«Остаюсь оптисимтом»
<Апрель – Май 2017 год>
Детство.Отрочество.Юность.
1.
Я появился на свет 2 марта 1931 года в Привольном, а крестил меня в церкви села Лестницкое дед Андрей, сменив имя Виктор, данное мне при рождении, на Михаил.
Мое родное село Привольное лежит между селами Летницким и Медвежим, это в 137 километрах от Ставрополя.
Прадед мой – Моисей Горбачев – поселился на самом краю Привольного с тремя сыновьями (Алексеем, Григорием и Андреем), и жили они поначалу все вместе, одной большой семьей – восемнадцать душ. А рядом – близкие и дальние родственники, тоже все Горбачевы. И когда у направляющегося к ним односельчанина спрашивали: «Куда идешь?», - он отвечал: «На Горбачевщину»
Порядок в семье был жесткий и ясный: прадед всему голова, слово его – закон.
Что касается моего деда по материнской линии Пантелея Ефимовича Гопкало, то он родился в 1984 году. Типичная бедняцкая крестьянская семья.
А мой дед по отцовской линии – Андрей Моисеевич Горбачев – в Первую мировую войну воевал на Западном фронте, и от тех времен дома осталась фотография: сидит дед в картинной позе на вороном коне и в красивейшей фуражке с кокардой. «Что это за форма такая?» - спрашивал я.
2.
Перед самой войной жизнь как – то начала налаживаться, входить в колею. Оба деда – дома. В один из таких воскресных дней, 22 июня 1941 года, утром пришла страшная весть – началась война. Все жители Привольного собрались у сельского Совета, где был установлен радиорепродуктор, и затаив дыхание слушали выступление Молотова.
В дом получали единственную газету «Правда». Ее выписывал отец. Читал теперь ее я. А вечерами читал вслух для женщин – о горьких новостях. Врагу сдавали город за городом, появились в наших краях эвакуированные. Мы, мальчишки, лихо распевающие перед войной песни тех лет, с энтузиазмом повторяли: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим» Мы надеялись, верили, что вот – вот фашисты получат по зубам. Но к осени враг оказался у Москвы и под Ростовом.
3.
С конца лета 1942 года от Ростова через наши места покатилась волна отступления
27 июля 1942 года наши войска оставили Ростов. Отступали беспорядочно. Шли хмурые, усталые солдаты.
4.
Поступление товаров в деревню практически прекратилось. Не то что техники – ни одежды, ни обуви, ни соли, ни мыла, ни керосиновых ламп, ни спичек…
5.
В конце лета 1944 года с фронта пришло какое – то загадочное письмо. Открыли конверт, а там документы, семейные фотографии, которые отец, уходя на фронт, взял с собой, и короткое сообщение, что погиб старшина Сергей Горбачев смертью храбрых в Карпатах на море Магуре…
Когда я стал Президентом СССР, министр обороны Д.Т. Язов сделал мне уникальный подарок – книгу об истории войсковых частей, в которых в годы войны служил отец. С огромным волнением читал я одну из военных историй и еще ясней и глубже понял, каким трудным был путь к победе и какую цену наш народ заплатил за нее.
6.
Когда война кончилась, мне было четырнадцать лет. Наше поколение – поколение детей войны. Она опалила нас, наложила свой отпечаток и на наши характеры, на все наше мировосприятие.
7.
С 1946 года каждое лето стал работать с отцом на комбайне. В Привольном, где школа была километрах в двух от нашей хаты, после окончания занятий я забегал к деду Пантелею, который жил в центре села, надевал рабочую робу и бегом в МТС – помогать отцу чинить комбайн. Вечером с работы домой шли вместе.
Сказать, что работа на комбайне была трудной, - значит не сказать нечего. Это был тяжкий труд: по двадцать часов в сутки до полного изнемождения. На сон лишь три – четыре часа. Ну, а если погода сухая и хлеб молотится, то тут уж лови момент – работали без перерыва, на ходу подменяя друг друга у штурвала. Воды попить было некогда. В пятнадцать – шестнадцать лет обычно набирают вес и силу. Силу я набрал, но за время уборки каждый раз терял не менее пяти килограммов веса.
Тяжким был труд крестьян.
8.
В 1947 году, 7 сентября, когда мне уже было шестнадцать лет, родился мой младший брат. Помню, ранней зарей отец разбудил меня и попросил перейти в другое место. У Александра все было иначе. Мне кажется, проще и легче. Долго я с ним «воевал», кое – что удалось. Но все же Сашка остался самим собой.
9.
Школу я окончил в 1950 году с серебряной медалью. Мне исполнилось девятнадцать лет, возраст призывной, и надо было решать – что дальше?
10.
Итак, я – студент Московского университета. Первые недели и месяцы чувствовал себя не очень уютно. Сопоставьте: село Привольное и … Москва. Слишком велика разница и слишком большая ломка. От новых знакомых впервые услышал: «Москва – большая деревня». Особенно любили это повторять ленинградцы.
Все для меня было впервые: Красная площадь, Кремль, Большой театр – первая опера, первый балет, Третьяковка.
11.
В 1952 году я поступил в партию.
Ну, а мне, сыну его, пришлось в парткоме, а потом в Ленинском РК КПСС долго объяснять всю историю моих предков. Постепенное интеллектуальное возмужание, стремление к осмыслению происходящего в жизни делали невыносимым схоластическое, начетническое отношение к учебному процессу, чем грешили некоторые преподаватели, видевшие в студентах лишь объект идеологического натаскивания. Было в этом что – то оскорбительное, унижающее человеческое достоинство.
Помню, осенью 1952 года, после выхода в свет работы Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» один из преподавателей не нашел ничего лучшего, как зачитывать нам на лекции одну страницу за другой из этого труда. Я не выдержал и послал ему записку, смысл которой сводился к тому, что с книгой мы знакомы, а ее механическое зачитывание на лекции свидетельствует о неуважении к аудитории.
Реакция была незамедлительной. Разгневанный наставник высказался в том духе, что некоторые смельчаки, которые боятся свою подпись поставить, возомнили, что уже освоили «все богатство полождении и выводов, содержащихся в произведении товарища Сталина».
Я встал и сказал, что авторство записки принадлежит мне. И началось…
12.
Годы учебы в универститете были для меня не только необычайно интересными, но и достаточно напряженными. Аудиторные и самостоятельные занятия чуть ли не ежедневно занимали минимум двенадцать – четырнадцать часов.
Человек я общительный, с однокурсниками, да и со многими студентами факультета, как того требовали комсомольские обязанности, поддерживали товарищеские отношения. Образовался и сравнительно узкий круг друзей. Это – Юра Топилин, Валерий Шапко Василий Зубков, Володя Либерман, Зденек Млынарж, Рудольф Колчанов, Леня Таравердиев, Виктор Вишняков, Володя Лихачев, Наташа Боровкова, Надя Михалева, Лия Александрова, Саша Филипов, Люся Росслова, Элла Киреева, Валя Рылова, Галя Данюшевская, Володя Кузьмин – большой…
13.
Она училась на философском факультете, который помещался в том же здании, что и юридический, жила в общежитии на той же Стромынке…
14.
Наши факультеты (юридический и философский) размещались рядом на Моховой улице,и мы с Раисой часто после занятий встречались во дворике под аркой и отправлялись гулять по Москве. Как минимум у нас всегда было два, а то и три кинотеатра по пути. Нам было хорошо вместе. Сначала мы ходили рядом, потом – взявшись за руки. Для нас это стало не просто привычкой, мы через это соприкосновение рук постоянно физически чувствовали друг друга.
Все у нас шло прекрасно. Мои одногруппники в шутку говорили: «Мы потеряли Михаила».
Но в один из зимних дней произошло неожиданное. Как обычно, мы встретились после занятий во дворике МГУ на Моховой. Решили на Стромынку идти пешком. Всю дорогу Рая больше молчала, нехотя отвечала на мои вопросы. Я почувствовал что – то неладное и спросил прямо, что с ней.
15.
На летние каникулы я поехал домой в Привольное и сказал о предстоящей женитьбе отцу и матери.
Смерть Сталина.
1.
А до этого было морозное утро 5 марта 1953 года…
2.
преподаватель и трагическим голосом, сквозь слезы сообщает о последовавшей на 74 – м году безвременной кончине…
3.
Вскоре появились первые симптомы перемен. Было прекращено «дело врачей». Летом, находясь на Ставрополье, узнал об аресте Л.П.Берии. В «Правде», а затем в других газетах стали появлятся статьи о «культе личности» (правда, пока безадресно), о его несовместимости с марксизмом – ленинизмом. Обозначилась «оттепель» в сфере культуры. Все это, конечно, не могло не отозваться в университетской среде. Все более интересными становились лекции, живее шли семинарские занятия, работа студенческих кружков. «Оттепель» затронула деятельность наших общественных организации.
Политическая кампания «позднего сталинизма», о которых я уже упоминал, глубоко трамвировали психологию определенной части старшекурсников – фронтовиков, руками которых в значительной мере эти кампании и проводились. Их влияние стало заметно падать.
Помню трехдневное собрание по «делу группы Лебедева» - секретаря партбюро и юридического факультета. Окружив себя «доверенными» и «приближенными», Валентин Лебедев фактически узюрпировал на факультете свою власть, подмял и партбюро, и деканат. Он влиял на состав преподавателей, вмешивался во все стороны жизни и быта факультета. После жарких трехдневных дебатов сняли его с треском. Определились свои лидеры и на нашем курсе, причем это были уже не москвичи, главенствовавшие в первые годы моей учебы, а «переферия».
В последние два года учебы атмосфера в университете начала менятся. Руководящие партийные и иные органы, хотя и ослабили идеологические вожжи, но выпускать их из своих рук отнюдь не собирались.
Студенческая свадьба.
1.
25 сентября 1953 года мы с самыми близкими друзьями вновь переступили порог ЗАГСа Сокольнического района, где и получили за номером РВ 047489 свидетельство о том что, что гражданин Горбачев Михаил Сергеевич, 1931 года рождения, и гражданка Титаренко Раиса Максимовна, 1932 года рождения, вступили в законный брак, что соответствующими подписями и печатью удостоверялось.
Однажды наш личный праздник пришелся на время отдыха в Кисловодске. Двадцатилетие нашего брака – 1973 год. Я заказал столик на двоих в загородном ресторане в горах. Прекрасное место. Ресторан был переполнен отдыхающими. Музыка, танцы, тосты, тосты, тосты! По моей просьбе нам принесли бутылку шампанского, бутылку «Столичной» водки и кавказкой закуски. У нас был такое хорошее настроение, что я и не замети, как прошло несколько часов. И под это настроение мы все выпили: Раиса – бокал шампанского, а я – все отстальное. Больше со мной такого не случалось.
Итак, 25 сентября 1953 года мы зарегистрировали наш брак. Но мужем и женой мы стали, когда переехали в начале октября на Ленинские горы в общежитие, где разместили студенов естественных факультетов и старшекурсников – гуманитарных.
2.
Она любила красивую одежду. Вообще что – то удивительное было в этой женщине. Она – из простой семьи, переехала в университет с далекой переферии. И уже тогда выделялась и отличалась от многих девушек. Мне нравилось, что ей хотелось выглядекть красиво.
В общем – то, ей все шло. Она всегда следила за собой. Лишний вес – и начинала принимать меры.
3.
Мы забыли обо всем … и оказались не готовы к тому, что Раиса забеременела. Мы очень хотели иметь ребенка, но врачи категорически запретили Раисе рожать. Были моменты, когда все ее суставы – и маленькие и большие – опухали, и она лежала, как восковая свеча, не могла двигаться. Это тоже было на Стромынке, и со своими друзьями по общежитию я относил ее на носилках в больницу. В общем, все это – и сама болезнь, и лечение – очень сказалось на работе сердца.
Мы не знали как поступить. Раиса все время плакала.
В 1954 году заканчивалась учеба Раисы в университете.
Начало пути наверх.
1.
В Ставрополе меня никто не встречал. Вещи остпавил на вокзале в камере хранения и пошел искать пристанище. Город знал плохо, бывал в нем до этого лишь наездами. Нашел гостиницу, называлась она «Эльбрус». В ней я и расположился. Уплатил за койку и пошел бродить по улицам.
Город поразил меня роскошной зеленью и своим классически провинциальным обликом. Редко трех -, четырех – этажные, в основном одно – и двухэтажные дома, облепленные пристройками и надстройками той самой непонятной архитектуры, которая характерна для многих городков российской глубинки. Над каждым домом труба как свидетельство отсутствия централизованного отопления. Потом я узнал, что в городе нет и централизованного водоснабжения, и канализации.
С 5 августа 1955 года началась моя стажировка в краевой прокуратуре. По вечерам бродил по городу в поисках жилья. Прошел день, второй, заходил в десятки домов, но каждый раз неудача. Наконец, коллеги по работе посоветовали: обратись к маклерам. Прокуратура и милиция вели с ними отчаянную борьбу и многих держали на учете. Дали адрес опытного маклера, женщины. Пришел, и она сразу поняла, что явился не для «борьбы», а за помощью. Взяла с меня 50 рублей и дала адреса трех домов. Один из них на улице Казанской – и стал нашим жильем на ближайщие годы.
Бесцеремонность, проявленная работниками Прокуратуры СССР, безразличие к моей семейной ситуации и вся история с моим распределением зародили у меня серьезные сомнения относительно работы по специальности.
2.
Вступил в контакт с крайкомом комсомола. Встретил знакомых, помнивших меня по прежним встречам. Поделился своими мыслями. Значок Московского университета и рассказ о моей общественной деятельности на юридическом факультете, видимо, произвели впечатление. Через несколько дней я был приглашен на беседу к первому секретарю крайкома комсомола Виктору Мироненко: познакомились, поговорили, и я принял предложение перейти на работу в крайком – на должность заместителя заведующего отделом агитации и пропаганды.
Кажется, все шло хорошо, но это только на первый взгляд.
Приступив к работе в крайкоме, я старался как можно быстрее войти в курс дела, вникнуть в свои новые обязанности, побывать в местных организациях. Начались мои регулярные поездки по районам Ставрополья. С первой же зарплаты (на руки – 840 рублей) пришлось купить кирзовые сапоги, другая обувь просто не подходила в условиях нашего бездорожья.
В командировках впечатления буквально захлестывали меня. Хотелось поделиться с близким человеком, и я стал суть ли не каждый вечер, когда оставался один, писать письма Раисе Максимовне в Ставрополь. Но иллюзию постоянного общения эта переписка создавала.
У меня не все гладко получалось с моими комсомольскими коллегами. И вот однажды на совещании апарата крайкома комсомола мне открыто бросили упрек в том, что я «злоупотребляю» своим университетским образованием. Потом в узком кругу мне сказали:
- Знаешь, Миша, мы тебя любим, уважаем и за знания, и за человеческие качества, но многие ребята в аппарате очень обижаются, когда в споре выглядят как бы неучами или хуже того – дураками. Разве это их вина, что кончали они вечернюю десятилетку?
Я отнесся к замечанию серьезно. А главное – помог многим из них продолжить учебу в вузах.
3.
Пришла весна 1956 года. XX съезд КПСС, доклад Хрущева на закрытом заседании съезда стали для страны своего рода политическим и психологическим шоком.
Я поддерживал мужественный шаг Хрущева. Своей позиции не скрывал, выражал ее публично. Но обнаружил довольно смешанную редакцию на доклад в аппарате, даже растерянность.
Понять эти чувства можно. А теперь «устои» рушились. Дух железной дисциплины, прочно сидевший, прочно сидевший в каждом аппаратчике, требовал подчинения новому курсу ЦК, но осмыслить и принять его оказались способными далеко не все. Многие затаились, выжидая дальнейшего развития событий и дополнительных инструкции.
Встал вопрос – как реагировать комсомолу? План наших совместных действий согласовали в крайкоме партии. Меня направили в Ново – Александровский район.
Что скрывается за ссылками на народ, я уже знал – чаще всего это были настроения аппарата. И решил, что необходимо самому почувствовать настроения людей.
Меня поразила и та версия объяснения репрессий, которая сформировалась в сознании многих простых людей. Мол, наказаны в 30 – х годах Сталиным были те, кто притеснял народ. Вот им и отлились наши слезы. И это говорилось в крае, который прошел через кровавую мясорубку тех страшных тридцатых годов.
В «верхах» (кто интуитивно, а кто и вполне осознанно) сразу поняли, что критика Сталина – это критика самой системы, угроза ее существованию, а стало быть, благополучию власть имущих.
4.
5 января 1957 года Раисе Максимовне исполнилось 25 лет, а 6 января у нас родилась дочь Ирина. Мы радовались дочке, так как оба этого хотели, но очень переживали. Жизнь наша теперь значительно осложнилась. По случаю рождения ребенка в те времена отпуск матери составлял всего 55 дней.
5.
25 апреля 1958 года на расширенном пленуме Ставропольского крайкома комсомола бывшего второго секретаря Николая Махотенко избрали первым, меня – вторым секретарем. Теперь при дальних поездках по краю я уже пользовался машиной – знаменитым «газиком». Но как только кончалась автомобильная дорога, в ход шли мои видавшие виды кирзовые сапоги.
Эти четыре года моей жизни были до предела заполнены каждодневной будничной работой, что постепенно становилось все более характерным для комсомола тех лет.
Не успевал закончиться месячник по заготовке грубых и сочных кормов, как начинался двухмесячник по распространению книги. Заканчивались рейды по проверке хода уборки урожая и начиналась кампания по подготовке к зимовке скота. Все это сопровождалось бесконечной отчетностью, подведением итогов, поездами за опытом.
На мой стол ежедневно ложились бесчисленные постановления и указания, поступавшие из ЦК ВЛКСМ. Складывалось впечатление, что там «наверху», твердо убеждены: без их бюрократических инструкций и трава не вырастет, и корова не отелится, а экономика вообще может функционировать лишь в режиме «мобилизационной модели», напрочь лишена способности к саморазвитию, хотя я, конечно, понимал, что комсомол – это часть системы. Мне кажется, в каждом из нас по – своему отражалась эпоха.
С 1946 года десять лет проработал у нас первым секретарем Иван Павлович Бойцов – один из руководителей партизанского движения в Калининградской области. Это был человек, оставивший после себя в крае самые противоречивые впечатления. На смену в марте 1956 пришел Иван Кононович Лебедев. До этого он был вторым секретарем Цк Компартии Латвии, первым секретарем Омского и Пензенского обкомов партии. Последний пост перед приходом в Ставрополь – первый заместитель Председателя Совета минстров РСФСР.
6.
Противоречия того времени ярко отразились и в работе XXII съезда КПСС, открывшегося в Москве 17 октября 1961 года. Это был первый партийный съезд, в работе которого мне довелось учавствовать. Я аккуратно записывал в блонкнот свои впечатления, нот и без того многие перепитии двухнедельных заседаний прочно вошли в память. После разгрома «антипартийной,вынуждены были так или иначе публично, и в выступлениях на съезде, зафиксировать свою позицию по этому вопросу.
Своего апогея возбуждение в зале достигло 30 октября, когда на утреннем заседании на трибуну поднялась старая большевичка Д.А. Лазуркина. От ее выступления повеяло мистикой.
Но все сильнее давали о себе знать и настораживающие моменты. В зале вновь звучали дифирамбы в адрес Хрущева. Довольно сумбурный доклад Никиты Сергеевича В.Ю.Ахундов сравнил со звучанием «могучей симфонии», А. Рашидов говорил о Хрущеве как о «выдающемся ленинце, замечательном знатоке глубинных процессов жизни и страстном борце за мир».
Интересный был съезд. Четырнадцать дней шел.
7.
В январе 1962 года на отчетно – выборочной конференции меня вновь избрали первым секретарем крайкома ВЛКСМ, а всего через несколько недель Федор Давидович вызвал к себе и предложил перейти с комсомольской на партийную работу. И в марте 1962 года я стал парторгом крайкома по Ставропольскому управлению, объединившему три пригородных сельских района: Шпаковский, Труновский и Кочубеевский.
Целыми днями, часто прихватывая и ночи, я колесил по хозяйствам и трудился над созданием новых структур управления, веря в то, что ставка на профессионалов обязательно даст свои плоды. Оставаясь кандидатом в члены бюро крайкома, я довольно часто встречался с Кулаковым, и он, как и прежде, давал мне различного рода задания, приглашаяв поездки по краю.
Поскольку КПСС, подменяя все и вся, фактически осуществляла не только руководство, но и функции управления обществом, отдел партийных органов играл в этом существенную роль по сравнению с другими отделами.
Работа в отделе партийных органов сблизила меня с Кулаковым. За его плечами был многолетний опыт второго секретаря и председателя облисполкома в Куйбышеве, первого секретаря обкома в Курске и Горьком.
22 декабря 1964 года сотоялась краевая партийная конференция. Ефремов был избран первым секретарем Ставропольского крайкома КПСС. Меня избрали членом бюро и утвердили в должости заведующего отделом партийных органов. Первые два года работы с Ефремовым стали периодом нашего взаимного узнавания, «притирки», и я бы даже сказал – сближения. Личностью он был, несомненно, крупной, и в то же время – рафинированный продукт системы, яркий представитель аппаратной школы КПСС.
Забот навалилось великое множество.
8.
Как раз в это время в наших отношениях с Ефремовым как бы появилась трещина, стали возникать недоразумения по различным, иногда никчемным поводам. В частности, причиной недоразумений стали мои контакты – по телефону – с Кулаковым. К подобным контактам Леонид Николаевич относился очень ревниво.На этой слабости, подозрительности и играли те шептуны и подхалимы, которые моего ухода из крайкома стали группироваться вокруг Ефремова.
Я ожидал, вот – вот недовольство выплеснется наружу. Так оно вскоре и произошло. Мы стали реже общаться, и я сосредоточился на городских делах. А потом, когда решался вопрос о моем выдвижении на пост второго секретаря Ставропольского крайкома КПСС, быро крайкома единодушно высказалось в поддержку моей кандидатуры.
9.
А весной 1970 года желание Ефремова наконец – таки осуществилось его перевезли в Москву. Он был утвержен первым заместителем председателя Государственного комитета по науке и технике СССР, и поэтому его освободили от поста первого секретаря крайкома. Предложение избирать на этот пост меня встретили аплодисментами. Избрание прошло единогласно: члены крайкома, естественно, знали меня хорошо и, помимо прочего, были довольны тем, что впервые за все годы этот пост щаймет не «приезжий», а свой, ставрополец.
Мне кажется, чтобы осмыслить внутреннюю структуру и механизмы существовавшей в стране системы, очень важно понять особую роль первых секретарей республиканских ЦК, обкомов и крайкомов партии. Через них, при всей отраслевой и административной раздробленности аппарата, связывались в единую систему все государственные и общественные структуры. Они составили большинство в Центральном Комитете КПСС, фактически их голосами избирался Генеральный секретарь, и уже это как бы ставило их в особое положение.
Что касется роли первых секретарей, то ее можно сравнить разве что с положением прежних царских губернаторов. Вся полнота власти на местах практически была в их руках. Ни одно назначение не могло пройти мимо них, любые мало – мальские руководящие должности входили в номенклатуру обкома или крайкома. Даже в тех случаях, когда предприятие или институт подчинялись союзному министерству, министр не мог обойти первого секретаря и назначить кого – либо без его ведома. Исключение составляли разве что предприятия оборонительного комплекса – этого «государства в государстве». Но и там все – таки старались учесть мнение местного руководства. В общем первый секретарь – это был своего рода феномен, ключевая фигура в системе власти. Свою должность и огромную власть он получал не от народа, но в результате альтернативных выборов, а из рук Москвы – Политбюро, Секретариата, лично Генерального секретаря ЦК КПСС. В этом была уязвимость, двойственность положения первого секретаря. Окончательное решение по кандидатурам первых секретарей принадлежало генсеку. Л.И. Брежнев сам занимался формированием их корпуса и отбирал их тщательно.
В КПСС были «особые» каналы информации, и все прекрасно знали о существовании замкнутых влиятельных групп. Была и своего рода «группа быстрого реагирования», пользовавшияся особым доверием генсека.
10.
Федор Давыдович Кулаков умер 17 июля 1978 года. А 5 июля семья Кулаковых на загородной даче отмечал 40 – летие свадьбы. Мы с Раисой Максимовной были приглашены на это торжество. Было в тот вечер все как обычно. Здоровье Федора Давыдовича уже не выдержало его образа жизни и связанных с ним нагрузок (в 1968 году ему удалили часть желудка). Он умер неожиданно: остановилось сердце. Ночью рядом с ним никого не было. Факт смерти обнаружили утром.
Я счел своим человеческим долгом быть на похоронах Кулакова, сказать у гроба слова прощания.
Переезд в Москву.
1.
Кулаков был секретарем ЦК КПСС, и мне предложили занять его освободившееся место. Я прекрасно понимал, что начать перемены у нас в стране можно лишь сверху, и это в значительной мере определило мое отношение к предложению перейти на работу в ЦК КПСС. Мой приезд в Ставрополье для «сдачи дел» был кратким, как и решение, принятое 4 декабря 1978 года пленумом крайкома: «Освободить т.Горбачева М.С. от обязанностей первого секретаря и члена быро Ставропольского крайкома КПСС в связи с избранием секретарем ЦК КПСС».
47 лет – возраст зрелый, и я понимал, что с отъездом из Ставрополя завершается целая полоса моей жизни. Грустное чувство предстоящей разлуки овладело мной.
В последний год нашей жизни на Ставрополье в семье произошло большое событие: Ирина вышла замуж. 15 апреля 1978 года сыграли свадьбу. А свадебное путешествие молодожены провели в поездке на теплоходе по Волге. Вернулись, полные впечатлений и счастливые, за день до нашего юбилея – серебряной свадьбы.
2.
Квартиру в столице мы получили не сразу. Нас временно поселили на даче в Горках – 10. Ирина с Анатолием пока остались в Ставрополе.
Вскоре нам предложили другую дачу – в Сосновке, неподалеку от Крылатского. Напротив, через Москву – реку, Серебряный бор. В 30 – е годы на этой даче жил Орджоникидзе, а до нас – Черненко. Строение не отличалось особой архитектурной мыслью. Старый деревянный дом, изрядно износившийся, но уютный. Заботились о нем мало, поскольку на его месте хотели построить новый. Дача была своего рода перевалочным пунктом для вновь избранных. В кругу семьи встетили мы новый, 1979 год. Под звон курантов подняли бокалы, поздравили друг друга, в душе надеясь, что все образуется.
Я уже говорил, что приход Брежнева к власти в октябре 1964 года стал результатом компромисса между группировками, свергнувшими Хрущева. Брежнев казался фигурой не очень значительной, полагали что им легко можно будет манипулировать. С помощью нехитрых приемов политической игры он сумел упрочить свое положение, стать практически недосягаемым.
Отстранением Подгорного в 1977 году и Косыгина в конце 1980 года завершилось утверждение единоличной власти Брежнева. Ирония судьбы состояла в том, что это произошло после того, как Леонид Ильич начал утрачивать работоспособность; власть его приобрела эфемерный характер.
Судя по воспоминаниям академика Чазова, болезнь генсека стала прогрессировать в начале 70 – х. Роковую роль сыграли склероз мозговых сосудов и злоупотребление успокаивающими препаратами, вызывающими депрессию и вялость.
Казалось бы, общее состояние здоровья и интеллекта Брежнева требовало поставить вопрос о его уходе в отставку. Это было бы гуманно и целесообразно с точки зрения человеческой и интересов государства.
3.
Ранним летом 1979 года нашу семью пригласил провести вместе выходной день Суслов. Договорились поехать погулять по территории одной из дальних пустующих сталинских дач. Он взял с собой дочь, зятя, внуков.
Даже с Андроповым, несмотря на добрые отношения, нам так ни разу и не пришлось пообщаться в домашней обстановке. Когда в конце 1980 года я стал членом Политбюро, наши дачи оказались рядом.
4.
Самым радостным было рождение в 1980 году нашей первой внучки Ксении. Она, как Раиса Максимовна и Ирина, родилась в январе, 21 – го дня. Началась новая жизнь. Прав поэт: «Будут внуки потом, все опять повторится сначала».
5.
Умер Леонид Ильич 10 ноября 1982 года. Умер неожиданно. О 18 – летнем периоде правления Брежнева как эпохе застоя сказано и написано немало. В политическом плане брежневщина – не что иное, как консервативная реакция на предпринятую Хрущевым попытку реформировния существовавшей тогда в стране авторитарной модели. Уступая давлению партийно – государственного аппарата, Хрущев не хотел полностью сдавать реформаторские позиции. Даже в предпринятых им в последние годы сумбурных перестройках партии и хозяйственного управления угадывалось стремление ослабить всевластие партийной и государственной бюрократии. Такой лидер стал неугоден, и он был убран.
6.
Так уж получилось, что менее чем за три года один за другим ушли из жизни три генеральных секретаря, три лидера страны, и несколько наиболее видных членов Политбюро. В декабре 1980 года скончался А.Н.Косыгин. В январе 1982 года умер М.А.Суслов. В ноябре 1982 года – Л.И.Брежнев. В мае 1983 года – А.Е.Пельше. В феврале 1984 года – Ю.В.Андропов. В декабре 1984 года – Д.Ф.Устинов. В марте 1985 года – К.У.Черненко.
Был во всем этот символический смысл: умирала сама система, ее застойная, старческая кровь уже неимела жизненных сил.
10 марта 1985 года я только вернулся домой с работы, и сразу звонок академика Чазова с известием о смерти К.У. Черненко. Сразу после звонка я связался с Громыко, Тихоновым, Боголюбовым и назначил заседание Политбюро на 11 часов вечера.
Открыв заседание, я сообщил о случившемся. Встали, помолчали.
На том и порешили. Лихачеву, Боголюбову, Соколову дали поручение обеспечить современное прибытие членов в Москву, с привлечением МПС и воздушного флота.
Создали похоронную комиссию, включив в нее всех членов Политбюро. Когда встал вопрос о председателе комиссии, вышла небольшая заминка. Тут надо сказать, что председателем комиссии по организации похорон умершего генсека, как правило, назначался будующий генсек. Я предложил не торопиться, назначить Пленум на 17 часов следующего дня, а Политбюро – на 14. У всех будет – ночь и полдня – и все обдумать, взвесить. Определимся на Политбюро и пойдем с этим на Пленум.
Было уже около четырех утра, когда я приехал домой. Раиса Максимовна меня ждала.
Уже подступало утро. Близился рассвет нового дня, поистине судьбоносного. Утром позвонил Лигачев, сказал, что его буквально атакуют первые секретари, идут один за другим, допрашивают, каково мнение Политбюро по поводу будующего генсека. Много еще и сейчас гуляет всяких слухов по поводу заседаний Политбюро и Пленума. Суть их сводилась к тому, что якобы разразилась настоящая схватка, были предложены несколько кандидатур на пост генсека, и Политбюро вышло на Пленум, так ни очем и не договорившись.
7.
В 14 часов я занял место председательствующего – в последнее время это было моим обычным местом – и, открыв заседание, сказал что от имени Политбюро мы должны внести на Пленум ЦК предложение о Генеральном секретаре: была возможность все обдумать и взвесить.
Сразу встал Громыко и предложил мою кандидатуру, кратко аргументируя свое предложение. Вслед за ним взял слово Тихонов. Поддержали все.
Громыко: «Скажу прямо. Когда думаешь о кандидатуре на пост Генерального секретаря ЦК КПСС, то конечно, думаешь о Михаиле Сергеевиче Горбачеве. Когда заглядываешь в будующее, а я не скрою, что многим из нас трудно туда заглядывать, мы должны ясно ощущать перспективу»
Тихонов: «Что я могу сказать о Михаиле Сергеевиче? Это контактный человек, с ним можно обсуждать вопросы, обсуждать на самом высоком уровне. Это – первый из секретарей ЦК, который хорошо разбирается в экономике»
Гришин: «Мы вчера вечером, когда узнали о смерти Константина Устиновича, в какой – то мере предрешили этот вопрос, договорившись утвердить Михаила Сергеевича председателем комиссии по похоронам»
Соломенцев: «Он хорошо готовится к заседаниям Секретариата ЦК и Политбюро, вносит при рассмотрении вопросов новые предложения, высказывает интересные мысли»
Шеварнадзе: «Я знал Михаила Сергеевича Горбачева еще до его работы секретарем ЦК КПСС. Скажу прямо – такое решение ждет сегодня вся наша страна и вся наша партия»
Лихачев: «Для М.С. Горбачева характерен большой азарт в работе, стремление к поиску в малых и больших делах, уменее организовать дело»
8.
В пять часов начался Пленум, и я сразу почувствовал атмосферу полной поддержки, еще более утвердившейся под влиянием речи Громыко, который по поручению Политбюро предложил мою кандидатуру на пост Генерального секретаря ЦК. Это было хорошо продуманное, взвешенное выступление, воздействие которого усиливалось тем, что оно было созвучно настроению зала.
Избрали меня генсеком единодушно. При этом я понимал, какое бремя ответственности на меня возложено, - это было самой большой нравственной нагрузой.
Домой после Пленума я вернулся поздно. Все меня ждали, даже пятилетняя внучка Ксения, которой надо было уже спать. Так уж сложилось, сформтировалась наша семья. Все были торжественны, взволнованны, но ощущалась и тревога за будующее.
Расхлебывать кашу мне действительно пришлось…
9.
На Пленуме я подчеркнул, что стратегическая линия, выработанная на XXVI съезде, последующих пленумах ЦК остается в силе. Это – линия на ускорение социально – экономического развития страны, на совершенствование всех сторон жизни общества. Былв уже подчеркнута главная мысль, что ускорение можно обеспечить лишь путем перевода народного хозяйства на рельсы интенсивного развития, выхода в короткие сроки на саиые передовые научно – технические позиции, на высший мировой уровень производительности труда. А для этого необходимо настойчиво совершенствовать хозяйственный механизм и всю систему управления. В связке с экономическими было сказано об усилении внимания к социальной политике, совершенствованию и развитию демократии, формрованию общественного сознания. Что касается внешней политики – была заявлена преемственность в осуществлении курса мира и прогресса. В отношении КПСС было отмечено, что партия – это та сила, которая способна объединить общество, поднять его на огромные перемены, которые просто необходимы.
Таков смысл моего выступления на внеочередном Пленуме ЦК КПСС 11 марта 1985 года. По сути дела, это было вашим кредо, пусть в первоначальном виде и как декларация намерений.
10.
Открыв Пленум 23 апреля, я предложил избрать членами Политбюро Лигачева, Рыжкова и Чебрикова, а Никонова – секретарем ЦК. На апрельский Пленум 1985 года утвердился взгляд как на точку отсчета истории перестройки, хотя отсчет точнее вести с марта уже там новый Генеральный секретарь заявил о предстоящих переменах.
Резумируя, можно сказать, что на апрельском Пленуме мы предложили новую политику, сформулированную – если употребить парламентское выражение – «в первом чтении».
После нашего разговора с Громыко, о котором, кстати никто до поры не знал, вопрос этот перешел в практическую плоскость. В итоге долгих размышлений выбор пал на Шеварнадзе. С Шеварнадзе мы познакомились еще на XII съезде комсомола. Встречались мы и будучи секретарями: он – ЦК Компартии республики, я – крайкома, затем ЦК КПСС. Со временем между нами сложились доверительные взаимоотнош