С. Он сказал: «Здравствуйте, Павел».
«Здравствуйте, Павел. Приходите ко мне немедленно».
С. Нет, ты ему сказал: «У меня обнаружили ВИЧ».
Да.
С. По телефону?
По телефону, да. «Приходите ко мне немедленно». На следующий день в девять утра я был у него.
С. Что тебе сказал Покровский?
Он мне нарисовал график, как я буду умирать.
С. В смысле?
В смысле, что у меня пока иммунный статус нормальный...
С. Сколько у тебя было Т-хелперов?
Клеток. Прекрасный иммунный статус. Вообще у меня даже выше среднего.
С. Да у тебя и сейчас все хорошо.
Он говорит: «Смотри, с этим иммунным статусом ты будешь жить, пока не будет 500 клеток».
С. Он сказал 500 или 350?
500.
С. Он уже тогда говорил 500?
Тогда говорил 500. Это было в 2003 году, когда все вокруг — ты прав — ждали, пока опустится до 350. Мы тебе дадим терапию, ты на этой терапии проживешь 5 лет. Потом у тебя вирус выработает устойчивость, у тебя несколько понизится иммунный статус и повысится вирусная нагрузка. А вирусная нагрузка, кстати, тогда была довольно большая.
С. Под миллион?
Какие-то тысячи.
С. Ты не помнишь свои первые цифры? Правда не помнишь?
Статус, по-моему, 1050. Правда, у Вадима есть это все. Марина Холодилова у него такая была, она все время меня наблюдала. Так вот, Вадим ошибся: без терапии я прожил не 5, а 7 лет. В 2010 году я стал принимать препараты, и вирусная нагрузка опустилась до неопределяемого уровня. То есть я стал менее заразен, чем потенциальный пацан из Бибирево, который анализов никаких не сдавал.
С. Что тебе обещал Покровский потом?
Потом нужно будет менять терапию. Повысится иммунный статус. И так каждые 6 лет.
|
|
С. Какое у тебя было ощущение, когда ты впервые попал в Центр СПИДа?
Первое впечатление, что это — царство смерти. Обшарпанные коридоры, верхние секретные этажи, где, как говорят, в одиночестве умирают пациенты, к которым никого не пускают. Запах щей и ужаса, библиотечные фикусы и линолеум. Кабинет Покровского, как будто из «Служебного романа». И при этом невероятный уровень, как бы это ни забавно звучало, — гостеприимства. Отвечают на все вопросы, не жалеют времени.
С. Ты вышел от Вадима Покровского. Что ты сделал?
Я немножко был в тумане, честно говоря.
С. Что происходило в этом тумане и сколько он длился?
Ничего. Мне почему-то показалось, что я умру 15 августа 2008 года (однажды приснилось) в купе поезда Петербург — Москва. Этого, как ты знаешь, не случилось.
С. Когда и как ты понял, что все будет хорошо?
Я, во-первых, биолог.
С. А во-вторых — человек.
Нет, во-вторых биолог и в-третьих биолог. Я прекрасно понимаю, что ВИЧ — это самый изученный организм в мире. Более изученный, чем дрозофилы и кишечная палочка. Иммунная система боролась, нагрузка сокращалась, не было того, что называют первичной ВИЧ-реакцией, то есть гриппа или поноса на протяжении нескольких месяцев. Я сразу осознал, что буду с этим жить.
С. Ты пытался понять, от кого ты его подцепил?
Нет.
С. Почему?
Потому что я Вадиму задал вопрос: «Имеет ли смысл?» Он ответил: «В 2003 году эпидемиологические расследования не имеют смысла. Все — ото всех. Лишняя трата времени, нервов и денег». Надо лечить проблему, а не заниматься детективами.
|
|
С. Кому ты сразу рассказал?
Маме.
С. Что сказала мама?
«У нас было много бед в семье, еще одну мы переживем». Папа об этом не знал. Он был человек консервативный. Он умер, и я думаю, что он не знал до своей смерти. Мы скрывали этот факт.
С. Что ты говорил на работе?
Была ситуация, когда мне назначили терапию. Сначала, в 2010 году, мне прописали абакавир, очень эффективный препарат… Но у него есть такая особенность: к нему иногда у некоторых людей бывает сверхчувствительность. И у меня началась безумная лихорадка — температура 42°C, лимфоузлы вылезают за воротник. В общем, короче говоря, я даже в больницу попал на два дня — в эту же больницу, с капельницей. И абакавир отменили. Это было для меня, конечно, шоком, я подумал, что вся терапия действует так. Но оказывается, что просто я сверхчувствителен к абакавиру.
И вот, когда у меня были эти проблемы, а я ходил на работу, я не мог сказать, что у меня высокая температура, что мне плохо. Я говорил, что у меня какой-то рак или что-то еще, что мне еще нужны какие-то препараты другие, меняют схему. В общем, я не сильно отклонялся, просто в словах — не рак, а ВИЧ. Мне меняли схему, и в этот момент у меня была аллергическая реакция — красная морда, как будто я с пьянки с какой-то. И мне нужно было это объяснить как-то. Я сказал, что у меня рак там, и так далее. Такая кавер-версия.
С. Кто, кроме мамы, знал, что у тебя ВИЧ? Мне ты, например, сказал году в 2010-м.
Я отвечу так: кому надо — знали.
С. Кулистиков знал?
Вообще мы не так часто общались. Но поскольку Владимир Михайлович Кулистиков всегда был близок к спецслужбам, я полагаю, что для спецслужб карточка в поликлинике Управления делами президента, зачеркнутая красным фломастером, не была секретом.