У детей, наблюдавшихся Каннером, неконтактность выявлялась ухе в младенчестве. Отсюда и название: ранний младенческий аутизм. Позже, когда появились описания неконтактности, выявляемой в 2—3 года, стали говорить о раннем детском аутизме. Сейчас этот диагноз ставится при выявлении неконтактности до 4-летнего возраста. Поскольку у таких маленьких детей постановка диагноза крайне трудна, а диагноз заметно влияет на судьбу ребенка — выявление детского аутизма уменьшает шанс ошибок в установлении, например, определяющих дальнейшую судьбу ребенка, олигофрении или шизофрении (эта осторожность не кажется лишней — французские психиатры поэтому вообще не ставят диагноз шизофрении детям до 15 лет).
Неконтактность, а чаще — более или менее напоминающие ее ограничения или нарушения общения, могут возникать и после 4 лет. Обычно это связано с теми или иными заболеваниями и состояниями. По тому, как они сказываются на дальнейшем общении, можно судить об их природе. Это не "голая" теория, это важно прежде всего практически. Вот два примера.
Ребенок 4,5 лет был помещен в больницу, где ему проводилось много болезненных и пугающих процедур. По выписке родители "не узнают" своего ребенка: он не смотрит на них и не говорит с ними, разучился самостоятельно есть, утратил навыки опрятности и перестал интересоваться игрушками. Он как бы одичал. Но проходит неделя-другая жизни в доме с теплым уходом и чувством безопасности — и все постепенно восстанавливается; а спустя месяц-два—перед нами прежний жизнерадостный и смышленый ребенок. Понятно, что речь идет о так называемом реактивном или ситуативном состоянии, а не о тяжелой болезни, которая уже не оставит ребенка.
Другой пример — два бесспорно неконтактных ребенка: назовем их Алеша и Боря. Алеша — весь в себе и сам по себе. Он вертит в руках веревочку, ни на кого и ни на что не реагирует и не обращает внимание — в том числе и на мой разговор о нем с матерью. Он передвигается по кабинету так, будто в нем просто нет людей, а если попытаться заинтересовать его и посмотреть ему в лицо — он тут же отведет взгляд, отвернется или отойдет. Игрушки его не интересуют — лишь иногда он рассеянно повертит что-нибудь в руках и вернется к своей веревочке.
Боря тоже вне общения, но насколько иначе! Играя сам с особой, он все время что-то неразборчиво приговаривает. Начнет строить из кубиков ж тут же с неожиданным ожесточением разрушит построенное или вдруг начнет "пробовать на вкус" игрушечную машинку. Временами можно поймать его короткий настороженный взгляд на нас с его мамой. Если удастся привлечь его внимание, он может посмотреть вам в глаза, а иногда и сам пробует привлечь внимание к себе. Когда в разговоре о нем мы с матерью называем его имя, он оглядывается на нас.
Даже ровным счетом ничего не зная о детской психиатрии, можно сделать некоторые предположения. Скорее всего Алеша никогда не мог вступать в общение — в его поведении мы не находим даже малейших следов умения контактировать с людьми. Поставив перед собой задачу помогать ему, мы вынуждены будем начинать буквально с азов общения. Боря же, скорее всего, не всегда был таким, как сегодня — все его поведение включает в себя элементы общения, когда-то раньше приобретенные навыки. Видимо, он успел овладеть ими до болезни, исказившей и изменившей поведение и общение. Помогая ему, мы должны будем в первую очередь подумать, как его заинтересовать, как уменьшить помехи в общении и на что в его поведении мы можем опереться. Это лишь предположения. Но они показывают, как важно сопоставить проявления неконтактности и время ее начала.
Даже очень рано проявившаяся неконтактность у многих детей с возрастом в какой-то мере сглаживается, ослабевает, обнаруживает "окошки" для общения. Каждый момент контакта увеличивает шансы на более успешное приспособление к жизни. Ведь каждый раз он что-то узнает, воспринимает, понимает. Шансы эти при прочих равных тем больше, чем раньше начинается в чем более регулярна наша помощь. Как бы ни был мал ребенок, при малейшем подозрении на неблагополучие лучше проконсультироваться со специалистом, чем ждать, что все само собой пройдет, устроится, образуется. Подозрения не подтвердятся — что ж, вы, по крайней мере, будете свободны от тревоги за ребенка, которая сама по себе может быть серьезной помехой в воспитании. Подтвердятся - вы получите возможность помогать, не теряя времени. Но и сейчас, когда большинство детей ходит в детский сад и регулярно наблюдается врачом, страх родителей перед детским психиатром столь велик, что они всячески оттягивают встречу с ним, лишая ребенка помощи и себя покоя. Порой это тянется до школы, когда многие возможности уже безвозвратно упущены.
По мере того как дети растут, некоторые из них начинают вступать в общение, а поведение и отношения с другими людьми постепенно улучшаются. Другой вопрос — насколько? Одни дети могут справиться с обучением в массовой школе. Другие учатся по упрощенным программам или дома. Третьи так и не могут справляться со школьной программой, но осваивают навыки повседневной жизни и ухода за собой. У части детей улучшение так незначительно, что они нуждаются в постоянном уходе.
ПУТИ ПОМОЩИ
Уже более полувека не прекращаются попытки найти эффективное лекарственное лечение. И хотя специальные лекарства "от неконтактности" не найдены, это не значит, что неконтактные дети лишены помощи.
У лекарств есть свои немалые возможности, но есть и пределы, ограничения. С их помощью можно уменьшить мешающие общению страх и тревогу, возбуждение и беспокойство, помочь ребенку быть более сосредоточенным и полнее использовать те психические ресурсы, которые у него есть. Лекарства помогают преодолевать некоторые формы задержек развития, улучшать переработку поступающей извне информации, воздействовать на обеспечивающие психику стороны обмена веществ и т. д. Все это расширяет круг возможностей неконтактного ребенка, создает важные предпосылки для улучшения общения. Но предпосылки и общение — не одно и то же. Чтобы предпосылки становились реальностью, воплощались в поведении, они должны получать подкрепление и поддержку. Это похоже, например, на развитие речи. Примерно к 10-месячному возрасту младенец, в принципе, может начать говорить. Но если окружающие не разговаривают с ним, если он не слышит их речь и не получает подкрепления своим попыткам говорить—развитие речи окажется задержанным. Общение рождается в общении.
Поэтому в последние 20—30 лет все большее внимание привлекают поиски способов целительного и поддерживающего воспитания. Этот тип помощи восходит к опыту Жана Итара, напоминая о том, что многое новое — хорошо забытое старое. Арсенал таких методов постоянно обогащается и совершенствуется. Практически любые занятия могут приносить целительную помощь ребенку, если используются с пониманием и душевной самоотдачей ради помощи ребенку — такому, какой он есть. Принять ребенка как он есть, позволить ему быть самим собой и получать возможную радость от жизни — значит сделать первый шаг помощи. "Бороться" с болезнью, навязывая ребенку непосильные пока для него формы поведения и отношения — значит обеспечивать постоянное чувство неприятности, отверженности, подавленности, мешающих развитию.
Роль врача определяется самой врачебной специальностью: его дело — диагноз, изучение причин нарушений, выбор тактики и стратегии использования лекарств и контроль лечения. Врач может рассказать, что нужно ребенку, дать необходимые разъяснения по поводу использования лекарств, режима и т. д. Но в каждодневной кропотливой работе с ребенком решающую роль играет содружество родителей, психологов, воспитателей. Что-то, конечно, можно просто придумать, "вычислить", исходя из знания особенностей неконтактности — например, специальные развивающие игры. Но как привлечь к ним внимание ребенка? Как удержать его интерес хотя бы на время такой игры? Как не "давить" на него, а поощрять его чувство защищенности, свободы и творчества? Как, в конце концов, пробудить к жизни его собственные возможности и заинтересованность? Это — сфера поисков творческих и любящих ребенка людей. Многие американские родители описывали свой опыт общения с неконтактными детьми, делясь открытиями и находками и поддерживая у читателей веру в себя как воспитателей. И только в живом опыте, рождаются многие изящные и эффективные методы помощи. Чтобы пояснить это, сошлюсь на один только пример.
В 1990 году я впервые наблюдал работу американского музыкотерапевта Алана Витенберга с аутичными детьми. В их числе был один из моих "трудных" пациентов—5-летний мальчик. В течение почти 40 минут музыкального диалога с Аланом с лица мальчика не сходило оживленно-радостное выражение — он был просто счастлив и "работал" так хорошо, что я. просто не узнавал его. На следующий день я видел того же мальчика на музыкальном занятии в дневном стационаре. Минут 10 он вместе со всеми остальными детьми под наблюдением воспитателя ждал руководительницу. Она пришла, села за фортепиано, полистала ноты и начала играть бодрую песенку, под которую дети должны были танцевать по кругу, выполняя в общем-то непростые фигуры. Через 5 минут мой пациент сбился с такта, отстал от цепочки и растерянно оглядывался, не понимая — что же ему делать? Воспитательница отвела его на скамью, где он и просидел до конца занятия. И это тоже называлось музыкотерапией!
Огромное значение имеет то, как относятся окружающие к неконтактному ребенку с его странным и необычным поведением. Каким бы причудливым оно ни выглядело, как бы ни были непонятны его мотивы — ребенок остро, может быть, много острее здоровых сверстников нуждается в любви, поддержке и чувстве безопасности. В роли "белой вороны" он лишь еще больше замыкается в себе, избегая душевных травм и неприятных переживаний. Его неконтактность обретает для него условно-позитивное значение как психологическая защита, но затрудняет приспособление к жизни среди людей. Перед родителями поэтому всегда возникает еще одна непростая задача: найти эффективный баланс ограждения ребенка от возможных душевных травм и введения его в сферу самостоятельного общения.
Помощь неконтактному ребенку требует не только любви и доброты, но и терпения и изобретательности, регулярности и систематичности. Она растягивается на много лет, в течение которых эффекты дней, недель и месяцев могут казаться удручающе малыми или вовсе отсутствующими. Но каждый—пусть даже самый малый—шаг прогресса драгоценен: из этих, неуклюжих поначалу, шажков и шагов складывается общий путь улучшения и приспособления к жизни. Да, далеко не у каждого ребенка этот путь окажется так велик, как того хотелось бы. Но обретенное на этом пути ребенком останется с ним и будет помогать ему жить более самостоятельно и уверенно. Мы не можем дать ребенку все, но должны дать все, что можем дать.
ГРАНИ НЕКОНТАКТНОСТИ
Неспособность ребенка к общению делает его вынужденно одиноким — он не выбирал для себя такой способ жить, он просто не знает иной жизни. Неконтактность ограничивает его общение с матерью и близкими людьми в семье, а затем и со сверстниками— то есть, как раз в тех сферах, которые считаются решающими для своевременного и правильного развития. Общение для неконтактного ребенка тяжела Все то, что другие делают легко, не задумываясь, играючи, для неконтактного ребенка — тяжкий, а то и непосильный труд, которого он должен стремиться — и на самом деле стремится — избегать. Эти три "слоя неконтактности" (ограничение способности к общению— информационная блокада — психологическая защита) не всегда легко различить в живом поведении и отличить их один от другого, но они всегда есть. С возрастом к этим трем "слоям" присоединяются еще и проявления улучшения, компенсации имеющихся затруднений. Все эти "слои" взаимодействуют между собой и другими возможными нарушениями, например, задержками умственного или речевого развития. В итоге клиническая картина неконтактности достаточно сложна, нередко напоминает не столько слоеный пирог, сколько тщательно взбитую смесь.
Собственно неконтактность проявляется так называемыми основными симптомами, которые свойственны подавляющему большинству. Дополнительные и сопутствующие симптомы могут более или менее сильно различаться от ребенка к ребенку. Все неконтактные дети похожи друг на друга, но среди них нет двух одинаковых.
Роль врача определяется самой врачебной специальностью: его дело — диагноз, изучение причин нарушений, выбор тактики и стратегии использования лекарств и контроль лечения. Врач может рассказать, что нужно ребенку, дать необходимые разъяснения по поводу использования лекарств, режима и т. д. Но в каждодневной кропотливой работе с ребенком решающую роль играет содружество родителей, психологов, воспитателей. Что-то, конечно, можно просто придумать, "вычислить", исходя из знания особенностей неконтактности — например, специальные развивающие игры. Но как привлечь к ним внимание ребенка? Как удержать его интерес хотя бы на время такой игры? Как не "давить" на него, а поощрять его чувство защищенности, свободы и творчества? Как, в конце концов, пробудить к жизни его собственные возможности и заинтересованность? Это — сфера поисков творческих и любящих ребенка людей. Многие американские родители описывали свой опыт общения с неконтактными детьми, делясь открытиями и находками и поддерживая у читателей веру в себя как воспитателей. И только в живом опыте, рождаются многие изящные и эффективные методы помощи. Чтобы пояснить это, сошлюсь на один только пример.
В 1990 году я впервые наблюдал работу американского музыкотерапевта Алана Витенберга с аутичными детьми. В их числе был один из моих "трудных" пациентов—5-летний мальчик. В течение почти 40 минут музыкального диалога с Аланом с лица мальчика не сходило оживленно-радостное выражение — он был просто счастлив и "работал" так хорошо, что я. просто не узнавал его. На следующий день я видел того же мальчика на музыкальном занятии в дневном стационаре. Минут 10 он вместе со всеми остальными детьми под наблюдением воспитателя ждал руководительницу. Она пришла, села за фортепиано, полистала ноты и начала играть бодрую песенку, под которую дети должны были танцевать по кругу, выполняя в общем-то непростые фигуры. Через 5 минут мой пациент сбился с такта, отстал от цепочки и растерянно оглядывался, не понимая — что же ему делать? Воспитательница отвела его на скамью, где он и просидел до конца занятия. И это тоже называлось музыкотерапией!
СЕМЬЯ И ВРАЧ
Помощь неконтактному ребенку можно сравнить с распутыванием клубка — прежде всего надо найти конец, за который можно ухватиться. Но как раз это-то очень трудно. Не вступая в контакт с врачом, ребенок принимает лекарства, во не всю ту помощь, которую врач может оказать. Минимальная роль, которую могут взять на себя родители—роль посредника, медиатора, переводчика между врачом и ребенком. Но на самом деле роль родителей намного больше и важнее.
Именно в семье ребенок проводит большую часть жизни. В семье, а не в кабинете врача! Это открывает широкие возможности для родителей строить свою жизнь с ребенком лечебным, целительным образом.
Именно в семье — даже для неконтактного ребенка — складываются и существуют самые прочные и эффектные эмоциональные связи, благодаря которым влияние членов семьи сильнее многих других. Вопрос лишь в том, как использовать эту силу во благо ребенку, чтобы благие намерения не мостили дорогу в еще большую его изоляцию.
Опыт других стран, в которых существует множество учреждений для таких детей с хорошо подготовленными психологами и воспитателями, показывает, что это, конечно, облегчает жизнь и усилия семьи, но никак не уменьшает ее роли. В Соединенных Штатах, например, такие учреждения есть практически в каждом, даже маленьком городе, но там же много прекрасных книг о помощи неконтактным детям написаны родителями, и специалисты черпают в этих книгах немало полезного, что невозможно увидеть и понять в лаборатории или клинике. У нас в стране, где такие учреждения для детей только начинают появляться, роль семьи особенно велика.
Детский психиатр — сначала один, а потом вместе с другими специалистами — становится руководителем и помощником семьи. По мере того, как опыт семьи обогащается, а состояние ребенка улучшается, он все больше переходит к роли консультанта семьи, помогая родителям справиться с их собственными, вызванными состоянием ребенка проблемами и поддержкой ребенка.
Содружество медицины и семьи образует своего рода лечебную команду. Львиную долю ответственности за работу этой команды несет врач — в этом его профессиональный долг. Речь здесь не идет о перекладывании ответственности на врача как на единственного, кто обязан, а остальные имеют право. У каждого своя ответственность. Между врачом, специалистами-немедиками (психологи, логопеды, музыкотерапевты, педагоги и др.) и семьей возникает то поле взаимодействия, в котором и будет осуществляться наиболее полная помощь ребенку. За исключением редких случаев, дело не в "ом, хороши или не очень врач и семья, а в согласованности их усилий, взаимопонимании и поддержке в команде, помогающих добиваться максимально возможных для конкретного ребенка результатов.
ШАГ ЗА ШАГОМ
Что такое чудо? Возможны ли чудеса? Об этом можно говорить долго. В воспитании неконтактного ребенка мы не можем ждать чуда, которое придет само и поставит все с ног на голову. Единственное возможное чудо — то, которое мы будем творить сами.
Помощь ребенку может быть по-настоящему действенной, когда мы верим в ценность его личности, как бы она ни была своеобразна, принимаем ребенка таким, какой он есть, и делаем все зависящее от нас, чтобы способствовать его развитию. Для семьи это означает:
- обеспечивать ребенку постоянную эмоциональную поддержку;
- помогать лучше воспринимать и понимать окружающий мир, находить в нем необходимый порядок и постоянство и благодаря этому получать радость от жизни;
- помогать усвоить основные правила поведения и жизни в обществе, вступать в необходимые отношения с людьми, поддерживать и развивать эти отношения;
- учить использовать в практической жизни приобретаемые сведения и навыки;
- готовить к самостоятельной жизни и работе в той мере, в какой это возможно именно для этого ребенка.
Вероятно, это можно выразить и другими словами. Но суть останется той же: жить вместе с ребенком, а не рядом; сотрудничать, а не манипулировать; за деревьями борьбы с нежелательными элементами поведения не терять из виду лес потенциальных и резервных возможностей.
ИСТОРИЯ ОДНОЙ ДЕВОЧКИ
Итак, наш разговор приближается к завершению. Он был посвящен младшим детям — не потому, что позже все проблемы исчезают сами собой, а потому, что это возраст, помощь в котором решающим образом влияет на дальнейшее развитие ребенка. Чем раньше мы начнем помогать и чем лучше оказывать эту помощь, тем больше ребенок будет открыт взаимодействию с миром и людьми, тем выше будет его собственный потенциал преодоления.
Во внимании к младшим детям есть еще один резон. Воспитание — процесс обоюдный, взаимный: мы воспитываем ребенка, а он — нас. Не воспринимая преподносимых ребенком уроков, не работая над собственным личностным ростом, мы рискуем рано или поздно исчерпать себя как воспитателя и помощника ребенка, в частности — неконтактного. Главный урок, даваемый взрослым неконтактными детьми, это урок принятия. Принятия ребенка таким, какой он есть, с тем, чтобы помогать ему быть и становиться собой во все большей мере. Усвоить этот урок не всегда легко. Мать одного, теперь уже взрослого, пациента рассказала: "Вы не поверите, но на первых порах мне было легче не спать и не есть сутками, возясь с ним, чем разглядеть в нем человека. Но когда мне это удалось, все пошло иначе. Я была настолько счастлива даже самыми маленькими его достижениями, что изменилась вся обстановка в доме. Даже в отношениях с мужем появился оттенок того, что было, когда мы еще только ждали ребенка". Мне вспоминается беседа с группой японских специалистов в 1979 году. Один из них, уточняя свой вопрос, добавил, что у его сына одна из форм неконтактности, и они с женой, пользуясь сходными с моими методами, добились неплохих результатов. Надо было видеть на его лице раскованную и радостную улыбку счастливого отца! Улыбка эта оплачена многими годами нелегкой душевной работы и преодоления трудностей. Но она бесценна, потому что за ней — состоявшаяся жизнь трех людей, семьи.
Далеко не все в нашей власти. Мы не можем "отменить" неконтактность ребенка — она факт его и нашей жизни. Но мы можем по-разному относиться к этому факту, изменять свое отношение и изменяться сами, что оказывается именно тем ключом, который открывает ранее не поддававшуюся дверь. Это не волшебное "Сезам, отворись!", которое можно узнать, выведать. Это ключ, который каждая родительская душа кует сама.
Клара Парк в своей книге "Осада" рассказывает о своей дочери Джесси и о более чем 20-летней работе с ней. Она заканчивает свою книгу словами: "...не мы выбрали этот жизненный опыт, мы отдали бы все, чтобы избежать его, но он изменил нас и сделал нас лучше. Он дал нам урок, который не берут добровольно, тяжкий, медленный урок...: человек возвышается страданием. И этот урок — дар, полученный от Джесси. Теперь я пишу то, что пятнадцать лет назад (Когда Джесси было 8 лет — В. К.) написать была бы не в состоянии: если бы я сегодня получила право выбора — принять эту судьбу со всем, что она принесла, или отвергнуть ее горькую щедрость — я бы раскрыла объятия ей навстречу, потому что жизнь, открывшаяся всем нам, не могла быть воображена. И я не изменю последнего слова этой книжки. Это—любовь".
Слова Клары Парк могли бы повторять многие матери, в том числе и мать девочки, о которой я хочу рассказать. Из многих детей я выбрал именно ее не только потому, что она оправдала казавшиеся несбыточными надежды, но и потому, что это не могло бы случиться без удивительной душевной щедрости и силы ее матери, не падавшей духом и не опускавшей рук:даже в самые трудные моменты. Итак...
Мы познакомились, когда девочке было 3,5 года. Она родилась от первой беременности, часть которой мать из-за угрозы выкидыша провела в больнице. Роды, однако, прошли хорошо. Матери и отцу было тогда по 24 года.
Первые месяцы девочка часто срыгивала и была беспокойна после кормлений, но с переходом на искусственное вскармливание это прошло. Мать вспоминает, что девочка была "толстой и спокойной", мало реагировала на окружающее в раскачивалась в кроватке. В 4 мес. проявился эссудативный диатез, а позже — аллергия к некоторым запахам. В 10 мес. после тяжелого ложного крупа долго была беспокойна, плохо спала. До полутора лет она боялась ходить, хотя уже умела. Около 10 мес. произнесла первое слово "мама", но потом до 2 лет 3 мес. не говорила, а затем поразила родителей, рассказав слышанную до года сказку. К этому времени уже знала и показывала буквы. Труднее давались навыки самообслуживания, а в полтора года после осложнившегося воспаления мочевого пузыря тяжелого гриппа перестала проситься на горшок, и недержание мочи стало причиной обращения к врачу.
К началу знакомства девочка совершенно не умеет общаться с ровесниками и младшими детьми. Со старшими в взрослыми контакт значительно лучше. На улице не дает матери взять себя за руку, уходит от нее и подолгу не отзывается, когда мать ее ищет. Новые люди в доме, включенные кофемолка и пылесос, музыкальные игрушки вызывают страх и протесты. Многое не умеет делать, но помощь ни от кого не принимает. Неласкова и избегает ласки, не проявляет сочувствия. Не различает живое и неживое, и, когда возникают помехи, может потребовать, чтобы "убрали" человека иди "убили" вещь. В куклы не играет. Ей подарили большую куклу, но она ее так боится, что кукла "прописана" на антресолях. Играет только мягкими медведями, которых у нее много — купает их, кормит и говорит, что "хочет быть Мишенькой". Другие игрушки разбрасывает я не дает никому собирать. Себя называет "она" или ласковым домашним именем, глаголе использует только в повелительном наклонении. Знает и называет все буквы. Пытается рисовать, но карандаш держать не умеет и рисует только каракули. Часто "как заведенная" повторяет когда-то услышанные фразы, часами кружится под музыку или повторяет одно а то же действие. На улице в одном и том же месте повторяет когда-то сказанную здесь матерью фразу. Очень трудно привыкает ко всему новому. Неуклюжая и неловкая. Сохраняется ночное недержание мочи.
Первая встреча. С трудом и со слезами введена матерью в кабинет.. В лицо не смотрит и говорит, отвернувшись в сторону. Себя называет в 3-м лице и лишь иногда при напоминаниях матери автоматически повторяет: "Надо сказать — я хочу". Повторяет чужие слова в фразы" а немногие вопросы, которые она задает, копируют часто обращаемые х ней дома: "Как это называется? Что мама делает?"—ответа на них не ждет В не слушает. Взяв со стола медведя — наручную марионетку, ставит его, сажает, вкладывает "в живот" мелких кукол: "Там хорошо". Диалог с ней не удается ни мне, ни. матери. Очень необычно выражает удовольствие: получив от матери конфету или ухватив со стола мишку, прижимает их к себе, плотно сжав нот и урча, на людей не смотрит, напрягается всем телом, лицо краснеет; это все продолжается секунды, после чего она присаживается так, что ее не видно из-за стола и встает через несколько минут — довольная и расслабленная, по-прежнему ни на кого не глядя.
С 3,5 до 7 лет девочка получала лекарственное лечение, на фоне которою мать по намечаемым нами вместе планам вела работу с девочкой дома.
4 года 1 месяц. Стала чаще играть с матерью и бабушкой, но совершенно не играет с приехавшей двоюродной сестрой двух лет. Требует чтения одних и тех же квит, которые "в тысячный раз в одних и тех же местах комментирует одними я теми же словами". Стереотипно повторяет когда-то услышанные фразы. С детьми в контакт не вступает. На улице "с упорством психически больного, клеящего коробки, обдирает кору со свежих прутиков". Стала играть некоторыми игрушками, отроить из кубиков, но медведи остаются самыми любимыми. После мытья головы, которое очень не любит и всегда дает вымыть голову только со скандалом, подолгу моет игрушечных мишек. Стала чаще задавать вопросы об окружающем. Иногда смотрит телевизор, который раньше не давала включать. Появились элементы привязанности к матери. За последние полгода начала говорить "он, она, они", а вслед за этим в свободной речи стали появляться выражения "я берет...я держит". Ночью может проснуться и заявить о своем желании "писать на подушку". Успокоить, пока она это не сделает, невозможно.
4 года 8 месяцев. Увереннее пользуется словом "я", появились времена у глаголов — ходила, иду, пойду". Начала задавать вопросы "Что? Почему? Как?". Теперь вихраст с куклами, которых моет, одевает в т. д. Пишет буквы и цифры. Пытается давать мотивированные оценки:
"Гадюка плохая — она кусается". Перестала бояться мытья в ванне" во ногти стричь не дает. Играет только там, где есть дети, но требует, чтобы они на нее не глядели. Очень привязалась к матери, не отпускает ее от себя, часто пугается, когда видит мать спящей. Заинтересовалась разницей между живым и неживым и очень испугалась предельно осторожного ответа матеря, долго переспрашивала — живая ли она, живая ли мама? Научилась кататься на трехколесном велосипеде, раньше вызывавшем панический страх. Осенью, после возвращения с дачи, долго была раздражительна, неспокойна, при ходьбе останавливалась и всегда одинаковым жестом потирала нога об ногу. Стала вступать в диалог и даже — неожиданно для матери—отвечать на вопросы. Стала охотно ходить ко мне. На приемах с интонацией радостной гордости подчеркивает свое умение говорить "Я": "Я пытаюсь открыть дверь... Я пытаюсь порисовать мелом... Мне дали конфету". Может проспрягать глагол, считает до 10. Прекратилось недержание мочи.
Я попытался отменить лекарства, но состояние ухудшилось, и пришлось возобновить их прием.
4 года 11 месяцев. Семья переехала на другую квартиру. Несколько дней девочка ходила во комнатам, перебирала вещи, на которые раньше, казалось, и внимания не обращала, и успокоилась, только убедившись, что все взято. Незадолго ко переезда "закатила грандиозный скандал по поводу переставленных в шкафу книг, хотя раньше в упор не замечала ни шкафа, ни книг. Охотно играет со старшими. Речь стала свободнее и живее, уверенно пользуется словом "Я", подхватывает беседу. Стало возможным убедить и переубедить девочку: начала есть новые блюда — раньше меню было жестко ограниченным; дала осмотреть себя ЛОР-врачу и педиатру — до этого ее "лечили издали". Начала оставаться без матери и очень этим гордится. Может пересказать содержание прочитанных ей небольших текстов. Стала иногда проявлять сочувствие к домашним. Много рисует, и это уже не каракули, как раньше, — появляются изображения мишек, людей, намеки на сюжет (рисунки приводятся). Небрежно-легко в быстро заполняет множество листов очень похожими один на другой рисунками. Потребовала у матери братика. От общения довольно быстро устает и становится раздраженной.
5 лет 2 месяца. Мать отмечает: "Она становится с каждым днем все интереснее. Приходит время — и до нее вдруг, доходит давно слышанное". Если мать рассержена или огорчена, девочка несет ей что-нибудь вкусное. Пытается рисовать красками. Начала обращать внимание на младших детей, опекать их. Стала лучше играть с двоюродной сестрой. Свободно пишет и читает про себя, но не вслух. Появляются элементы ролевых и соревновательных игр. Постоянно поправляет неправильности в речи окружающих, но мать смущает налет штампованности в ее речи: "Говорит, как с иностранного переводит". Хочет в школу. Похвастала обследовав нием у психолога: "Я как в школе была".
5 лет 8 месяцев. За лето значительно уменьшились эхолалии. Больше и лучше играет со старшими и младшими детьми, но не с ровесниками. В детский сад пойти не захотела: "Я детей боюсь, мне с ними плохо и неинтересно. Пусть мама ходит на работу, когда я в школу пойду". Ходит с матерью в музеи, где ведет себя "неожиданно прилично". Мать все же начала работать, оставляя девочку у бабушки, где она резка и возбуждена, хотя дома с матерью всегда ровна и спокойна. Отца принимает лишь постольку, поскольку он ей не мешает. Много рисует, появились сюжетные рисунки с мишками, курами, людьми, улыбающимися солнцем и луной. Делает зарядку "под телевизор". Улавливает сходство вещей и явлений, складывает и вычитает в пределах десятка", но предметный счет дается труднее счета в уме, и она при просьбе: сложить предметы отложит их в сторону и попросит "дать задачку", с которой легко справится. "Вдруг сделала открытие —у нее 10 пальцев". Во всем ее поведении стало больше свободы, пластичности, инициативы и меньше — прежней "патефониости".
5 лет 10 месяцев. Мать работает — теперь девочка проводит день у бабушки достаточно спокойно. Появились фантазии, стала переносить в игры увиденное и услышанное. Начала отвечать на попытки новых людей познакомиться с ней. Играет с куклами, которых делает выразителями ее переживаний: не желая ожидать приема и сердясь на меня, заявила: "Аня [кукла] побьет окна в кабинете". Ногти стричь не дает, а насильно остриженные пытается приставить на место. Любит английские сказки. Сочиняет истории, характеризующие ее представления о мире: "Джонни поссорился с Пэгги, закопал ее в землю и поливал. Выросло дерево. И на нем — много маленьких Пэгги. Он потряс дерево — они упали и ушиблись".
6 лет. После двух месяцев повторяющегося внушения: "Все дети, которым исполнилось 6 лет, стригут ногти" — назавтра после дня рождения сама попросила мать остричь ей ногти. Доза получаемого лекарства без осложнений уменьшена. Состояние девочки обсуждалось с большой группой врачей: отвечала на их вопросы, рисовала, затеяла живую игру "на равных" с пытавшимся предлагать ей тестовые вопросы профессором, а уходя, вежливо и чинно со всеми простилась.
6 лет 4 месяца. Охотно пошла в детский сад, расширяет игровой репертуар и круг бытовых навыков. Бегло читает, пишет и никогда не повторяет ошибок, если они были разъяснены. Легко и быстро запоминает английские слова. В рисунках чаще появляются люди и все больше звучит тема общения.
7 лет. Привыкла к детскому саду, хотя вначале уставала и говорила: "У меня насморк — не пойду в детский сад. Хочу отдохнуть от этих глупых детей, которые меня дразнят". Постепенно вживаясь, начала участвовать в общих занятиях, защищать себя и даже выступила на утреннике. "Рада, когда с вей играют дети, — говорит мать, — но все еще выпадает из ряда, отстает на полфазы". О событиях в детском саду рассказывает спустя месяц-два — по свежим следам от нее ничего не добиться". Начинает вести себя как старшая в отношениях с 5-летяей кузиной, хотя та намного гибче в поведении, быстрее меняет привычки и интересы. Играет в обычные для девочек игры, пробует шить, хотя и очень неловко, лучше применяет знания в быту. Долго требовала у матери брата или сестру, потом заявила: "Вырасту — куплю мальчика и девочку в буду рассказывать им, как я была маленькая", а позже: "Вырасту и буду рожать много-много детей". Тяжело пережила смерть любимого ею деда.
7 лет 6 месяцев. В 7 лет 1 месяц у девочки тяжелый судорожный приступ, и она качала получать противосудорожное лечение. Это не помешало ей пойти в школу, где она заметно отличается от детей, постепенно начинает устанавливать более или менее удовлетворительные отношения. Учится охотно, чрезвычайно ответственно: даже болея, рвется в школу, матери приходится "учить ее тому, от чего других детей отучают".
8—9 лет. Учится легко, самостоятельно и хорошо. Первый класс закончила с похвальной грамотой. Влюбилась в соседа по парте и много говорит с матерью о нем. Когда устает, в речи начинают проскальзывать эхолалии. Начала заниматься музыкой, 2-й класс окончила с единственной "4" во математике среди остальных "5". Стала рисовать с натуры. Добрее и ласковее теперь относится к отцу, раньше никогда не пользовавшемся ее благосклонностью. Легко обыгрывает родителей в "Эрудит". Пишет рассказы с диалогами, один из которых подарила мне:
Жили-были Крокодил, Слон ж Веник. Жили дружно. Работали. И у каждого была своя работа.
Крокодил: Я пряже утенка да цыпленка для супа.
Слон: А я принес целое ведро воды. Пейте, сколько хотите!
Веник. А я вымел весь мусор и в огне сжег.
Так они работала, а к вечеру сядут за столом, крокодилов суп, любуются на убранную Веником квартиру и похваливают дела.
Крокодил: Ай да Веник! Как ты хорошо убрал квартиру! Дышать стало легче. А раньше мы просто задыхались.
Слон: Какой ты. Крокодил, вкусный суп сварил! Я просто пальчики облизал.
Веник: Молодец, Слон! Много ты воды принес. И как же это ты смог донести столько? Так они жили, хвалили друг друга, пока не поссорились.
Крокодил однажды говорит: Что это мы всегда делаем одно и то же? Может, на время поменяемся работами?
Слон. и Веник (хором): Согласны! Согласны! Это ты хорошо придумал. А то нам ухе надоело все одно делать.
Так они поменялись работами.
Крокодил: Я дом приберу.
Слот: А я пойду ловить утенка да цыпленка.
Веник: А я пойду за водой.
Пошел Веник за водой, а Слон в Крокодил дома хозяйничают. Идет Веник по дороге, а навстречу ему Медведь.
Медведи: Ты куда, Веник?
Веник: Я за водой.
Медведь хватает Веника за прутик.
Веник: Пусти меня!
Медведь грубо бросает Веника да землю так, что у Веника отрывается прутик. Веник хромает домой с оторванным прутиком. А что дома делается! Крокодил (плачет): Плохи мои дела! Стал я мусор собирать — неудобно. Ну, собрал я его, стал сжигать. Ах, я лапу обжег! Что мне