Документальное повествование
МОСКВА 2000
Фото Ю. Кузина
18ВМ 5-7873-0004-4
Р. Славский
ОТ АВТОРА
В русском цирке было много даровитых клоунов. Но ни один из них, насколько мне известно, не отмечен эпитетом гениальный.
Лишь Алексей Сергеев, более известный по прозвищу Мусля, удостоился столь высокой оценки.
В книге своих воспоминаний, озаглавленной «Почти серьезно», Юрий Никулин посвятил несколько страниц искусству Мусли, назвав его гением. В заключение Юрий Владимирович добавил: «Таких больше нет».
У каждого времени свои кумиры, свои любимцы. Любимцем цирковой публики в тридцатые-сороковые годы был клоун Серго (таким был псевдоним Сергеева). Его неповторимое комедийное мастерство вызывало восхищение даже знатоков. Вот лишь некоторые из отзывов о нем:
«Серго — комедийный феномен. Клоун с Большой буквы».
А. Г. Арнольд
«Комический талант Серго был таким же естественным, как певческий голос Шаляпина».
Г. С. Венецианов
«Известны исторические слова, обращенные к великому Мольеру: «Для его славы уже ничего не нужно, он нужен для нашей славы». Слегка перефразировав эти слова, я бы сказал об Алексее Сергееве, ставшем легендой арены: для его славы уже ничего не нужно, он нужен для славы нашего цирка».
Ю. А. Дмитриев
«Серго — теплый клоун. Видеть его на манеже — это праздник глазам и душе».
И. Н. Бугримова
«Если увидите Серго в работе, поймете, что он великий коверный».
А. Б. Буше
«Он - единственный, перед кем я снимаю шляпу».
Борис Вяткин
«В моих глазах Серго — идеал клоуна: врожденное чувство юмора, неотразимое обаяние, способность сочинять комические фортеля, и, наконец, дар смешить и трогать»
Д. С. Альперов
«Если сказать о Серго языком астронома, то он — звезда клоунады первой величины».
А. Н. Ширай
Щедро, исключительно щедро одарила природа клоуна-самородка Алексея Сергеева. Мне посчастливилось встречаться с этим блистательным самобытным талантом. С первого же дня он очаровал как актер-комик неповторимой индивидуальности и вызвал симпатию, как человек. Меня притягивало к нему.
У Алеши было два пристрастия, которые сохранились до конца его дней: звездное небо и книги. Они-то, книги, да еще любовь к юмору и сблизили нас.
0 жизни Мусли известно мало. Мало осталось и тех, кто знал его. Сохранилось много легенд, но они не во всем верны.
Голос долга повелел мне рассказать обо всем, что сохранила память, что записал со слов Алеши и со слов его современников, что отыскал, роясь в архивных документах, листая подшивки старых галет.
Каждая крупица новых сведений о нем представляет несомненную ценность.
Только теперь, когда рутинная жизнь освободила, наконец, от повседневных насущных дел, забот, обязанностей, когда появилась возможность спокойных раздумий, я смог засесть за прилежную обработку всех записей.
Мною двигало желание сохранить хоть что-то, ибо по неумолимому закону времени все забывается, все исчезает из человеческой памяти.
Итак, приглашаю вас, уважаемый читатель, познакомиться с развернутым этюдом жизни и творчества гениального клоуна Алексея Сергеева по прозвищу Мусля.
НАЧАЛО ПУТИ
«Я родился 16 февраля 1915 года в городе Воронеже, в семье рабочего. Мое появление на свет осталось незамеченным человечеством, — шутливо говорил Алексей Сергеев. — В это время второй год шла мировая война, людей более всего занимали оперативные сводки с фронтов и хлеб насущный».
Рос Лёсик — так его звали дома и во дворе — тихим, смирным крепышом. С соседскими мальчишками не задирался, не озорничал, никогда не выпячивался. Самой приметной чертой его характера была самостоятельность, черта эта сохранилась до преклонных лет.
Остроглазый, смышленый постреленок во всем старался подражать старшему брату Борису, большому почитателю циркового искусства.
Работал Борис на кондитерской фабрике, а все свободное время отдавал любимому делу. У себя во дворе, на улице Кольцова, дом 75, Борис устроил нечто вроде любительского цирка.
Вокруг Бориса сплотилась группа молодежи, также увлеченной этим искусством. Энтузиасты арены врыли высокие столбы с перекладиной в виде огромной буквы «П». На поперечину повесили трапецию, кольца, «бамбук», а чуть позднее и гимнастическую «рамку». Особой гордостью дворового цирка была предохранительная сетка, собственноручно сплетенная Борисом. По словам Алексея был он мастером золотые руки, все у него получалось складно и ловко.
Самодеятельные артисты тренировались с завидным упорством, манеж не пустовал ни днем, ни вечером. Предпочтение отдавалось воздушной гимнастике и акробатической подготовке.
Воротясь из школы и наскоро перекусив, Лёсик спешил во двор и во все глаза глядел, что да как проделывают старшие парни. Его тянуло и самому включиться в занятие. «Я все время порывался кувыркаться через голову и крутить колесо. Но Боря сдерживал меня. Ты еще ребенок, — говорил он, — у тебя слабые мышцы. Сперва надо накачать мускулатуру. Видишь, висят кольца. Начни подтягиваться. И запомни: будет трудно. Но если проявишь настойчивость — своего добьешься».
Мальчишка старался изо всех сил. Примерно через месяц он позвал брата. «Смотри, Борь, только для тебя». И подтянулся до самого подбородка семь раз. Борис похвалил братишку и сказал, что он внимательно следил за его успехами.
— Но это, Лесик только начало. Вот когда сможешь свободно подтянуться двадцать раз...
— Двадцать? — поразился малыш, — о-го-го!
— Когда добьешься этого, тогда и начнем.
Усердия шпингалету было не занимать. Упражнялся с охотой, никто не заставлял.
Тем временем он самостоятельно научился ходить на руках и делать переднее сальто в воду.
И вот настал день, когда Алеша предъявил брату результат своего нелегкого труда. Глубоко дыша, он выпалил с горделивым чувством: «Ровно двадцать». Улыбка довольства играла на мальчишеских губах. Борис ласково потрепал рыжие вихры брательника и сказал:
— Ну вот, Лека, теперь можем и приступить.
Ученик проявил такие способности, так быстро схватывал любые акробатические упражнения, что вокруг только диву давались.
Осенью, когда начинались дожди и задували холодные ветры, самодеятельные артисты перебирались в спортзал клуба имени Карла Маркса. Это была давняя тренировочная база любителей цирка, многие из которых впоследствии станут видными мастерами арены.
Заводилой здесь был Володя Шевченко, он считался бывалым циркистом: какое-то время ему удалось поработать в воздушном полете под руководством обрусевшего итальянца Феликса Боно. (Об этом малоизвестном факте я узнал от самого Боно. В моей коллекции цирковых фотографий хранится любительский снимок, на котором Володя стоит в трико на вольтижерском мостике).
Отцом Владимира был местный провизор Григорий Шевченко, а матерью Евлампия Анатольевна, дочь знаменитого Анатолия Дурова, обосновавшегося на жительство в Воронеже и устроившего в своем доме и на прилегающем к нему участке земли уникальный музей, существующий и поныне.
Алеше нравился Володя, стройный, ладный с красивым лицом и добродушным характером. Он тоже привечал скромного юного акробата, который в прыжках выделялся даже среди многих взрослых ребят. Могли ли они тогда подумать, что пройдет несколько лет и земляки встретятся в стенах киевского цирка, два преуспевающих артиста — Владимир Дуров (с 1928 года он будет носить фамилию прославленного деда) и Алексей Сергеев, один из лучших коверных той поры.
В клуб Карла Маркса частенько наведывались артисты воронежского цирка. Одних привлекала возможность подобрать здесь себе партнера, другие приходили побалагурить, рассказывать цирковые байки, благо в слушателях недостатка не было, третьим доставляло удовольствие помогать молодым любителям, делиться опытом, подсказывать как правильно делать тот или иной трюк, а то и подержать лонжу. К числу таких людей принадлежал и Карл Фаччиоли. Итальянец по крови, Фаччиоли давно уже обитал в полюбившейся ему России, сносно говорил по-русски. Видный собой, атлетически сложенный, был он артистом-универсалом, мастерски работал на «Римских кольцах», исполнял с партнером эксцентрико-акробатический номер, выходил на манеж в качестве смешного клоуна-рыжего. Карл Иванович слыл у любителей цирка человеком доброго сердца, отзывчивым и участливым, бескорыстно, лишь из любви к своему делу, помогал начинающим артистам и советами и личным показом. Среди его восторженных почитателей был и Борис, он признавался, что многому научился у Карла Ивановича, за что всю жизнь будет благодарен ему.
Многоопытный артист-добряк уделял внимание и Лёсику. С его помощью юный акробат намного улучшил свою прыжковую технику, овладел новыми трюками. «В тринадцать лет я уже прилично прыгал, — рассказывал Алексей, — мог скрутить шесть задних сальто в темп. А флик-фляки, арабские колеса и всякие там курбеты не в счет». Замечу, к слову, научиться крутить сальто не такое простое дело. Юрий Олеша в своей автобиографической книге «Ни дня без строчки» признался: «Делать сальто-мортале было пределом моих мечтаний». Он относил «этот фантастический прыжок к каким-то таинственным возможностям, заключенным в некоторых людях». Самому ему так и не удалось овладеть этим прыжком.
Фаччиоли помог братьям Сергеевым скомпоновать воздушно-гимнастический номер на «рамке», и подготовить «эксцентрику» — так цирковые артисты в своей среде называют акробатические номера, построенные в комическом плане, исполняемые чаще всего в масках-образах. Карл Иванович отдал новоиспеченным акробатам-эксцентрикам свои клетчатые костюмы, в которых прежде выступал с партнером.
В памяти Алексея сохранилось воспоминание о его первом концерте, он состоялся на сцене того же клуба, где они тренировались. Поболеть за своих воспитанников пришел и Карл Иванович. «Он оглядел меня, покачал головой и ушел. Я огорчился: думал совсем. Но оказалось, что ходил в буфет. Вернулся со стаканом чая. Смочил мои вихры сладким чаем и сам причесал. «Поглядись-ка,— говорит,— теперь в зеркало». Я глянул и не узнал себя — джентльмен да и только...»
Первый концерт, который принес братьям Сергеевым большой успех, положил начало их регулярным выступлениям.
После трех лет гражданской войны, принесшей столько лишений, люди ожили, воспряли духом. Новая экономическая политика позволила народу встать на ноги, утолила чувство голода, появилась потребность в развлечениях. В годы НЭПа в каждом городе действовали летние сады, в которых регулярно давались дивертисментные программы силами заезжих артистов.
«Когда у Бори был отпуск, — рассказывал Алеша, — мы разъезжали с нашими номерами по садам. У меня завелись кое-какие деньжата. К тому времени я уже твердо решил, что вырасту и обязательно стану цирковым артистом».
По количеству артистов цирка, выходцев из Воронежа, с ним могут сравниться разве что лишь Одесса и Петербург. Подавляющее большинство самодеятельных акробатов и гимнастов, которые стали профессионалами, свои первые шаги делали в спортзале клуба имени Карла Маркса.
Здесь же восемь месяцев в году занимались и братья Сергеевы. Постоянно захаживал сюда Фаччиоли, который по-прежнему охотно помогал молодежи, не скупясь открывал новичкам секреты циркового мастерства. На долю Сергеевых тоже выпало немало его добрых советов. Братья питали к великодушному наставнику все большую и большую симпатию.
Как-то раз Лёсик нечаянно подслушал разговор брательника с друзьями, они говорили о сердечной привязанности Фаччиоли к какой-то Елене, бывшей наезднице. Позднее, повзрослев, Алеша узнает из разговоров старших, что в знаменитом дуровском доме, после того, как его именитый хозяин ушел из жизни, обитала уединенно, почти как затворница, вторая жена Анатолия Леонидовича — Елена Робертовна, о поразительной красоте которой судачили между собой взрослые. Слышал будущий клоун и о чудесном романе Карла и Елены.
Пройдет много лет. Алексей Сергеев займет видное положение, будет выступать в цирках столичных городов. Побывав в родном Воронеже, он узнает, что Фаччиоли по ложному доносу выслан в сталинские лагеря. Благодарный ученик будет помогать бедняге — отправлять денежные переводы и посылки.
В дневное время Борис был на работе, и тренироваться Алеша приходил один. Однажды в спортзале появился какой-то незнакомый человек. Он встал в сторонке, наблюдая за упражняющейся молодежью. Потом окликнул Лёсика, к его немалому удивлению, поманил к себе и тихо сказал: «Отойдем вон туда». Человек был хорошо одет, лицо не русского типа показалось благообразным. «Меня зовут Али Чанышев, не слыхали?» Алексею живо вспомнилось, что эта фамилия ему встречалась. Борис часто покупал журнал «Цирк и эстрада», который любознательный юнец прочитывал от корки до корки. Вот там, в хроникальных заметках и попадались сообщения об арабских прыгунах под руководством Али Чанышева.
— У меня в труппе восемь человек, — сказал Чанышев и, заглянув в глаза Алексею, спросил, — Не желаешь, молодой человек, стать девятым? Будешь работать с нами по циркам. Жалование приличное. Оденешься как надо... Я вижу — парень ты способный, вот только техника еще хромает. У нас тебя будут учить. Не заметишь, как станешь настоящим прыгуном.
Предложение было так неожиданно и волнующе, что Лёсик совершенно растерялся. Не зная как поступить, он лишь застенчиво улыбался. А тот, легонько похлопывая по Алешкиному плечу, продолжал вкрадчиво внушать:
— Сам увидишь, останешься доволен. Труппа на хорошем счету, без контрактов не сидим. Так что подумай, хорошенько подумай, а завтра я приду в это же время, дашь ответ.
До крайности взбудораженный акробат напряженно соображал: шуточное ли дело — только что его пригласили в цирк, стать настоящим артистом... А как же школа? Как дома — что скажет отец? Как отнесется мать? А вдруг это всего-навсего розыгрыш. Или какое-нибудь надувательство...
Малый жизненный опыт не позволял ему принять решение. «Поговорю с Борей, он подскажет».
Борис одобрил выбор брата и убедил родителей не препятствовать. «Все равно, хотим, не хотим, а парню одна дорога — в артисты».
На следующий день он встретился с Чанышевым, подробно выспросил обо всем и получил заверения, что пацан обижен не будет, наоборот, получит профессию.
Спустя два дня четырнадцатилетний Алексей Сергеев прибыл в брянский цирк и влился в труппу арабских прыгунов.
Впервые экзотические труппы японских, китайских, черкесских, марокканских артистов стал ангажировать в самом конце пятидесятых годов 19 столетия парижский Олимпийский цирк на Елисейских полях.
Затем мода на этнографические зрелища или как их называли тогда «колониальные» номера, распространилась на все крупнейшие европейские цирки, включая и петербургский Чинизелли.
В 1928 году в трехманежном цирке немца Ганса Сарразани уже работали артисты 37 национальностей.
После длительного перерыва в двадцатых годах XX века «Арабские прыгуны» появились и на манеже нашего цирка. Юношей я видел труппу Бедуинских прыгунов Али-Магомет-Шаха. Зрелище незабываемое. На манеж выбежало, как запомнилось, человек двенадцать кучерявых, со смуглыми лицами и сверкающими жгуче-черными зрачками акробатов, среди них двое мальчишек. Одеты все были в белые бурнусы, украшенные арабесками; головы укрыты капюшонами. Одни из них ритмично отбивали такт в барабаны, висевшие на животе, двое других тянули какую-то тягучую мелодию на рожках. Но вот бедуины —кочевые арабы — сбросили с себя бурнусы и остались в легких, светлых костюмах — штаны до колен и что-то типа рубах, расписанных местами узорчатым орнаментом. И вдруг чужеземцы принялись в бешеном темпе кувыркаться и с разбега выкручивать замысловатые прыжки, каких прежде видеть не доводилось.
Темпераментные акробаты выстраивали также на плечах коренастого здоровяка причудливые пирамиды. И вновь продолжался живой, подвижный водопад стремительных прыжков, один за другим — своеобразный акробатический перепляс.
На следующий день, к моему величайшему изумлению, я увидел всю их группу — они чинно прогуливались по главной улице в своей национальной одежде. Разумеется, я увязался за ними. Потом бедуины зашли в кафе и степенно расселись за столиками, а я в окно наблюдал, как они подносят к губам чашки и все разом лакомятся пирожным.
Потом, конечно, когда сам стал цирковым артистом, я узнал, что прогуливались они для рекламы, и еще узнал, что арабские прыжки —особый, специфический раздел акробатики; у каждого прыжка свой динамичный рисунок и свое название: «бедуинский прыжок», «арабское колесо», «арабское сальто», которое принято считать одним из трудных, удается оно лишь акробатам с высокой прыжковой подготовкой. В труппе Чанышева уверенно и красиво выполнял серию «арабских сальто» Михаил Осташенко.
Навезенную в Европу уроженцами далекого Аравийского полуострова прыжковую новинку не замедлили включить в свой репертуар акробаты мирового цирка.
Арабские прыгуны породили подражателей, в том числе и у нас. В городе на Неве появилась труппа Али-Шах, подобного рода коллектив собрал и Али Чанышев.
Скромный, молчаливый, безобидный новичок легко прижился в Чанышевской труппе. Был он в ней самым младшим.
Алеше нравилось здесь, нравилась доброжелательная атмосфера в труппе, нравился установленный распорядок: ежедневные обязательные тренировки — у Чанышева не забалуешь. Упражняться под ненавязчивым руководством опытных акробатов, прислушиваться к их советам зеленому юнцу было не обременительно. Как прыгун он делал заметные успехи.
Понятное дело, что во время тренировок ни Алексею, ии какому другому акробату не удавалось избежать падений, ушибов, синяков, а случалось и худшее — растяжение связок. Однако с помощью различных, проверенных временем, способов, которыми издавна владели бывалые циркисты, болячки успешно излечивались.
После репетиции шли гурьбой в ближайшую от цирка столовую, потому как в труппе все холостяки, ни одного женатого.
Отобедав, разбредались кто куда. Сергеев по заведенному им самим порядку отправлялся бродить по городу, знакомиться с его обликом и достопримечательностями. Зоркий, наблюдательный воронежец пристально вглядывался в окружающее, обогащая свою память новыми впечатлениями, набираясь жизненного опыта.
Во время путешествий по незнакомому городу, Алексей любил читать афиши, которые извещали о городских зрелищах, о спектаклях в местном театре, о заезжих гастролерах, о кинофильмах; к ним он был неравнодушен, и в особенности к кинокомедиям: старался ни одной не пропустить.
В те годы на экране широко демонстрировались картины с участием замечательных комиков: Чарли Чаплина, Бастера Китона, Гарольда Ллойда, популярных датских комиков Пата и Паташона. Позднее это время назовут «Золотым веком кинокомедии».
Экранные похождения комиков давали обильную пищу Алешиной фантазии. Зрителем он был чрезвычайно впечатлительным. Живо реагировал на забавные увертки героя, на его плутовские проделки. Выйдя из кинотеатра после сеанса, акробат долго еще находился во власти увиденного. Образы, ситуации, смешные пассажи не отпустят его от себя, он будет восстанавливать в памяти подробности и фантазировать. «В это время в голове у меня рождались какие-то комические ситуации, — рассказывал Сергеев, — возникали потешные, как мне тогда казалось, трюки».
Природа одарила Алексея могучим воображением; это оно, воображение, увлекало юнца в мир причудливых видений, — это оно, остро развитое воображение, поможет ему в дальнейшем стать большим клоуном.
Странной личностью был этот Чанышев, татарин по национальности, во многом загадочный и путанный. Ни акробатикой, ни какой другой из цирковых профессий не владел и тем не менее руководил труппой. Каким образом, почему оказался он в цирке? Никто толком не знал. Неизвестно и откуда у него всегда водились деньжата.
За ним тянулся шлейф слухов. Говорили, что каждое утро, прилично одетый, он отправляется на базар. За кулисами судачили по всякому, дескать, Чанышев промышляет золотишком: скупает цепочки, медальоны, броши царские червонцы. Высказывалась и другая версия: да нет, вовсе не с золотом имеет дело, а с драгоценными камнями. Сообщали доверительно и другое, доподлинно, мол, известно ни чем иным, как только шулерскими трюками занимается.
Со временем Алеша узнает, что руководитель труппы строго соблюдал мусульманский пост Рамазан: ничего не ел с восхода до заката солнца. Но притом был страстным картежником. Случалось, что проигрывался где-то на стороне до последней копейки, спускал с себя и перстень, и часы, оставался лишь с пачкой папирос. Утром уходил на базар, а вечером заявлялся в цирк в новом костюме, на ногах шикарные туфли, весел, со всеми приветлив и добр.
Из скупых, всегда осторожных разговоров участников номера Сергеев заключил: с руководителем труппы дело не чисто, сплошной туман. Но себе самому сказал: «Нечего совать свой нос куда не надо. Не твоя это забота. Твоя забота — прыжки».
В прыжках Алеша преуспевал. Еще там у себя в Воронеже Карл Фаччиоли сказал про него: «Ты — прыгучий». И советовал подналечь на прыжковую технику. «Чем полезны прыжки?» — спрашивал он. И сам же отвечал: «Тем, что гармонично развивают все группы мышц».
Теперь, когда Алексей стал артистом и ничто не отвлекает его, он целиком сосредоточился на прыжках, стремился совершенствовать свое мастерство.
В труппе царил дух незлобивого соперничества; никто не хотел быть последним. Акробаты азартно состязались друг о другом, что само собой разумеется шло на пользу делу.
Чанышев труппу свою, как было видно уроженцу Воронежа, заботливо пестовал и очень гордился ею. Хорошо знал, как это не удивительно, личные достижения каждого члена труппы и упорно добивался, чтобы эти достижение все время улучшались. Почему-то это очень увлекало его, даже возбуждало. Чтобы стимулировать акробата превзойти самого себя, он использовал безотказно действующий рычаг — поощрение рублем.
Алеша тоже втянулся в эту захватывающую игру. При поступлении в труппу он умел делать семь задних сальто-морталей подряд. Али поднял на вытянутой руке трешницу и сказал: «Выкрутишь десять — твои». И положил, как повелось, деньги под ковер. Все, кто находились на манеже, застыли. Самолюбивый подросток, подхлестнутый гордостью, постарался — из последних сил выполнил задание. Это был первый его приработок.
Подобным образом он овладел непростым трюком: научился делать переднее сальто с места, а параллельно задался целью освоить сальто с пируэтом.
Через полгода Сергеев уже выполнял сложную трюковую комбинацию из нескольких различных прыжков — по-цирковому «комбинаций»: рондат, четыре флик-фляка подряд, затяжное заднее сальто бланшем. И это не было пределом. «В акробатике никогда не может быть сказано последнее слово». Это написал знаток предмета Жорж Стрели, профессор Сорбоны, преподававший философию, автор книги «Акробатика и акробаты». Прошло много, много лет, но взвешенная формула Стрели применима и к сегодняшнему времени.
День ото дня Алеша увлеченно тренировался и довел свою прыжковую технику до такого совершенства, что обогнал многих «старичков» труппы.
В годы НЭПа — 1922—1929 — наш цирк представлял собой довольно пеструю картину. Первое место принадлежало государственным циркам. Но было их пока еще немного. Принимали туда не всех, а лишь крупные, хорошо зарекомендовавшие себя номера. Работать в госцирке было престижно. Там для творчества артистов создавали все условия, аккуратно выплачивалось жалование. Располагались «казенные цирки», как говорили артисты-старики, только в крупных городах.
Одновременно действовали и всевозможные частные и получастные цирки. Различного рода товарищества, кооперативы «коларты», то есть коллективы артистов. Широко распространены были УЗП —Управления зрелищными предприятиями. Рассредоточены они были по разным районам страны. Существовали: Уральское УЗП, Сибирское, Дальневосточное, Закавказское, Украинское и тому подобные.
Работали во всех этих цирках артисты-середняки, начинающие акробаты и гимнасты, выходцы из самодеятельности.
Заправляли в «колартах» и «УЗП» по большей части люди сомнительной репутации, а то и просто мошенники.
Формально брянский цирк, куда приехал подросток Алексей Сергеев, принадлежал местному пожарному управлению, на самом же деле заправлял здесь всем И. Ф. Дротянкин, фигура одиозная, человек нечистоплотный. Из всех тогдашних директоров цирка Дротянкин имел, пожалуй, самую дурную репутацию. За кулисами говорили: «Жох-мужик», «плут», «обманщик», «пройдоха». Работать в его цирках артисты не любили: знали — надует, не выплатит полностью причитающиеся им деньги.
В то время, когда Сергеев впервые встретился с Прокофием Федоровичем, тот был уже в летах, но все еще не утратил былой представительности. Рослый, крупнотелый, с упитанной, бровастой физиономией, на которой выделялись черные, подкрашенные усы, Дротянкин строго следил за своей внешностью; всегда хорошо одет, гладко выбрит, аккуратно причесан. Презентабельный вид для этого дельца — средство достижения своих корыстных целей, ибо держался он преимущественно на плутовских проделках и обмане.
Свои цирки Дротянкин открывал в небольших городах и главным образом в кредит: находил доверчивых простаков — на этот счет у него был нюх — сулил им златые горы, нанимал на их деньги плотников и те сколачивали на скорую руку где-нибудь на базарной площади круглый барабан с подсобными помещениями и директорским кабинетом. Затем дошлый предприниматель набирал труппу из безработных артистов, вывешивал широковещательные афиши, приглашая публику на «грандиозное, экстраординарное представление». Именовал он цирки не иначе как «Столичный», «Элегантный», а чаще и того забористей — «Декаданс».
«Декадансы» часто прогорали. И тогда Прокофий Федорович удирал, не рассчитавшись с кредиторами и артистами, а вскоре выныривал в каком-нибудь новом городе. И все повторялось.
Чего более всего не любил содержатель «Элегантного» цирка, так это расставаться с деньгами. По этому поводу у него были выработаны особые приемы, о которых Алеша Сергеев столько наслышался от обманутых гимнастов, жонглеров, акробатов. Да и с Чанышевым он не рассчитался полностью. Перед настойчивыми кредиторами Дротянкин разыгрывал целые спектакли, жаловался на скверные сборы, старался разжалобить, а если не получалось, мог разорвать на груди рубаху и надрывно вопить: «Нате, берите! Вот он я, весь перед вами!...» Мог высосать из десен кровь и, сплевывая красную слюну, голосить страдальческим тоном: «Боже мой, как я измучен — кровью начал харкать...» Определенно этот человек обладал артистической жилкой: лицедействовал столь искусно, что кредиторы сочувствовали бедняге и отступались.
Спустя несколько лет Сергеев услышит, что Дротянкин за свои мошенничества угодил за решетку, и там же в тюрьме и умер.
Постоянные переезды из города в город стали для юного артиста делом привычным. Отработали семь, от силы десять дней и снова собирай вещички. Ему полюбилась кочевая жизнь, полная новых впечатлений, новых знакомств. Он все более и более врастал в цирковую почву, основательно в ней укореняясь.
Приноровился юнец, оторванный от дома, и к новой самостоятельной жизни.
Вошло в привычку у Алеши приходить в цирк часа за два до начала. Было интересно всматриваться в деловитую, сосредоточенную подготовку гимнастов, жонглеров, эквилибристов к своему выходу на манеж. А того более привлекали рассказы бывалых артистов. В цирке, словно на корабле, всегда находился какой-нибудь любитель «травить», красочно расписывать случаи и курьезы из цирковой жизни. Вокруг такого рассказчика — а меж ними встречались по-настоящему речистые, заслушаешься — всегда кучка охочих до занятных баек. В их числе и Алексей Сергеев.
Но вот подходило время и ему тоже идти готовиться к работе. Если Чанышев еще не пришел, парни в гримировочной бойко переговаривались, смеялись, иногда затевали спор. При хозяине же все подтягивались, разговоры только по делу.
Новенький ни во что не встревая, никому не докучая, молча переодевался в легкий костюм — некое подобие обличения бедуинов труппы Али-Магомет-Шаха. На ноги Лёсик обувал легкие парусиновые ботинки на мягкой, «выворотной» подошве, волосы, как научил Фаччиоли, смачивал чаем и аккуратно причесывал.
Глава труппы тоже надевал костюм, пудрил лицо, подкрашивал губы. И хотя никакой акробатической подготовки не имел, способен был сделать лишь примитивный кульбит да повиснуть во время исполнения пирамиды на плечах «нижнего», зато, когда начиналась демонстрация прыжковых комбинаций никто не умел куражить акробатов задорней Чанышева. У этого оригинала для каждой прыжковой комбинации и для отдельных трюков была своя образная характеристика. Так например, комбинацию из нескольких флик-фляков, которая заканчивалась задним сальто-мортале и — в темп — передним, он называл: «По копейке, по копейке, по копейке — отдай копейку». Некоторые определения в чанышевском жаргоне звучали довольно странно. Вот, к примеру, кульбит у него почему-то именовался «Дворец и крепость», арабское сальто с прыжка — «Князь и лошадь». Чанышевские наименования и по сию пору живы в цирковом фольклоре.
Алеша полюбил те невыразимые мгновения, когда подходила его очередь — он разбегался аж от самой конюшни: набирал скорость, чтобы красиво выполнить свою прыжковую комбинацию, а «под ногу» ему гиканье, свист, улюлюканье и звонче всех, пронзительнее — гортанный голос Чанышева, выкрикивавшего непонятные слова.
А после номера так приятно было тихо посидеть, расслабясь, давая отдых натруженным мышцам. Но рассиживаться не разрешал себе, спешил переодеться и бежал на места — смотреть представление. Это сделалось для него насущной потребностью. Особое внимание привлекали клоуны, комики, эксцентрики; их выступление вызывало острый интерес. Однако не все шутки смехотворов казались удачными. Несмотря на юный возраст, у любителя кинокомедий уже тогда появилось интуитивное чутье на смешное. Жадно наблюдая за выступлениями артистов комического плана, Сергеев исподволь взращивал в себе клоунское мышление.
Придет время, и костюм акробата-прыгуна он сменит на клетчатый пиджак коверного.
ПЕРВЫЕ ШАГИ
«В каждом акробате всегда сидит немного клоуна», — читаем в рассказе А. И. Куприна «В цирке». Верное наблюдение. Я насчитал двадцать шесть клоунов, которые прежде были акробатами. В их числе такие величины как Эйжен, Коко, Бонжорно, Якобино, Г. и В. Мозель, В. Бартенев.
Конечно, не все акробаты становились клоунами. А вот для Алексея Сергеева эти слова оказались пророческими.
Несмотря на внешнюю сдержанность, в его характере, каждой частичке души жила непреодолимая страсть к лицедейству, к смешным дурачествам и комедианству. Видимо, это было заложено в его генах. «После того, как я увидел на манеже братьев Манион, я окончательно понял, что клоунада — мое призвание, — рассказывал Алеша, — то, что я и раньше смутно ощущал в себе —потребность чудачить, смешить, придумывать комические ситуации — братья Манион своим выступлением подтолкнули, помогли способностям выйти наружу и проявиться».
Впечатление от номера Бориса и Виктора Манионов, которых объявляли: «Братья Альфонсо — профессора смеха» было столь сильным, что Алексей долго ходил с восторженным, сияющим лицом. Борис в роли «рыжего» очаровал молодого прыгуна. Впрочем, не только его. Исключительным комедийным даром Бориса восхищались многие. Я тоже был в числе горячих поклонников этого комики яркой индивидуальности, смешного, виртуозно владевшего приемами буффонады и никогда не повторявшегося. Он был звездой провинциальных цирков. И лишь по неблагоприятному стечению обстоятельств не стал знаменитостью столичных манежей.
Сергеев сделался тенью своего кумира, глядел ему в рот, ходил, вплоть до отъезда, за ним по пятам. «Долго потом внутренний голос звал меня, манил войти в заветную дверь клоунской профессии, — вспоминал Сергеев. Нет мечты только об этом. Утром, днем, ночью преследовало меня желание испробовать свои силы в комическом цели».
И случай такой подвернулся. Не в полной, конечно, мире, но все же каким-никаким, а клоуном у ковра он поработал.
Амплуа коверного — одно из удачных и разумных изобретений первых организаторов циркового дела. Исстари люди знали, что смех способен снимать любые психологические напряжения. Несколько столетий назад, когда еще не существовало цирка как такового, по Европе странствовали труппы канатоходцев; они проделывали на большой
высоте опасные трюки. Чтобы снимать у зрителей чувство страха, главы трупп включали в программу, как издавна повелось, комиков, которые своими веселыми шутками забавляли публику, разряжая атмосферу внутренней напряженности. Подобным образом поступали и бродячие труппы конных искусников-штукмейстеров.
Со временем кочующие конники и канатоходцы прекратили свое существование, а традиция снимать чувство страха смехом сохранилась. Теперь этой традицией воспользовались содержатели первых цирков.
Так родилась профессия коверного.
Развивалось цирковое искусство, совершенствовалось и мастерство клоуна у ковра.
Современный коверный помимо того, что развеивает комическими фортелями ощущение опасности, после так называемых смертельных номеров, имеет еще и чисто прикладную функцию — сделать незаметными для публики различного рода перестановки цирковой аппаратуры, уборку и расстилание ковра. Иногда коверный подыгрывает, как принято говорить, артистам, включаясь в тот или иной номер.
Считается: хороший коверный, и все представление пройдет хорошо.
Зимой 1931 года в челябинском цирке Сергеев повстречался с коверным Джерри. К своему удивлению, он узнал, что Василий Джерри — родной брат Кости Никольского, с которым Алексей одно время поработал в труппе Чанышева.
Джерри выходил на манеж в типичном для той поры клоунском обличье: мешковатый клетчатый костюм, парик с гривой вздыбленных волос, нос картошкой. Из реприз, которые он исполнял, Алеше больше всего нравилось как веселый коверный изображал петуха. Сперва он взъерошил волосы на парике, превратив их в петушиный гребень, потом горласто прокукарекал, захлопал «крыльями», комично склоняя голову то к левому плечу, то к правому; затем, отыскивая корм, принялся разгребать землю ногами, да так, что из-под клоунских штиблет выпрыскивался веер опилок. И вдруг, завидев шпрехшталмейстера, пустился потешно кружить вокруг него этаким фертом под стать заправскому пете, обхаживающему курицу. Ни у одного из коверных Алеша не видел эту сценку. Дома, скрытно от всех, он отрепетировал «Петуха», однако, став коверным, исполнял лишь вначале, когда делал первые шаги.
И Превозмогая смущение, молодой акробат все время крутился возле коверного, который оказался человеком простым, общительным.
В «Наверное он почувствовал, что меня привлекает клоунское дело, — рассказывал Сергеев. — Ив один прекрасный день предложил: «Давай соединимся, сделаем парных И коверных». Я, конечно, очень обрадовался. Первое время И даже не верилось, что моя мечта осуществляется. Всю подготовку Джерри взял в свои руки. Под его началом мы
быстро отрепетировали восемь реприз, включая длинную И акробатическую комбинацию, какие исполняют эксцентрики. Это у нас получалось лучше всего».
Тем временем Василий договорился со старыми артистами Франкарди, которые до недавнего времени работали музыкальными клоунами; они продали Сергееву рыжий парик и костюм в крупную клетку.
И вот, первое выступление. Конечно, новоиспеченный коверный ужасно волновался, как любой дебютант. Но, в общем, все прошло не плохо. «Отработали мы всего неделю