После собрания никто уже не ложился спать. Сережа Гнедков, устроившись около свечи, дочитывал второй том «Войны и мира» Льва Толстого. Рашит сел бриться. По его адресу посыпались шутки:
— Жаль, из женского персонала никого нет. Красавец мужчина.
— Сбреешь бороду — облегчение для ног получишь, все-таки груз меньше будет.
Бардыбаев проверил оружие бойцов, сбегал за новыми гранатами, поинтересовался запасными дисками. Он недовольно предупредил Саржибаева:
— Ты что же, с одним диском хочешь пойти в бой? Набей еще два.
— Есть, товарищ сержант, — Саржибаев вскочил на ноги.
Матросов сел писать письмо. Склонив голову над листом бумаги, он унесся мыслями к далекой колонии в Уфе. В блиндаж вошел Соснин, назначенный сегодня перед боем командиром первого взвода. Светлыми добрыми глазами оглянув землянку и ее обитателей, взводный проговорил:
— Собирайтесь, выступаем!
Гнедков хлопнул книгой. Саша спрятал в боковой карман недописанное письмо. Рашит сердито стер с верхней губы мыло, не успев сбрить усы. Бардыбаев торопил:
— Быстрее строиться. Все готовы?
Саша вспомнил о портрете Сталина. Бросился к стене, начал осторожно снимать его.
— Ты что? Оставь портрет, за нами второй эшелон придет, спасибо скажут, — посоветовал Перчаткин, выливая из котелка остатки чая.
Матросов серьезно ответил:
— Мы с товарищем Сталиным в бой вместе пойдем.
В предрассветных сумерках строилась рота. Бойцы поеживались от холода и грелись, потопывая ногами. Около ротного сгрудились, оживленно разговаривая, командиры взводов. Артюхов сообщал о каких-то подарках, присланных из тыла. Озабоченно поискав кого- то глазами, он спросил:
— Неужели Ефимчук успел уйти, не попрощавшись?
|
|
На его голос из командирского блиндажа, на ходу застегивая шинель, выбежал ординарец. Ротный при всех крепко обнял сильные плечи Ефимчука и, взволнованно, стараясь скрыть грусть, произнес:
— Спасибо, Иван Ильич, желаю тебе удачи.
Гвардеец, не менее взволнованный проявлением дружеских чувств командира роты, воскликнул:
— После окончания курсов обязательно вернусь в роту.
Артюхов мягко, с лаской в голосе проговорил:
— Это вряд ли удастся. Однако где бы ты ни был, не забывай свою первую роту и своего ротного. — Голос командира осекся, он продолжал более сдержанно: — Присылай письма, ответим. А по баяну будем скучать, это определенно. Ну, пока. Сам видишь, Ваня, нам пора выступать.
Он крепко пожал руку ординарца и, резко повернувшись, пошел. Этому свидетелем была вся рота, от бойцов не ускользнул и грустный тон Артюхова и то, как Ефимчук смахнул слезы рукавом шинели.
Первым выступил взвод Соснина. У него сегодня было приподнятое и радостное настроение. Чему он радовался? Новому назначению? Предстоящей атаке? Празднику? Светлой заре, которая поднялась над лесом? Его серые глаза часто останавливались на лицах солдат. Гвардейцы сегодня как-то изменились, будто выросли, возмужали.
Перед боем он обошел все отделения, терпеливо и тщательно проверил готовность к схватке, предвидя, что фашисты не уступят так легко село Чернушки. Сейчас он был спокоен за взвод: ребята были, как на подбор, сильные, настойчивые, накопившие большой боевой опыт. Взять хотя бы этого худощавого Габдурахманова — цепкий, упорный солдат, голову сложит, а приказ выполнит. Молчаливому Гнедкову можно было доверить свою жизнь — верный человек. Саржибаев, единственный в роте вооруженный винтовкой, — это лучший стрелок, снайпер. Больше двух десятков вражеских офицеров и пулеметчиков уничтожил этот остроглазый сын степей. Взгляд Соснина упал на Матросова, на его коренастую фигуру. Спокойное лицо, губы плотно сжаты, синие глаза поблескивают. Из-под шапки выбились светлые кудри. О чем он думает? Соснина охватила необъяснимая тревога. Почему бы это? Подумав, командир взвода нашел причину тревоги — ведь ему этот Матросов очень нужен.
|
|
Соснин, остановившись, подождал Артюхова. Ротный при виде Соснина улыбнулся. Хорошо, что он выдвинул его на офицерскую должность. Да, определенно Соснин нравился ему. Соснин не предполагал, что Артюхов ведет дневник, а если бы открыть сорок пятую страницу общей тетради, то о Соснине можно было прочитать следующее: «К нам прибыл с добровольцами из Краснохолмского училища новый старшина. Высокий, широкоплечий, вылитый Иван Поддубный. Уралец, шахтер. В первом же бою показал прекрасные человеческие и боевые качества. Под бомбами двадцати «юнкерсов» целый день доставлял боеприпасы. Видно, человек скроен из доброкачественного материала. Как я и предполагал, оказался коммунистом, встретились на собрании. Говорит охотно, с бойцами строг, но внимателен. Недаром они его так любят...»
— На востоке посветлело, пора принять меры предосторожности, — сказал Артюхов.
— Я выслал одно отделение вперед, — доложил Соснин.
— Это хорошо. Сами будьте впереди, в случае чего...
|
|
Как подчиненный, Соснин не имел права давать советы старшему командиру, но он был парторгом и поэтому сказал:
— Вы идете в бой без ординарца, это никуда не годится.
— Да, забыл, — согласился Артюхов.
Соснин решительно предложил:
— Хотите взять бойца из моего взвода?
— Кого?
— Матросова.
— Согласен, передайте приказание. Ну, подходим к опушке, будьте осторожны.
Матросов шел рядом с Рашитом, они вели случайный разговор, который не требовал напряжения, но отвлекал от тревожных дум, воспоминаний. Однако он не мешал солдатам чутко прислушиваться ко всему, внимательно вглядываться вперед. Они проворно обходили толстые ели, осторожно раздвигали кустарник. Внезапно над головой раздался протяжный свист. Матросов остановился и схватился за автомат. Рашит, лесной житель, опомнился первым и улыбнулся:
— Это в дупле ветер гуляет.
На одной поляне на расстоянии пистолетного выстрела пробежал тощий волк.
— Откуда бы ему здесь взяться? — удивился Гнедков.
Волк, трусливо спрятавшись в чаще, протяжно и жалобно завыл. Вой смутил впечатлительного Саржибаева. Он с досадой сплюнул, грозя невидимому волку автоматом:
— Скажи спасибо, что попал в такое время, когда запрещено стрелять, а то бы я тебе показал, как перебегать дорогу.
— Что ты ворчишь? — со смехом спросил Гнедков.
— У нас в степи говорят: волк воет — смерть чует.
— Ах, Саржибаев, — укоризненно покачал головой Рашит.
В другое время Саржибаев непременно бы вступил в горячий спор, но, вспомнив неписаный закон фронтовой жизни, запрещающий перед боем говорить о смерти, неопределенно отозвался:
— Это не волк, а дурак. Припер туда, где люди воюют...
В это время Бардыбаев рассказывал о том, как в их краю готовят пельмени. Габдурахманов, облизывая губы, произнес:
— Пельмени, ах, пельмени! Даю сто очков вперед, нигде так вкусно не готовят пельмени, как в нашем ауле. Моя тетка понимала толк в этом деле. Знаете, как едят у нас пельмени? Обязательно с топленым маслом, а потом из бульона на второе готовят айран...
Послышался деловитый голос Перчаткина, который тоже понимал толк в еде.
— На мой взгляд,— сказал он, — лучше борща нет. Борщ со сметаной — язык проглотишь.
— Кто ел когда-нибудь пилав? — спросил Саржибаев.
Никто не успел ответить, все обернулись на голос Соснина:
— Пилав, не спорю, — сытное кушание. Я на Урале и бишбармак и чакчак пробовал... — Но тут же Соснин перешел на официальный тон: — Приказом командира роты вы, Матросов, назначены ординарцем вместо Ефимчука.
Матросов улыбнулся и отрывисто ответил:
— Есть!
— Найти ротного, приступить к своим обязанностям.
— Есть приступить к своим обязанностям, — повторил Саша и проворно выбежал из колонны.
Рашит крикнул вдогонку ему:
— Своих не забывай, почаще заглядывай к нам!..
Матросов приветливо махнул рукой, но ответных слов его не разобрали.
Приказ разлучил закадычных друзей. Рашит, часто оборачиваясь, следил глазами за Сашей, пока тот не скрылся в лесу.
Артюхов, щуря глаза, посмотрел на нового ординарца с доброй улыбкой.
— Меня из виду не терять, быть рядом, — предупредил он и быстро зашагал, намереваясь выйти в голову колонны.
Саша последовал за ним, на ходу поправляя автомат.
На востоке вставало утро. Заалели снежные поляны, мохнатые вершины деревьев, редкие кудрявые облака. Лица бойцов посерьезнели. Саша, шагая за командиром, зачарованно наблюдал за наступлением праздничного утра.
— Моя русская земля, — шептал он. — Моя дорогая и любимая. Какая радость встречать утро! Скажите, где еще так красиво восходит солнце? Где увидишь такие березы? Где встретишь таких людей?..
Впереди раздался выстрел. Быстрая команда остановила роту. Артюхов молча побежал вперед, на ходу вытаскивая бинокль. Матросов не отставал от него.
ПУТЬ В БЕССМЕРТИЕ
Наступило утро великого праздника — дня двадцать пятой годовщины Красной Армии.
Артюхов лежал за высокой сосной и, вынув из планшета карту района, синим карандашом делал на ней какие-то пометки. Временами, отвлекаясь, он поднимал бинокль и осматривал крыши села Чернушки.
Матросов, примостившись за стволом ели, придирчиво осмотрел ровное поле перед селом, задержал взгляд на печных трубах домов, отчетливо выделившихся на фоне неба, потом вытащил фронтовую газету, которую перед боем доставил юркий и бесстрашный почтальон, и вновь прочитал приказ Верховного Главнокомандующего. Особенно по душе пришлись ему слова: «Усилить удары по вражеским войскам, неустанно и упорно преследовать врага, не давать ему закрепляться на оборонительных рубежах, не давать ему отдыха ни днем, ни ночью, резать коммуникации врага, окружать вражеские войска и уничтожать их, если они отказываются сложить оружие...»
— Уничтожать, если они отказываются сложить оружие... — повторил почти громко Матросов, вглядываясь в портрет вождя.
Это написал товарищ Сталин. Ходил по своему кабинету и, верно, диктовал генералу. Матросову представилось, как Верховный Главнокомандующий обводит глазами большую штабную карту обширного фронта.
А товарищ Сталин всегда точно знает, что нам надлежит делать! И гвардейцу Матросову вдруг показалось, будто товарищ Сталин с ним, здесь, в этом Ломоватом бору, и будто бы он идет рядом с Матросовым в атаку. Это и обрадовало Сашу и одновременно заставило подумать — все ли он сам делает так, как нужно.
В это время Артюхов пальцем поманил ординарца. Передавая Саше бинокль, он проговорил:
— Взгляни в створ между этими кустами. Видишь что-нибудь?
Саша навел бинокль в указанном направлении и только сейчас заметил подозрительный бугорок.
— Дзот?
— Шельмы, здорово замаскировались. Правее еще один.
— Ведь они скосят, если всей ротой выступим из леса? — робко спросил Саша.
Артюхов усмехнулся:
— Может быть...
— Третий нашел! — воскликнул Саша.
— Где? — Артюхов протянул руку за биноклем.
— Вон там, где колючая проволока соединяется... чуть левее...
Артюхов, взглянув, нанес новую пометку на карту.
— Передать командиру третьего взвода: уничтожить правый дзот, командиру второго — левый дзот. Командира первого — вызвать ко мне. Соснин пусть выделит трех автоматчиков.
Матросов с удивлением взглянул на командира, так неожиданно властно и сухо заговорил Артюхов. Но не время рассуждать. Ординарец должен стрелой исполнять приказание.
Саша, пригнувшись, побежал среди кустарника, в расположение роты. Навстречу ему полз телефонист, продвигались молча заместитель командира роты по политчасти, адъютант. Ординарец, не задерживаясь около них, побежал дальше.
Пока Матросов обегал всех командиров взводов и вернулся к Артюхову, здесь были уже Соснин и требуемые три автоматчика. Артюхов спрашивал отрывисто:
— Все ясно?
— Ясно, — подтвердил рябой, курносый солдат из нового пополнения.
Остальные кивнули головами, показывая, что им так же все ясно, как день.
— Желаю успеха, — просто проговорил Соснин.
Солдаты благополучно обогнули кустарник. Они ползли друг подле друга. Саша, не отрывая глаз, с тревожно бьющимся сердцем наблюдал за товарищами. Ему показалось, что противник заметил их. Но тревога оказалась напрасной. Гвардейцы продолжали ползти по-пластунски. Они уже миновали полпути между центральным дзотом и опушкой. Неожиданно слева и справа раздались взрывы. Наблюдавший за полем боя Артюхов с облегчением вздохнул:
— Остался один дзот, самый опасный.
Одновременно со взрывами над полем боя отчетливо раздался лай вражеского пулемета. Среди ветвей засвистели пули. Саша инстинктивно бросился навзничь. Пролежал он не больше двух-трех секунд. Услышав стон Артюхова, он живо приподнял голову: «Неужели ранило командира, надо выносить с поля боя?» — молнией пронеслась мысль. Однако Артюхов продолжал смотреть в бинокль. Саша взглянул в том же направлении, зажмурил глаза и еле сдержал крик. Снежный вихрь, поднятый пулеметными очередями, кружил вокруг трех храбрецов. Заметили!
Когда он услышал глухой голос Артюхова: «Вызвать еще трех автоматчиков», Саша понял, что тех уже нет. В новую тройку попал Габдурахманов, Перчаткин и новичок из третьего отделения — запевала Сайфуллин из Бугуруслана. Пока они пригнувшись бежали к Артюхову, Рашит то и дело кашлял.
— Ты чего? — переводя дыхание, спросил Саша.
— Видать, вчера в секрете простудился. Ничего, это пройдет...
Артюхов кончал инструктировать новую тройку, когда Рашит, не сдержавшись, снова начал глухо кашлять... Ротный с улыбкой проговорил:
— Ну, куда тебя? Сразу огонь откроют...
— Товарищ старший лейтенант, — с жаром заговорил Габдурахманов, — у меня кашель прошел, больше не будет. Если не верите, я рот крепко завяжу... Как же мне отстать от товарищей?
— Соснин, заменить другим, — сухо приказал Артюхов.
— Ты, Габдурахманов, оставайся тут, ты еще будешь нужен, — сказал Соснин.
Новая тройка уже вышла на открытое поле. Солдаты ползли, соблюдая большой интервал. Саша с волнением, прикусив губу, следил за каждым движением товарищей. Лицо его побледнело, заострилось, глаза сузились от напряжения.
— Рашит, неужели эти тоже не дойдут? — шепнул он, не оглядываясь на друга.
— Должны дойти...
В молчании прошло несколько минут.
— Вон Перчаткин вырвался вперед, — с облегчением вздохнул Саша.
«Никогда не представлял, что Перчаткин станет отличным бойцом, — думал Саша, радуясь за друга. — Поесть, поспать любил, казался лентяем, иногда неловко было за него. Смотри, как вырос в боевой семье...»
Мысли Матросова были отвлечены пулеметной очередью. Кто-то шумно вздохнул:
— Погибли орлы...
— Зря меня не пустили, я бы дошел, я бы левее взял, — почти вскричал Рашит.
Матросов не слушал его. Вечерами Перчаткин читал наизусть Маяковского... Кто теперь будет запевать в походах, ведь не стало Сайфуллина... Вдруг он услышал резкий окрик ротного:
— Матросов!
— Я здесь, — доложил Саша.
— Еще трех автоматчиков, — отрывисто произнес Артюхов.
Саша не тронулся с места. Он в упор взглянул на ротного и решительно заявил:
— Товарищ старший лейтенант, не надо никого. Я сам пойду.
— Ординарец... — строго начал было Артюхов.
Но Саша с мольбой в голосе перебил его:
— Честное слово, слово гвардейца, дойду, — и, с надеждой взглянув на Соснина, вкрадчиво проговорил: — Вот товарищ парторг тоже скажет, что я дойду.
Артюхов резко поднял голову, он не мог не оценить поступка своего ординарца. «Истинный гвардеец, такой должен дойти», — подумал он и спокойно проговорил:
— Спасибо. Верю.
В словах командира на этот раз уже не звучали властные нотки, но разве нужно в такой момент приказывать?
Саша радостно вздохнул. С благодарностью взглянув на командира, он резко поднялся, бросил взгляд вперед, на следы, оставленные на снегу теми, кто ходил до него и не дошел…
Он быстро пересек кустарник. Сделав несколько зигзагов, миновал то место, куда дошла первая тройка. Зигзаги все чаще: рывки налево, потом направо. Верно, пытается уйти от пуль…
Упал.
На опушке раздался бас командира полка Гаркуши:
— Кто там впереди?
— Александр Матросов, товарищ подполковник. Добровольно пошел, — быстро доложил Артюхов. — Разрешите доложить обстановку?
— Отставить, сам вижу.
Прошла минута, вторая после того, как упал Матросов.
Подполковник простуженным голосом пробасил:
— Телефониста ко мне. Придется вызвать дальний артогонь, как это ни опасно для роты...
— Не может быть, чтобы он не дошел, — процедил сквозь зубы Артюхов, и вдруг раздался его радостный возглас: — Жив!
— Жив! — радостно повторил Рашит.
— Правильно поступает молодой боец, обманул противника. Пора бы ему дать очередь из автомата, — с довольной улыбкой проговорил Гаркуша.
Матросов, точно услышав тихо произнесенную команду, вскинул автомат, дал длинную очередь. Раздался взрыв, перед дзотом поднялся черный дым, полетели крупные комки земли, щепки, куски бревен.
— Артюхов, поднимайте роту! — с азартом произнес Гаркуша.
Ротный ловко поднялся, на весь лес крикнул:
— Первая рота, вперед!
Гвардейцы легко оторвались от снежного ковра, стремительным броском вышли к кустарнику. Кое-кто выбрался на открытую поляну. И в это время снова заговорил вражеский пулемет.
— Ложись! — скомандовал Артюхов.
Безрассудно было вести людей под прицельным огнем пулемета. Это было ясно и Гаркуше. Он приказал роте закапываться. Подполковник снова взял было телефонную трубку. Но его удержал неожиданный выкрик Габдурахманова:
— Матросов поднялся, бросает гранаты.
Гаркуша, передав телефонисту трубку, направил бинокль на одинокую фигуру гвардейца, вступившего в поединок с дзотом. Он видел, с каким упорством солдат приближался к дзоту, понял, что Матросов доведет борьбу до конца. Опустив бинокль, дрогнувшим голосом он приказал Артюхову:
— Приготовьтесь повторить атаку!
С той секунды, когда Артюхов сказал ему: «Спасибо, верю», Матросов жил одной мыслью: во что бы то ни стало дойти и уничтожить вражеский дзот. Ведь он всю сознательную жизнь готовился к свершению великих дел. Он обещал с честью выполнить самые трудные боевые задания — колонистам во время проводов, начальнику училища, комсомольцам сегодня на собрании, Сталину.
При мысли о Сталине гвардеец нащупал в кармане снятый со стены портрет вождя, крепко прижал его к бьющемуся сердцу и, обдумывая спокойнее каждое движение, начал продвигаться вперед. После того, как он вышел с опушки Ломоватого бора с мыслью «За Сталина!», путь назад был закрыт, нужно было итти только вперед.
Саша понимал, что бороться с дзотом не легко. Между дзотом и им тысячи смертей. Но какое счастье на виду у товарищей итти вперед! Не всегда и не всякому выпадает оно на долю.
Вот какое оно, поле боя! Давно остались позади белые следы, проложенные товарищами. Впереди — снежное море до самых Чернушек. Только бы добежать до тех кустов. Он не ищет защиты, кустарник для него — просто ближайшая веха. До них, кажется, всего-то метров сорок. Но сейчас нельзя допускать просчета даже на один метр, на долю секунды...
Заметили... Саша плашмя падает наземь. Так, вероятно, лежат мертвые, вытянув руки, разбросав ноги. Над головой свистят пули, они разбрасывают снег рядом — справа, слева, около ног, головы. Он никогда не думал, что пулеметная очередь может поднять буран. Хочется поджать ноги, спрятать голову глубоко в снег, съежиться в комок, но двигаться нельзя, надо лежать, как мертвый, как те, которые ползли к дзоту раньше его...
Смерть попрежнему носится рядом. Обидно лежать под огнем, не отвечая. Но другого выхода нет: прикуси губы и лежи смирно, Сашок… Не нужен ему ни ковер-самолет, ни семимильные сапоги, даже о броне тридцатичетверки он не мечтает, только бы на минуту прекратили обстрел. В голове кружатся обрывки каких-то мыслей:
«Сегодня день рождения Рашита...
Чудак Рашит. Еще в Уфе он говорил: «Прощай, Уфа!» Сколько я его учил — «прощай» и «до свиданья» совсем не одно и то же, а он все свое...
…Письмо Лиде не дописал, придется в Чернушках закончить. Интересно, как они там, в Уфе, живут? Знали бы ребята, что мне сейчас поручили! Митька Рыжий от зависти бы лопнул. Володька тоже… А Ольга Васильевна?.. «До сих пор, — говорит, — о вас заботилась Родина-мать. Теперь вы должны защищать ее...» Если бы она видела сейчас его... Минут через пять можно будет ударить из автомата…».
Саша напрягается, даже перестает дышать, осторожно приподнимает ствол над снегом, нажимает на спусковой крючок.
«Взрыв? Почему взрыв? Неужели наши начали бить прямой наводкой? Тогда бы я услышал выстрел. Значит, взрыв от моей очереди, — видимо, угодил в мину. Фашисты любят окружать свои позиции минами, так им и надо».
Саша радостно оглянулся, услышав позади себя крики «ура». Выходит, заметили. Сейчас его догонят, и все вместе пойдут на Чернушки.
«Откуда еще стреляют? Вот черти живучие! Дзот ожил! А рота залегла, сорвалась атака. Выманили роту из лесу и теперь кроют почем зря... Перебьют ребят, сколько жизней пропадет... Наверняка Артюхов и ребята меня костерят, — озабоченно думает Саша, перебрасывая автомат с правой на левую руку. — Оружие теперь бесполезно: диск пустой. Весь диск всадил... Что делать? Ах да, гранаты!» Вспомнив о гранатах, Саша быстро пополз вперед. Расстояние сокращается, кажется, можно докинуть. Матросов приподнимается, встает на одно колено, одну за другой бросает три гранаты. Три разрыва. В дзоте минутная заминка...
Дзот цел, пулемет врага продолжает огонь.
«Что же делать? Надо выручать ребят! До врага — рукой подать». В голове сверкает смелая, отчаянная мысль: «Товарищ Сталин, ведь у меня есть еще жизнь! Можно добежать до дзота — и закрыть эту проклятую дыру».
Саша берет резко влево. Теперь он бежит крупными шагами. Бежать удобно и легко. Он уже вышел из-под обстрела, ничто ему не мешает. Из Чернушек противник тоже не достанет, далеко.
Длинным кажется этот путь Матросову — точно целую вечность бежит он до дзота. Еще несколько прыжков. Вот она амбразура... Из нее выглядывает раскаленный ствол пулемета. Ох, сколько ярости в нем! А надо избавить от него ребят. Ведь они должны освободить Чернушки... Не зря поклялись на комсомольском собрании!..
Упругим движением Саша поднимается на носки и резко бросается на черную щель дзота.
«Вот и хорошо, что добежал… товарищ Сталин!..»
Имя Сталина было последним словом в короткой жизни Александра Матросова, девятнадцатилетнего комсомольца, гвардии рядового.
ПОЛК ИДЕТ ВПЕРЕД
Рашит услышал команду ротного. Увидев, как Матросов бросился на амбразуру вражеского дзота, он побежал, гонимый одной мыслью: первым добраться до Чернушек, бить, крошить, истреблять, уничтожать врага.
Но, может быть, Саша только ранен и еще жив? Надо помочь ему. Он один около амбразуры. Что с ним?
Вот тут он полз, здесь лежал... Это было всего несколько минут назад. А теперь... Рашит подбежал, упал на колени, прильнул к Сашиной груди: дышит или нет?
— Саша!
Матросов лежал с открытыми глазами, казалось, что он просто отдыхает. Бежал, переволновался, конечно, устал, вот и отдыхает, выполнив боевую задачу… Неужели смерть?
— Саша!
Подбежавший Гнедков сунул маленький треугольник зеркала:
— Подержи у рта.
— Не надо! — крикнул Рашит, точно боясь окончательного приговора.
Ему казалось, стоит чуточку помочь другу — тот сам встанет. Подсунув левую руку под плечо Саши, Рашит приподнял его. И только теперь он заметил под телом Матросова лужу крови.
Гнедков торопливо спрятал зеркало.
— Ему теперь ничем не поможешь. Надо торопиться в Чернушки. Отомстим за него!
— Правильно, отомстим!
Рашит приподнялся и побежал за Гнедковым. «Но где же его комсомольский билет? Надо сдать комсоргу»,— эта мысль вернула Габдурахманова к другу.
Рашит осторожно расстегнул шинель, вынул из левого кармана пробитый пулями комсомольский билет за № 17251590. Из другого кармана достал знакомый портрет Сталина. Теперь нужно догонять роту.
Враги бегут. За ними по пятам несется карающая смерть.
Рашит с Гнедковым в этом бою уничтожили шесть фашистов.
Чернушки освобождены. Это маленькое русское село догорает, фашисты оставили от него только две бани на огородах.
…Первые лучи солнца упали на пепелище и развалины. Рашиту больно было наблюдать за рождением утра, после того как похоронили Матросова. Рашит не находил себе места. Он сбежал вниз, в блиндаж, оставленный противником.
Здесь командир взвода Соснин отдавал приказ Бардыбаеву:
— Все ясно? В боевую разведку отбери самых крепких.
Ага, значит, предстоит бой. А ведь он, Рашит, дал себе слово, что в первом же бою отомстит фашистам за смерть друга. Как раз подходящий случай.
Рашит обратился к Соснину:
— Товарищ старшина, разрешите мне пойти в разведку. Я должен отомстить... Самую трудную задачу возложите...
Почему Соснин так пристально смотрит на него? Неужели ему не понятны его, Рашита, чувства? Габдурахманов оборвал фразу.
Высокий, сильный Соснин положил свою крепкую руку на плечо Рашита и мягко сказал:
— Успокойтесь, Габдурахманов.
— Вы меня не поняли, товарищ старшина, вы не сомневайтесь! — почти прокричал Рашит.
Соснин, не убирая руки, продолжал:
— Дорогой товарищ, если чувство мести преобладает над солдатским долгом, это может ослепить человека. Прежде всего нужно выполнять долг перед родиной, а потом уже думать о своих личных чувствах…
Справедливые слова! Но ведь Рашит потерял своего лучшего друга. Разве это можно забыть?
Соснин коротко приказал Бардыбаеву:
— Габдурахманову дайте отдых. Он не пойдет на этот раз...
— Товарищ командир взвода!
— Приказ есть приказ, — ответил за командира взвода сержант Бардыбаев.
Соснин ушел.
Что придумал командир взвода: «Дайте Габдурахманову отдых»!
Рашит бродит по селу. Он встречает знакомых ребят из второго взвода. Земляк Хаиров, старшина связистов, угостил его водкой. Но разве водка может успокоить сердце?
Он ложится спать. Ему не спится. Он начинает читать книгу, ту, что хранилась в вещевом мешке Саши. Не читается. Написать письмо в Уфу? Нет, у Рашита не поднимется рука написать в колонию...
Из вещевого мешка Матросова выпала бескозырка. Берег ее, как память о море. Теперь порванная, вылинявшая бескозырка в руках Рашита.
Перед глазами живой, веселый Саша, его кудри теребит ветер, глаза радостно смеются... «Мы с тобой еще погуляем в Уфе!» Вот и не удалось погулять...
Прибежал незнакомый боец, передал, что вызывает Соснин. Что ему еще нужно от Рашита?
Габдурахманов стоит перед командиром взвода. Горе — горем, служба — службой. Он рапортует командиру спокойным голосом, стараясь скрыть свои переживания. Но разве обманешь Соснина? Он внимательно следит за Рашитом.
— Вот что, Габдурахманов, Артюхов требует сведения о вооружении. Запиши все, что у нас в наличии, а когда разведчики вернутся, добавишь то, что у них на руках...
Вечером прибыл полковой почтальон. Матросов так радовался почте. Рашит, хоть и получал письма реже Саши, всегда разделял его радость. Но сейчас он со страхом подумал: «Есть на этот раз что-нибудь из Уфы?»
Почтальона, веснущатого Мишу, окружили солдаты.
— Товарищ сержант Бардыбаев, вам письмо из Алма-Аты, — хитро подмигнул Миша, вручая первое письмо командиру отделения. — Дочка пишет, по почерку знаю... Петров, а тебе Маня... Та самая, которая с тобой через посылку познакомилась.
Бойцы рассмеялись, Петров растерянно улыбнулся.
— Гнедков, тебе письмо от матери Андрея Семячкина.
В блиндаже наступила тишина. Все вспомнили бомбежку, при которой погиб Андрей, вероятно, мать хочет знать больше, чем написано в официальном извещении.
— Надо написать ей подробное и дружеское письмо, — посоветовал Бардыбаев, отрываясь от письма любимой дочери.
— Габдурахманов, тебе учительница твоя пишет из колонии.
Габдурахманов молча взял письмо, сел на табурет. Почерк Ольги Васильевны. Почтальон удивленно спросил:
— А где же Матросов? Что-то я не всех вижу? Ему целых три письма... Женский почерк, одной рукой...
Рашит, как ужаленный, вскочил на ноги и протянул руку почтальону:
— Дай сюда письма!
— Как я тебе их отдам? Не тебе же эти письма. Чужие письма, не имею права.
Рашит отрывисто сказал:
— У меня теперь два имени: я буду получать письма и за Сашу. Да и воевать за двоих должен.
Бардыбаев почти сердито приказал почтальону:
— Отдай письма... Неужели не понимаешь?
Почтальон молча протянул их Габдурахманову. Рашит порывистым движением разорвал конверт.
«Мой милый и дорогой Сашок…» — писала девушка. Рашит не мог читать дальше, он поднял голову, по щеке скатилась слеза, но никто не удивился этому. В блиндаже топилась чугунная печка — должно быть, глаза слезятся от дыма…
Полк все шел и шел вперед.
С тех пор, как товарищ Сталин присвоил 254-му гвардейскому стрелковому полку имя комсомольца Александра Матросова, ореол славы окружал все дела и бои, в которых участвовали гвардейцы-матросовцы. Когда ставили задачу взять укрепление противника, все были уверены, что приказ будет выполнен матросовцами своевременно. Если дорогу оседлали матросовцы, то по ней не проходил ни один танк, ни одна машина врага. О матросовцах шла слава не только на наших фронтах, о них писали враги в своих сводках и газетах, как о новой дивизии, укомплектованной «сибирскими большевиками», «уральскими комиссарами» и «переодетыми моряками».
Матросовцы храбро сражались под Белым и Спас-Деменском, под Оршей и Невелем, Ново-Сокольниками и Пустошкой, отовсюду изгоняя оккупантов. Полк имени гвардии рядового Александра Матросова свято хранил память о своем славном сыне и в великом наступлении, в большом боевом пути, проявлял беспримерное мужество.
С именем Сталина 254-й гвардейский стрелковый полк торопился к побережью Балтийского моря.
Великая битва продолжалась.
1948-1950, г. Уфа
Оглавление
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.. 2
ДАЛЕКИЙ ПУТЬ.. 2
ПЕТР ФИЛИППОВИЧ.. 9
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО.. 14
НАКАЗАНИЕ.. 21
ПЕРВЫЕ ШАГИ.. 24
ЗА КАРА-ИДЕЛЬЮ... 30
ДУМЫМАТРОСОВА.. 34
РАШИТ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ СВОЕГО ДРУГА.. 37
ДОВЕРИЕ.. 41
ПОМОЩНИК ВОСПИТАТЕЛЯ.. 43
„РЕБЯТА, ВОЙНА!“. 48
ПОСЛЕ ОТБОЯ…... 51
СОБРАНИЕ БЕЗ ПРЕЗИДИУМА.. 54
ДРУЗЬЯ.. 57
ПЯТЬ СУТОК.. 60
ЛЕНИНГРАДКИ.. 65
ЛИДА.. 67
ПРОВОДЫСТАСЮКА.. 71
БЕЛЫЙ ЛЕС.. 73
В АУЛЕ.. 78
СПЛАВ.. 82
ДО СВИДАНИЯ, УФА.. 89
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.. 100
НА НОВОМ МЕСТЕ.. 100
ДРУЖБА ВРОЗЬ.. 103
В ОРЕНБУРГСКОЙ СТЕПИ.. 108
РЕШЕНИЕ ДРУЗЕЙ.. 112
ДОРОГА СОЛДАТА.. 116
СОЛДАТСКАЯ ЖИЗНЬ.. 122
СМЕРТЬ АНДРЕЯ СЕМЯЧКИНА.. 126
У «ХОЗЯИНА». 130
ОШИБКА МАТРОСОВА.. 133
ВЗЯТИЕ СЕЛА ЕЛИЗАВЕТИНО.. 138
БОЛЬШОЙ МАРШ... 143
КЛЯТВА В ЛОМОВАТОМ БОРУ.. 146
ОРДИНАРЕЦ КОМАНДИРА РОТЫ... 150
ПУТЬ В БЕССМЕРТИЕ.. 154
ПОЛК ИДЕТ ВПЕРЕД.. 160
[1] Каляпуш –башкирский головой убор.
[2] Хаумы, бабай – здравствуй, дедушка.
[3] Рахим итегез, егеттар – добро пожаловать, парни
[4] Сигнал для встречных судов