И я, поколебавшись, решился задать ему трудный вопрос: «Павел Сергеевич, вот случись такая ситуация, что нашей законно избранной власти в России будет угрожать опасность — какой-то террор, заговор, попытаются арестовать… Можно положиться на военных, можно положиться на вас?» Он ответил: «Да, можно».
И тогда, 19-го, я позвонил ему. Это был один из моих самых первых звонков из Архангельского. Я напомнил ему наш старый разговор.
Грачев смутился, взял долгую паузу, было слышно на том конце провода, как он напряжённо дышит. Наконец он проговорил, что для него, офицера, невозможно нарушить приказ. И я сказал ему что-то вроде: я не хочу вас подставлять под удар…
Он ответил: «Подождите, Борис Николаевич, я пришлю вам в Архангельское свою разведроту» (или роту охраны, не помню). Я поблагодарил, и на том мы расстались. Жена вспоминает, что уже в то раннее утро я положил трубку и сказал ей: «Грачев наш». Почему?
Первая реакция Грачева меня не обескуражила. Больше того, не каждый в такой ситуации смог бы ответить прямо. Приказ есть приказ… И все-таки какая-то зацепка была, Грачев не отрёкся от своих слов. И это было главное.
В общем-то, мало у человека бывает таких секунд, когда решается, быть может, главный вопрос жизни. Пока Грачев дышал в трубку, он решал судьбу не только свою, но и мою. Судьбу миллионов людей. Вот как бывает.
Конечно, военачальнику такого ранга было очень непросто. Он был слишком тесно подключён к действиям ГКЧП, сам отдавал приказы о вводе войск в Москву, сам руководил военной стороной путча. И в то же время поддерживал нас.
То, что на этом посту оказался человек такого склада, как Грачев, — волевой, самостоятельный и независимый, было для России настоящей удачей.
|
|
И дело тут не только в его личных качествах. Дело в том, что к тому моменту в наших Вооружённых Силах было как бы две армии. Одна — высокопрофессиональные боевые части, прошедшие школу Афганистана, армия на уровне высочайшего мирового стандарта. Вторая — необъятная многомиллионная «огородная» армия, которая в основном обслуживала сама себя и больше ничем не занималась, никакой обороной. И был внутренний конфликт, подспудно назревший, внутреннее противостояние между «худыми» и «толстыми» генералами.
Когда я звонил Грачеву, ему в эти несколько секунд пришлось обдумать сразу несколько аспектов. Политический. Нравственный. И, наконец, чисто профессиональный. Он понял, что ему, «худому» генералу, предоставляется шанс — исторический шанс — из «огородной» армии сделать настоящую. Путём лишений, страданий, тяжелейшей реформы. Но сделать из политической, идеологической машины запугивания ту российскую армию, которой всегда гордилась Россия.
…Обстановка в Архангельском в то утро была необычная. Очень много машин, постов наблюдения, часть людей они маскировали, часть наоборот, нарочито демонстрировали, много было сотрудников КГБ и других спецподразделений в гражданском. Коржаков заметил, что у него такое чувство, будто все эти посланные сюда люди плохо отличают «своих» от «чужих».
Нелепости в их поведении стали бросаться в глаза довольно быстро. Группа захвата из подразделения «Альфа», присланная сюда ещё ночью, так и осталась сидеть в лесу без конкретной задачи. Были арестованы депутаты Гдлян и Уражцев, а главные российские лидеры проснулись у себя на дачах, успели сообразить, что случилось и начали организовывать сопротивление.
|
|
Пока я обратил внимание только на телефоны. Они работают, значит, жить можно.
Марионеточный, тупой характер заговора начал только ещё проявляться, но я успел почувствовать: что-то тут не так. Настоящая военная хунта так себя не станет вести. Тут расчёт на что-то другое. На всеобщий испуг, что ли? На то, что все само собой образуется?
Так или иначе, надо было этим воспользоваться. Мой звонок Грачеву, как выяснилось впоследствии, был сделан точно по адресу. Как раз ему и было поручено развёртывание всей военной техники в Москве. А именно на военную технику, на её впечатляющее количество, на то, что Москва будет полностью парализована не спецподразделениями, а обычными солдатами, сделали ставку организаторы заговора. Им не хотелось крови, им нужно было сохранить лицо перед западными правительствами. И эта двойственность в поведении сыграла с ними злую шутку.
Они грубо ошиблись в выборе тактики. И давайте скажем им большое спасибо за эту ошибку.
Позже я не раз вспоминал то утро, хотел понять: что же нас спасло? Перебирал в уме и то, и это. Я спортсмен и прекрасно знаю, как это бывает: вдруг какой-то толчок и ты чувствуешь, что игра идёт, что можно смело брать инициативу в свои руки.
Примерно такой же толчок я ощутил в то утро в Архангельском: на часах почти девять утра, телефон работает, вокруг дачи никаких заметных перемещений. Пора. И я поехал в Белый дом.
Нас могли при выезде расстрелять из засады, могли взять на шоссе, могли забросать гранатами или раздавить бронетранспортёром на пути нашего следования. Но просто сидеть на даче было безумием. И если исходить из абстрактной логики безопасности, наше решение тоже было нелепым. Конечно, нас «вела» машина прикрытия, но к настоящей безопасности это никакого отношения не имело.
|
|
Охрана предлагала другой, более красивый вариант: провезти меня на лодке по реке до пересечения с шоссе — сработать под рыбака. А там уже подхватить машиной.
Наконец, можно было придумать более изощрённый путь к Москве, а может, и от Москвы — чтобы затеряться, уйти от преследования.
Позднее я узнал, что группа захвата наблюдала за нашими перемещениями из леса. Начальник группы принял двести грамм для храбрости — он ждал приказа на уничтожение или арест в любую минуту. В течение четырех часов эти парни следили за каждым нашим шагом. Когда они поняли, что мы направляемся в Москву, к центру, — успокоились. Ведь мы же не скрывались, а, наоборот, бросились в самое пекло.
Первой проехала машина Силаева. Он позвонил мне уже из Белого дома — доехали нормально.
Никогда не забуду эти томительные минуты. Эти бесконечные колонны военной техники. Автомат на коленях Коржакова. Яркий солнечный свет в глаза.
Перед самым отъездом из Архангельского жена остановила меня вопросом: «Куда вы едете? Там же танки, они вас не пропустят…» Надо было что-то сказать, и я сказал: «У нас российский флажок на машине. С ним нас не остановят».
Она махнула рукой. Мы уехали.
Я хорошо помню это чувство, когда я, в тяжёлом бронежилете, огромный, неуклюжий, пытался сообразить, что сказать жене, чем успокоить, и вдруг ухватился мыслью за этот флажок. Такой маленький.
Признаться, мало что радовало в тот момент. Все казалось зыбким и ненадёжным. Сейчас помчимся в Белый дом, а вдруг где-то засада. А если прорвёмся — там тоже может быть ловушка. Привычная почва уходила из-под ног. А вот флажок был чем-то реальным, настоящим. Значительным.
Наверное, это чувство охватило и окружающих людей. Нам было за что бороться. У нас был этот символ надежды. Это были никакие не политические игры, в чем позже нас злобно обвиняли на съезде и в оппозиционной прессе, а совсем наоборот: желание раз и навсегда уйти от этой грязи, от этой цепи предательств и скользкой игры, уйти — и защитить этот российский флажок, нашу веру в будущее великой страны, в честное и доброе будущее.
Хроника событий
19 августа 1991
Варенников в кабинете руководителя Украины Кравчука обосновывал перед местным руководством необходимость введения чрезвычайного положения года на Украине…
Группа «Б» московского управления КГБ, вооружённая и в полной боевой готовности, передислоцировалась в центр города, в Дом культуры имени Дзержинского…
Кремлёвские врачи получили едва завуалированный приказ составить заключение о состоянии здоровья Горбачёва, удобное для ГКЧП…
Военные «глушилки» начали забивать местные радиостанции…
Началась передислокация военных частей в Прибалтике и Грузии…
Моя машина уехала в Белый дом. Семья ещё оставалась в Архангельском.
К воротам дома отдыха подъехала группа, человек восемь, в десантных костюмах. Старший предъявил удостоверение десантных войск на имя подполковника Зайцева. Охраннику они объяснили, что приехали по заданию генерала Грачева охранять президента Ельцина. И надо же было такому случиться, что старшим по охране семьи в этот день оказался Саша Кулеш, человек, который отлично знал, что подполковник Зайцев никакой не десантник, а офицер КГБ.
Саша незадолго до этих событий учился на курсах КГБ, и этот Зайцев приезжал туда читать лекции. Парень, естественно, его запомнил, а вот лектор студента запомнить не смог.
Кроме того, удостоверение у Зайцева было абсолютно новеньким, сразу же видно, что выписано буквально вчера.
Группу впустили и накормили до отвала. Сытый солдат — это уже не тот солдат. Накормили раз, потом другой. Они расслабились.
Их план был таков: воспользовавшись моим звонком Грачеву, проникнуть в Архангельское, взять меня как бы под охрану, а потом внезапно арестовать. Но и этот план был благополучно провален — ещё в тот момент, когда выписывалось удостоверение на имя Зайцева. И к тому же они опоздали. Машина президента беспрепятственно выехала из Архангельского.
Нелепое и запоздалое появление «десантников» в Архангельском ещё раз показало, что события повернули в выгодное для нас русло. Русло самотёка.
Ещё один скромный сотрудник охраны, о котором я хочу сказать несколько добрых слов, Виктор Григорьевич Кузнецов. Именно на его квартире первую ночь скрывалась Наина с детьми. Эта двухкомнатная квартира в Кунцеве, по нашим сведениям, не была «засвечена» КГБ.
Семью посадили в «рафик» со шторками. Сзади поехала машина прикрытия.
В «раф» при выезде заглянули — увидели женщину и детей, ничего не сказали.
На следующий день уже вся семья переехала в нашу квартиру у Белорусского. Наина в первую ночь звонила мне из телефона-автомата. Слава Богу, тогда её ещё никто не знал в лицо.
Хроника событий
19 августа 1991 года
В десять утра члены ГКЧП вновь собрались в Кремле, но уже без Павлова.
Это была первая попытка анализа происходящего в стране. Данные пока обнадёживали. Предприятия работали нормально. Люди вроде бы не собирались пока бастовать и протестовать. Отпадала необходимость в немедленных карательных действиях. Обсуждалась ближайшая тактика ГКЧП: немедленно передать по телевидению как можно больше «компромата» на демократических лидеров. Попытаться снизить цены на отдельные товары, расширить ассортимент — «успокоить народ». И самое главное — с помощью Верховного Совета придать путчу политически целесообразный, законный характер.
У здания Дома Советов России, который теперь принято называть российским Белым домом, заняли позиции танковые подразделения Таманской и бронемашины Тульской десантной дивизии.
37-я десантная бригада из Калининградской области передислоцировалась на аэродром в столицу Латвии Ригу. 234-й полк высадился в Таллинне. 21-я десантная бригада усилила Закавказский военный округ.
Ночью к ГКЧП присоединились двое — Александр Тизяков, вице-президент Научно-промышленного союза СССР, директор оборонного завода из Свердловска, и Василий Стародубцев, председатель образцового колхоза из Тульской области, председатель Крестьянского союза. Оба поставили свои подписи под всеми документами ГКЧП. Вновь прибывшие не были посвящены заранее в детали заговора, но восприняли события с огромным энтузиазмом. Им немедленно выделили охрану и по большому кабинету в Кремле, ведь теперь они входили в состав «высшего руководства» страны.
«Крестьяне и рабочие» — в лице своих номенклатурных руководителей — поддержали государственный переворот.
…Заместителям министра обороны СССР, командующим группами войск, округов и флотов, начальникам управлений, другим высшим военачальникам Советской Армии направлен приказ за подписью Язова.
Войска приведены в боевую готовность. Солдаты подняты по тревоге.
На крупных предприятиях союзного подчинения, которые контролируются центральными министерствами и ведомствами, начались собрания, на которых партийные секретари пытаются объяснить смысл и необходимость происходящих событий своим коммунистам и беспартийным.
Работает только один канал общесоюзного телевидения. Каждый час транслируются документы ГКЧП…
Начальник управления по защите конституционного строя КГБ СССР генерал-майор Воротников позже показал на допросе, что ему был выдан список лиц, подлежащих задержанию, и в нем, кроме российского руководства, значились бывшие главные «горбачевцы», отстранённые самим Горбачёвым: Александр Яковлев и Эдуард Шеварднадзе. В списке было 70 фамилий. Зампредседателя КГБ Лебедев объяснил, что их надо будет задержать по поступлении дополнительной команды. Группа захвата московского управления КГБ в полной боевой готовности ждала приказа. Но он так и не поступил…
Утром 19-го, одновременно с документами ГКЧП, передавалось также и заявление Анатолия Лукьянова, Председателя Верховного Совета СССР, по поводу нового Союзного договора.
Лукьянов писал, что договор по многим своим положениям противоречит Советской Конституции. Нуждается в серьёзной доработке. Вызывает вопросы у трудящихся граждан (замечательная коммунистическая формулировка, таящая в себе, несмотря на простоту, большой психологический заряд). И что поспешное подписание договора вызывает у него, Лукьянова, серьёзную озабоченность.
Этот документ официальная пропаганда подавала в одном пакете с «Обращением к советскому народу», указом № 1 ГКЧП и другими чрезвычайными документами ГКЧП.
Масштаб заговора был таков, что в нем участвовали почти все, кто работал с Горбачёвым. Непосредственно, бок о бок… По сценарию и обстоятельствам действия это необычайно напоминало смещение — мирное, почти легальное — Хрущёва в 1964 году. Тоже отпуск (только не Кавказ, а Крым), «бархатный сезон», безоблачная погода. Бац! — и перед абсолютно единодушным мнением своего окружения Хрущёв вынужден сдаться. Он не подготовлен к такому варианту событий, ему не на кого опереться. Одномоментно его вынуждают к признанию своего политического конца.
Такой же замысел был и здесь.
Читая заявление Лукьянова, я пытался понять, что происходит. Первый вариант — Лукьянов предал своего друга и шефа. Второй, более сложный, но который тоже надо просчитывать: Горбачёв знает обо всей ситуации, это подготовленный им сценарий — грязные руки расчистят ему путь, он сможет вернуться в новую страну, находящуюся в режиме чрезвычайного положения. И потом можно будет разобраться и с демократами, и с российским руководством, и с «обнаглевшими» прибалтийскими странами, и с остальными союзными республиками, последнее время поднимающими голову. Можно будет решить все вопросы. Мы — российское руководство — призываем к гражданскому неповиновению, акциям протеста. Вот-вот вокруг Белого дома построят баррикады, неизбежны столкновения. А тут появляется Горбачёв, руками Янаева и Лукьянова торпедировавший Союзный договор…
В этих сомнениях я позвонил руководителям крупных республик, которые участвовали в создании нового Союзного договора.
(Правительственная связь в Белом доме была отключена. Однако один телефон, моего помощника Илюшина, который был поставлен и включён буквально накануне — работал! Его не внесли в «красную книжечку» — список правительственных телефонов, и он оказался как бы законспирированным…)
Реакция лидеров республик меня поначалу просто поразила. Они разговаривали крайне сдержанно.
Их тоже смутило заявление Лукьянова. Они тоже хотели бы знать истинную роль Горбачёва, прежде чем что-то говорить. Но главное — это желание дистанцироваться от московских событий, сохранить хотя бы внешний, формальный суверенитет, сохранить, грубо говоря, власть, выступить в диалоге с ГКЧП как равноправный партнёр. Руководители республик должны действовать нейтрально. Тогда, возможно, им будут оставлены какие-то властные полномочия. По крайней мере, они сохранят кабинеты и привилегии. Это была чисто аппаратная, а не политическая логика. С привкусом хитрой, но легко читаемой дипломатии.
Как они не понимали — Анатолий Лукьянов публично высказался против Союзного договора, и если сессия Верховного Совета придаст законную силу действиям ГКЧП (а в этом, похоже, они не сомневались), тогда путч за какую-то неделю перерастёт в необратимое, глобальное событие, которое заставит покачнуться весь мир, не говоря уж о союзных республиках. В Киев, Алма-Ату, Ташкент и другие столицы республик будут введены войска, уже там, на местах, состоятся маленькие, местного масштаба путчики, с танками и бронетранспортёрами, и местные ГКЧП, послушные центру, возьмут власть в свои руки. Неужели они не видели подобного развития ситуации?
А Крючков подталкивал именно к такому, постепенному перевороту. Он отменил намеченные аресты. Хотя все для них было готово. Как я уже говорил, был список, куда входили российские руководители, «горбачевские» либералы, московские власти. Включилась система наружного наблюдения, чтобы всех «отмеченных» можно было взять в течение часа, — но сама машина репрессий резко затормозила.
Крючков, я думаю, считал, что арестовать всех, конечно, можно. Но, во-первых, это мгновенно вызовет реакцию сопротивления, тогда эксцессы неизбежны, прольётся кровь. А во-вторых, будет слишком резкий переход от «горбачевской» оттепели. Новое руководство подвергнется не только многочисленным международным санкциям, можно ожидать и полного разрыва отношений. А для такой страны, как наша, с её многочисленными интересами в разных уголках земного шара — это чересчур болезненно. Хитрый аппаратчик от разведки рассуждал здраво.
Функцию устрашения, по замыслу Крючкова, сыграет не КГБ, а армия. Огромное количество военной техники, выведенной на улицы мирного города, должно парализовать волю демократов. Сопротивление перед лицом силы бессмысленно.
Расчёт Крючкова на аппаратный переворот, на то, что появление фигуры Лукьянова резко изменит расстановку сил, был не единственной причиной, по которой этот путч с самого начала выглядел «странно».
Утром 19-го для ГКЧП на первый план вышла задача доказать общественности легитимный характер путча.
Примерно к 10 утра я окончательно понял, что Белый дом России станет основным плацдармом ближайших событий.
Что представляло собой само здание Дома Советов?
Это, пожалуй, первое правительственное здание такого масштаба в Москве, построенное по особому заказу, здание нового поколения. Архитектор Чечулин потрудился над проектом дома на славу. Для того, чтобы обойти все его коридоры, нужен не один день. Многочисленные отсеки, кабинеты, наконец, подземный бункер и подземные выходы из здания создают хорошую систему безопасности.
А значит, надо сидеть в Белом доме. Сидеть и сидеть. Чем дольше я здесь сижу, тем хуже для них. Чем дольше продолжается осада, тем громче политический скандал, который им страшно невыгоден. Чем длиннее возникшая пауза, неясность ситуации, тем больше шансов, что у них все сорвётся.
Я огляделся вокруг каким-то новым, более пристальным взглядом. Почувствовал, что к этим холодным, внушительным кабинетам так и не успел привыкнуть. Неужели многие часы предстоит провести на одном месте? И неизвестно, когда кончится это наваждение…
Мы были вместе — Руцкой, Бурбулис, Силаев, Хасбулатов, Шахрай, другие руководители России. Обсуждали ситуацию в связи с заявлением Лукьянова. Перед нами лежали наши документы — уже разосланное по всей стране обращение российского руководства к народам России, проект указа об ответственности всех организаций и лиц, нарушающих Конституцию Российской Федерации. Тогда ещё советской, социалистической. И конституция у неё была советская… Но и по этой конституции высшим должностным лицом в государстве был президент. Суверенную Россию нельзя ввергнуть в чрезвычайное положение без согласия её высших органов!
А за окном стоял танк. Абсурдный и в то же время такой реальный. Я ещё раз посмотрел в окно. Бронемашину окружила толпа людей. Водитель высунулся из люка. Ведь не боятся люди подходить, да что там подходить, бросаться под эти танки. Не боятся — хоть и советские люди, воспитанные советской системой — очереди в упор, не боятся гусениц. Не боятся уголовной ответственности, которой каждый час им угрожают по радио и телевидению.
Как удар, как внутренний рывок ощутил: я должен быть сейчас там, рядом с ними.
Подготовка к несложной операции заняла немного времени. Охрана выскочила на улицу. Я решительно спускаюсь вниз, к людям. Взобрался на броню, выпрямился. Может быть, в этот момент ясно почувствовал, что мы выиграем, мы не можем проиграть. Ощущение полной ясности, абсолютного единения с людьми, стоящими вокруг меня. Их много, стоит свист, крики. Много журналистов, телеоператоров, фоторепортёров. Я беру в руки лист с обращением. Крики смолкают, и я читаю, громко, голос почти срывается… Потом переговорил с командиром танка, с солдатами. По лицам, по глазам увидел: не будут в нас стрелять. Спрыгнул с танка и через несколько минут опять оказался в своём кабинете. Но я уже был совсем другим человеком.
Этот импровизированный митинг не был пропагандистским трюком. После выхода к людям я испытал прилив энергии, громадное внутреннее облегчение.
Горбачёв через своего помощника Черняева в середине дня передал охране записку с требованиями: предоставить ему самолёт до Москвы и правительственную связь. Он понимал, что эти требования сейчас вряд ли выполнят. И все же ему было нужно что-то делать. Найти выход своей энергии.
Как и мне, сидеть взаперти без какого-то просвета Президенту СССР было нестерпимо.
Записку передали старшему по объекту «Заря» — так закодировал КГБ правительственную дачу Горбачёва. Старший позвонил своему непосредственному начальнику в Москву. И все. Повисла пауза. Горбачёва и его семью ожидали вкусный обед и ужин, просмотр телевизионных программ, прогулки по охраняемому пляжу. Как кто-то писал, он оказался в «золотой клетке».
В блокирование «Зари» были включены три рода войск: военно-морские силы, наземная служба авиации, пограничники.
Любопытная деталь: командующий сухопутными вооружёнными силами СССР В.Варенников после разговора с Горбачёвым именно в Крыму проводил инструктаж специально вызванных туда командующих военными округами. Он сообщил прилетевшим в Крым высокопоставленным генералам, что в стране вводится чрезвычайное положение.
Грандиозный парад техники в Москве, плюс усиленный радарами, ракетами, кораблями «домашний арест» Горбачёва, плюс весьма затянувшаяся передача «ядерной кнопки» Язову… По своим масштабам и возможным последствиям эта операция соответствовала глобальным событиям, которые пережил мир в 60-е годы: карибскому и чехословацкому кризисам.
На мой взгляд, радикальное крыло заговора — Бакланов, Тизяков, Варенников — предусматривало жёсткий вариант. Ельцин и российское руководство проявят, разумеется, неповиновение. Во избежание волнений придётся их сопротивление подавить силой. И тогда…
Боевая готовность Советских Вооружённых Сил, вызванная внутренним кризисом в стране и резкой реакцией мирового сообщества, ещё не означает войны. Такое мир переживал уже не раз. Зато снимаются все проблемы, связанные с «неправильной» горбачевской внешней политикой. СССР возвращает себе — практически за один день — тот внешнеполитический статус, который был, ну, по крайней мере, до договора о стратегическом наступательном вооружении. Конечно, некоторые сложности неизбежны. Но зато решается главная, по мнению руководителей путча, стратегическая проблема страны. Проблема внешнеполитической концепции — вновь побеждает империя, дипломатия с позиции силы…
Итоги расследования покажут, прав ли я. Однако то, что путч был с самого начала и до самого конца необычайно противоречив, стало очевидно очень скоро.
Военно-промышленный комплекс рвался продемонстрировать мощные бицепсы. Персонально это выражал Варенников, который уже 19-го числа начал звонить, телеграфировать, диктовать из Киева депеши, в которых требовал немедленно прекратить «игры в демократию», покончить с «авантюристом Ельциным». И Бакланов, который со своей стороны давил на Крючкова и Пуго.
Однако двое последних ясно понимали: залезть в кровавую кашу легко, труднее из неё выбраться. И самое главное — выиграет тот, у кого будет моральный, политический перевес. На чьей стороне окажется общественное мнение.
Столкнулись интересы двух ведомств, двух подходов, двух типов мышления, отточенных годами советской системы. Интересы военно-промышленного комплекса и КГБ. ВПК был нужен настоящий, по полной программе громовой путч, который заставит мир вновь поверить в силу советского танка. КГБ — максимально чистый, изящный переход власти в другие руки. На самом же деле обе задачи были невыполнимы. Путч провалился тогда, когда в Крым к Горбачёву послали изначально слабую делегацию.
Руководителей такого уровня, как Бакланов, Шенин и Варенников, Горбачёв, по определению, испугаться не мог. Да они и сами не верили в его испуг. Решили на время просто вывести его из игры. Это была глупая идея. Наглое враньё по поводу болезни президента страны никого не успокаивало, а ещё больше накаляло обстановку.
КГБ, как главный мотор путча, не хотел марать руки в крови, надеясь выжать победу лязганьем гусениц, ну и, возможно, парой предупредительных выстрелов из пушек.
Существование двух несовместимых подходов к тактике заговора объяснялось просто: в ГКЧП не было лидера. Не было авторитетного человека, чьё мнение становилось бы лозунгом и сигналом к действию.
Янаев на эту роль не годился. Слишком безвольная фигура.
Кто же оставался на роль «официального руководителя»?
Расклад сил в «восьмёрке» гэкачепистов на утро 19-го был таков.
Бакланов, ВПК, и стоящий за ним Генштаб Вооружённых Сил, высшее руководство армии, — уравновешивались выжидательной позицией КГБ в целом и разведки в частности.
Пуго и Язов, морально подавленные случившимся, ждали указаний от кого-то ещё, поэтому реально влиять на ситуацию не могли.
Тизяков и Стародубцев выполняли чисто представительские функции.
Как я уже говорил, Янаев не был способен принимать самостоятельные решения.
Оставались Павлов и… «теневой» член ГКЧП, спикер парламента Лукьянов. Это были волевые, умные аппаратчики, которые вполне могли взять ответственность на себя.
Павлова свалила известная болезнь политических руководителей — гипертонический криз. И это была не только уловка. Он не выдержал бессонных ночей, алкоголя, но главное, дикого нервного напряжения. Павлов слёг. Это был, пожалуй, единственный из гэкачепистов, который, будучи премьер-министром, не боялся открыто идти вразрез с линией Горбачёва, конфликтовать с ним, это был тот лидер, который активно поддерживал идею военных о введении режима чрезвычайного положения, видя в ней большой экономический смысл.
Отношение к Лукьянову у Крючкова было двойственное. С одной стороны, правовая и политическая поддержка Лукьяновым путча, выраженная в его заявлении, дорогого стоила и была необычайно своевременной. С другой — Крючков держался с ним осторожно: он не знал, до какой степени ему можно доверять.
И это тоже была ошибка Крючкова. Именно Лукьянов с его опытом и пониманием характера Горбачёва мог принести ГКЧП немалую пользу. Но Лукьянов держал дистанцию от путчистов, наблюдая за событиями большей частью со стороны.
Соратники и соперники постепенно отходили в сторону. Красная кнопка заговора осталась в руках у Крючкова. О чем же думал он сам?
…Мне было очень важно понять настроение, ход мыслей председателя КГБ. Это был самый опасный из гэкачепистов. Тихий старичок со стальным взглядом. Каждая минута нашей жизни в Белом доме укорачивала жизнь их режима чрезвычайного положения. Понимает ли это Крючков? Не мелькнут ли в его голосе излишне мягкие, ласковые нотки? Не почувствую ли в нем удовлетворённую снисходительность палача, который уже нажал на кнопку?
Я дозвонился по спецсвязи до председателя КГБ.
Разговор наш дословно не помню, но сценарий его был интересный. Крючков оправдывался.
«Неужели вы не понимаете, что делаете? — говорил я, — ведь люди ложатся под танки, могут быть жертвы, и неисчислимые».
«Нет, — говорил Крючков, — жертв не будет: во-первых, это чисто мирная операция, техника идёт без боеприпасов, для наведения порядка, никаких военных задач не поставлено. Все беспокойство исходит от вас, российского руководства; по нашим данным, люди спокойны, идёт нормальная жизнь…»
И так далее.
Анализируя впоследствии логику Крючкова, центральной фигуры заговора, я понял, что он говорил почти правду. Логика была такая: Венгрия, Чехословакия, Польша. В 1956 году в Будапеште крови было много, но это была первая после войны вооружённая агрессия в Европе, люди воспринимали вид чужих танков очень остро, да и коммунисты в Венгрии были уж совсем не в чести. В Праге в 1968 году — в той же ситуации — жертв было относительно немного. Да, были волнения, были разные случаи, но в целом все обошлось быстро и «очень хорошо». А ведь это опять-таки была чужая армия! В Польше в 1981 году военное положение ввели за один день. Проехалась по центральным улицам колонна броневиков. И все. Как отрезало. Поляки испугались продолжения и выбрали худой мир.
Крючков как бы шёл на польский вариант. Он исходил из прецедентов, созданных в социалистических странах. Условно говоря, однажды он посмотрел на себя в зеркало и сказал: да, я гожусь на роль Ярузельского, который стал на многие годы главой государства. Пожилой военный, в очках, с тихим голосом, который спокойно и твёрдо вывел страну из тупика.