Номинация «МАЛАЯ ПРОЗА»
Подноминация «Любовь»
СТАРУХА
Маленький, пыльный посёлок Зунда-Толга примостился у каменного карьера «Чолун Хамур», что с калмыцкого означает Каменный Нос. Мне шесть лет. Наша семья приехала в Зунду три года назад. Отец нашел работу в карьере.
Мы, дети, очень боялись одной странной старухи. Между собой мы обзывали её колдуньей. Это была нелюдимая, сухощавая бабушка-калмычка, наверное, лет 70, в тёмном кюльтэ, с шеверлыками, перехваченными впереди. Она всегда ходила быстрым шагом, держалась прямо. Впереди неё неизменно бежала стая собак. Колдунья резко свистела и собаки подбегали к ней, или резко меняли направление. Еще она курила трубку. В посёлке шли разные слухи о ней, о ее недюжинной силе, якобы мчавшиеся мимо неё на мотоцикле ребята что-то брякнули про неё, она догнала и опрокинула мотоцикл. Наверное это были выдумки. Но когда она шла, детвора издалека увидев её стаю, кричала: «Колдунья идёт, колдунья!». И все разбегались.
Как-то к нам в Зунду приехала родня из Элисты. Мы повезли их на рыбалку, было весеннее половодье и машина ехала медленно. И вдруг я увидела на кургане эту странную старуху, которая стояла как изваяние и, приложив руку к глазам, смотрела куда-то вдаль.
Однажды мы узнали, что у колдуньи есть сын, и он работает …милиционером. Правда, в райцентре. Приезжал к матери на выходные. То-то было наше ребячье удивление, что у колдуньи сын - милиционер! Эти две разные стороны не хотели связываться в нашем сознании. Однажды, поняв боязнь и соответствующее отношение к своей матери, ее сын – дядя Бата, позвал нас, детей, к себе домой. Мы боязливо переминались с ноги на ногу.
- Пойдемте-пойдемте, - приветливо звал он нас.
- Мы боимся, - отвечали мы.
- Чего боитесь?
- Бабушки! – ответили мы хором.
- Это моя мама, она хорошая, добрая. Не бойтесь её! И ее сейчас нет, она ушла по делам.
И мы, влекомые любопытством и страхом, пошли к их домику. Подошли к дверям и опять испугались. Старая деревянная дверь была подбита козлиной шкурой. Дядя Бата открыл дверь, мы вошли. Было полутемно. Пол в сенцах был глиняный, неровно утрамбованный. Он о чем-то говорил с нами, дал по яблоку и спросил, хотим ли мы чаю. Мы отказались, и так же дрожа от страха побежали домой.
***
Воспоминания старухи.
Никто не приходит. Мерно раскачивается дверь в такт ветра, временами ударяясь о косяк. Дверь была обита козьей шкурой для тепла зимой. Собаки подходили, водили носом и убегали, ложились поодаль. Собак было много, несколько совсем старых, проживших свой век, как она. Ну что с ними делать, куда гнать? «Живое же существо», - шептала она про себя, кормя их скудной едой. Они прибегали на ее свист. Свистеть она научилась еще в детстве. Казалось, детская забава, но пригодилась позже. В Сибири. Но и это не спасло её доченьку. А потом сынишку.
Внутри комнаты на гвозде чуть раскачивается от сквозняка пожелтевшее семейное фото в рамке. Она с мужем-военным и ребёнок. Разве думала она, прижимая к себе 2-х летнюю дочку в продуваемом товарняке и родив в Сибири сына, что останется одна?! Было такое, натравливали собак на высланных калмыков. Но когда она шла с малышкой, собаки боялись её свиста. Они чувствовали в ней силу.
Небольшая сибирская деревенька Мокрушино – это был последний пункт их дальней дороги. Стоя в ледяной воде, сплавляя бревна или выискивая в заснеженном поле остатки колосьев, она всё время думала о муже. Как он? Жив ли? Молилась за Дорджи. Он встретил войну на границе с Румынией, в Дубоссарах. Был командиром, офицером.
В ветхую дверь землянки стукнули. Дверь открылась, зашла, закутанная платком по глаза, соседка Данара, женщина лет сорока. Она принесла весть, проездом был земляк и сказал, что в соседнем селе, в Гремячинском, километров шестьдесят отсюда, слёг, не доехал досюда, кажется ее муж, Дорджи. Дорджи! Сердце забилось, в голове затуманилось. Приехал с фронта, заболел!? А вдруг умрёт и она не успеет его повидать? Надо срочно туда! Но как?! Да и комендант не отпустит. Будь что будет! Дня за два доберусь.
Торопливо одела дочь, взяла кусок черного хлеба, схватила дочь на руки и побежала к одинокой старушке Отхе. Оставила ее там, оставила хлеб и побежала. Долго пробиралась пешком, голодала, боялась попросить еду. Где-то её гнали, где-то дали гнилую капусту. Однажды она провалилась под лёд, это была весна. Еле выбралась и долго лежала в пролеске в забытьи. Какая-то собака привязалась к ней, и они шли вместе. С собакой было теплей ночью. Может поэтому она полюбила собак, никогда не боялась, всегда жалела их. Когда она добралась до Гремячинского, ее силы были на исходе.
Какая была радость, что Дорджи жив! Оказывается председатель сельсовета, тоже бывший фронтовик, отнесся по-человечески к нему и дал лекарство из своего НЗ. Дорджи, худой, продубленный ветрами и фронтовым загаром, родной, любимый жив! Неловко скрывая радость, он молча прижал ее к груди. И вся тяжесть того, как она добиралась сюда, улетучилась словно пыль. Комендант выделил им телегу до Мокрушино.
Когда они добрались, явился обозленный комендант. Посмотрел на мужа, на гимнастерке которого висели награды, зло сплюнул и сказал: «Впаял бы тебе сейчас десять лет!». В острастку посадил ее под арест на трое суток.
***
Воспоминания преследуют ее. Память растревожилась. Покормив собак, она зашла в дом.
Не собаки виноваты, а бык, который вонзил рога, прижав её дитя к забору. И не собаки виноваты, когда от кори, весь красный от жара, тяжко дыша, ушел ее годовалый сынок. Какие доктора в богом забытой деревушке? До ближайшего медпункта несколько верст. О, всевышний, беда не приходит одна. Сгинул в ледяной воде, во время сплава леса муж Дорджи. Сколько лет прошло с тех пор, а сердце до сих пор плачет! Внутри старого шкафа лежит свёрток, в белую материю аккуратно завернуты письма, несколько старых фотографий и медали Дорджи. Временами она достает этот свёрток и перебирает его.
День подошёл к вечеру. Она сварила поздний чай. Потом зажгла лампадку. Подошла к окну. За треснутым стеклом плыла луна. Она старческой ладонью гладила стекло с отражённой луной, потом прошептала: "Скоро, Дорджи, я приду к тебе".
В последнее время сон не идёт. Ночью, в полную луну, шла с ведром к старому колодцу. Возвращалась с неполным ведром. Подходила к базу, сквозь деревянный штакетник гладила прохладных, с росистой холодной спиной, лошадей. Ещё не испепелилось из памяти, как она скакала на лошади, с гиком закидывая аркан в мчащийся табун.
Проснулась рано. Варила чай, ставила дееджи, губами шевеля молитвы: «О, дярк Делкян Цаган аав… (О, всевышний Белый Старец…». Приводила в порядок свой двор подметая его метлой из полыни. Перевязав фуфайку старым чулком, собирала камни, разбитые кирпичи, складывала в небольшие горки. Долго тёрла песком чугунок.
Завтра выходной, должен приехать ее сын, Бата. Она вспомнила, как похоронив сгоревшего от кори малыша, она вернулась в холодную землянку и долго лежала уставившись невидящим взглядом в полумрак. Вдруг она услышала плач сына, встрепенулась, показалось… Потом опять и опять! Усилием воли она встала, с трудом вышла на улицу. Короткий плач повторился из полуоткрытой двери соседней развалюхи, внутрь которой уже нанесло снега. Она зашла туда, у уже окоченевшей соседки рылся на груди малыш, безуспешно пытаясь поесть. Она подошла, нагнулась, вытащила ребенка. Тот уже совсем ослаб и молчал. Распахнув кацавейку, она прижала к себе маленькое тельце, запахнулась и вышла.
Подноминация «Детям»
Сказочная повесть «Побег из заколдованных игр»
(отрывок)