https://ficbook.net/readfic/2299957
Направленность: Слэш
Автор: RedSamhain (https://ficbook.net/authors/184939)
Фэндом: EXO - K/M, Wu Yi Fan, Lu Han (кроссовер)
Основные персонажи: Ву Ифань (Крис), Ким Чунмён (Сухо), Лу Хань (Лухан)
Пейринг или персонажи: Крис, Чунмён, Лухан
Рейтинг: R
Жанры: Ангст, Повседневность, AU
Размер: Мини, 10 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен
Описание:
(it's not war) just the end of love
Посвящение:
Кому посвящено, тот об этом не узнает.
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Я любил, и меня любили, но это никогда не совпадало по времени.
Фредерик Бегбедер. Идеаль.
Чунмён знает, что бороться за что-либо приходится всегда, и это его не пугает – было бы неправильно, если бы желаемое доставалось легко и просто, словно по мановению волшебной палочки феи-крёстной из известной детской сказки. Отсутствие каких бы то ни было проблем обесценивает итоговую победу, делает её безвкусной, зато долгожданное достижение вожделенной цели наполняет радостью и удовлетворением. Тогда можешь уверенно сказать себе: «Да, я сумел, у меня получилось – я способен на большее ». Ласкающее эго чувство собственного превосходства – приятно же. Чунмён не сразу понимает, что такой подход начинает работать с перебоями, когда дело касается чувств и отношений. Не тогда, когда ищешь победы, ведомый упоением соревновательного мотива или самоутверждения, а когда чувствуешь, что иначе – просто никак. И борьба вместо азарта приносит сомнение; страх неудачи переживается гораздо более остро, потому что на кону стоит не отличная оценка, не участие в научной конференции, не повышенная стипендия, не всеобщее признание, а нечто, что совсем не на виду, но от чего зависит слишком многое – сердечное биение, те странные порывы, которые с равной лёгкостью могут вознести и низвергнуть. Ещё хуже Чунмёну делает тот факт, что виновник его смятения – парень, пусть даже, благодаря надёжным информационным каналам, известно, что он не брезгует мальчиками в той же степени, что и девочками. Чунмён думает, что не подходит Крису, и это наполняет его неведомым ранее отчаянием, а Лухана, который давно занимает место лучшего друга, искренним недоумением, потому что это так на Чунмёна не похоже – опускать руки, не предпринимая изначально ровным счётом никаких попыток добиться благосклонности.
Отлаженные механизмы барахлят; запускается медленный процесс самоуничтожения.
Впрочем, у Лухана есть мысль, похожая на мнение Чунмёна, только вывернутое наоборот, - это Крис Чунмёну совсем не подходит. И Лухан считает, что Крису ничего не стоит его поломать. Лухан предпочитает оправдывать свою тревогу пресловутым комплексом старшего брата; ему не нравится, что младший то возгорается, когда видит на горизонте долговязую фигуру, а то потухает, когда сознание исчезает в непролазных дебрях колебаний.
Он привык к другому Чунмёну: ответственному, серьёзному, с энтузиазмом воспринимающему любой вызов, чтобы в итоге блестяще справиться с затруднениями и увенчать себя лаврами победителя. Только где этот Чунмён? Внезапно Лухан видит на его месте неловко переминающегося с ноги на ногу подростка. Влюблённость делает людей глупыми, это злое и вредное чувство; Чунмён этого не отрицает, а Лухан знает уже давно.
Чунмён удивительно наивен для парня, чья голова большую часть времени плотно набита датами, фамилиями, понятиями и недописанными эссе на стопятьсот тем из разных областей научной теории и практики, и чья фотография висит на стенде, где гордостью университета представлены самые башковитые его студенты.
Чунмён удивительно наивен, и именно поэтому Лухану становится как-то не по себе, когда тот в очередной раз провожает Криса задумчивым взглядом, чуть ли не сгрызая кончик своего карандаша. Ум и влюблённость – категорически не сочетаются, и пусть Чунмён по-прежнему показывает на тестированиях выдающиеся результаты, это не мешает ему катастрофически дуреть прямо на глазах, стоит только Крису Ву каким-либо образом заявить о своём присутствии.
Лухан теряется и не знает, можно ли хоть как-то уберечь его от почти стопроцентного разочарования. А ещё больше теряется от того, что, какая ему, собственно, разница? Ну, обожжётся Чунмён, глядишь, осознает и умнее станет, поостережётся впредь впадать в острые приступы романтического бреда. Ан, нет, тревожно как-то и гадко, будто сам готовится вот-вот наступить на капкан. Лухан хорошо помнит, как они с Чунмёном познакомились, и в иные моменты ему хочется наречь тот день одним из самых паршивых за свои двадцать лет, потому что вместе с широкой и какой-то застенчивой улыбкой Чунмёна в его жизни появился нехилый такой душевный геморрой, причём время от времени резко обостряющийся. Ким Чунмён – та ещё напасть, не смотрите, что весь из себя белый и пушистый, мальчик-ангелочек, любимчик преподов, староста и в высшей степени приятный молодой человек.
Повезло же Лухану в самый первый свой учебный день в университете наткнуться именно на него, отзывчивого и с ума сводящего этой дурацкой, пронзительно неправильной мягкой улыбкой, от которой испуганно ёкает сердце, дальновидно предчувствующее капитальную подставу. Самое смешное, что сам Чунмён ничего особенного в себе не замечает, и искренне удивится, если Лухан расскажет ему о том, как иногда приводит в смятение одним только взглядом: словно мысленно разбирает тебя на части, а потом собирает снова, делая определённые выводы, о которых тебе никогда не узнать, если он случайно не проговорится. У Чунмёна механически это выходит, случайно; он, по большей части, этого даже не осознаёт, а мысли-выводы-заметки до поры хранятся где-то в глубине его памяти, ожидая своего часа. Лухана это поражает, особенно когда внезапно Чунмён выдаёт накопленное, удивительно точно характеризуя того или иного человека. Надменно держащегося Чонина, которого все кличут Каем, Чунмён называет слишком ребёнком, а вечно ехидничающего и ёрничающего Сехуна, наоборот, слишком взрослым; в ершистости Бэкхёна видит защитные механизмы, а за широкой улыбкой и смехом Чанёля – тщательно скрываемую усталость. Лухану очень интересно, что видит Чунмён, когда смотрит на него, но он никогда об этом не спросит.
А случае Криса Чунмён совершенно слеп.
И послать бы всё к чертям (хотя на фига чертям это самое «всё» надо?), да не выйдет – ибо не по-дружески.
- Это как война, - сонно бормочет Чунмён. Его голова давно уже клонится вниз, но он упрямо сидит за столом и составляет тест, потому что завтра две пары по психологии личности, а без этого теста не допустят к зачёту. Чунмёна не слишком заботит тот факт, что в таком состоянии он запросто понапишет такого, что у преподавателя враз поседевшие волосы встанут дыбом. Чунмёна в последнее время вообще мало что заботит; им владеет вырвавшаяся из глубин склонной к меланхолии души апатия, заживо сожравшая беспомощно трепыхавшиеся остатки здравого смысла.
Лухан смотрит косо, потому что в голове друга психологии личности явно нет места. В его голове вообще мало для чего есть место; слишком много одного отдельно взятого человека, который, по скромному мнению Лухана, такого внимания не стоит.
- Прости, что? – спрашивает, хотя откуда-то знает приблизительный ответ.
- Ну, влюблённость. Или любовь. - Чунмён делает неопределённый жест рукой, а затем подпирает ею подбородок. Глаз у него сейчас и вовсе не видать – словно спит уже, - а взлохмаченный вид привносит в попытку выразить умную мысль комичный оттенок. – Затянувшееся сражение с собственными эмоциями и внешними обстоятельствами, вот.
- Тебе пора спать, - решительно заявляет Лухан, и Чунмён даже не сопротивляется, когда его спихивают со стула и пытаются переместить на не расстеленную кровать, только бормочет что-то про тест, злого препода и «адовый пиздец». – Я сам всё доделаю.
Чунмён быстро успокаивается, ибо одной ногой (а то уже и двумя) находится в плену Онейроса, и, не глядя, пытается накрыться тонким покрывалом. Лухан закатывает глаза, пинком оттесняет друга к стене и вытаскивает из-под него одеяло. Чунмён закутывается на манер кокона: осень, прохладно уже, а отопление в связи с какими-то неполадками отключили на два или три дня. Чунмён вообще чувствительный к холоду; странно, но это совсем не мешает ему любить октябрь странной и малообъяснимой любовью.
Лухан держит слово: сидит до двух ночи, но таки заканчивает этот грешный тест, с помощью интернета освежая свои представления о психологии личности. А потом сидит ещё час, потому что надо успеть сделать самому себе реферат, иначе и ему зачёта не видать, как своих ушей. Да и вообще, не спится ему, несмотря на позднее время. Даже жалко, что он не курит: можно было бы убить несколько минут, постояв на балконе. А без сигарет стоять там глупо, наверное.
Прежде чем выключить ноутбук и лампу, он смотрит на ворочающегося и хмурящегося во сне Чунмёна, который сжимает в кулаках одеяло.
Он в чём-то прав, любовь отчасти похожа на развернувшуюся внутри человека разрушительную зону боевых действий, в которой каждый шаг грозит плохо предсказуемыми последствиями.
А ещё она иногда похожа на бесконечно переживаемое ощущение заведомо разгромного поражения.
***
Чунмён очень красивый. Лухан удивлён тем, что Крису, широко известному в узком кругу «голубого подполья», долгое время удаётся с успехом это игнорировать. Лухан знает, что есть немало желающих попортить почти мертвенно-бледную кожу Чунмёна, изукрасив её фиолетово-бордовым, и чем темнее, тем лучше, контрастнее, в некотором роде даже красивее. Действенный инструмент подавления, потому что Чунмён неосознанно вызывает желание грубо себя удерживать, да ещё усугубляет его, когда красится практически в белый и зачёсывает чёлку на один глаз. Белая кожа, белые волосы, неосмотрительно выбранная белая кофта, отказывающаяся оберегать от окрашенных похотью взглядов тонкие ключицы. А вот глаза – чёрные. Губы – по-девичьи плавные, безупречно мягкие, не искусанные и не тронутые типичным для осени шелушением, светло-персиковые. Сложно не замечать его, а ведь он ещё и круглый отличник, которого всеобщее внимание ничуть не избаловало.
Лакомый кусочек, за спиной которого постоянно шепчутся заинтересованные и злые языки, ибо «не даёт», только дразнит этой своей отстранённостью, зацикленностью на учёбе, постоянным общением с Луханом, из-за которого многие считают их парой. Чунмён предпочитает об этом не задумываться, а Лухан только пожимает плечами, ведь что поделать? Людям свойственно трепаться о чужой жизни, с тщательностью, достойной иного применения, выискивая малейшие намёки на грязь и близость момента, когда объект потеряет осторожность и позволит себе оступиться.
Но Чунмён безрассудно балансирует на самой грани, находя в себе решимость с головой броситься в эту непонятную и сомнительную войну, ведомую как с самим собой, так и с показным равнодушием Криса.
Чунмён всё ещё слеп, Лухан уверен в этом, просто не знает, как вернуть ему зрение.
- Это просто проекция надуманного идеала на удачно подвернувшийся объект, - жёстко говорит он, но ведь Чунмён не маленький, с ним не надо нежничать, опасаясь, что ненароком поранишь.
Друг не выглядит задетым или встревоженным: тёмная глубина его глаз остаётся всё такой же спокойной, немного задумчивой. Лухан не вглядывается; подспудная тревога не впервые даёт о себе знать противно тянущим чувством возле сердца.
- Тебе не кажется, что это слишком просто? – спрашивает Чунмён.
- Возможно, это слишком сложно, раз ты так за него цепляешься.
- Возможно, ты просто делаешь из мухи слона, а психологическое обоснование моего интереса притянуто за уши.
Дальнейший спор бесполезен, Лухан сам себя видит паникёром, а Чунмён не любит позволять предпосылкам ссор разрастаться, поэтому просто зовёт друга прошвырнуться по городу, присмотреть где-нибудь тыкву, чай, Хэллоуин не за горами, надо озаботиться заранее.
Когда любит только один, этого недостаточно; Лухану мнится, что на самом деле все вокруг – слепцы, в той или иной мере.
Чунмён совершает первые осторожные шаги на пробу, а Крис принимает чужое внимание с невозмутимой королевской благосклонностью, словно делает старосте одолжение. Лухана так и тянет хорошенько почесать кулаки о его холёную морду, да разве ж это выход? Скорее вход в очередной тупик, из которого ой как сложно будет выбраться.
Здесь нет лекарств, и плацебо тоже нет; только тоскливое предчувствие готовой угнездиться внутри пустоты. Лухана тошнит невысказанным, даже неосознанным; уж лучше б вырвало, наконец, а не давило на горло, дурнотой туманя взгляд.
Чунмён гибкий не только в физическом смысле этого слова; он с лёгкостью подстраивается под человека, если того требует ситуация, но в случае с Крисом напрочь забывает о том, что в прошлом семестре ходил на курсы нейролингвистического программирования, не позволяя себе попыток манипулирования человеком, который ему нравится. Он использует иные механизмы, основанные на общих темах, продвигается чуточку дальше, продолжает прощупывать почву и вместо учебника по патопсихологии до утра сидит за «Макулатурой» Буковски, а всё потому, что эта книга нравится Крису.
- Это ненормально, - бурчит Лухан, едва слыша свой тихий голос за долбящимися в окно каплями.
- Думаешь? – спрашивает Чунмён, с удовольствием потягиваясь. Ему нравится валяться на кровати и убивать время за чтением, когда на улице стоит такая промозглая погода. – А я и не был никогда образцом нормальности.
- Бьёшь собственные рекорды. Как скоро твои учебные показатели снизятся?
- С каких пор мои учебные показатели так тебя волнуют?
Голос Чунмёна мягкий, словно он разговаривает с ребёнком, и Лухан закрывает глаза, едва не вспыхивая от необъяснимого стыда. Чунмён снова это делает: смотрит куда-то вглубь и понимает больше, чем тот, на кого направлено его внимание. Раздражает неимоверно.
- Боюсь заразиться от тебя неразумностью.
Чунмён смотрит странно, будто это уже произошло.
- Если так случится, то будем лечиться вместе.
Лухан молчит о том, что Чунмёну следует начать лечиться уже сейчас, потому что каждая секунда промедления слишком дорого стоит, а Криса Ву следует выкорчёвывать из мыслей без малейших колебаний, потому что в противном случае ничего хорошего не дождёшься. Но разве Чунмёну объяснишь, что внутренний радар Лухана надрывается не просто так?
Лухан и сам страшится этих объяснений, как пугливый лесной зверь – небесного огня.
***
Когда придет октябрь — уходи,
По сторонам презрительно гляди,
Кого угодно можешь целовать,
Обманывать, губить и блядовать
До омерзенья, до безумья пить.
Но в октябре не начинай любить.
И. Бродский
Это ни на что не похоже, поэтому Чунмён отмахивается от попыток подвергнуть всё то, что чувствует, серьёзному и строгому анализу. Чунмён знает, что Лухан не прав: взгляд его не настолько затемнён, чтобы он неосторожно и глупо считал Криса идеалом. Здесь что-то иное: тоскливое притяжение, искрящееся любопытство, робкое восхищение. Мозаика из мелочей, которые не оставляют равнодушным. Крис пишет разноцветными капиллярными ручками, рисует на полях тетрадей акварельными карандашами. Однажды они оказываются в тесно забитой аудитории на общей лекции, и Крис, у которого не остаётся свободного места для творчества, оккупирует тетрадь Чунмёна и рисует для него барашка. Выходит кривовато, поэтому Чунмён душит рвущийся с губ смешок ладонью, но глаза-то вовсю смеются, открыто и откровенно, а Крис понимающе усмехается, нисколько не обижаясь. Криса нельзя назвать образцом добродетели, это верно, но он и не такой хладнокровный и бесчувственный, каким его привык считать Лухан.
Лухан.
В чём-то Чунмён всё-таки наивный слепец, добровольно ограничивающий себя в понимании, чтобы сбежать от подстерегающей на каждом шагу вины.
Всё происходит медленно, плавно, но Чунмён почему-то лишь больше теряется, словно забывает, где право, а где лево. Он считает, что вполне достаточно, когда искренне чувствует один, но почему тогда становится так тревожно? Октябрьский ветер стучится в окна, отопление вновь дают, но холодно по-прежнему, и он скрючивается под одеялом, ведя с самим собой ожесточённые споры на тему, можно ли считать то, что он ощущает по отношению к Крису, любовью. Сомнения обычно исчезают по утрам, когда он засекает обращённый на себя взгляд Ву; сердце панически дёргается, едва не давая из груди дёру, а пальцы крепко стискивают ремень сумки. Иным чувством объяснить своё поведение Чунмён не может, и это даже немного уязвляет. Мозаика продолжает складываться из тех же мелочей, притяжения, любопытства, восхищения; Чунмёна не отталкивают, и он смелеет в своих мыслях, представляя, насколько близко к нему может оказаться Крис. Подобное покрывает щёки жаром стыда, но жаждущее бывших запретными прикосновений тело слишком самовольно, и желания проникают во сны, от которых неловко просыпаться. На соседней кровати беспокойно ворочается Лухан, а Чунмён шёпотом проклинает себя, чувствуя, как подрагивает лежащая на животе ладонь, едва удерживаемая на месте. Крис тому виной лишь отчасти; Чунмён, как неразумный котёнок, сам себя запутывает в нитках, молча и самостоятельно пытаясь разобраться, что к чему. Лухан в этом деле уж точно ему не помощник, скорее отягчающее обстоятельство, привязанный к шее камень, ведущий ко дну. Но у Чунмёна не хватит духу и решимости, чтобы перерезать связующую их верёвку. Это нечестно – по отношению к ним обоим. И Лухан, и Крис отлично подходят к этому тёмному, потонувшему в тяжёлых мокро-серых тучах, октябрю, и Чунмён иногда сбегает от них обоих проверенным способом, затыкая уши наушниками и погружаясь в Neue Deutsche Todeskunst. Ему нравится мрачное величие немецкого языка и совсем не пугает «искусство смерти»; дарквейв течёт по венам, ведь нет музыки более осенней и подходящей тогда, когда стоишь на распутье.
Чунмёну нравится, как капиллярные ручки выводят слова, а акварельные карандаши скользят по бумаге, вырисовывая далеко не только барашков. Крис беспечно пожимает плечами и отворачивается, а Чунмён тихо перекатывает на языке, пробуя на вкус, чудесно мягкое «Ифань », после чего повторяет многократно, как вслух, так и в мыслях. Лухан паясничает и говорит «мы тебя теряем », но за насмешкой Чунмён безошибочно чует нечто другое, безрадостное и почти обречённое; ему очень жаль. Крис себе на уме, нельзя понять, о чём он думает и как воспринимает. Лицо Лухана сереет, как дождевое небо. Чунмён чувствует себя хуже, чем как если бы оказался между Сциллой и Харибдой; один неверный шаг – и пропал. Всё кажется безумно тонким и хрупким, опасно ломким. Похоже на то, что чувствуешь, когда ступаешь на лёд, который может вот-вот треснуть.
И непонятно, что правильно, а что нет; впрочем, это на миг становится неважным, когда Крис впервые его целует, жёстко фиксируя запястья и прижимая к холодной шершавой стене на задворках здания университета.
Этим вечером Лухан замечает на руках Чунмёна потемневшие следы от цепких пальцев и, не говоря ни слова, поворачивается к стене, закрывая глаза и выравнивая дыхание.
Это не война.
Внутри просто что-то потухает, словно втаптываемые в землю искры.
***
Лухан согласен, что Криса нельзя назвать однозначно плохим человеком, просто у него свои представления о морали, несколько отличающиеся от общепринятых. Тот факт, что он, вроде как, с Чунмёном, не заставляет его менять привычный образ жизни, так что вереницы ночных клубов и компании легкомысленных подвыпивших друзей никуда не исчезают. Крис не чувствует себя обременённым; Лухану кажется, что Чунмён для него – всего лишь красивое дополнение к беззаботной жизни. Красивое, верное, искушающе хрупкое; как тут удержаться?
Чунмён поразительно спокоен. Он улыбается немного устало, но так же смущающе светло, как и раньше; Лухан смотрит на лиловые следы на его запястьях и ему становится дурно.
- Если он будет с кем-то ещё, ты всё равно от него не откажешься?
Чунмён смотрит пристально и долго.
- Поговорим об этом, когда так случится.
Лухан надеялся не на такой ответ, но это уже кое-что. Отчего-то он не сомневается, что ждать придётся не так долго, как кажется Чунмёну, утратившему свою дальновидность.
Крис любит всё красивое и не считает, что кому-то что-то должен. Чунмён хочет, чтобы его убедили? Лухан готов это сделать, пусть внутри поднимается ощущение гадливости, а омерзение охватывает даже кончики пальцев. Это видится жестом идиотского показного отчаяния, а мысль о том, что, возможно, Чунмён не простит и его, лишь добавляет возникающей на языке горечи. Но Лухан смотрит в зеркало на своё лицо, вглядывается в тусклые глаза и не понимает, когда успел стать таким жалким. Вместо отвращения и усталости в нём закипает злость; осколки с жалобным звоном падают вниз. Пока он убирает их, то пару раз наступает на стекло и случайно режет пальцы, после чего долго чертыхается, возясь с пластырем.
Он уходит прежде, чем возвращается Чунмён.
Проклятый стылый октябрь вызывает глухое раздражение. Глупо винить во всех бедах время года, но сорваться хоть на чём-то кажется жизненно необходимым. Лухан не любит и не умеет пить, но первый стакан неразбавленного виски вливает в себя залпом, чувствуя, как сразу же начинает кружиться голова. Он забывает о том, что не курит; стреляет у удивлённо вздёргивающего бровь Чанёля и неумело вертит сигарету в руках, готовый засмеяться от такого своеобразного «падения». Криса находит легко и быстро; не менее легко оказывается рядом с ним, держа в руках очередной стакан и с ядовитым удовлетворением отмечая заинтересованный взгляд. Лухан сам себе противен, но капля виски на его губах совсем скоро мешается с ромом на губах Криса, и есть в этом какое-то извращённое удовольствие от осознания своей правоты, смешанное с бурлящим внутри бешенством, от которого поцелуй в один момент превращается в одичало грязный и заводящий до слёта крыши. В укромном тёмном уголке посторонним ничего не видно, поэтому нет причин беспокоиться о чужих взглядах. Лухан с нескрываемой злостью оставляет на шее Криса красноречивую отметину и не сопротивляется, когда ласкающие его руки с силой царапают бока.
Он останавливается только тогда, когда открывает глаза и видит, как лежащий на столике мобильник Криса мигает в беззвучном режиме, а на дисплее видно хорошо знакомое имя. Лухана как ледяной водой окатывает.
- Этого достаточно, - хрипло говорит он, отталкивая ничего не понимающего Криса и поспешно поднимаясь. – Достаточно.
Когда он возвращается в общежитие, его всё ещё изрядно потряхивает. Он проходит мимо молчаливо стоящего возле двери Чунмёна, собирает вещи и уходит в душ. От него несёт дымом, виски и Крисом; он ощущает себя противно липким, запятнанным настолько, что не отмыться. Чунмён ждёт его и с неопределяемыми эмоциями во взгляде смотрит на царапины, потом на место, где ещё утром висело зеркало, потом на ступни, изукрашенные пластырями. Он будто снова становится зрячим; Лухан не намерен подробно объясняться.
- Тебе нравится, когда тебя не воспринимают всерьёз?
Это звучит жестоко, и он почти сразу жалеет о том, что не сдержался. Чунмён вздрагивает, обхватывая себя за плечи.
- Дурак ты, Хань.
Вот так вот просто. Ни криков, ни обвинений, ни удара. Обычная констатация факта.
- Ты тоже.
- Я тоже.
И вот уже Лухану хочется кричать, обвинять и бить. Орать, осыпая проклятиями, резать жестокой правдой, открывая глаза, ударами покрывать это худое тело, выбивая из него дурь. А после этого самому себе расшибить голову о ближайшую стену, сотрясаясь в припадке истеричного смеха. Ему можно, он впервые в жизни пьяный. Пьяный, мокрый и несчастный, как до слёз обиженный маленький ребёнок, которому остро и больно не хватает внимания.
Руки Чунмёна решительно обнимают его, и Лухана сладко ведёт от мягкого голоса, шепчущего прямо на ухо:
- А теперь спать, Хань, просто спать...
***
Утром Чунмён сбегает. Он не уверен, что прямо сейчас сможет всё разъяснить, сможет спокойно смотреть Лухану в глаза и выдерживать его и свою собственную вину. Кенсу без лишних слов даёт ему запасные ключи от своей квартиры, а договориться насчёт больничного не составляет никакого труда. Он вырубает мобильник, а вместе с ним и заполоняющие голову мысли. Всё выходит настолько тупо, что хочется только рассмеяться и послать всё к чертям.
Чунмён проводит у Кенсу около недели. Тот не достаёт его вопросами, но словно невзначай рассказывает о том, что Лухан места себе не находит, а Крис разве что не ведёт допросы с пристрастием, пытаясь вызнать, куда он подевался. Чунмён реагирует спокойно и привычно улыбается, отделываясь словами о том, что это временно. Кенсу пожимает плечами. Он хороший друг.
А Чунмёну обидно, только почему-то больше не за себя. За Лухана. За Криса. За себя – нет, словно это он здесь является единственным отрицательным персонажем, внёсшим разлад и разруху.
Когда он включает мобильник, ему приходит хренова туча смс, оповещающих о том, что до него все эти дни безрезультатно пытались достучаться. Самое смешное, что количество звонков от Лухана и Криса – равное. Такая ирония. Не так давно Чунмёна бы дико взволновало настойчивое стремление поговорить с ним со стороны Криса, но теперь он скорее озадачен и растерян. И плана действий – никакого. Он набирает заученный номер и перезванивает, решаясь отдаться на волю случая.
У Криса совершенно нечитаемое лицо, но у Чунмёна точно такое же, когда его по-хозяйски припирают к резко захлопнувшейся двери. Он лишь чуточку приоткрывает рот, впуская язык, и сам тянется вверх, потому что тело реагирует на всё происходящее с большей прытью, нежели разум. Но потом Крис резко отстраняется, и Чунмён понимает, что тот в курсе, почему всё так, а не иначе. Только в его глазах, в отличие от глаз Лухана, вины не отыскать, ведь он уверен в себе.
- Ты был с ним, - тихо говорит Чунмён, чтобы хоть с чего-то начать. – То есть, ты бы его...
Крис останавливает его и всего несколькими словами с поразительной лёгкостью обескураживает.
- Его я просто хотел, а тебя люблю.
Чунмён замирает, словно конечности его наливаются притягивающей к земле тяжестью и обращаются камнем. Он смотрит непонимающе, но Крис говорит так, словно объясняет совершенно очевидную вещь, и видно, что он сам себе верит. Несправедливая лёгкость, гвоздём прошибающая сердце; кого-то можно просто хотеть, и любви это не помеха. Чунмён не сопротивляется, когда Крис вновь его целует, неожиданно нежно, едва касаясь губами и невесомо укладывая руки на бёдра. Чунмён не говорит ни слова против, когда Крис тянет его футболку вверх и ведёт молнию на джинсах вниз. Чунмён не препятствует, когда Крис опускает его на кровать и укладывается на него сверху, только шепчет имя – Ифань – и усмиряет рождающуюся внутри дрожь. Крис не держит его запястья, ни к чему не вынуждает: Чунмён сам себя открывает, безмолвно покоряясь. Чунмён еле дышит и хрипло стонет, когда Крис берёт в рот. Голова кружится, как дикая карусель, словно всё это происходит не с ним и невзаправду. Чуть позже стоны становятся болезненными, но Чунмён терпит, стискивая зубы, а Крис успокаивающими поцелуями покрывает его плечи, крепко-накрепко обхватывая его за талию, словно навсегда к себе привязывая. И когда много, много позже Чунмён кончает, ему далеко не сразу удаётся спуститься обратно с небес на проклятую грешную землю, на которой Крис влажно целует его, не желая размыкать объятий.
- Я люблю тебя, Чунмён.
Чунмён смотрит на охваченный тенями потолок, словно не слыша чужого голоса. Ещё совсем недавно он ждал этих слов с небывалым трепетом и страстным желанием, но теперь понимает, что совсем-совсем ничего не чувствует.
Ничего...
Не чувствует.
Крис повторяет и ведёт носом по его щеке, двигаясь к уху, но на эти слова в Чунмёне ничто не отзывается. Он изумлённо моргает. Пусто. И его ответ звучит до странности равнодушно, лишь с капелькой чего-то, похожего на обречённость.
- А я тебя... больше нет.
Не забудьте оставить свой отзыв: https://ficbook.net/readfic/2299957