Хроники «осиного гнезда»




 

Недавно, чуть меньше года тому назад…

То есть по нормальным меркам недавно, а по военным – бесконечно давно, комплектовал лейтенант А.В. Новик разведывательную группу в осажденном Севастополе. Тогда в Севастополе хватало и оружия, и боеприпасов, и техника тоже оставалась кое‑какая. Работали заводы (правда, к тому времени уже всё больше в подземельях) и заходили в бухты боевые корабли. Швартовались и, пока выгружали пополнение, боепитание, медикаменты и прочее, и грузили раненых и эвакуированных, добавляли мощь своего главного калибра к артогню сухопутных батарей.

Теперь же в городе оставались только измученные голодом и жаждой моряки и солдаты, считаные пушки и считаные патроны на каждый ствол винтовок и автоматов. А корабли пробирались только ночью и в непогоду (нечастую в июльском Крыму), – бесконечно длинным днём их клевали и клевали «юнкерсы» и «хейнкели».

 

Но в ночь 19 июня 1942 года пришли ночные хищники…

Выйдя из Ак‑Мечети, катера крейсерским ходом пошли на юго‑восток. Севастополь обогнули тремя милями мористее; очень приметное место, заметное издалека лучше любого маяка. Даже сейчас, в полночь, прокатывались по невидимым издали линиям обороны огненные шары разрывов, тлели кое‑где кострища ночных пожаров, а чуть в стороне, где‑то на траверзе мыса Фиолент, с интервалом в пять минут косо втыкались на несколько мгновений в звёздное небо оранжевые факелы: била последняя севастопольская батарея тяжёлых орудий. И вот в свете очередного залпа 15‑дюймовок зоркий командир «S‑40» Шнейдер‑Пангс разглядел силуэты кораблей русского конвоя.

Капитан‑лейтенант передал по рации:

– Вижу конвой зюйд‑зюйд‑ост, две мили шесть кабельтовых. Три эсминца и три сторожевика. Транспорт – примерно пять тысяч.

– Атакуем! – отозвался капитан‑лейтенант Тёнигес, командир «S‑102».

Заревели дизели, наливаясь мощью. Катера заложили разворот и, стремительно набирая скорость, пошли на сближение. Пенные буруны вздыбились и широко разлетелись чуть позади острых форштевней…

Похоже, именно на них и среагировали на кораблях конвоя. Над едва различимыми на фоне тёмного берега бортами заметались орудийные вспышки, и поперёк курса шнельботов выросли не слишком высокие, но многочисленные пенные снопы разрывов снарядов.

Катера пошли «змейкой», отчаянно кренясь с каждым поворотом; осколки и пули просекали корпуса и рикошетили по броне. С восьми кабельтовых выпустили торпеды и тут же заложили разворот «все вдруг».

Спустя полторы минуты, выпутавшись из гущи близких разрывов, поняли: все пять торпед прошли мимо. Ни одного разрыва. Ещё четыре минуты – и стало ясно: не нашли даже случайную цель и опустились на дно, выработав запас хода. Шнельботы развернулись и снова легли на боевой курс. А русские тем временем поменяли ордер: два «охотника» выдвинулись навстречу атакующим и открыли отчаянный огонь. Ответили им комендоры «S‑27» и «S‑72», «связали боем», а катер Тёнигеса промчался на полном ходу, обойдя их по дуге, и почти на встречном курсе выпустил последнюю свою торпеду в транспорт.

Мощный взрыв стал сигналом для всех катеров на выход из боя. Не прошло и пяти минут, как, разорвав дистанцию, они на малом ходу отошли ещё на две мили мористее, а потом, разглядев‑таки, что транспорт, подсвеченный прожекторами кораблей эскорта, ушёл под воду, направились на базу.

Из радиоперехвата установили, что потоплен был санитарный транспорт «Белосток», с ним на дно ушло почти полтысячи раненых. Ещё 157 человек подобрали тральщик и «морские охотники», – те самые, которые Шнейдер‑Пангс принял за эсминцы и сторожевики…

 

Робин Гуд и «мамелюк»

 

1943 г. Туапсе. Новое в обращении с А. Новиком

Сумрачным коридором бывших складов «Пряхинъ и сыновья» старший лейтенант шёл в виде куда как более божеском, чем можно было ожидать от узника. Как‑никак не на гарнизонной гауптвахте, а том самом Смерше НКВД, внутреннем, то есть бериевском, уже успевшем заработать репутацию предбанника ада, «чистилища», находился.

Хоть никого, отметим справедливости ради, ни к тюремному заключению, ни, тем более, к расстрелу сами по себе органы Смерш не приговаривали. Приговоры выносил с их подачи военный трибунал или Особое совещание НКВД. Но всё равно. Запросто могли проволочь старшего лейтенанта А.В. Новика босыми ступнями по половицам, обвисшим на руках дюжих сержантов, в одних исподних портках, вполне возможно, что и мокрых, красно‑синим, да ещё харкающим кровью. А так – ничего, молодец огурцом, даже при погонах – не сорвали. Вот только рыжеватая гимнастёрка выпущена из галифе и мотню надо поддерживать руками – ничего такого, на чём в камере вздёрнуться можно, «не положено».

Странно только, что вместо начищенных до антрацитового блеска сапог топает старший лейтенант по половицам бывших складов легкомысленными домашними тапочками. Да ещё, вместо выбитых зубов и затёкшего глаза, – этаких едва ли не обязательных печатей на титульной странице «дела», открытого в производство на «ст. л‑та Новика А.В.», – всего‑навсего облизывает Новик А.В. нижнюю губу, разбитую почти случайно, можно сказать, от неожиданности. И это всё не потому, что матёрые вертухаи НКВД – таинственные Смершевцы, если они фигуряют в пивной или на танцах в портовом клубе, и костоломы при ближайшем рассмотрении, – такие уж сердечные ребята. Скорее, опытные. А опыт подсказывал им, что если накануне разметал задержанный Новик полувзвод «тыловиков» – войск НКВД по охране тыла, – то и с ними, простыми вертухаями, вряд ли станет церемониться.

 

– И, кстати сказать, напрасно… – Подполковник Трофим Кравченко (тот самый, которого командир его, полковник Г.В. Овчаров, устойчиво именовал «мамелюком» – не за верную ли службу против «бывших своих»?) пережевал мундштук папиросы из одного угла сухих губ в другой. Затем, скрипя дерматином, «восстал» из чёрного провала дивана, не вынимая рук из карманов галифе. – Напрасно так ерепенишься, старшой.

Подполковник безопасности, «мамелюк», которому аббревиатура Смерш, особенно если букву «ш» заменить на «кого ни попадя», подходила как нельзя лучше, подобрался поближе, уселся на край столешницы, оббитой зелёным плюшем и, нависая над Новиком, изрёк доверительно:

– Или ты забыл, как от флотских особистов выскочил в прошлом году с распаренной задницей? Так наша баня ничем не хуже… – Он ещё больше навис над Новиком, невольно отпрянувшим на табурете. – Тоже, знаешь, так растопить умеем, что чертям жарко…

Здесь подполковник Т.И. Кравченко сделал паузу, предназначенную для вразумления допрашиваемого, и продолжил:

– Или ты думаешь, Александр Васильевич, что ты тот самый высоко упомянутый кадр, «который решает всё»? Хрен там. Как верно подметил тот же источник, «незаменимых у нас нет…»

После таких вольных эволюций цитатами вождя, бывший следователь флотского Особого отдела невольно покосился на белёную стену, где Иосиф Виссарионович, в белом же кителе, встретил взгляд Кравченко прищуром несколько ироническим: «От кляті хохли, і чому ви такі невгамовні?..» Глянул вождь, будто оторвавшись на миг от чтения «личного дела» самого «Кравченко Т.И. 1897 г.р.», нынешнего следователя и начальника отдела Смерш НКВД и бывшего «слідчого» петлюровской контрразведки. Тогда подъесаула, а не далее как на днях – подполковника госбезопасности.

– Кто б сомневался, – искренне признал Новик. – А толку‑то?

– Добре, – с наигранным сочувствием вздохнул Трофим Иванович. – Ты хоть понял, в какое ты дерьмо вляпался, а? Робин Гуд ты недоделанный.

 

Жила‑была царица…

 

Туапсе. 1943 г. Район завода «Грознефть»

Это Новик, как раз таки, понимал.

И не сейчас понял, а ещё тогда, когда в тесном заполошном дворике на «Грознефти», где лейтенант Новик проживал, – если так можно назвать набеги в самоволку и редкие ночёвки в увольнении, – со своей молодой женой Настей.

 

…Старшему лейтенанту Александру Новику «напрямую» не выпало столько сложностей и двусмысленностей, сколько Якову Осиповичу. Всегда он был на одной, «нашей» стороне, с врагом общался всё больше через прорезь прицела, проявлял бдительность и стойкость, ну и всё прочее, что там ещё пишут в наградных листах. Разве что две большие тени витали над его красивой, «породистой» и отчаянной головой.

Одна звалась Асей Приваловой, ловким и убеждённым агентом абвера. Её он ещё в Севастополе самолично отобрал в свою разведгруппу, не выявив и даже не заподозрив в этой сержантке‑радистке, орденоносице, врага. Да не просто в разведгруппу: ещё и на явочную квартиру привёл, а затем – прямиком в партизанский отряд, до тех пор один из самых активных и, соответственно, опасных для оккупантов. И разоблачил её в конечном итоге вовсе не он, а Яша Войткевич, доставив напоследок Новику только сомнительное удовольствие непосредственного ареста вражины.

Вторая тень тоже принадлежала женщине, Насте, Анастасии, главной и, возможно, единственной радости в эту нерадостную пору.

Влюбленный в неё с предвоенного лета, Саша нежданно нашёл её в тылу врага и вывез вместе с разведгруппой на Кавказ. А там началась мука тоски, неизвестности и сострадания, поскольку бдительные его коллеги по НКВД всё выясняли, по каким мотивам и по чьему заданию Настя «провалила» в Симферополе группу патриотов‑комсомольцев, которые жаждали бороться с оккупантами. И не она ли является тем самым гнусным абверовским агентом, на деятельность которого против КЧФ указывает целый ряд военных неурядиц.

Только раскрытие части вражеской разведсети, свидетельства парочки уцелевших Настиных соратников по молодежному подполью и документы айнзацкоманды, захваченные во время дерзкой вылазки, вызволили Настю. А следовательское чувство ведомственной солидарности с Новиком, не исключено, что замешанное на опасении жесткой реакции лихого разведчика, позволили ей выйти из застенка без особых физических травм. И они с Александром Новиком были счастливы непозволительно долго, по военным меркам, – целых три месяца, встречаясь в своём доме на съёмной квартире чуть ли не каждую неделю, когда совпадали перерывы в госпитале с увольнительными из близлежащей базы.

Если чего‑то и боялся сейчас отважный и, надо прямо сказать, удачливый разведчик, так это подвергнуть Настю, теперь Анастасию Новик, законную жену! – новой опасности. Но не зря же говорят: хочешь рассмешить Бога – поделись с ним своими планами…

Понял, или скорее почувствовал, Саша Новик беду, когда только появился у них во дворе смуглый, как античная терракота, худющий пацанёнок с забавным грузинским именем Мамука.

Тихий, как мышь, сторонившийся чуть ли не собственной тени, в битье окон единственным на весь двор латаным мячом незамеченный. И в воровстве изюма с балконов незамеченный тем более. Тогда только и замечал его Саша, перекуривая у открытого окна, когда соседские мальчишки затевали во дворе очередную «войнуху с фрицами». Во «фрицы» пацаны шли неохотно, поскольку во дворе остались только те и дети тех, кто не подлежал брони или эвакуации, как работники круглосуточно пыхтящего на нужды фронта и флота нефтеперегонного завода «Грознефть». А значит – те, чьи отцы на фронте, бьют сейчас «немца» по‑взрослому. И, соответственно, похоронок разнесено по квартирам заводского дома уже немало. Так что «западло», скажем, Кольке Русакову, у которого и отец, и два старших брата сгинули ещё в 41‑м, в «фашисты» идти, пусть даже понарошку. Иное дело – молчаливый чужак с низкой, чёрной, как воронье крыло, чёлкой, точно как у Гитлера, что, насупившись, сидит за нехитрым узором резьбы на веранде перед квартирой бабушки Стелы да и по‑русски объясняется через пень‑колоду. «Гитлером» Мамука назначался априори, без всякого своего на то согласия, – как, впрочем, и безо всякого своего участия в дальнейшей судьбе гитлеризма.

Один раз, правда, лоботряс Колька вздумал ему углем усики пририсовать для пущего портретного сходства с карикатурным Адольфом, но, увидев, как Мамука, сумрачно глянув исподлобья на приближающегося «портретиста», потянул со стола бабушки увесистую чугунную сковороду, не обращая внимания на её содержимое, замер и…

– Ну его на хрен, – крепко почесался Колька в давно нечёсаном рыжем загривке. – Придём в Берлин, тогда…

А пока что Мамука бережно, ладошкой, сгребал рыжие ломтики жареной картошки несытого своего обеда, рассыпанного со сковороды, и оставался по‑прежнему независим, горд и одинок. И, забывшись, егозил и сучил ногами на своей пустой веранде, глядя, как, сигая по ветхим сараям, «наши» наступают, паля из «ППШ», то есть из палок с подбитыми снизу консервными банками так, что слюней не хватает. И видно было, как подмывает его выдать ещё одного невольного «фрица», Марка Финштейна, коварно укрывшегося в бочке из‑под солидола. Впрочем, Финьку мать и без того казнит, когда с работы придёт…

– Ты не знаешь, Настёна, чего он меня боится?.. – спросил как‑то Саша, давя окурок в блюдце на подоконнике.

– Кто? – невнятно промычала Настя со шпилькой в зубах, усмиряя на затылке смоляной вихрь чёрных волос, так чтобы влез потом под белую косынку.

До её смены в госпитале оставалось полчаса без минуты.

– Да этот малый. – Саша прикрыл окно, задёрнул нитяным тюлем. – Мамука. Смотрю, целыми днями один сидит на веранде, как мышонок в норе, с прочей детворой не водится, хотя видно, что неймётся поиграть… А вчера мы с ним столкнулись на лестнице…

Хоть дома для «Грознефти» и строились в 1928 году со всеми подобающими архитектурными излишествами в виде гипсовых вензелей серпов и колосьев, молотов и наковален, как‑то не очень привязанных к нефтяной промышленности, но изнанка внутренних двориков была у них сугубо кавказская. Чуть ли не старый Тбилиси в русскоязычном Туапсе. Общие веранды с дверями квартир, разбег скрипучих ступеней до второго и третьего этажа, хаос сараев и сараюшек, лепившихся к стенам дома, как глинистые ласточкины гнёзда. Поэтому и неудивительно, что жилец кв. № 43 поневоле сталкивался с жильцом из кв. № 3 на одной железной лестнице на чугунных столбах, хоть и разнесены они были по разным подъездам.

Саша с будничной торопливостью грохотал по вытертым до лоска ступеням, спеша на полуторку, отходившую от бывшей городской управы на Ашкой, базу разведотряда, когда заметил мальчишку, вжавшегося в узор перил. Разминуться им не было никакой возможности. Пацанёнок в замызганной майке, провисшей в подмышках так, что виднелся смуглый «баян» худых рёбер, с самодельной удочкой на плече и куканом с бычками в сером глянце слизи. Мамука остановил Сашу не приветствием, о котором можно было только догадаться по едва шевельнувшимся губам, он остановил Новика взглядом. В чёрных расширенных зрачках, как у загнанной в угол собачонки, было столько ужаса и затравленной злобы, что лейтенант поневоле остановился.

– Ты чего, боец? – попытался он потрепать смоляную чёлку мальчишки, но тот прянул назад и, уронив на железные ступени клейких бычков, с громом ссыпался по лестнице вниз…

Так что, на этот вопрос его «Ты чего?» Саше ответила уже Настя, и только сейчас.

Она опустилась на дореволюционную софу, задумчиво помяла в пальцах только что отутюженную белую косынку с красным крестом и подняла на Сашу настороженный взгляд угольных зрачков:

– Он не родной внук бабушки Стелы…

– Вот как? – присел рядом и Новик.

– Его к ней привезла её старая подруга, тётя Мамуки, а к ней – его родная бабушка по матери, а к ней – дядя. – Настя, как‑то по‑детски скривившись, махнула рукой. – Прямо колобок…

– От кого это он так бегает? – нахмурился Саша, предчувствуя что‑то недоброе в возможном ответе.

– Он заложник, Саша…

 

Немногие по эту сторону линии фронта и на этом берегу Чёрного моря знали это секретное распоряжение:

 

«Абвер. Отдел иностранной разведки № 53/41. Берлин 20 июня 1941 г. Для выполнения полученных от 1‑го оперативного отдела военно‑полевого штаба указаний о том, чтобы для использования нефтяных районов обеспечить разложение Советской России, рабочему штабу “Румыния” поручается создать организацию “Тамара”, на которую возлагаются следующие задачи:

1. Подготовить силами националистически настроенных грузин организацию восстания на территории Грузии.

2. Руководство организацией возложить на обер‑лейтенанта Крамера (2‑й отдел контрразведки). Заместителем назначается фельдфебель доктор Хауфе (контрразведка 2).

3. Организация разделяется на две агентурные группы:

А. “Тамара‑I” – состоит из 16 грузин, подготовленных для саботажа (С) и объединенных в ячейки (К). Ею руководит унтер‑офицер Э. Герман (учебный полк “Бранденбург” ЦБФ 800, 5‑я рота).

Б. “Тамара‑II” – представляет собой оперативную группу, состоящую из 80 грузин, объединенных в ячейки по признаку происхождения из тех или иных районов Грузии. Руководителем данной группы назначается обер‑лейтенант доктор Крамер.

4. Обе оперативные группы “Тамара‑I” и “Тамара‑II” предоставлены в распоряжение “1 С” АОК (разведотдел Главного командования армии).

Вооружение организаций “Тамара” проводится отделом контрразведки.

Начальник отдела спецопераций абвер‑II

генерал Э. Лахузен».

 

 

Об этой «грузинской царице» командир 2‑го разведотряда штаба флота Новик, разумеется, был наслышан. Не знал только, что вообще‑то пальма первенства организации диверсионного батальона из числа грузинских националистов принадлежала нынешним нашим союзникам, французам. Ещё в период так называемой «странной войны» 1939–1940 годов, войны Франции и Англии с Германией, войны без единого выстрела со стороны союзников. Впрочем, тогда ещё так не называемой. А для советского человека это был период всеобщего предчувствия: «Если завтра война!»… А пока дело ихнее и, честно говоря, малопонятное; понятно только, что без нас не сегодня, так послезавтра непременно не обойдётся. Вопрос только, с кем «Если завтра…»? С Англией или Францией, или всё ж таки с новым смертельным «другом»?

Дико звучит с непривычки, но в то время руководство СССР, истово следуя германо‑советскому пакту о ненападении от 23.08.1939 г., из своих каких‑то недоступных смертным соображений[4], безостановочно снабжало Третий рейх экономическими ресурсами, в том числе и кавказской нефтью, имеющей для Берлина стратегическое значение. А грузинские добровольцы из числа эмигрантов, осевших во Франции, примерно в это время изъявили желание принять участие в планируемых на Ближнем Востоке боевых операциях французских войск против СССР.

Грузинский батальон, переброшенный к тому времени в тренировочный лагерь в Восточных Пиренеях, после капитуляции Франции так и не смог завершить своего формирования. Но уже вскоре…

«На глазах у каждого из нас выступили слёзы радости. В эти минуты мы чувствовали себя счастливыми. Нам предстояло освободителями вернуться на Родину. Наряду с этим рушилась русская империя. Наша надежда, что вскоре Грузия будет свободна от русского рабства, была настолько сильна, что все мы, в случае необходимости, готовы были погибнуть во имя Отечества» – вспоминал свою присягу на верность рейху и лично Адольфу Гитлеру Михаил Кедиа, занимавший в 1940–1941 годах должность руководителя Грузинского бюро в Париже.

Немцам французская «заготовка» оказалась весьма кстати.

 

4 сентября 1942 года, в 7 часов вечера, первая группа «Тамары» вылетела в Грузию с крымского аэродрома Саки. После трехчасового полёта добровольцы в униформе вермахта (форма одежды – с целью создания у местного населения представления о близости фронта) стали высаживаться в Цхалтубском районе.

По свидетельству членов группы, её командир Э. Германн был уверен, что на территории Грузии добровольцам придётся действовать от одной до трёх недель. По расчётам немецкого командования, именно столько времени требовалось соединениям вермахта для вступления в республику. Но уже 8 сентября, спустя пять дней после высадки, отнюдь не оставшейся незамеченной органами районных отделов НКВД, членами истребительного батальона был обнаружен и убит в бою недалеко от с. Цхункури командир группы «Тамара‑I» фельдфебель Э. Германн. А 9 сентября такая же участь постигла и радиста А. Грюнайса, в задачи которого входило поддерживать связь с радиостанцией абвера в Симферополе. И вместо двух‑трёх недель оставшимся в живых грузинским диверсантам пришлось прятаться по горным селениям несколько месяцев. Пока, окончательно не разуверившись в скором приходе немцев, местные жители не выдали их НКВД. Тех, конечно, кто ещё не сдался к тому времени сам.

Но, несмотря на то, что особого проку для немцев от «Тамары» не получилось, беспокойства управлению НКВД «по защите тыла армии» доставили они немало. Прежде всего, обнаруженным у диверсантов изрядным запасом алюминиевых эмблем в виде кавказского кинжала…[5]

Примером или подтверждением тому, что данное предписание не было бредовой идеей штабных фантазёров абвера, была деятельность аналогичной чечено‑ингушской разведывательно‑диверсионной организации «Шамиль I–II». Наладив радиосвязь повстанческого временного правительства Чечни с абверкомандой‑21 майора Г. Арнольдта, РДО «Шамиль» сумела организовать снабжение с воздуха чеченских повстанцев оружием, снаряжением и медикаментами. В результате, начавшись с сугубо диверсионной, деятельность повстанцев дошла до полномасштабных боёв с войсками особого назначения НКВД и кадровыми частями Красной армии.

С оглядкой на деятельность «Шамиля», руководство НКВД особенно тревожило, что такой солидный запас алюминиевых кинжалов «Тамара» тащила за собой не зря. Поддержка диверсантов грузинским населением поначалу оказалась довольно широкой, вплоть до того, что укрывательством одной из групп диверсантов занимался председатель местного сельсовета. Поэтому и меры, предпринятые органами НКВД, были самые по‑военному адекватные. Для устрашения местного населения диверсанты расстреливались непосредственно в местах их высадки. Это имело смысл, поскольку германская разведка, рассчитывая использовать родственные и иные связи добровольцев, как правило, отправляла их в районы, откуда те были родом. Публично также расстреливались и местные жители, оказавшие содействие диверсантам. Таким образом, населению однозначно давали понять, какая судьба ожидает тех, кто деятельно ожидает прихода немцев. При выяснении родственных связей, семьи членов организации «Тамара» арестовывались как заложники. Такая же судьба ожидала и семьи тех, кто только подозревался в причастности к её деятельности. В первую очередь это касалось семей эмигрантов, замеченных «иностранным отделом» НКВД в антисоветской деятельности за рубежом. В этом списке и был отец Мамуки, полковник царской армии Симон Лилуашвили, один из неисчислимого множества грузинских князей, с династической преданностью служивших в русской армии и прошедших ад Перекопа, и с нею же бежавших в Турцию, во Францию. Закономерно – активный член эмигрантской РОВС.

 

Кое‑что, конечно, из этого знал и старший лейтенант Новик. Знал, что завелась такая «царица» и что бороться с нею следовало «несмотря и невзирая». А уж про славную чекистскую традицию выжигать, вытаптывать и искоренять до энного колена, знал и подавно. Кое‑что ему рассказала Настя, которая наслушалась и в госпитале, и от соседки.

– Но ведь прямых доказательств его причастности… – начал было Саша, и сам осёкся, махнул рукой: «Кому они нужны, те доказательства…»

– Он даже не знает, за что, – вздохнула Настя, досказав мужу последнее, что он не знал по роду своей службы: о княжеском происхождении мальчика со взглядом затравленного зверька. – За что арестовали мать, учительницу русского языка, других родственников, которые укрывали его по очереди?..

Настя недоумённо повела плечом.

– А его, вот, до сих пор каким‑то чудом удавалось спасать. А то был бы сейчас в каком‑нибудь голодном детдоме для ДВН[6]за Уралом…

– До сих пор? – хмуро переспросил Новик.

– Пока кто‑нибудь не узнает, кто он такой, и не выдаст… – Настя, стараясь не смотреть мужу в глаза, вдруг спохватилась, что скомкала только что выглаженный платок, и бросилась к утюгу.

Саша и сам проводил её смущённым взглядом, краснея отчего‑то и злясь. И чем старательнее Настя раздувала безнадёжно остывший старинный угольный утюг, тем больше душила эта постыдная злость. Он видел, как её подмывает переспросить, чтобы увериться…

– Я не скажу, – буркнул Саша вполголоса. – Я не воюю с детьми.

Настя выдернула косынку из‑под чугунного утюга и, давясь по‑бабьи невольным всхлипом, уткнулась в неё раскрасневшимся лицом.

– Ну что ты. – Едва не опрокинув гладильную доску, Саша метнулся к жене, обнял её сзади за плечи. – Ну неужели ты сомневалась?

– Ни капельки! – отчаянно замотала головой Настя, рискуя растрепать едва укрощённый чёрный вихрь волос. – Ни на секундочку. Поэтому и рассказала.

– Ну, ты ладно… – улыбнулся Саша, зарывшись лицом в её волосы и по привычке шумно потянув носом.

Любил он этот непередаваемый запах, который ни угаром скверно топившейся печи не вытравить, ни хозяйственным мылом, частенько заменявшим что‑либо более изящное в парфюмерном смысле…

Любил. «Как лошадь сено» – не раз комментировала Настя.

– Ты‑то ладно, – вырвавшись из душистого плена, повторил старший лейтенант. – А вот бабушка Стела как решилась тебе рассказать?

– Не знаю, с какой стати, – искоса и чуть игриво глянула на мужа Настя. – Но бабушка Стела считает нас порядочными людьми.

– Действительно, – пожал плечами Саша. – Безосновательное, ничем не подтверждённое убеждение. Или чем‑то всё‑таки подтверждённое? – Не выпуская из объятий жену, он внимательно осмотрелся вокруг, повёл носом. – Например, четвертушкой халвы, которую я тебе вчера привёз из Ашкоя?

– Конечно, нет! – картинно возмутилась Настя, вырываясь. Впрочем, вырвавшись, уточнила: – И если хочешь знать, Мамука халвы у меня не взял, насупился букой и ни в какую. Наверное, из‑за этих твоих солдафонских галифе, – добавила она с улыбкой.

– Ну он же не знает, что без галифе я просто душка… – скромно потупившись, возразил Новик.

Настя прыснула и продолжила только минуту спустя, успокоившись:

– Пришлось отнести халву бабушке Стеле. Она расчувствовалась и всё такое… И ещё, – Настя внимательно посмотрела на мужа, накручивая на палец выбившийся таки из чёрного узла локон. – Бабушка Стела очень долго мялась, но потом попросила, вернее, только спросила попросить, вернее, попросила спросить… – жена замялась в свою очередь, и Саша, понятливо кивнув, закончил за неё:

– …не могу ли я как‑то помочь?

Настя кивнула.

– Но как?..

Задумавшись, Саша отошёл к окну, снова отдёрнул нитяную шторку и поискал глазами порыжелую некрашеную веранду бабушки Стелы. Прилизанная чёрная головешка, как обычно, темнела в прорезях резьбы. Мальчишка жмурился, подставив смуглое личико утреннему, скудному ещё, солнышку, словно кенарь в клетке, попавший в случайный лучик на подоконнике…

– Как, как… – отчего‑то раздражаясь сам на себя, проворчал лейтенант. – Как‑нибудь, да…

Он осененно хлопнул себя ладонью по высокому лбу аристократической лепки:

– Нужен грузин! Всего‑навсего грузин, один из наших разведчиков с родословной, потерявшейся в Кахетии со времён Дарвина. Они – отличные парни. Кто‑нибудь из них с радостью найдёт и примет своего пропавшего племянника…

Саша вдруг осёкся. Несколько секунд, замерев у окна в напряжённой позе, он молчал и, только обернувшись, закончил озабоченным тоном:

– Грузин – это потом…

Саша схватил с валика софы Настину сумку, с которой она обычно ходила в госпиталь, и бесцеремонно повесил на шею жены.

– А сейчас нужно, чтобы ты как можно быстрее отвела Мамуку на площадь перед управой. Там сейчас Плетнёв из отряда. Они… – Саша мельком глянул на ящик настенных часов, – …через 15 минут повезут на базу парашютное снаряжение. Скажи Плетнёву, чтобы по дороге оставил мальчика у тетушки Матэ в Ашкое.

«Плетнёву – у тетушки Матэ…» – повторил лейтенант назидательно, как шифровку.

Настя закивала головой согласно, и тут же отрицательно.

– Он со мной не пойдёт, он даже халву не взял!..

– Надо будет, бери с собой и всю халву, и бабу Стелу, она старуха бодрая, добежите, – глухо отозвался Саша из‑под гимнастёрки, которую стягивал через голову. Старую гимнастёрку, порыжелую. Гражданский гардероб его ограничивался сборным костюмом.

– А ты?! – всполошилась Настя уже возле дверей.

Она ни разу не переспросила мужа: «А что, собственно, случилось?»

Это и так было ясно…

По тарахтенью мотора, такому неожиданному для захолустного затишья двора, по коротким, невнятным, но отчего‑то вполне понятным командам и железному грохоту лестниц, ведущих на общие веранды, под сапогами. Бойцы охраны тыла в порыжелых, но не слишком трёпаных гимнастёрках разбегались по витиеватым наружным лесенкам дома с проворством и целеустремленностью тараканов, хорошо знающих своё воровское дело. Словно их на минуту впустили в дверку буфета со словами:

– Найдёте кусок рафинада – ваш!

И заскрипели трухлявые половицы, застонало рифлёное железо ступенек, заколотили приклады трехлинеек по мелькающим голенищам…

Командовал ими капитан в фуражке с малиновым околышем. Азартно барабанил пальцами по фанерной крыше полуторки, озираясь на цыпочках на подножке кабины. «Где тут у нас кв. № 3? С подлым предателем дела и учения, проживающим без прописки?» – читалось в его злобно‑озабоченном взгляде, вдруг зацепившемся за дрогнувшую шторку.

 

– А я их задержу… – отпрянул от окна Саша.

– Как, господи?.. – испугалась Настя.

– Ну ты же жена разведчика, ты знаешь, – сбросив гимнастёрку на пол и сунув босые ноги в шлепанцы, Саша зачем‑то распахнул застеклённые дверки деревенской работы буфета. – Мы, армейские, «тыловиков» терпеть не можем.

Новик выхватил из‑за скромного фарфора бутылку с газетной пробкой.

– Особенно… – выплюнул пробку старший лейтенант Новик, – …когда выпьем. Твоё здоровье…

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-07-14 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: