Перестройка по-глобалистски.

А.С. Панарин. Народ без элиты.

Справка:

 

Александр Сергеевич Панарин (1940-2003) – философ и политолог, доктор философских наук, директор Центра философских исследований Института философии РАН. Родился в г. Горловка Донецкой обл. Окончил философский факультет МГУ (1966) и аспирантуру (1971). Докторская диссертация – «Современный цивилизационный процесс и феномен неоконсерватизма» (1991). Александр Сергеевич Панарин прошел непростой путь от либерального диссидента советских времен к патриоту, социально мыслящему философу эпохи 90-х. Именно благодаря этому последнему этапу его жизни Панарин стал известен своими яркими, пламенными, бесценными работами.

 

Данная книга представляет собой сборник материалов, написанных в разные годы выдающимся русским философом и политологом Александром Панариным, по проблемам взаимоотношения народа и элиты в России и в мире. По мнению автора, современная российская элита, впитавшая в себя идеи глобализма и либерализма, утратила связь с народом и стала антагонистической субстанцией по отношению к русскому социуму.

 

Либеральная идеология

 

 

Либеральная идеология, сегодня присвоившая себе монопольное право определять, что такое хорошо и что такое плохо, сумела навязать большинству стран догоняющего развития свои рецепты разгосударствления, денационализации и реприватизации. «Реформаторские элиты» за­вершили погром своих национальных экономик в россии, на Украине, в других странах СНГ, в Восточной Европе, отдали их на растерзание глобальным хищникам. И тут же они увидели, что законодатели либе­ральной экономической моды не спешат примерять на себя этот новый костюм.

 

Либеральная тенденция наименее выражена в наибо­лее индустриально развитых странах США, Западной Европе, Японии и Канады, обладающих большой экономической мощью и составляющих яд­ро глобальной экономической системы. Эта тенденция не затрагивает проводящиеся ими политические и экономические мероприятия по поддержке импортозаменяющих сек­торов собственной экономики с помощью таможен­ных тарифов и тому подобных мер.

 

Глобализация — это не абстрактная универсали­зация, чудесным образом возникающая повсюду. На­против, это конкретные указания и решения, которым придается глобальный характер. Глобализируется не язык йоруба в Африке, но английский, не турецкая, но амери­канская массовая культура, не сенегальская, но япон­ская и германская технологии. Глобализация формулирует язык, структуру и динамику мировой власти.

 

Теперь нам яснее становится и сама природа изгойского четвертого мира. Четвертый мир — это не косная традиционалистская структура, неведомо как оказавшаяся в современности. Это струк­тура, формируемая самой современностью. К четвертому миру относятся те, кто вынужден действовать по правилам игры, определяе­мым другими и в пользу других. По таким правилам «чужим» невозможно выиграть, ибо эти правила не только формулируются, но и переформулируются в пользу облеченных властью.

 

Вот почему неприспособленных жить в современном мире рынка и наживы становится не меньше (что предполагает сама теория адаптации, то есть приспособления), а больше: различие адаптированных и неадаптированных положено самой асимметричной, т.е. неравномерной структурой современности, в которой действуют не столько зако­ны свободного соревнования, сколько законы господства и подчинения.

 

 

Ситуация

Современные процессы после «холодной войны» показывают, что в мире действует своего рода закон: чем более мистическими, скрытыми от общественности являются стратегические решения, тем более они вписы­ваются в нынешнюю тенденцию общей архаизации модерна, т.е возврата к прошлому под видом современности.

 

Что может быть более архаичным, более противо­стоящим просвещенческому идеалу нового мирового порядка, чем новая мировая война? По-видимому, именно она сегодня входит в систему тайн глобально­го эзотеризма или внутреннего «знания-видения». Однополярный мир взамен обещанно­го полицентричного, многомерного основанного на справедливом балансе интересов Востока и Запада, неминуемо идет к новой мировой войне. Последовательная однополярность, при которой США обретают монополию на управление миром, несовместима с существованием крупных суверенных государств, где бы они ни нахо­дились. Последовательный демонтаж этих государств явно входит в замыслы архитекторов однополярного мира.

 

Начинать, по-видимому, решено с России. В зна­чительной степени это диктуется инерцией «холод­ной войны» — готовым образом врага, ныне спроеци­рованным с бывшего СССР на Россию. Инерция «холодной войны» поддерживается и характером во­енной инфраструктуры, созданной в эпоху противо­стояния с СССР, направленностью вооружений, спецификой информационного обеспечения войны.

 

Еще более важным фактором является то, что Россия — обладательница богатейших ресурсов, которые сего­дня становятся все более дефицитными. Машина за­падной технической цивилизации стоит перед дилем­мой: либо переориентироваться на «нулевой рост» ввиду экологических, энергетических и сырьевых ог­раничений планеты, либо осуществить передел миро­вых территорий и таким образом заполучить новые ресурсы.

 

Перестройка по-глобалистски.

Первый вариант, за который ратовало экологиче­ское движение и другие диссиденты технической ци­вилизации, т.е снижение темпов роста за счет сохранения природы и окружающей среды, означал бы такую перестройку самих ос­нов существования, к которой ни глобалистская властная элита, ни массовый потребитель сегодня явно не готовы.

 

Второй вариант — геополитиче­ская экспансия Запада во имя снятия известных «пре­делов роста». Основное направление такой экспан­сии, уже определилось — Россия. Она соблазняет агрессора сочетанием ре­сурсной емкости и кажущейся государственной безза­щитности. Против нее работает новая социал-дарви­нистская теория глобального общества, которая про­возглашает принцип естественного отбора народов, обязанных доказать свою выживаемость в условиях глобального — не связанного никакими протекцио­нистскими барьерами рынка.

 

«Глобальный рынок» означает свободное перерас­пределение всех ресурсов, в том числе закреплен­ных за государствами территорий, в пользу тех, кто продемонстрировал наивысшую экономическую и эко­логическую эффективность. В результате падения гра­ниц и других барьеров в глобальном «открытом обще­стве» земля и ресурсы должны перейти из рук менее умелых и приспособленных в руки более достойных, в будущем образующих расу господ на планете. На примере новейшей теории глобального открытого об­щества мы видим, какие метаморфозы претерпевают важнейшие идеологемы Просвещения в процессе сво­его использования эзотерикой глобализма.

 

Еще вчера понятие «открытое общество» включа­ло весь набор либеральной благонамеренности — от неприятия конфронтации до отказа от цензуры и любых государственных и сословных тайн. Сегодня оно обретает явный социал-дарвинист­ский оттенок, свидетельствуя о решительном разрыве с наследием христианского и просвещенческого гума­низма, о выборе в пользу сильных и приспособлен­ных против слабых и «нищих духом».

 

Эта ревизия гуманистических принципов соз­дает общую предпосылку милитаризации соз­нания победившего Запада и усвоения языка расы господ представителями «золотого миллиарда». Стра­тегический отказ от просвещенческого наследия — фактор долговременного порядка. Однако победители в «холодной войне» хотели бы сполна использовать и тактические преимущества, связанные с сегодняш­ним крайним ослаблением России и общей демора­лизацией главных мировых оппонентов Запада.

 

Современная мифология

 

Наряду со стратегическим мифом, свя­занным с новым делением человечества на приспо­собленных и неприспособленных, требуется опера­тивный миф, специально предназначенный обслужи­вать политику конфронтации с Россией. Этому мифу служит волна разоблачений русской мафии и мафиозности самой правящей «семьи» с ее тайными зарубежными вкладами.

 

Структура этого мифа известна рядовым гражда­нам России. Посредством его обосновывается се­годняшняя операция российских войск в Чечне.

 

Первый постулат: Чечня является источником террориз­ма, грозящего захватить все российское пространство.

Второй: Басаев реально не контролирует ситуацию в Чечне, поэтому решение проблемы терро­ризма путем переговоров с ним заведомо бесперспек­тивно.

Вывод: необходима прямая военная интервен­ция для наведения правового порядка и восстановле­ния основ цивилизованного существования на этой территории. Именно эту структуру суждений мы ви­дим воспроизведенной на уровне глобальной амери­канской стратегии завоевания мирового господства.

 

Первый тезис: Россия является сегодня эпицен­тром мирового беспорядка, источником распростра­нения мафиозных структур по всему миру.

Второй тезис: власть в России сама под­вержена давлению мафиозного окружения, реально не контролирует положение в стране, отданной на от­куп мафиозным кланам. Вывод: необходимо прямое вмешательство объединенных сил Запада во главе с США для ликвидации этого очага мировой крими­нальной революции и установления протектората над страной, которая периодически бросает вызов циви­лизации то в форме мировой тоталитарной угрозы, то в форме мировой криминально-мафиозной угрозы.

 

Таким образом, отныне мир не только поделен на приспособленных и не приспособленных к рынку как механизму естественного отбора лучших. Мир также поделен на тех, которые способны самостоятельно устанавливать у себя цивилизованный порядок, и тех, кто на это в принципе не способен и потому нуждается в установлении внешнего протектората. Это давно уже говорят об Африке, которая, как кажется, созрела для «реколонизации». Сегодня это более или менее открыто говорят и о России.

 

Антигуманизм рынка

Проект Просвещения, подаренный Европой миру, отнюдь не был связан с натаскиванием личности на определенные полезные общественные функции. Боль­шая культура - а Просвещение создало Большую культуру — может развиваться при условии, что ее ценности носят не служебно-подчиненный и функ­циональный характер, а являются самоценными. Эта логика самоценности культуры действует в области развития науки, образования, искусства.

 

«Человек Просвещения» в сравнении с современ­ным «экономическим человеком», зацикленным на отдаче и пользе, выступает как романтик, но этот ро­мантизм оказывается более продуктивным в культур­ном смысле, чем рыночный прагматизм. Вырождение проекта просвещения с его культом больших фунда­ментальных идей угрожает современной цивилизации тотальным застоем. Новым изданием азиатского в его худшем варианте как стоящего на месте, без развития способа производства, а современным элитам — превращением в мандариниат или чиновничью прислугу древнекитай­ского образца, которая выдавала инструкции и регла­менты, но не была способна инициировать большие творческие новации и открывать новые горизонты развития.

 

«Экономический человек» в его более развитой, чем сегодня в России, форме способен переманивать таланты и организовывать утечку умов, соблазняя их большими гонорарами. Но атмосфера, которую он насаждает в обществе, препятствует самостоятельному росту талантов на национальной почве. Полезно предостеречь: откуда Америка будет импортировать новые таланты, если проект тоталь­ной американизации мира в самом деле завершится успехом и экономический тоталитаризм со всей его нетерпимостью к другим типам мотивации отпразд­нует победу над оппонентами?

 

«Экономический человек» готов кастри­ровать национальную культуру, тщательно выбрако­вать все некоммерческое воодушевление и мужество самодостаточности. Он готов искоренить культуру самоценных форм, всюду заменть ее функциональной прикладной культурой, постоянно памятующей о пользе и отдаче. Плодить титанов такая культура не в состоянии. Не случайно американский роман, еще в начале века повествую­щий о титанах, в том числе в области предпринима­тельства («Титан» - роман Т. Драйзера), ныне с социологической скрупулезностью описывает клер­ков и менеджеров.

 

Кто такой менеджер? В общем значении это агент, подчиняющий социальную активность производству прибыли. Менеджер является полномочным представителем экономиче­ской власти в борьбе с некоммерческим подходом к миру. Его назначе­ние — отсекать все нефункциональное, не сулящее отдачи, под какими бы предлогами оно ни заявляло о себе. Менеджер преследует в качестве сомнительных и незаконных все мотивы в культуре, кроме экономи­ческих, выступает в роли начетчика, призывающего публику расходиться, если дело не пахнет прибылью.

 

Сегодня, когда экономическая власть с ее вездесу­щими агентами-менеджерами заявляет о своей пре­тензии на полное и безраздельное господство, в са­мый раз подумать о сдержках и противовесах. Ни один народ, ни одна культура не способны выжить, если в качестве господствующего мотива и императи­ва выступает прибыль.

 

До сих пор все мы жили в условиях многоуклад­ной культуры, где рыночная эффектив­ность и пользы дополнялись и коррек­тировались другими измерениями нашего бытия. Сегодня «экономический человек» заявил о себе в качестве тоталитариста, не признаю­щего законных прав других, выступающих с иными мотивами и целями. Их он объявляет ирра­циональными и подлежащими полному искорене­нию.

 

Однако, наряду с прагматической ра­циональностью «по цели» существует рациональность другого типа. Она обуздывает чувст­венные стихии и поползновения, но делает это не во имя торжества экономического расчета и прибыльно­сти, а во имя торжества высших ценностей, достой­ных сбережения. Если верить антропологии Просве­щения, представившей иерархию чувственности, рас­судка и разума, то рациональность «по цели» мы должны отнести к области рассудка, стоящего ниже высоких универсалий разума.

 

Сегодня экономикоцентричная рассудочность го­това навсегда изгнать поэтов и пророков из современной жизни. В этом отношении она уподоб­ляется тоталитарности другого, более древнего типа. Удивительно, насколько совпали сейчас тоталитар­ный разговор о морали и культуре как прибежище ин­теллигентских нытиков и с позицией современного «эко­номического человека», отзывающегося о них с не меньшим презрением.

 

В заключение остается отметить глобальные экс­пансионистские потенции экономической власти. Всякая тоталитарная власть желает распространяться и интенсивно, путем перекрытия каналов влияния других типов власти, и экстенсивно — заполняя пространст­во Земли. Она не терпит оппонентов не только из­нутри, но и извне. Любые источники альтернативы для нее опасны.

 

Американский глобализм — это тоталитарная эко­номическая власть (финансовой олигархии в первую оче­редь), преследующая планетарные амбиции.

Глобализм

Опыт показал, что глобальный мир — это не столько взаимозависимый мир, как уверяли нас новые либералы, сколько зависимый — управляемый из еди­ного центра. Глобализм означает не­что большее: указывает на то, что современная миро­вая гегемония больше основывается на экономиче­ском и культурном завоевании, чем на традиционном военном.

 

Речь идет о практике глобального неэквива­лентного обмена, предполагающей не только эконо­мическое ограбление мировой периферии, но и духов­ную власть над ней, которой дано наделять, т.е. узаконивать авторитетом и престижем или дискредити­ровать, освящать или отлучать, легитимировать или лишать легитимности, т.е. ставить вне закона.

 

Для объяснения последнего феномена у современ­ной социальной психологии есть одно ключевое по­нятие — референтной группы. В современном бессо­словном обществе, в котором различные общественные группы живут на виду друг у друга и свободно обмениваются информацией, у менее престижных групп появляются чувства зависти к более престиж­ным и стремление им подражать.

 

Бессословное общество характеризуется единством социокультурных стандартов — об­щим полем притязаний, которые, для одних групп оказываются реалистическими, а для других — менее достижимыми, но от этого не пе­рестающими быть захватывающими. В этом смысле социология и социальная психология говорят о раз­рыве между фактической социальной принадлежно­стью и желаемой, которую олицетворяют референт­ные группы.

 

Городская молодежь является референтной группой для деревенской, которая во всем пытается ей подражать и по возможности — попасть в ее ряды. Столичное население — для периферии, видящей в нем законодателей мнения и вкуса. Представители пе­редовых престижных профессий — для более массо­вых и непрестижных и т.д.

В глобальном масштабе происходит аналогичное выравнивание социокультурного поля мира. Жители менее развитых стран осваивают стандарты жизни высоко­развитых, которые становятся для них эталоном. Как расценить это явление?

 

В традициях просвещенче­ского оптимизма оно может быть оценено положи­тельно — как обмен «передовыми достижениями» и осуществление просвещенческо-модернизаторской миссии развитых в отношении отсталых и неразви­тых. С точки зрения социокультурного реализма здесь можно увидеть источник ползучей катастрофы. От того, что поле притязаний выравни­вается по стандартам высокоразвитых стран, не следует, что выравниваются и соответствующие возможности.

 

Невростения

 

Статистика свидетельствует, что реальные экономические «ножницы» между центром и периферией мира не сокращаются, а увеличивают­ся. Следовательно, практика единого социокультур­ного стандарта плодит неврастеников — тех, кому уже никогда не примирить свои притязания со своим ре­альным опытом и реальным окружением. Возникает феномен массового социокультурного отчуждения от своей профессии, своей социальной группы, принад­лежность к которым начинает восприниматься как неудача или даже как знак отверженности. Не в этом ли источник деградации многих современных прак­тик?

 

Ведь одно дело, когда люди делают свое дело с огоньком, видя в нем смысл жизни, другое — когда они видят в нем проклятие отверженности. Покинутая земля, покинутые профессии, покинутая отчизна — вот результаты этого разрыва между фактической и референтной принадлежностью. Когда еще сохраня­лись иллюзии о быстром приобщении социальной периферии к достижениям социального авангарда, можно было считать, что, насаждая свои стандарты, авангард приобщает и возвышает. Именно так строи­лась «американская мечта», «советская мечта», а за­тем и третьемировская мечта о будущих равных воз­можностях и беспрепятственной достижительности.

 

Но когда соответствующие иллюзии развеялись, то впору подумать, что «авангард» не столько приобща­ет, сколько соблазняет и развращает, насаждая у своих адептов иллюзорное, утопическое сознание, основан­ное на нереалистических ожиданиях. В социальной психологии давно уже описаны болезни- личности, находящейся на рубеже культур, — уже отлученной или отлучившей себя от прежней социальной группы и культуры, но еще полноценным образом не приоб­щившейся к новым.

 

Рассогласованность между целями и нормами, иллюзорность ориентации, мгновенные переходы от эйфории к отчаянию, общая психоло­гическая дестабилизация и «сюрпризность» поведе­ния — вот удел пограничной личности.

 

Приходится признать, что в условиях мира, боль­ше обменивающегося символикой престижности, чем реальными достижениями, едва ли не каждый из нас чувствует себя пограничной личностью, отчаявшейся отыскать устойчивый баланс между своими притяза­ниями и возможностями. Человек традиционного общества, которого с такой охотой обвиняют в иррационализме и мистицизме, мыслил куда более реалистически и ставил перед собой гораз­до более реалистические цели, чем современный че­ловек, соблазненный «передовыми примерами» и ми­ражами.

 

Этот феномен личности, разрывающейся между желаемым и возможным, нам предстоит теперь оце­нить в контексте глобального гегемонизма. Уже ясно, что в стратегии однополярного мира решающую роль призвана сыграть не традиционная политика завоева­ния, а политика привлечения национальных элит на сторону завоевателя и превращение их в его пособни­ков.

 

Сегодня по единым стандартам потребительского общества Запад, и в первую очередь США, стали для многих референтной группой, с которой они готовы сличать свое поведение. Национальные элиты, кон­центрирующие в своих руках не только богатство и власть, но и олицетворяющие блеск и престиж, тем успешнее осуществляют свою власть над обществом, чем больше им дается роль добровольно ведущего — референтной группы, служащей для остальных пред­метом подражания.

 

Глобальные эффекты появляются тогда, когда сами эти элиты видят свою референтную группу в лице передового Запада. Здесь и открывается поле для прозападного консенсуса между зачарован­ными элитами и следующими за ними массами. Эли­ты добровольно присягают Западу, массы готовы их в этом понять. На этом консенсусе и строится совре­менная компрадорская политика.

 

Когда произошла капитуляция в области культуры — отстраненность от опыта отцов, от национальной традиции в пользу за­емной, политическая капитуляция становится лишь вопросом времени. Таковы общие социокультурные корни и социально-психологические механизмы со­временной прозападной и проамериканской глобали­зации. Но социальная психология и культурология указывают нам только на общие предпосылки добро­вольного капитулянтства перед западной мировой метрополией.

 

Необходимо объяснить, каким образом это общая разбалансированность сознания, разры­вающегося между фактической и референтной при­надлежностью, могла стать основой специфических практик, в том числе политических, и особых мани-пулятивных технологий. Объяснить это нам поможет парадигма постмодернизма, сменившая общую социо­культурную парадигму модерна.

 

 

Постмодернизм

 

 

Еврейство первым совершило постмодернистское открытие, состоящее в том, что выход из традициона­листской статики в динамику модерна обеспечивает­ся не каким-то действительно новым открытием, а дерзким — не заботящимся о логических соответстви­ях — сочетанием гетерогенных начал и текстов. Два древних текста, принадлежащих к разным традициям, но сведенных вместе с дисгармоническим сочетани­ем, обеспечивают то самое «беспокойство», которое и является источником всяких модернистских сдвигов. Евреи, как никто научились жить в ситуации подобного беспокойства, вызванного текстовой раз­двоенностью и рассогласованностью. Сегодня они предлагают попробовать это и нам, русским.

 

Однако не будем забывать, что наша русская си­туация перед лицом господ мира сего — принципи­ально иная. И проект европеизации России и проект ее израилизации не являются общенациональными — они адресованы исключительно компрадорскому меньшинству. Современная партия западников, американофилов, внутренних атлантистов и сионистов не предлагает России коллективную идентичность нового единого «мы», которому уготовлена одна историческая судьба.

 

Все эти течения внутри правящей западной партии в России исповедуют не новый за­паднический национализм, подобный тому, что вво­дил Петр 1, а внутренний расизм, противостоящий туземному большинству. Не будем верить в дилеммы, формируемые пропагандистами-пиарщиками режи­ма. В России идет спор не между атлантистами и ев­разийцами, не между коммунистами и демократами, либералами и тоталитаристами.

 

Настоящее противо­стояние носит социальное содержание, причем ради­кализированное до степени расовой несовместимо­сти Раса господ, давно уже разуверившаяся в рефор­мируемости «этой» страны и утратившая веру в то, что даров прогресса хватит на всех, втайне решила приберечь для самой себя и новый европейско-демократический статус, и оснащенный всеми средствами прогресса «цивилизованный образ жизни», и пресло­вутые «права человека».

 

Компрадоры

 

 

Все должно быть, как на Западе, и, может быть, даже лучше, но — не для всех, а только для избран­ных. В этой идеологии избранничества и состоит принципиальная новация наших новых западников, примеряющих на себя ветхозаветную модель «избран­ного народа». Понадобилась настоящая атрофия со­циального чувства и социальной интуиции, чтобы принудить столь значительную часть современной российской интеллигенции поверить в ложные ди­леммы и дихотомии «пиарщиков», обслуживающих власть.

 

Бесполезны исторические и культурологиче­ские изыскания, касающиеся европейской или неев­ропейской идентичности России, там, где речь идет не о коллективной идентичности народа Российской Федерации, не о его коллективном историческом проекте, вмещающем судьбу всего народа, а о страте­гии сепаратного обустройства «внутренних эмигран­тов», более никак не идентифицирующих себя с «этой страной».

 

Для них все богатства России, весь ее по­тенциал — не более чем предмет торга в глобальных «играх обмена», которые они ведут с ведущими цен­трами силы исключительно в собственных групповых интересах. Главное, что для них требуется, — надеж­ные гарантии их привилегированного статуса и их ка­питалов внутри страны и в отношениях с внешним миром. Они не задумываясь предпочтут любую мо­дель власти, любую диктатуру — западную и антиза­падную, либеральную и коммунистическую, светскую и религиозно-фундаменталистскую, — если она даст, в сравнении с другими формами власти, по-настоя­щему надежные гарантии их привилегированному одиночеству.

 

Привилегированные, заново решив­шие — после столетних проб в другом направлении — ничем не делиться с непривилегированными, чувст­вуют небывалую тревогу одиночества. Они — «пре­красные и проклятые» современного мира, его новый «избранный народ», отделенный от всех непроходи­мым рвом. Эти новые избранные совершенно по-но­вому организуют свое жизненное пространство — не так, как в великую эпоху классовых социальных ком­промиссов и социалистическо-коммунистических ил­люзий.

 

Те, кто не испугался крайностей предельной социальной поляризации, доходящей до расового, ан­тропологического разрыва сверхчеловеков и недоче­ловеков, уже не могут позволить себе язык плюрализ­ма, консенсуса и т. п. риторику недавних лет. Как и всякие проводники политики расового апартеида, они вынуждены жить в тотально милитаризованном, ощетинившемся пространстве. На глобальном уровне господам мира сего требуется насильственное разору­жение всех «оппонентов», сохраняющих претензию на суверенитет и достоинство.

 

На уровне отдельных «реформируемых» стран — режимы однопартийного «центризма», исключающего действительную оппози­цию. На уровне бытовой повседневности — огоро­женные неприступными крепостными рвами особня­ки, ощетинившиеся пулеметами. Те, кто перешагнул через судьбу отчаявшегося большинства, лишаемого цивилизованных условий существования, отныне и сами обречены жить не в едином большом цивилизо­ванном пространстве, а прятаться в закрытых от внеш­него мира милитаризованных нишах.

 

Социал-дарвинизм

 

Для того чтобы оправдать эту стратегию сугубо сепаратного обуст­ройства за спиной экспроприированного большинст­ва, превращаемого в расу неприкасаемых, необходи­ма идеология, обосновывающая и оправдывающая расовое презрение. Такой идеологией и стал новый «рыночный» социал-дарвинизм. Совсем недавно «ры­нок» и все, с ним связанное, ассоциировалось с чем-то хотя и приземленно негероическим, расчетливым, но, во всяком случае, далеким от неоязыческой, «су-перменовской» героики.

 

И вот теперь «рынок», вместивший демоническую энергию «естественного отбора», стал притягивать к себе злых божеств расизма и другой темной архаики. Рыночная модернизация не состоялась по банальной причине — привычке номенклатурных приватизато­ров, как и их внешних покровителей из стана устрои­телей однополярного мира, к классовым привилеги­ям. Но последствия этой неудачи совсем небанальны: они уводят современное человечество из столь много­обещающего модерна в самую мрачную архаику, в со­циал-дарвинистские джунгли.

 

Ясно, что у народного большинства Российской Федерации нет абсолютно никаких оснований запад­нически обольщаться, причисляя себя к избранной части глобального мира. Правящие западники одной рукой чертят плакаты демократизма, европеизма и плюрализма на фасаде нового здания российской го­сударственности, а другой осуществляют ликвидацию всего того, что в самом деле еще недавно сближало Россию с развитыми странами, с народами, имеющи­ми свою долю в мировом прогрессе.

 

Запад­нический блеф правящих реформаторов уже не в со­стоянии выполнить эффективную манипулирующую роль. Народное низовое большинство России реально примеривает на себя не роль новых предпочитаемых и избранных, а роль уничтоженных расистами индей­цев в Америке, не роль Израиля, а роль осажденного народа Палестины, роль всех тех, к кому западный прогресс откровенно повернулся спиной.

 

Большинство

 

Народное большинство обладает своей геополити­ческой интуицией, в основе которой лежит социаль­ный опыт и социальный тип классификации. Про­стой народ, вопреки изысканиям культурологов, спе­циалистов по сравнительному анализу цивилизаций, адептов глобальной экономики и т. п. отдает себе полный отчет в том, что народы Китая, Индии, Ира­на, тюркоязычных стран, вопреки своей «цивилизационной» дальности, являются для нас социально близкими, находящимися в сходной с нами ситуации перед лицом нынешних хозяев мира и победителей в «холодной войне».

 

С такой же несомненностью он знает и то, что Северная Америка и Западная Европа, несмотря на свою отнесенность к одной с нами белой расе и к одной христианской цивилизации, являются социально далекими — пребывающими в стане при­вилегированного меньшинства планеты, готового все­ми силами защищать и умножать свои привилегии. И по сравнению с этим решающим водоразделом со­временного глобального мира все цивилизационные дифференциации, на которые с подозрительной настойчивостью сегодня делают акцент идеологи правя­щего западничества, являются третьестепенными по значимости.

 

Таким образом, интуиции народной гео­политики, вооруженной солидаристскими установка­ми и критериями, решительно противостоят умыш­ленным конструкциям правящего атлантизма. Этот разрыв двух типов геополитики — компрадорского меньшинства «внутренних эмигрантов» и туземного большинства, у которого есть только одна родина, не­пременно скажется на раскладе сил в будущем.

 

Нынешняя политика правящих кругов, насаждаю­щих выдуманную ими атлантическую идентичность России, является откровенным вызовом националь­ному консенсусу, противостоит интересам и интуициям большинства. Это — политика, проводимая меньшинством и ради меньшинства, причем — и это является действительно новым — без всяких социаль­ных компромиссов и обещаний.

 

К власти в России снова пришла партия гражданской войны, причем, в отличие от предшествующей ей большевистской пар­тии, у нее нет какого-либо проекта, предназначаемо­го обездоленному большинству. Она более или менее откровенно уговаривает это большинство согласиться на собственное устранение — сойти со сцены в бли­жайшие 20—30 лет. Этому вполне соответствуют как демографические прогнозы, так и стоящая за этими прогнозами социальная политика, являющаяся поли­тикой геноцида.

 

Каковы будут судьбы государства, еще занимаю­щего одну седьмую часть суши, но представленного всего лишь третью нынешнего количества населе­ния, — про это ведают уже не наши правители, а ар­хитекторы однополярного мира. Их стратегия состоит, во-первых, в том, чтобы населить страны, ставшие объектом их геополитических притязаний, меньшинством — то есть теми, кто либо изначально противо­стоял туземному большинству, либо стал меньшинст­вом в результате социальных экспериментов «рефор­маторов».

 

Во-вторых, в том, чтобы это было смертельно перепуганное меньшинство, жаждущее внешних про­текций и гарантий. Режимы напуганного меньшинст­ва — вот формула стратегической нестабильности, взятая на вооружение устроителями нового глобаль­ного мира, который они намереваются построить на развалинах нынешнего.

 

Государство

 

Вопрос о месте государства, его роли и функци­ях — один из главных пунктов коренного расхожде­ния между народом и «элитами» новой, либеральной эпохи. Подозрение в том, что русский народ тяготеет к государственнической позиции, сегодня является тяжелейшим из всех либеральных подозрений в его адрес. Расхождение это — кардинально, и оно про­слеживается на уровне идеологии, политики, полити­ческой культуры, системы ожиданий.

 

Начнем с идеологического уровня. Парадокс со­стоит в том, что либеральная неприязнь к государству и государственнической позиции носит глубоко ан­тидемократический характер. Следуя ли­беральным стереотипам, то есть понимая под демо­кратией право на свободную критику и индивидуаль­ное самоопределение, мы в этом парадоксе ничего не поймем. Он открывается тогда, когда мы обратимся к языку либеральной социальной антропологии. Тогда мы увидим, что эта антропология делит человечество на две неравноценные части: суперменов, способных «вырвать свое» в любых социально и морально неконтролируемых условиях, и «неадаптированных», способных выжить только в среде, где существуют со­циальные и моральные гарантии.

 

В этом отношении А. Чубайс — наиболее последовательный и откровен­ный адепт либеральной антропологии. Он не постес­нялся признаться в том, что ориентировался не на цивилизованную, а на спонтанную (то есть соответст­вующую законам джунглей) приватизацию. «Суть спонтанной приватизации можно сформулировать двумя фразами: если ты наглый, смелый, решитель­ный и много чего знаешь (имеется в виду не интел­лектуальное, а «шантажирующее» знание)ты получишь все. Если ты не очень наглый и не очень смелый — сиди и молчи в тряпочку» (Ч у б а й с А. Приватизация по-российски. М., 1999.)

 

Надо сказать, что при всех поправках и на российскую специфику, и на специфику самого Чубайса как тяготящейся за­коном личности здесь тем не менее выражена сущест­венная сторона либеральной антропологии как тако­вой, замешанной на принципах «естественного отбора» и презрении к уязвимым, щепетильным и деликат­ным. Главным же условием «естественного отбора» является государственное невмешательство в исход «спонтанных» отношений, основанных на законе джунглей.

 

Социально-историческая подоплека отношения буржуазного либерализма к государству отмечена дву­смысленностью, связанною с промежуточным стату­сом третьего сословия. Буржуазный «антиэтатизм» носил демократический характер в той мере, в какой содержал критику феодальных привилегий и протек­ционизма, мешающего установлению справедливых, то есть равных отношений социальной соревнова­тельности. Но по отношению к стоящему ниже него четвертому сословию бесправных наемников бу