– Конечно, не мог! – сочувственно воскликнула Эллен.
– Я очень рано потерял счет времени. – Уилл не услышал Эллен, он был поглощен своим рассказом. – У меня были часы, я продал их гораздо позже, и на часах были дни и числа и все такое. Но я просто не смотрел на них, просто не хотел ничего знать. Поэтому у меня ни малейшего представления, как долго я пробыл в том доме. Однажды вечером эта женщина пришла с мужчиной, который был, как она сказала, ее двоюродным братом. Он дал мне еще одежду, местную одежду и бурнус на голову и сказал, что мне нужно уйти вместе с ним из города в село, где я буду находиться в большей безопасности.
– После этого, куда бы я ни пошел, везде было почти одно и то же. Я сидел в деревне, выходил только по ночам, а когда задерживался в деревне слишком долго, то предлагал деньги, чтобы меня переправили в другую. Я боялся долго находиться в одном месте. Через какое‑то время ко мне вернулось достаточно здравого смысла, чтобы понять, что я не знаю, где нахожусь, и я заплатил одному мальчишке, чтобы он достал мне карту. Эти мальчишки – это было самое лучшее, они всегда могли достать тебе все: еду, нож, что угодно. Как бы то ни было, карта преподнесла мне крайне неприятный сюрприз. Оказалось, что я двигался в направлении афганской границы, где, как я понял, делать мне было совершенно нечего.
Я стал более активным, стал больше рисковать, выходить в дневное время, купил подходящую одежду и ткань для тюрбана, так чтобы я мог одеваться как сикх. У меня уже отросла борода, а сикхи довольно высокие – это был лучший для меня способ изменить свою внешность. Я мог свободно ходить там при условии, что держал рот закрытым. Я начал пробираться обратно к Персидскому заливу, ориентируясь по своей карте. Очень часто я не мог найти на этой карте названий сел, в которых я останавливался, но продолжал идти. Я никогда не видел ни одного американца, не слышал ни слова по‑английски. Когда я уставал или боялся, то выбирал село и прятался там какое‑то время. У меня кончились деньги, и я продал часы, а потом и бриллианты, причем гораздо дешевле, чем они стоили. Я знал, что это опасно, потому что продажа бриллиантов может привлечь ко мне внимание, но мне повезло. Все обошлось.
Наконец я вышел к селению в нескольких милях от залива. Я собирался использовать рубин в качестве платы за то, чтобы меня переправили через залив на одну из нефтяных платформ, на которых работают американцы, но мне не пришлось этого делать. Вы знаете все остальное. Было очень радостно узнать, что меня разыскивают. Я знаю, правда, что очень многие люди были добры ко мне и помогли мне в пути, но я не чувствовал тогда никакого добра.
– А что же ты чувствовал, – спросила Бренвен, – когда ты так долго перебирался из одного места в другое?
– Жару. Усталость. Разочарование. Я просто продолжал идти, потому, что мне хотелось выжить. – Уилл смотрел прямо ей в глаза. Ничуть не стыдясь присутствовавших здесь Эллен и Джима, и, на этот раз не шутя, он сказал: – Я думал о тебе, Бренвен. Я хотел выжить, чтобы снова увидеть тебя.
– И ты выжил! – воскликнула Эллен, спрыгнув с кушетки и в вихре золотистого кашемира подбежав к Уиллу, чтобы обнять его. – Мы так гордимся тобой!
– Я более чем горжусь, я потрясен, – заявил Джим, сидя на диванчике. – Я не знаю, как тебе это удалось, но ты проделал все просто отлично – остался в живых и предпринял все, что надо было, чтобы выбраться оттуда. Предлагаю нам всем выпить за это, а? Я положил раньше шампанское на лед. У меня было такое ощущение, что оно нам понадобится.
– Отличная идея. – Эллен сделала движение, чтобы спрыгнуть с ручки кресла Уилла, где она примостилась, но Джим остановил ее.
– Оставайся здесь и составляй Уиллу компанию, дорогая. А Бренвен мне поможет, я уверен.
– Да, конечно, – согласилась Бренвен, но она была озадачена. Зачем взрослому мужчине помощь, если ему нужно справиться только с бутылкой шампанского и четырьмя бокалами? Она пошла за Джимом на кухню, где обнаружила, что все находится там же, где и раньше. Без всяких проблем она отыскала четыре бокала в форме тюльпана и небольшой серебряный поднос.
– Мне бы хотелось сказать тебе кое‑что о твоем храбром друге, – сказал Джим, открывая бутылку с шампанским. – И я надеюсь, что ты не обидишься на меня.
– А почему я должна обидеться?
– Я заметил во время обеда, и когда мы сидели в маленькой гостиной, когда я пытался зажечь камин… Черт, говорить об этом нелегко, но это необходимо. Ты слишком защищаешь его, Бренвен. Слишком сильно оберегаешь и хлопочешь. Ты не заметила, что, когда он начинает подыскивать слова, ты заканчиваешь за него его предложения?
– Я знаю, о чем он думает, – защищаясь, сказала она, – и я хочу ему помочь.
– Это ошибка, поверь мне. Я видел мужчин, да и женщин, которые не испытали и десятой доли того, что выпало Уиллу Трейси, и во всех этих случаях есть что‑то общее. Когда он наконец полностью понимает, что все кончилось, что он дома, в безопасности, человек буквально распадается на части, разваливается. Черт, он уже так близок к этому состоянию, он, как кусок ткани, начинает распускаться по краям. Ты сейчас не совсем реальна для него, потому что он идеализировал тебя. Все, что ты делаешь или говоришь, приобретает сейчас для Уилла преувеличенное значение, и это будет продолжаться до тех пор, пока он не придет в себя окончательно. Он очень сильный человек, Бренвен. Может быть, как он сам сказал, ему повезло. Но в основном, он выжил и выбрался оттуда за счет силы своего характера. Эллен много рассказывала мне об Уилле Трейси‑младшем и о тебе тоже. Сейчас, после того как я познакомился с ним, я подозреваю, что люди помогали ему потому, что в нем есть какая‑то внутренняя доброта, а люди откликаются на это. Даже я откликаюсь, закоренелый фэбээровец!
Бренвен улыбнулась.
– Да, Уилл – хороший человек. И, хотя это и может показаться странным, все, через что ему пришлось пройти, только укрепляет и подтверждает мою веру в его силу. Я не была так уверена в ней – я думала, когда он был здесь зимой перед тем, как весь этот ад вырвался на свободу, что этот брак и годы работы в Госдепартаменте сломили его. Тогда он был совсем не похож на себя.
– Он был здесь?
– Да, очень недолго. Он держал это в тайне, потому что готовил план, чтобы уехать оттуда вместе со своей семьей, но его планам не суждено было сбыться. Я видела его всего лишь одну ночь.
– Хмм. Ну, я закончу то, что начал говорить. А то они начнут удивляться, почему мы так долго задержались на кухне. Уилл скоро сломается, и это только естественно. И если ты будешь обращаться с ним как с ребенком или эмоциональным инвалидом, он поверит в то, что он таковым и является. Он даже может прийти к выводу, что он недостаточно мужчина для той богини, которой сделал тебя, и это сможет разрушить ваши взаимоотношения. Когда он распадется, так сказать, на части, дай ему самому собрать себя. Или пусть Эллен помогает ему, от нее он вполне сможет принять эту помощь. Но ты – это совсем другое дело. Дай ему простор. Если он отдалится от тебя, дай ему уйти на какое‑то время. Он вернется, когда снова станет самим собой.
– Не помогать ему? – в глазах у Бренвен было ясно видно сомнение. – Ты уверен, что это правильно?
– Уверен. А теперь, пойдем назад. Мы выпьем за воссоединение двух влюбленных. Я ведь не сказал, чтобы ты не любила его, знаешь!
В течение следующих двух дней Бренвен мало видела Уилла, и, судя по тому, что видела, она вынуждена была признаться самой себе, что Джим Харпер был прав. Он явно абстрагировался от окружающего. Джим отправлялся с ним на собеседования и привозил обратно домой. Он же ездил с ним в психиатрический центр для бесед с психиатрами. Эллен сопровождала Уилла, чтобы купить одежду и другие необходимые ему вещи, и она рассказывала потом Бренвен, что это было как будто бы она одевала ребенка. Бренвен, как и собиралась, нанесла визиты Бичерам, Ксавье и жителям № 622, а также своим бывшим коллегам на телестанции, но сердцем она была не с ними. Ей хотелось одного – находиться рядом с Уиллом.
На третий день Уиллу не надо было никуда ехать: люди из Вашингтона закончили беседы с ним. Он бродил по дому Эллен в своей новой одежде – голубом свитере и серых слаксах – и выглядел бледным, красивым и потерянным. Бренвен чувствовала, что с нее хватит. Она нашла Уилла внизу, сидящим у камина, в котором не горел огонь, и бессмысленно глядящим в него.
Уилл медленно поднял голову и так же медленно улыбнулся.
– Привет.
– Привет. У тебя есть планы на сегодня?
– Нет, не думаю. Не совсем. Мне кажется, я должен уже позвонить отцу, но мне что‑то не хочется пока этого делать.
– Я собираюсь кое‑куда съездить и не отказалась бы от компании. Хочешь поехать со мной?
– Ну, может быть. А куда ты едешь?
– Повидать кое‑кого, кто очень напоминает тебя. Давай, поехали со мной.
Бренвен по мосту переехала через Потомак и припарковалась на другой стороне. Погода была хорошей, в прохладном воздухе ощущалась надвигающаяся осень. Уилл послушно шел рядом с ней. Уголком глаз она заметила, что по мере того, как они шли, интерес Уилла к окружающему усиливался. Он вдыхал воздух полной грудью, и его плечи расправились. «Все правильно, – подумала она, – это не было ошибкой». Она быстро взяла его за руку, а другой рукой показала на то место, куда они направлялись, место, которое сверкало своей белизной в лучах утреннего солнца.
– Вон, – сказала она, – вон туда мы и идем.
– Мемориал Джефферсона?
– Именно! Я подумала, что стоит нанести визит мистеру Джефферсону.
Уилл на самом деле улыбнулся – ему было приятно. И от этого Бренвен тоже стало приятно.
Они стояли перед высокой статуей. Уилл сказал, оглянувшись по сторонам и подняв взгляд на куполообразный потолок:
– Когда‑то ты сняла здесь очень хороший телерепортаж.
– Ты помнишь.
Он положил ей руку на плечи.
– Конечно. Я помню все, что связано с тобой.
Бренвен подняла голову и посмотрела на Уилла, а затем еще выше, на Джефферсона.
– Я всегда думала, что он похож на тебя. Тебе не кажется?
Уилл посмотрел вверх, прищурился и затем хмыкнул.
– Кажется, – сказал он, – только у него больше волос, чем у меня. – И потом он поцеловал ее.
Бренвен вернула ему поцелуй со всей той отчаянной жаждой, которую она испытывала в последние три дня. Она обняла его руками за шею и приникла к нему.
Едва отняв от нее свои губы, Уилл прошептал:
– Сделай это еще раз!
Бренвен снова поцеловала его, с еще более отчаянной страстью. Уилл нежно обнимал ее, а его руки с длинными пальцами, лежавшие на ее талии и между лопатками, трепетали… Эти поцелуи разбудили его, все его тело дрожало. Наконец он тихо сказал:
– Ты даже не представляешь себе, что я сейчас испытываю. Нечто давно позабытое. – Он выпустил ее из своих объятий, так чтобы посмотреть ей в лицо. Его же лицо светилось от изумления. – Ты хочешь меня, вот что я почувствовал в твоем поцелуе. Ты хочешь меня, правда, Бренвен?
Ее глаза потемнели от силы этого желания.
– Да, хочу. Ты даже не представляешь, как сильно.
– А‑ах, – выдохнул Уилл, закрывая глаза. С этим выдохом напряженные морщины на его лице разгладились. – Я боялся. Когда я увидел, что ты все время занята, и что со мной постоянно ездят Джим или Эллен, я подумал, что ты просто пожалела меня в тот первый день. Что, как только ты присмотрелась ко мне и услышала всю мою историю, ты почувствовала… отвращение.
– О нет! Я давала тебе простор. Мне сказали, что я должна дать тебе возможность самому… – Бренвен замолчала, увидев, что по ступенькам мемориала поднимается группа туристов.
– Нам нужно поговорить, – быстро сказал Уилл, беря Бренвен за руку, – а здесь явно не то место. Давай прогуляемся по пирсу – на таком открытом месте, как там, мы, без сомнения, сможем поговорить так, чтобы нас никто не слышал.
Пока они гуляли, Бренвен вкратце изложила содержание советов, которые ей дал Джим, не сообщая при этом источник. Уилл слушал ее, кивая время от времени. Когда она закончила, он сказал:
– Психиатры говорили мне почти то же самое, о том, что я сломаюсь, буду неспособен принимать решения и тому подобное. Они испытали большое потрясение, когда я сказал им, что подал заявление об увольнении у себя на службе, в Госдепартаменте. Предполагалось, что я пальцем не смогу пошевелить, но я – напротив – проявил большую настойчивость. Я заставил принять это заявление. Это более или менее прочистило им мозги. Ты, конечно же, понимаешь, что в Вашингтоне сидит больше экспертов на квадратном дюйме площади, чем где‑то еще в Западном полушарии – они принялись бы учить окружающих чистить зубы, если позволить им это.
Уилл замолчал и повернулся к Бренвен.
– Ты не знаешь, как я рад теперь, когда узнал, что ты уехала отсюда не из‑за другого мужчины. Я не могу дождаться того момента, когда я сам выберусь отсюда.
– Правда?
– Да, – сказал Уилл, улыбаясь, – правда. Видишь ли, мне здесь все осточертело. Из‑за того, что я не соответствовал ожиданиям экспертов, мне пришлось лишний раз встречаться и беседовать с ними. Особенно притом, что ты казалась такой отдалившейся.
– Так ты поэтому был таким тихим?
– Отчасти. В основном это было обычное привыкание к старым местам. Видишь ли, Бренвен, мне стоило большого труда поверить в то, что я уже дома; я был совершенно дезориентирован. Я постоянно думал: «А что, если у меня просто галлюцинации и мне все это только кажется, а когда я приду в себя, выяснится, что я все еще в Иране?» Прошлой ночью я впервые лег спать и не подумал об этом: «Я проснусь утром и окажусь вовсе не в доме Эллен, это все окажется всего лишь сном».
– Ты веришь в это сейчас?
– Абсолютно. – Его улыбка стала еще шире. – Смешно, но окончательно я поверил в то, что нахожусь здесь, вчера, когда собеседования закончились, и эти толстые задницы в Госдепартаменте не хотели принимать мое заявление. Беготня, которую они устроили, была так типична: «Добро пожаловать назад, в объятия родной бюрократии, дружок!» И я совершенно не чувствовал себя сбитым с толку, когда проснулся сегодня утром. И я не думаю, что сломаюсь, во всяком случае, не больше чем уже сломался. Я просто хочу продолжать свою жизнь. Именно об этом я думал, когда ты спустилась сегодня утром. Ты пришла как раз в нужный момент, Бренвен.
– Я так рада! Ты действительно выглядишь намного лучше. Ну, менее отключенным. Сбитым с толку. Мне не нужно больше оставлять тебя в покое?
– Умоляю тебя, не делай этого, если, конечно, у тебя не будет веской причины, чтобы куда‑нибудь уйти! Давай присядем на одной из этих скамеек и немного отдохнем прежде, чем отправиться обратно. Я совсем забыл, что не все привыкли столько ходить, как я.
– Нет, я очень много хожу. Давай пойдем назад, к машине. Мы можем поехать куда‑нибудь. Или можем посидеть здесь и закончить наш разговор, а потом пойти в Смитсоновский Центр и побродить там, и поесть тоже там.
– Да, отличная мысль! Я не был в Смитсоновском Центре целую вечность! Мы могли бы посмотреть на динозавров, как я всегда делал, когда был ребенком.
Бренвен рассмеялась. Уилл огромными скачками возвращался сегодня утром к ней. Она помнила о его любви к Смитсоновскому Центру еще с тех времен, когда только начинала свою жизнь в Вашингштоне, и он познакомил ее с этим огромным хранилищем знаний. Ее сердце наполнилось радостью.
– Если ты согласен, что динозавры могут несколько минут подождать, то я хотела бы поговорить с тобой кое о чем. Особенно с учетом того, что раньше ты говорил, что тебе нужно позвонить отцу.
– Я не думаю, что эти толстые ребята способны от нас убежать. Они явно смогут подождать. – Уилл подвел Бренвен к скамейке, и они сели на нее. – Говори, я весь внимание.
Она не знала, с чего ей начать. Она чувствовала, как по ее телу пробегает дрожь ожидания, и была счастлива просто от того, что сидела рядом с ним на скамейке, и от этого счастья почти потеряла дар речи. Бренвен посмотрела в его теплые светло‑карие глаза, и у нее перехватило дыхание, а сердце в груди подпрыгнуло. Она протянула к нему руку и прикоснулась к щеке, а затем обвела кончиком пальца его губы. Уилл простонал.
– Ты не знаешь, что ты делаешь со мной, когда так прикасаешься ко мне! Ты знаешь, о чем мне это напоминает? О тех первых годах нашей дружбы, когда мы ходили повсюду, и я просто сгорал от желания, но ничего не смог сделать – мы никогда не оставались наедине друг с другом.
– Я думала почти о том же, только сейчас все гораздо лучше. Это просто чудо, величайший из возможных даров. Нам предоставлен еще один шанс, Уилл. Это как раз то, о чем я хочу с тобой поговорить. Может быть, я слишком рано спрашиваю тебя, не поедешь ли ты вместе со мной в Сан‑Франциско? Нам не обязательно… э‑э… жить вместе, если ты этого не хочешь. Я не знаю, насколько близким ты хочешь быть мне, и я пойму, если ты еще не готов к этому. У меня в квартире две спальни, поэтому ты можешь пожить у меня, пока не найдешь собственную квартиру. Я просто подумала, так как ты сам сказал, что не хочешь оставаться в Вашингтоне…
– Бренвен… – Он взял ее за обе руки и торжественно сказал: – Я хочу быть настолько близким тебе, насколько ты сама мне позволишь. Я люблю тебя, я никогда никого, кроме тебя, не любил.
На несколько секунд между ними повисла тишина, а потом Бренвен сказала:
– Я тоже люблю тебя, Уилл. И для меня тоже не существовало никого.
Уилл поднес ее руки к своим губам и поцеловал их по очереди.
– Я должен сказать тебе что‑то важное. Смерть моей жены и пасынка была ужасной, но теперь это все в прошлом. Мой брак, так же как и твой, остался в прошлом. В течение всех тех месяцев, когда я бродил по Ирану от селения к селению, со мной произошло и кое‑что хорошее: я преодолел свой комплекс вины. Я больше не чувствую себя потерпевшим поражение. Ты, должно быть, помнишь, каким я был, когда провел с тобой ту ночь – сейчас я даже не стыжусь этого, а мне очень долго потом было стыдно за себя. Мне кажется, что горячее персидское солнце выжгло из меня чувство вины и стыда. Я чувствую, что пришел к тебе чистым, Бренвен.
Лицо Бренвен светилось от счастья.
– Значит, ты поедешь туда вместе со мной?
– Да. Я могу искать работу в Сан‑Франциско точно так же, как в любом другом месте. Но мне надо встретиться с моим отцом. Как скоро тебе нужно возвращаться?
– Я не указала точной даты возвращения. Мне кажется, я могу остаться здесь еще на недельку. Этого хватит?
– Да, хватит. Я позвоню отцу сегодня. Мы могли бы поехать к нему, но мне будет легче, если я приглашу его сюда, как предложила Эллен. Он захочет, чтобы я отправился с ним в Кентукки и жил там, пока он сам не решит, что со мной все в порядке, но я не хочу этого. Я пытался придумать какую‑то отговорку, а ты уже решила для меня эту проблему! Отец будет меньше шуметь по поводу того, что я еду в Сан‑Франциско вместо Кентукки, если объяснение произойдет здесь. Интересно, понравится ли тебе сенатор?
– Наверное, нам было бы лучше задуматься, понравлюсь ли ему я.
– Он будет без ума от тебя, как только увидит твое прекрасное лицо. Я, кажется, не говорил тебе, что ты во всем так же прекрасна.
– А ты, Уилл Трейси, даже еще лучше, чем я тебя запомнила. А как только ты наберешь немного веса, то будешь просто великолепен. Давай пойдем к динозаврам, чтобы мы могли потом пойти поесть, и ты начал набирать вес.
Смеясь, держа друг друга за руки, они пересекли улицу и подошли к Смитсоновскому Центру. Поднимаясь по ступенькам, Уилл обнял Бренвен за талию и, склонившись к ее уху, прошептал:
– Я люблю тебя.
Глава 3
Эллен Кэрью Харпер сидела в своей викторианской ночной сорочке, отделанной кружевами и лентами, перед зеркалом и с необходимой для этого силой расчесывала свои кудри. Она остановилась, держа щетку в руке, когда ее муж вышел из ванной в полотенце, обернутом вокруг бедер.
– Знаешь, о чем я думаю? – спросила она.
– Нет, – сказал он и весело посмотрел на свою жену, – но я не сомневаюсь, что ты сейчас расскажешь мне об этом.
– Можешь быть уверен. Я думаю, что сегодня что‑то произошло между Бренвен и Уиллом. Я думаю, что они о чем‑то договорились и просто пока не сказали нам об этом.
– Почему ты так думаешь? – Джим снял с себя полотенце и, нисколько не стесняясь своей наготы, начал вытирать волосы.
– Потому что с того самого момента, как они вернулись со своей утренней прогулки – что, кстати, произошло никак не раньше четырех часов дня – они смотрят друг на друга так, как обычно люди смотрят, когда им с большим трудом удается держать свои руки подальше друг от друга.
– Я знаю, что это такое, – сказал Джим, роняя полотенце на пол и направляясь к Эллен. – Мне с огромным трудом удавалось держать свои руки подальше от тебя с того самого момента, как только я тебя увидел впервые!
– Глупый. – Эллен поцеловала и погладила его по щеке, а затем легонько оттолкнула от себя. – Ты такой нетерпеливый, грубиян! Неужели ты не понимаешь, что происходит между ними? Ты думаешь, это хорошо? Я помню то, что ты говорил о состоянии Уилла, и, по правде говоря, мне бы не хотелось, чтобы хоть один из них пострадал.
Джим, который всегда спал раздетым и наслаждался тем, что снимал со своей жены наряды, на надевании которых она ежевечерне настаивала, повернулся к ней спиной и направился к кровати. Он знал, что она скоро последует за ним.
– Да, дорогая, я видел то же, что и ты. За последние двадцать четыре часа в Уилле Трейси произошли значительные изменения. Сохранятся эти изменения или нет, я не знаю. Он необыкновенный человек: то, что ему пришлось перенести, не ослабило его, а скорее укрепило. И потом мы должны помнить о том, что, судя по тому, что ты мне сама говорила, Уилл и Бренвен очень давно любят друг друга. Я думаю, что любовь всегда права, и если ты придешь сюда, то я с радостью продемонстрирую тебе это.
В другом крыле большого дома Бренвен думала о том, что лучше бы она привезла с собой что‑нибудь более сексуальное для сна, чем длинные трикотажные рубашки, к которым она привыкла за долгие годы одиноких ночей. Жаль, что ни предвидение, ни оптимизм не подсказали ей купить симпатичную ночную сорочку. Она вздохнула и натянула на себя розовую рубашку, которая доставала ей до бедер, затем вынула булавки из прически и, тряхнув головой, распустила волосы. Она не обрезала волосы почти столько же лет, сколько не покупала себе настоящих ночных сорочек. Они были почти такими же длинными, как и надетая на ней рубашка. Бренвен взяла свою щетку с комода, села на кровать и принялась рассеянно расчесывать волосы.
«Возможно, я неверно прочитала сигналы, – подумала она. – Может быть, Уилл не придет ко мне сегодня». Если он не придет, нужно ли ей пойти к нему? Нет, по крайней мере не сегодня. Может быть, завтра, после того, как купит себе новую ночную сорочку, что‑нибудь действительно прекрасное, с лентами и кружевами…
Раздался тихий стук в дверь. Бренвен подумала, что это могла бы быть Эллен, но, пока она об этом думала, дверь открылась, и Уилл проскользнул в комнату.
– Привет, – сказал он. Он выглядел слегка неуверенным в себе и был полностью одет во всю свою новую одежду: бежевую шелковую пижаму, золотисто‑коричневый велюровый халат, который почти подходил по цвету к его глазам, и светло‑коричневые кожаные шлепанцы.
– Можно войти?
– Входи. Я надеялась, что ты придешь. – Сейчас, когда он уже был здесь, Бренвен абсолютно не волновало, что на ней надето. Она по‑йоговски поджала ноги под себя и уронила свою щетку на кровать, тут же забыв о ней.
– Я принес для нас довольно необычную выпивку. – Уилл вынул из‑за спины большую бутылку с минеральной водой. – Я, кажется, отвык от алкоголя – то шампанское, что мы пили в первый вечер, чуть не убило меня. Но если ты хочешь чего‑нибудь покрепче, я принесу.
– Минеральная вода полезнее для здоровья. Я с удовольствием выпью немного.
– Хорошо. Э‑э… у меня тут в карманах пара стаканов.
Сердце Бренвен гулко билось, когда она наблюдала за ним. Как у него получается быть одновременно таким сильным и бесхитростным, таким неуклюжим и грациозным? Она чувствовала, что будет узнавать Уилла заново и что во второй раз этот процесс будет бесконечно приятнее из‑за той зрелости, которой они оба достигли. Точно так же, как каким‑то образом, несмотря на облысевшую голову и ставшие более резкими черты лица, Уилл сейчас был гораздо более красивым мужчиной, чем десять, двенадцать, четырнадцать лет назад. Неужели она уже так давно знает и любит его? Да.
– Тост, – сказал Уилл, вручая ей стакан с водой. Его голос слегка дрогнул, когда он сказал: – За нас. За эту ночь, и пусть она станет первой из многих‑многих ночей, которые мы проведем вместе.
– Замечательно, – сказала Бренвен. Она прикоснулась своим стаканом к его, и они выпили.
Уилл нервничал и ощущал такое сексуальное напряжение, как семнадцатилетний мальчишка. Он не был с женщиной уже почти два года. Он знал, что не сможет растянуть удовольствие, не сможет доставить удовлетворение Бренвен. Он сделал шаг назад, оглянулся, заметил стул, направился к нему и сел.
– Я дозвонился до отца, когда мы все разошлись спать.
– И? – Бренвен знала, что его отца не было дома, когда они пытались дозвониться до него днем.
– И он не был полностью удивлен. Его уведомили, что меня привезли в Вашингтон и что ему позвонят сразу же, как только эксперты разберутся со мной. Поначалу он продемонстрировал всю свою требовательную натуру, но потом сломался, и стало ясно, что он просто рад тому, что я остался жив. Он приедет. Но он не будет жить здесь. Он любит отели. Даже когда я жил в джорджтаунском доме, он всегда, приезжая, останавливался в своем любимом номере в «Мэйфлауэре». Он там и собирается остановиться. Он приедет на машине и будет здесь завтра. Я должен пообедать с ним в «Мэйфлауэре».
– Эллен будет разочарована, что он не приедет сюда. И я тоже, немного. Но я думаю, что будет лучше, если в первый раз вы встретитесь наедине.
– Я предпочел бы, чтобы вместе со мной была ты. Но я должен так много рассказать ему… я не хочу даже думать об этом. Я ненавижу саму мысль о том, что мне придется рассказывать все сначала, как раз в тот момент, когда я начал отодвигать все это в прошлое.
– Выбрось это из головы. Когда настанет время, сделаешь – и тут же забудешь.
Уилл с благодарностью посмотрел через комнату на Бренвен. Снова, так же как и утром, морщины тревоги и напряжения на его лице разгладились.
– Какие простые слова! Я так рад, что у меня есть ты! Я чувствую себя счастливейшим из мужчин – о Боже, какой штамп. Но это действительно так.
– Нам обоим повезло. Это как будто бы два раза влюбиться в одного и того же человека, и притом как раз в того, в кого надо. У многих ли есть такая возможность?
– Нет, не у многих, – хрипло сказал Уилл. Он подошел к кровати и поднял щетку. – Я всегда хотел расчесать твои волосы. Можно?
– Это тяжелый труд, – поддразнила его Бренвен. – Ты уверен, что справишься?
– О, думаю, что да.
Уилл сел рядом с ней, и она повернулась к нему спиной. Длинными, чувственными прикосновениями Уилл расчесывал ее густые шелковистые волосы. Проведя по ним щеткой, он затем приглаживал их другой рукой. Седая прядь имела другую структуру, была чуть грубее остальных волос. Его пальцы задержались на этой пряди…
– Это просто чудесно, – пробормотала Бренвен. – Не останавливайся.
Она вовсе не хотела провоцировать его, но другое, интимное значение этих самых слов всплыло в сознании Уилла. Желание разгоралось в нем все сильнее и сильнее. С каждым взмахом щетки его неуверенность в себе таяла. Каждое прикосновение щетки к ее волосам как бы превращалось в другое прикосновение.
Бренвен таяла изнутри. Она хотела его с такой силой, что с болью ощущала мучительную пустоту внутри, которую мог заполнить только Уилл. Она жаждала, чтобы он взял ее и заполнил эту пустоту, так чтобы она до краев была полна Уиллом.
Уилл отложил щетку в сторону и поднял руками ее тяжелые волосы, давая им проскользнуть у него между пальцами. Длина и тяжесть этих волос изумила его.
– Я люблю твои волосы, Бренвен, – сказал он.
Он придвинулся ближе к ней и зарылся лицом в эти пряди, пробираясь среди темных шелковистых волн, чтобы поцеловать нежную шею. Его ладони опустились вниз по ее тонким рукам до самых кончиков пальцев. Ее дыхание участилось. Он почувствовал ее желание, и это подтолкнуло его. Его руки поднялись вверх, чтобы сжать ее груди сквозь тонкую трикотажную рубашку, которая была на ней надета; сквозь мягкий материал он почувствовал, как затвердели ее соски. Она повернулась лицом к нему, ища его поцелуя. Он склонился над ней и прижал свой рот к ее ищущим губам.
Он не мог долго и нежно целовать ее. Он слишком сильно хотел ее, и, когда ее язык, как сладкий огонь, прикоснулся к его губам, он простонал, потерял контроль над собой и проглотил ее. Он обнял Бренвен, все еще прижимаясь к ней ртом, а его язык с многозначительным ритмом вонзался в нее все глубже и глубже. Их одежда казалась ему раздражающей преградой, которую он больше не мог выносить. Она поняла его, она была согласна с ним, ее пальцы сорвали с него халат, быстро расстегнули пижаму, а затем ее рот быстро оставил след из обжигающих поцелуев на его груди.