Но я уже дошел до точки кипения. Он может меня уволить. Мне уже все равно.
— Да пошли вы нахуй, мистер Фокс. Вам известно, где меня искать, если решите выполнить свои угрозы.
С этими словами я поворачиваюсь и покидаю трейлер. Как только оказываюсь подальше, то разворачиваюсь и бью кулаком прямо в гигантскую декорацию. Да, если меня не уволили раньше, то, скорее всего, уволят сейчас.
Акт насилия не помогает подавить гнев, бурлящий в моих венах, который разъедает, словно кислота, и я решаюсь нанести еще больший урон. Но прежде чем успеваю замахнуться, чья-то рука опускается мне на плечо. Разворачиваюсь быстрее пули, готовый выплеснуть свою ярость на живую плоть, вместо фальшивой стены.
Мой кулак резко опускается, когда я вижу перед собой последнего человека, которого ожидал увидеть, но единственного, о ком столько размышлял. Стоявший позади меня с поднятыми ладонями в универсальном жесте «не бей» — мужчина, который избегал меня четыре долгих дней.
Я моргаю, ожидая увидеть кого-то еще. Полагая, что, должно быть, со мной играет воображение, раз я вижу его красивое лицо и пристальный карий взгляд.
Мне хочется рассердиться на Айзека, правда хочется. Я желаю снова сжать кулак и высвободить всю боль одиночества, которую парень заставил меня чувствовать последние несколько дней. Но не могу, потому что все, что я ощущаю — облегчение.
— Ты меня избегаешь.
— Да, — честно отвечает он.
— Почему? — мне нужно задать этот вопрос.
«Почему» — это всегда то, что я изо всех сил пытаюсь понять.
Айзек оборачивается и смотрит через плечо, проверяя, не наблюдает ли кто-нибудь за нами, прежде чем снова повернуться ко мне и ответить:
— Потому что я трус.
И это все? Потому что он трус? Ну, в таком случае трусы мы оба.
— А теперь? Решил набраться храбрости?
— Нет, — мужчина тянется вперед, чтобы взять меня за руку, и шепчет: — Просто веду себя как эгоист. Прогуляешься со мной?
***
Мы покидаем съемочную площадку по отдельности, решив встретиться в том же парке, где ранее столкнулись друг с другом. Обеспокоенный, я еду туда, сразу после того, как гримеры смывают макияж и убирают фальшивые шрамы. Похоже, это конец, хотя, по сути, между нами ничего так и не началось.
Вместо того, чтобы направиться прямиком к месту нашей встречи, я заезжаю домой, припарковав машину на улице, а затем решаю прогуляться пару минут до парка и попытаться проветрить голову.
К тому времени, когда я прохожу через широко открытые ворота и ступаю на тропинку, которая приведет меня прямо к Айзеку, у меня уже созрел план. Он не очень хорош, но это все, что я смог придумать. План состоит в том, чтобы не позволить Айзеку сбежать. От меня.
Я замечаю его раньше, чем он меня. Айзек сидит один на скамейке, которая выходит на реку Тафф. Его взгляд прикован к быстрому течению, а ладони находятся под бедрами. Даже с расстояния я ощущаю к нему тягу. Меня привлекает в нем все, а не только образ или то, какие чувства я испытываю по отношению к нему.
С ним я смеялся и плакал. С ним же испытал всепоглощающую потребность и умопомрачительное удовольствие. Открыл ему свою израненную душу и разлетелся на куски в его объятиях. Но самое главное, я ожил.
Рядом с Айзеком я живой.
Медленно приближаюсь к нему, и только легкое подергивание его плеча говорит мне о том, что Айзек почувствовал мое присутствие. Когда я молча присаживаюсь рядом с ним, всего в нескольких дюймах, расстояние между нами кажется милями.
— Ты пришел.
— Ты сам просил меня об этом.
Над нашими головами от дерева к дереву порхают птицы, мимо пробегают или проходят люди, в то время, как пушистые облака скользят по голубому небу. Идеальная сцена. Но я не ценю ни один из этих моментов. Мои чувства настроены на мужчину рядом. В ожидании отказа.
Лишь то, чего я заслуживаю.
— Мне жаль, что я ушел тем вечером.
— Почему ты так поступил? В смысле, я догадываюсь, почему, но предпочёл бы услышать твое объяснение, — кручу кожаный браслет на запястье, потирая большим пальцем маленький серебряный якорь, вплетенный в середину. Концы его изношены и потерты, и вряд ли он еще долго провисит на моем запястье, но пока браслет не развалился, он является единственным воспоминанием о моем брате. Я купил его на восемнадцатый день рождения Кларка. Якорь должен был символизировать его страсть к путешествиям. Кларк всегда говорил, что однажды будет путешествовать по миру. Браслет символизировал брата — какую-то его частичку, и когда моя карьера бросала меня из страны в страну, я думал, что таким образом осуществляю его мечту.
Айзек тяжело вздыхает, и я наклоняю голову, внимательно наблюдая, как он борется со своими словами.
— Когда ты рассказал мне о своем брате…
— Мне не стоило так поступать. Неправильно — делиться таким сразу после траха, — тон моего голоса насмешлив, и я начинаю сожалеть о своих словах в то же мгновение, как только они слетают с губ.
Наконец, Айзек поворачивается ко мне лицом.
— Мы не просто трахались, Флинн. Не отрицай этого лишь потому, что я причинил тебе боль, и ты хочешь нанести мне несколько ран в ответ.
Он снова смотрит на воду и продолжает:
— Когда ты рассказывал историю Кларка, я ощутил эту боль. Каждое слово и слог причиняли страдания. Я хотел бы забрать их, — затем опускает голову и смотрит на свои руки. — Потому что уже видел такую боль раньше. Я прочувствовал ее опосредованно, через своего брата, Джоша. И видел его отчаяние. Я ощутил те отголоски. Горе — это цена, которую нам приходится платить за любовь.
Мы оба молчим, пока я перевариваю его слова. В них нет никакого смысла. Ответ Айзека смешон по многим причинам, кроме знания о том, что он избегает шанса влюбиться в меня.
— Значит, ты предпочтешь оттолкнуть меня, чем полюбить? Неужели возможность любить меня недостаточна, чтобы оправдать риск? А я-то считал, что мы решили посмотреть, к чему приведет наша связь, Айз. Мы находимся в начале того, ради чего стоит рискнуть. К тому же, у тебя есть и другие люди, которых ты любишь. Родители, братья, Айви и Арти. Ты бы сбежал от них, лишь бы убедиться, что никогда не станешь страдать?
— Нет.
— Однако ты уходишь от меня — того, кто еще не успел заслужить твою любовь? Должен сказать, что это самая большая чушь, которую я слышал. Почему бы тебе просто не сказать это? Спасибо за трах, Флинн, но я получил все, чего желал, и месть оказалась именно такой, как мне и хотелось.
Мои слова вызывают у него реакцию, отличную от сдержанного безразличия, исходящего от его кожи, словно дурной запах.
— Думаешь, я позволил тебе трахнуть себя в отместку? Ну, точно, меня надо было отыметь, чтобы эта теория сработала, — усмехается Айзек, поворачиваясь так, что мы оказываемся почти нос к носу.
— Я уже говорил тебе, что не стал бы так поступать, и меньше часа назад объяснил, что сбежал, потому что был трусом. Я боюсь, что причиню тебе боль, Флинн. Как ты не понимаешь? Да, я сбежал, чтобы спасти свою шкуру, но также ушел, чтобы спасти твою. Что, если я облажаюсь? У тебя было достаточно людей, которые оставили тебя, и я не хотел добавлять еще и себя в этот список.
— Однако, ты все равно ушел.
— Да, я все равно ушел, пока эта связь между нами не укрепилась и не пустила корни.
—А теперь что? — меня не волнует, насколько жалким я выгляжу. Я буду умолять, если Айзек того пожелает.
Его глаза сверкают чем-то похожим на надежду, и по мне пробегает дрожь. Неужели Айзек передумал?
— Теперь я понял, что ошибался. Очень ошибался, Флинн. И понимаю, что облажался по-крупному. Не знаю, дашь ли ты мне еще один шанс.
— Помнится, ты не раз давал мне шансы.
Блеск в глазах Айзека ошеломляет, когда тот наклоняется ближе. Для окружающих мы похожи на двух влюбленных, которые вот-вот поцелуются. В моем прошлом даже мысль о том, чтобы прикоснуться к другому мужчине неподобающим образом на публике, заставила бы меня сойти с ума. Вернее, старого Флинна. Потому что новый Флинн желает поцелуя больше, чем своего следующего вздоха. И мне плевать, узнают ли о нас СМИ, ипопадет ли наш поцелуй на первую полосу утренних газет.
— Но достоин ли я того же?
— Да… — даже не успеваю закончить фразу, как его губы уже касаются моих. Поцелуй Айзека говорит о раскаянии, о новом начале, заглушая все сожаления.
— Пойдем домой, детка. Дай мне показать, как мне жаль, что я не остался и причинил тебе боль. Что заставил хотя бы на секунду подумать, что ты того не стоишь.
Детка.
Я превращаюсь в настоящего слабака, потому что от этого слова у меня каждый раз по спине бегут мурашки.
— Блядь. Элайна, моя помощник, встретится со мной примерно через... — бросаю взгляд на часы. — Час. Она присматривает за моим бизнесом, пока я снимаюсь в фильме, и у нее скопились документы, которые нужно подписать.
— Тогда, возможно, вечером? Я могу приготовить для нас ужин. Моя мать — шеф-повар, знаешь ли. Так что у меня имеются кое-какие навыки, — Айзек улыбается мне в губы, сладко целуя их и вынуждая мой мозг плавиться от желания.
— Черт, — отвечаю я со стоном. — Мне надо быть на съемочной площадке в пять утра, а это значит, что я должен уйти около трех, чтобы гримеры успели поработать над моим лицом.
— Тогда завтра вечером. Если согласишься, я могу подождать до тех пор.
— Только до тех пор?
Дыхание Айзека касается моих влажных губ, когда он говорит:
— Если ты скажешь «да», я буду ждать вечность.
И там, на скамейке, в парке с видом на реку, я целую мужчину на публике. Не просто мужчину, а человека, в которого влюбляюсь так быстро и крепко, что если он решит уйти из моей жизни, то меня уже будет не спасти.
Глава 23
Айзек
В конечном итоге, именно телефонный звонок Джошу стал тем самым, что был мне нужен. Ну, оноказался больше похож на пощечину, однакосделал свое дело, убедив меня бежать изо всех сил,лишь бы вернуться к человеку, которого я оставилв раздрае в егособственной постели. С той ночи, когда я вышел из дома Флинна, он стал единственной мыслью в моей голове. Независимо от того, насколько я погружался в работу или пыталсяответить на флирт Элис, шеф-повара из компании кейтеринга, кормившей съёмочную группу, мой разумрефлекторно возвращался к нему. Если бы вы спросили меня, сколько раз я думал о Флинне, мне пришлось бы ответить «круглосуточно», потому что он никогда не покидал моих мыслей.
— Как там дети? Наслаждаются песком, морем и солнцем?
До меня доносится шумволн и детский лепет Арти. Сердце болит от тоски, настолько сильно я желаюоказатьсярядом с ними.
Может, стоит уехать? Закончить работу здесь и первым же самолетом отправиться на остров.И неважно, захочет ли Джош меня видеть или нет. Айви и Арти точно будут мне рады.Я мог бы снять небольшой домик неподалеку…
— С ними все хорошо. Мы все в порядке. Не переживайза нас.
В голосе Джоша слышится раздражениеиз-за того,что я спрашиваю о детях, как будто своимневинным вопросом о том, веселятся ли они,ставлю под сомнение его родительские навыки.
Отвлекаюсьот этихмыслей, стараясь сохранить бодрый тон нашего разговора.
— Сколько собираешься там пробыть?
— Пока не знаю.
— А как же школа?
— А что с ней? Детям туда еще рано,к тому же на Ибицеимеются школы, так что онисмогут спокойно ходить в одну из них.
— Речь не только одетях. Я спрашивал о твоей работе.
— Я больше не работаюучителем. Теперь это впрошлом.
— Ты собрался оставитьв прошлом всё? Даже нас? — тишина. — Лора не хотела бы для тебя такого будущего, Джош. Тебе нравилось быть учителем. Ты…
— У меня для тебя новости, Айзек. Лоре нет никакого дела до того, чем я занимаюсь. Мне надоело слушать о том, какого будущегоона бы для меня хотела. Ее. Здесь. Нет.
— Ошибаешься. Она всегда рядом. И ваши общиедети — тому подтверждение.
Не стоило провоцировать Джоша. Мне не хочется втягивать его в очередной спор.
— Хватит. Хватит, блядь. Я не собираюсь выслушивать нотации от человека,который даже не может определиться с гендером. Мужчины, у которого ни разу в жизни не было серьезных отношений. Возвращайся и проповедуй, когда потеряешь самое дорогое в жизни. Тогда разрешаю сделать мне выговор и сообщить обо всем, что я делаю неправильно, во имя моей покойной жены.
А затем Джош вешает трубку.
Мой стойкий, серьезный и надежный брат исчез. Похоже, человек, которым он являлся, умер вместе с Лорой.
Телефон выпадаетиз рук и отскакивает от кровати на покрытый ковром пол комнаты. Я склоняю голову, снова и снова зарываясьпальцамив волосы, пока мои мысли не проясняются.
Я не могу изменить то, что произошло, и вернуть жизнь Джоша в прежнее русло. Можно только надеяться, что брат найдет дорогу назад, амне остается ждать, когда он это сделает. И нужно в это поверить.
Я буду ждать его.
Возвращайся и проповедуй, когда потеряешь самое дорогое в жизни.
Думаю, уже потерял. Вот только у меня еще есть шанс вернуть его.
Следующий день принес с собой новый виток проблем.
Покинув Флинна в тот вечер, я отказался работать в Кардиффе, в попытке увеличить дистанцию между нами.
Джейк был взбешен. Он имел приблизительное представление о причине моего решения и считал, что я совершил свой обычный финт«потрахаться и сбежать». Дело в том, что братоказался прав.Вот только не так, как ему казалось.
Я сбежал от Флинна,застряв непонятно где, вместо того,чтобы вернуться и попытаться все ему объяснить.
К счастью, именно Джейк предоставил мне такую возможность, когда позвонил и приказал приехать обратно. Он был немного удивлен, что я не стал с ним спорить, и никогда не узнает, что именноэтого мне и хотелось.
Найти Флинна оказалось легче, чем я думал.
Он был глубоко погружен в гипсокартон, только что пробив фальшивую стену. Держу пари, мужчинапредставлял себе мое лицо, когда поднимал кулак,чтобы нанестиследующийудар.
Уговорить его встретиться со мной тоже оказалось легче, чем я того заслуживал, но моя удача отвернулась, когда Флинн не смогко мне приехать. Яотчаянно хотел снова быть с ним рядом, желая, чтобы Флинн опять считал меня своим. Инадеялся, что в один прекрасный день он позволит мне быть сверху. А покабыл более чем готовуслужить ему в этом. Я знал, что Флинн еще не готов пойти натакой шаг, но это не помешало мне фантазировать о том,как я трахаю его шикарный зад. Я каждый день благодарил небеса за долгие часы, что Флинн проводил в спортзале, оттачивая свое тело до идеала, и хотел выразить эту признательность, боготворякаждыйего мускулистыйдюйм.
Однако, мое разочарование быстро сошло на нет, когда Флинн согласился зайтико мне этим вечером.
После целого дня на съемочной площадке, я нахожусь дома, разговаривая со своей матерьюпо FaceTime, а между делом она объясняет,как приготовить лапшу по-тайски скурицейицуккини. Сегодняутром я написал ей с просьбойподкинуть мне рецептнизкокалорийного, новысокопротеинового, и, что более важно, вкусного блюда, которое я мог бы приготовить менее чем за тридцать минут.Мама прислала мне список ингредиентов, и я захватил все, что нужно, по дороге домой. Японскогорисовогоуксуса в местном магазине не оказалось, так что пришлось сделать крюк до местного супермаркета, однако я все равно успелвернутьсядомой, имея в запасе достаточно времени, чтобы успеть принять душ, переодеться и немного прибраться.
В такие моменты я жалею, что непохож на Джейка,потому что никогда не обращал внимания, когда мама готовила. Он — профи на кухне; я же, напротив, могу и водой обжечься.
— Как только цыпленок слегка подрумянится, сними его с огня и переложи на тарелку с бумагой для запекания, чтобы впитался жир.
— Готово, что дальше?
— Ты растопил арахисовое масло в горячей воде?
— Можно мне воспользоваться чайником?
— Да, тольконе клади масло прямо в чайник, а вскипяти воду и переложимасло в какую-нибудь миску.
Я поворачиваюсь лицом к планшету, который прислонил к стойке, закатываю глаза и говорю:
— Мам,я не дурак. И знаю, что нельзя класть арахисовое масло в электрический чайник.
— Ты уже пытался сварить в немяйца. И не думаю, что после того случая ты приобрел какие-то кулинарные навыки.
— Это было сто лет назад.
— Полтора месяца.Это было полтора месяца назад, когда ты приехал, а нас не было дома, чтобы приготовить тебе поесть.
— Ладно, ладно. Чайник включен, что дальше?
Она продолжает рассказывать мне о приготовлении каждой части блюда, и на этот раз у меня получается, потому что по окончании я смотрю на что-то съедобное, которое к тому же отлично пахнет.
— Так кто же этот счастливчик?
— Парень. Я готовлю для парня, мам. Его зовут Флинн.
— Друг или…
— Не просто друг.
Тишина.
Машинально продолжаюнакрывать на стол, поглядываяна часы, чтобы успеть выложить на тарелки то огромное количество еды, которую только что приготовил, новнезапноостанавливаюсь как вкопанный. Моя мать никогда раньше не теряла дар речи.
— Что? Нечего сказать? Такое впервые.
— Похоже, это вечер первых разговоров, — парирует она. — Во-первых, я никогда не видела, чтобы ты готовил для кого-то, а во-вторых, ты ни разу не признавался, что у тебя с кем-то нечто большее, чем просто дружба. Не важно, с парнем или девушкой. Так что, конечно, я лишилась дара речи. Мой сын нашел свою половинку. Не знаю, стоит напомнить ли тебе о безопасном сексе или же потребовать, чтобы ты привел его к нам домой на ужин.
— Этот корабль уже уплыл, мам. Мне было четырнадцать, когда отецвыдал мне напутствие типа«наденьрезину, прежде чем поехать», поймав с потрепанными копиями «Плейбоя» под матрасом.
— Ах, да, помню, как мы тянули соломинки.
Я поворачиваюсь с широко открытым от шока ртом и смотрю, как она ухмыляется мне с восьмидюймового экрана.
— Ты тянула соломинку, решая, кто из вас объяснит про тычинки и пестикисвоему растерянному бисексуальному сыну?
Мама пожимает плечами и отвечает:
— Когда у тебя будет пять мальчиков, можешь прийти и рассказать мне, как лучше с этим справиться. Кроме того, мне досталась короткая соломинка, и в итоге пришлось беседовать с Джейком. Это был самый нелепый разговор в моей жизни.
Я смеюсь.
Подростком Джейк мало чем отличался от себя двадцатилетнего. Уверен, он потерял девственность еще в ту пору, когда большинство мальчишекчитали комиксы.
— Вполне справедливо. Я прощаю тебя. А теперь мне действительно пора. Флинн должен прийти с минуты на минуту... — раздается звонок в дверь, и прежде чем мама успевает возразить, я посылаю ей воздушный поцелуй, благодарю за помощь и скидываю звонок. Мама исчезает с широко открытым ртом, готоваяначать спор и потребовать аудиенции у человека, которого я только что признал своим любовником.
Выключаю планшет, иначе она просто перезвонит,и прячу его под стопкой журналов, прежде чем броситься к входной двери. Широкоее распахнув, я встречаю картину, от которой начинает бурлить моя кровь, а голова —кружиться от желания.
На пороге стоит Флинн.В обтягивающей белой футболке и потертых джинсах.
Этот пареньмогнацепить и мешок для мусора, а я все равно был бы тверд как скала.
— Ты вовремя, — делаю шаг назад, чтобы впустить его. Мои инстинкты кричат мне, чтобы я приветствовал его поцелуем, но мне не хочется отпугнуть Флинна прежде, чем тот войдет в мой дом.
Можно было и непереживать по этому поводу, потому что как только Флиннпереступает порог, и прежде чем дверь полностью закрывается, его губы прижимаются к моим в пьянящем и требовательном поцелуе.
— Я умираю с голоду, — улыбается он мне в рот.
—Отлично, потому что я приготовил еды, чтобы накормить небольшую армию.
— А я сейчас не о еде.
Тихонько смеюсь, прежде чем мягко оттолкнуть его.
— Рискую показаться типичной домохозяйкой, но я весь день провел у плиты. Так что мы поедим, и моя стряпнятебе понравится.
Флинн делает еще один шаг ко мне и начинает двигать бедрами, показывая, как сильно ему нравится кое-что другое, и это не еда, которая быстро остывает.
— О, ну, тогда я надеюсь, что меня хорошенько накормят.
Его грязные намеки, сопровождаются подмигиванием.
С прежней уверенностью, граничащей с развязностью, Флинн прерывает контакт наших тел и делает шаг назад, прежде чем повернуться и пройти по коридору прямо на кухню. Наглый засранец рыщет по моему дому, словно он хозяин этого места, а мнеостается плестись за ним, как безумномудураку, коим я и являюсь.
— Ух ты. Выглядит потрясающе. Ты говорил, что умеешь готовить, но я ожидал еду на вынос, или полуфабрикат, который ты бы потом выдал за собственноручно приготовленный, — Флинн снова накрывает крышкой сковороду, наполненную соусом из арахисового масла и курицей, и поворачивается ко мне лицом. — Я впечатлен.
— Ну, вот. Не ожидай, что такое будет часто происходить. Это предложение мира.
— Значит ты будешь готовить для меня только в случае, когдабудет за что извиняться?
— Если тебе повезет.
Флинн смеется и подходитк обеденномустолу.
— Это все равно что находиться в браке, но без выгоды.
— Какой еще выгоды?
— Супружескихправ.
Я ставлю на стол соусник и миску, наполненную едой, жестом приглашая Флиннаприсесть и помочь себе.
—Смотрю, кто-то планирует перепихнуться?
Флинн замолкает, удерживаямиску с курицей в воздухе и капая соусом на свою тарелку.
Без тени юмора он смотрит прямо на меня и говорит:
— Я планирую переспать с тобой сегодня.
Чуть не соскальзываю со стула в лужу шока и всепоглощающего желания.
Он только что сказал то, о чем я думаю?
—Да, Айз. Я знаю, чего хочу, и желаю, чтобы это произошло сегодня. Так что давай ешь, потому чтокак бы вкусно ни выглядела эта еда, мой аппетит она не насытит.
Блядь. Ну и как, черт возьми, я должен сидеть здесь и есть, когда мой мозг только что расплавился в лужу и заставил всю кровь в теле устремиться в пах?
С полным ртом курицы, Флинн ухмыляется и снова подмигивает мне.
Ублюдок точно знает, какой эффект только чтона меня произвели наслаждается этим.
— Точно уверен, что сам готовил? Очень вкусно, — подмечает он, запихивая в рот еще одну вилку с горкой. Капля густого соуса стекает по его подбородку.
— Ты в курсе,что ешь как свинья? — смеюсь я, пытаясь вернуть эмоции под контроль.
— Нет. Я ем, как человек, который хочет покончить сосновнымблюдоми поскорее перейти к десерту.
Вот и уходит мой последний контроль.
Я кладу нож и вилку на стол и встаю.
— Знаешь, в чем еще я мастер? — спрашиваю я. Мои руки дрожат, как у наркомана, который смотрит на свою очередную дозу.
Флинн качает головой и с очередной провокационной ухмылкой продолжаетнабивать свой рот.
—В разогреве. Так что кладисвою гребаную вилку, дожевывай все, что у тебя во рту, и встретимся в джакузи.
Мужчина со звоном роняет вилку.
— У тебя есть джакузи?
Я не отвечаю. Вместо этого отхожу от стола и медленно начинаю раздеваться. Когда остаюсь в одних трусах, а выражение лица Флинна из шокированного превращается в чувственное, то поворачиваюсь и иду через кухню в открытый внутренний дворик.
Скрип стула по кафельному полу дает мне понять, что Флинн отстает от меня всего на несколько секунд. Отлично. На этот раз пусть он следует за мной. В любви как на войне — все средства хороши.
Поднимаю термосберегающую крышку ванны, и пар вырывается в вечерний воздух. Хочу, чтобы Флинн расслабился. Может, он и жаждет, чтобы его вишенка была сорвана, но я помню свой первый раз в качестве пассива, и тот опыт оказался неприятным. Мне не хочется,чтобы Флинн чувствовал то же самое. Я хочу доказать ему, что впускаяменя в свое тело,он получит такое же удовольствие, как и я.
К тому времени, как мне удается снять боксеры и опустить одну ногу в теплую бурлящую воду, Флинн стоит передо мной голый, оставляя за собой след из одежды. Его эрекция гордо направлена на меня, а взглядсосредоточен на профиле моей задницы.
— И тут я подумал, что мне, возможно, придется тебя убеждать, — поддразниваю я, прежде чем опустить вторую ногу в ванну и полностью погрузиться в успокаивающую воду. Пузырьки ласкают мой подбородок, а сам я перевожу взгляд на Флинна.
— Ты собираешься стоять там всю ночь и таращиться на меня, или присоединишься? — размахиваю руками по поверхности, создавая рябь волн.
— Присоединюсь. Обязательно присоединюсь, — на его лице заметно удивление наряду с опасениями. Не сводя с меня глаз, Флинн снимает с запястья кожаный браслет и аккуратно кладет его на сиденье садового стула. Я никогда раньше не видел, чтобы он его снимал. Браслетнаходился у него на запястье с того самого дня, как мы впервые встретились.
Флинн ловит мой взгляд на брошенном браслете, и,видимо, замечает немой вопрос,который явно читается на моем лице, потому что отвечает прежде, чем я успеваю открыть рот.
—Браслет принадлежал Кларку.Онпорядком изношен, так что я стараюсь не мочить его в воде.
Слова Флинна воскрешают воспоминания о моем побеге. Если есть хоть малейший шанс, что наше общение перейдет на новыйуровень, то мне стоит кое-что объяснить, прежде чем позволюпарню сделать этот важный шаг.
Из-за своего мускулистого тела Флинн должен бы казаться неуклюжим, однако всегда двигается грациозно. Я пускаю слюни, глядя на то, как напрягаются мышцы его бедер, когда он залезает в ванну, и как двигаются мышцыпресса, когда мужчина выпрямляется и погружается в воду. Начинаю думать, что, возможно, наш разговор может и подождать.
Ну уж нет.
В прошлый раз мы поговорили после секса, и посмотрите, к чему это привело.
— Боже, как же хорошо. После выполнения трюков и боевых сцен все тело адски болит. Даже мышцы, о которых я и понятия не имел, — полностью погрузившись в воду, Флинн откидывает голову назад и расслабляется.
Я смотрю на его крепкие трапециевидные мышцы, которые тянутся от шеи до плеч,и обдумываю, что бы такое сказать. Флинн, должно быть, думаето том же, потому чтоговорит прежде, чем я успеваю выдать хоть слово.
— Я рассказал тебео самоубийстве Кларка, но никогда не объяснял, почему он считал, будто мир без него станет лучше, — Флинн поднимает голову и смотрит на то, что осталось от брата. Мои глаза следуют за его взглядом и останавливаются на плетеном кожаном браслете. — Кларк был добросердечным. Из тех людей, которые снимали с себя последнюю рубашку, если считали, что тебе она нужна больше, — мы одновременно отворачиваемся от браслета, и наши взгляды встречаются. Желая придать ему сил, я вытягиваю ноги.Во мне пульсирует потребность прикоснуться к нему и дать понять, что для меня это очень важно.
Флинн хватает меня за лодыжки и подтягивает к себе, от чего на моем лице расцветает улыбка. Уверенными пальцами он проводит вверх и вниз по моим икрам. Когда Флинн нервничает или хочет сказать что-то важное, он не может успокоиться, поэтому всегда теребит что-то в руках. Обычно мужчина возится со своим кожаным браслетом, но так как браслет находится далеко,прикосновение его рук достается мне.
Флиннвстречается со мной взглядоми продолжает:
— Кларктоже был геем. Но по какой-то причине скрывал это от нас. Даже не знаюпочему.Наши родители не могли нам многого дать, но они всегда нас поддерживали и былиочень понимающими. Ни один из них не повернулся бы к нему спиной.На самом деле, похоже, родители уже догадались о его ориентации, судя по некоторым фактам, которые вышли наружу после смерти Кларка.
— Наверное, было неприятно узнать, что у него были от тебясекреты.
Взглядвыдает Флинна прежде, чем он успевает произнести хоть слово.Водянистый блеск размываеттемно-карий цвет его глаз.
— Меня этопросто убило. Мы считались лучшими друзьями, понимаешь? Убрата никогда не было серьезных отношений, в прочем, как и у меня. Ябылслишком занят спортом, а он своими поделками. Мне казалось, что каждый из нас занимается своим делом. Никогда не думал, что у него имелись проблемы такого характера.
— В какой-то момент нашей жизни нам всемприходится бороться с тем, кто мы есть, Флинн. Такова человеческая природа. Разница в том, что когда тысражаешься с чем-то столь же фундаментальным, как твояориентация, в мире, наполненном «нормальными» людьми, то чувствуешь себяпотерянным. Словно само твое существование ошибочно. Любой человек больше всего на свете хочет вписаться в свое окружение, соответствовать ему и быть тем, кем его хотят видеть другие, особенно те, кого он любит. Я рос с четырьмя братьями-натуралами. Мне просто повезло, что моя мать увидела изменения раньше меня.Она всегда поощряла нас быть теми, кем мы являемся на самом деле,— ядвигаюсь вперед, чтобы взять Флинна за руки. — Это не значит, что у меня не было внутренней борьбы. Я не гей и не натурал. Меня всегда возбуждали чувства к людям, а не то, что находится у них между ног. Я парень с равными возможностями,— Флинн смеется над моими словами. Смех звучитнатянуто, но я не сдаюсь. —Так значит, Кларк беспокоился о том, что вы все подумаете, когда узнаете о его ориентации? Поэтому он считал, что у него нет другого выбора?
Мне известнастатистика самоубийств подростков-геев.Цифры все еще слишком высоки, и это при том,что мирсталгораздо более терпим к человеческим различиям.
— Не только из-за этого. У Кларка всегда имелись проблемы с самооценкой. Брат никогда не замечал того, что видели в нем другие. Он не понимал, что был ярким, веселым и талантливым — одним излучшихлюдей, что я знал в своей жизни, — Флинн отрывает от меня свой взгляд и устремляет его в темноту.Задумчивостьмужчины превращается в едва сдерживаемую ярость. — В его предсмертном письме упоминался некий Роберт Эшворд. Школьный наставник Кларка. Из того, что мы смогли узнать, брат доверился этому мужчине,но вместо того, чтобы помочь Кларку, тотвоспользовался его слабостью. Роберт Эшворд был женат и имел троих детей. Он такжеявлялся би или, может, скрытым геем. В общем, неважно. Этот мерзавец заставил Кларка поверить, будто любит его, даже сказал ему, что оставитради него своих жену и детей, просто чтобы залезть к брату в штаны. Эшворд ухаживал за Кларком около года, а потом, за полгода до его смерти, заставил брата поверить, будто у них настоящая любовь.