии в обитель учителя Гренкова.
В апреле 1840 года Александр Михайлович Гренков был, наконец, одет в монашеское платье. Он был некоторое время келейником старца Льва и его чтецом (правило и службы). Работал на хлебне, варил хмелины (дрожжи), пек булки и был здоров.
Затем в ноябре 1840 года его перевели в скит. Оттуда молодой послушник не переставал ходить к старцу Льву для назидания.
В скиту он был помощником повара целый год. Ему часто приходилось по службе приходить к старцу Макарию: то благословляться относительно кушаний, то ударять к трапезе, то по иным вопросам. При этом он имел возможность сказать старцу о своем душевном состоянии и получал ответы. Цель была та, чтобы не искушение побеждало человека, а чтобы человек побеждал искушение.
Старец Лев особенно любил молодого послушника, ласково называя его Сашей. Но из воспитательных побуждений испытывал при людях его смирение. Делал вид, что гремит против него гневом. С этой целью дал ему прозвище «химера». Под этим словом он подразумевал пустоцвет, который бывает на огурцах. Но за глаза про него говорил: «Великий будет человек».
При конце жизни старец Лев призвал старца Макария и сказал ему об Александре: «Вот человек больно ютится к нам, старцам. Я теперь уже очень слаб. Так вот я и передаю тебе его из полы в полу, владей им, как знаешь».
Думается, что эти полы великих старцев были для близкого к ним ученика подобием милоти Илииной, брошенной на Елисея.
После смерти старца Льва брат Александр стал келейником старца Макария (1841-1846 годы). В 1842 году он был пострижен в мантию и наречен Амвросием (память 7 декабря). Затем последовало иеродиаконство (1843 г.), а через два года – рукоположение в иеромонахи.
Для этой цели (посвящения) преп. Амвросий поехал в Калугу. Был сильный холод. Изнуренный постом, схватил он сильную простуду, отразившуюся на внутренних органах. С этих пор старец уже никогда не мог поправиться по настоящему.
Однажды, когда старец Амвросий еще как-то держался, приезжал в Оптину преосвященный Николай Калужский. Он сказал ему: «А ты помогай о. Макарию в духовничестве. Он уж стар становится. Ведь это тоже наука, только не семинарская, а монашеская». Преп. Амвросию было тогда 34 года. Ему часто приходилось иметь дело с посетителями, передавать старцу их вопросы и давать от старца ответы. Так было до 1846 года, когда после нового приступа своего недуга преподобный был вынужден по болезни выйти за штат, будучи признан неспособным к послушаниям, и стал числиться на иждивении обители как инвалид. Он с тех пор уже не мог совершать Литургии; еле передвигался, страдал от испарины, так что переодевался и переобувался по несколько раз в сутки. Не выносил холода и сквозняков. Пищу употреблял жидкую, перетирал теркой, вкушал очень мало.
Несмотря на болезнь, преп. Амвросий остался по-прежнему в полном послушании у старца, даже в малейшей вещи давал отчет ему.
Теперь на него была возложена переводческая работа, приготовление к изданию святоотеческих книг. Им была переведена на русский язык «Лествица» Иоанна, игумена Синайской горы.
«Можно думать, – говорит составитель его жития, – что эти книжные занятия имели для старца Амвросия и весьма воспитательное значение в жизни духовной. Один из участников этих занятий, между прочим, пишет: «Как щедро были мы награждены за малые труды наши! Кто из внимающих себе не отдал бы нескольких лет жизни, чтобы слышать то, что слышали уши наши: это – объяснения старца Макария, на такие места писаний отеческих, о которых, не будь этих занятий, никто не посмел бы и вопросить его, а если бы и дерзнул на сие, то, несомненно, получил бы смиренный ответ: «Я не знаю сего, это не моей меры; может быть ты достиг ее, а я знаю лишь: даруй ми, Господи, зрети моя прегрешения! Очисти сердце, тогда и поймешь».
Этот период жизни преп. Амвросия являлся как самый благоприятный для прохождения им искусства из искусств – умной молитвы. Однажды старец Макарий спросил своего любимого ученика: «Угадай, кто получил свое спасение без бед и скорбей?». Сам старец Амвросий приписывал такое спасение своему руководителю старцу Макарию, но в жизнеописании этого старца сказано, что «прохождение им умной молитвы, по степени тогдашнего духовного его возраста, было преждевременным и едва не повредило ему».
Главною причиною сего было то, что преп. Макарий не имел при себе постоянного руководителя в этом высоком духовном делании. Преподобный же Амвросий имел в лице старца Макария опытнейшего духовного наставника, восшедшего на высоту духовной жизни. Поэтому он мог обучаться умной молитве действительно «без бед», т.е. минуя козни вражии, вводящие подвижника в прелесть, и «без скорбей», приключающихся вследствие наших ложно-благовидных желаний, которыми мы себя часто обманываем. Внешние же скорби (как болезни) считаются подвижниками полезными и душеспасительными. Да и вся, с самого начала, иноческая жизнь преп. Амвросия, под окормлением мудрых старцев, шла ровно, без особых преткновений, направляемая к большему и большему совершенствованию духовному.
А что стяжание, при помощи Божией, высокой умной молитвы есть, так сказать, венец, или завершение спасения, содеваемого на земле человеком, можно видеть из слов преп. Иоанна Лествичника, который определил молитву «пребыванием и соединением человека с Богом, ибо кто соединился с Богом и пребывает в Нем, тот, хотя еще находится в сем бренном теле, но уже спасен».
То, что слова старца Макария относились к преп. Амвросию, можно видеть еще и из того, что преп. Амвросий в последние годы жизни своего старца достиг уже высокого совершенства в жизни духовной. Ибо, как в свое время старец Лев называл преп. Макария святым, так же теперь и старец Макарий относился к преп. Амвросию.
Но это не мешало ему подвергать его ударам по самолюбию, воспитывая в нем строгого подвижника нищеты, смирения, терпения и других иноческих добродетелей. Когда однажды за старца Амвросия заступились: «Батюшка, он человек больной!», то старец Макарий ответил: «А я разве хуже тебя знаю! Но ведь выговоры и замечания монаху – это щеточки, которыми стирается греховная пыль с его души, а без сего монах заржавеет».
Еще при жизни старца, с его благословения, некоторые из братии приходили к старцу Амвросию для откровения помыслов.
Вот как об этом рассказывает о. игумен Марк (впоследствии окончивший жизнь на покое в Оптиной). «Сколько мог я заметить, – говорит он, – о. Амвросий жил в это время в полном безмолвии. Ходил я к нему ежедневно для откровения помыслов, и почти всегда заставал его за чтением святоотеческих книг. Если же не заставал его в келье, то это значило, что он находится у старца Макария, которому помогал в корреспонденции с духовными чадами, или трудился в переводах святоотеческих книг. Иногда же я заставал его лежащим на кровати и слезящим, но всегда сдержанно и едва приметно. Мне казалось, что старец всегда ходил перед Богом, или как бы всегда ощущал присутствие Божие, по слову псалмопевца: Предзрех Господа предо мною выну (Пс.К15,К8), а потому все, что ни делал, старался Господа ради и в угодность Господу творить. Чрез сие он всегда был сетован, боясь как чем не оскорбить Господа, что отражалось и на лице его. Видя такую сосредоточенность своего старца, я в присутствии его всегда был в трепетном благоговении. Да иначе мне и нельзя было быть. Ставшему мне, по обыкновению, пред ним на колени и получившему благословение, он, бывало, весьма тихо сделает вопрос: «Что скажешь, брате, хорошенького?». Озадаченный его сосредоточенностью и благоумилением, я, бывало, скажу: простите, Господа ради, батюшка, может быть я не вовремя пришел? – Нет, – скажет старец, – говори нужное, но вкратце. – И, выслушав меня со вниманием, преподаст полезное наставление с благословением и отпустит с любовью. Наставления же он преподавал не от своего мудрования и рассуждения, хотя и богат был духовным разумом. Если он учил духовно относившихся к нему, то в чине учащегося, и предлагал не свои советы, а непременно деятельное учение св. отцов».
Если же о. Марк жаловался ему на кого-либо обидевшего его, старец, бывало, скажет плачевным тоном: «Брате, брате! Я человек умирающий». Или: «Я сегодня-завтра умру. Что я сделаю с этим братом? Ведь я не настоятель. Надобно укорять себя, смиряться пред братом – и успокоишься». Такой ответ вызывал в душе о. Марка самоукорение и он, смиренно поклонившись старцу и испросив прощение, уходил успокоенный и утешенный, «как на крыльях улетал».
Кроме монахов, преп. Макарий сближал старца Амвросия и со своими мирскими духовными чадами. Видя его беседующего с ними, старец Макарий шутливо промолвит: «Посмотрите-ка, посмотрите! Амвросий-то у меня хлеб отнимает».
Так старец Макарий постепенно готовил себе достойного преемника. Когда же преп. Макарий преставился (7 сентября 1860 годаКгода), хотя он не был прямо назначен, но постепенно обстоятельства так складывались, что старец Амвросий стал на его место.
После смерти преп. Моисея настоятелем был избран преп. Исаакий, который относился к преп. Амвросию, как к своему старцу до самой его смерти. Таким образом, в Оптиной Пустыни не существовало никаких трений между начальствующими лицами.
Старец перешел на жительство в другой корпус, вблизи скитской ограды, с правой стороны колокольни. На западной стороне этого корпуса была сделана пристройка, называемая «хибаркой», для приема женщин. И целых тридцать лет (до отъезда в Шамординскую женскую общину) он простоял на Божественной страже, предавшись служению ближним.
Преподобный был уже тайно пострижен в схиму, очевидно, в момент, когда во время его болезни жизнь его была в опасности.
При нем было два келейника: о. Михаил и о. Иосиф (будущий старец). Главным письмоводителем был о. Климент (Зедергольм), сын протестантского пастора, перешедший в Православие, ученейший человек, магистр греческой словесности.
Для слушания утреннего правила поначалу он вставал часа в четыре утра, звонил в звонок, на который являлись к нему келейники и прочитывали утренние молитвы, двенадцать избранных псалмов и Первый час, после чего он наедине пребывал в умной молитве. Затем, после краткого отдыха, старец слушал Часы: Третий, Шестой с изобразительными и, смотря по дню, канон с акафистом Спасителю или Божией Матери, каковые акафисты он выслушивал стоя.
После молитвы и чаепития начинался трудовой день с небольшим перерывом в обеденное время. Пища съедалась преподобным в таком количестве, какое дается трехлетнему ребенку. За едой келейники продолжали ему задавать вопросы по поручению посетителей, но иногда, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить загруженную голову, старец приказывал прочесть себе одну или две басни Крылова. После некоторого отдыха напряженный труд возобновлялся, и так до глубокого вечера. Несмотря на крайнее обезсилие и болезненность, день преп. Амвросий всегда заключал вечерним молитвенным правилом, состоявшим из Малого повечерия, канона Ангелу-Хранителю и вечерних молитв. От целодневных докладов келейники, то и дело приводившие к нему и выводившие посетителей, едва держались на ногах. Сам старец временами лежал почти без чувств. После правила он испрашивал прощение «елика согреших делом, словом, помышлением». Келейники принимали благословение и направлялись к выходу. Зазвонят часы. «Сколько это? – спросит старец слабым голосом. Ему ответят: «Двенадцать». – «Запоздали», – скажет.
Через два года преподобного постигла новая болезнь. Здоровье его, и без того слабое, совсем ослабело. С тех пор он уже не мог ходить в храм Божий и должен был причащаться в келье. В 1868 году состояние его здоровья было столь плохо, что стали терять надежду на поправление. Была привезена «Калужская» чудотворная икона Божией Матери. После молебна и келейного бдения и затем соборования здоровье старца поддалось лечению, но крайняя слабость не покидала его во всю его жизнь.
Такие тяжелые ухудшения повторялись не раз; старец говорил о себе: «Иногда так прижмет, что думаю, – вот, конец!»
Трудно представить себе, как он мог, будучи пригвожденный к такому страдальческому кресту, в полном изнеможении сил, принимать ежедневно толпы людей и отвечать на десятки писем. На нем сбывались слова: «Сила Божия в немощи совершается». Не будь он избранным сосудом Божиим, через который Сам Бог вещал и действовал, такой подвиг, такой гигантский труд, не мог быть осуществим никакими человеческими силами. Животворящая Божественная благодать здесь ясно присутствовала и содействовала.
Таким просветленным, пронизанным насквозь Божией благодатью и был в действительности великий старец о. Амвросий. «Совершенно соединивший чувства свои с Богом, – говорит Лествичник, – тайно научается от Него словесам Его». Это живое общение с Богом и есть дар пророческий, та необыкновенная прозорливость, которой обладал преп. Амвросий. Об этом свидетельствовали тысячи его духовных чад. От него не было сокрыто ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Приведем слова о старце одной его духовной дочери: «Как радостно забьется сердце, когда, идя по темному лесу, увидишь в конце дорожки скитскую колокольню, а с правой стороны убогую келейку смиренного подвижника! Как легко на душе, когда сидишь в этой тесной и душной хибарке, и как светло кажется при ее таинственном полусвете. Сколько людей перебывало здесь! И приходили сюда, обливаясь слезами скорби, а выходили со слезами радости; отчаянные утешенными и ободренными, неверующие и сомневающиеся верными чадами Церкви. Здесь жил «батюшка» – источник стольких благодеяний и утешений. Ни звание человека, ни состояние не имели никакого значения в его глазах. Ему нужна была только душа человека, которая настолько была дорога для него, что он, забывая себя, всеми силами старался спасти ее, поставить на истинный путь. С утра и до вечера удрученный недугом старец принимал посетителей, подавая каждому по потребности. Слова его принимались с верою и были законом. Благословение его или особое внимание считалось великим счастьем, и удостоившиеся этого выходили крестясь и благодаря Бога за полученное утешение.
С утра и до вечера к нему приходили люди с самыми жгучими вопросами, которые он усваивал себе, которыми в минуту беседы жил. Он всегда разом схватывал сущность дела, непостижимо мудро разъясняя его и давая ответ. Но в продолжение десяти-пятнадцати минут такой беседы решался не один вопрос: в это время преподобный вмещал в своем сердце всего человека – со всеми его привязанностями, желаниями – всем его миром внутренним и внешним. Из его слов и его указаний было видно, что он любит не одного того, с кем говорит, но и всех любимых этим человеком, его жизнь, все, что ему дорого. Предлагая свое решение, старец Амвросий имел в виду не просто одно само по себе дело, не зависимость могущих возникнуть от него последствий как для лица, так и для других, но имел в виду все стороны жизни, с которыми это дело сколько-нибудь соприкасалось. Каково же должно быть умственное напряжение, чтобы разрешать такие задачи? А такие вопросы предлагали ему десятки мирян, не считая монахов и полсотни писем, приходивших и отсылавшихся ежедневно. Слово старца было со властью, основанной на близости к Богу, давшего ему всезнание. Это было пророческое служение.
Для него не существовало тайн: он видел все. Незнакомый человек мог прийти к нему и молчать, а он знал его жизнь и его обстоятельства, и зачем он сюда пришел. Преп. Амвросий расспрашивал своих посетителей, но внимательному человеку по тому, как и какие вопросы он ставит, было ясно, что ему все известно. Но иногда, по живости природы, это знание обнаруживалось, что всегда приводило старца в смущение. Однажды к нему подошел молодой человек из мещан с рукой на перевязи и стал жаловаться, что никак не может ее вылечить. У стар



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-10-25 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: