Через пять минут судорожной рвоты несчастный уже молил вылечить его:
— Пожалуйста, леди, спасите. Я все расскажу.
Пожалуйста.
Гастингс улыбнулась Грилэму и Северну, растолкла цветы горечавки, медленно смешала их с подогретым элем и выставила на солнце. Покачивая жидкость в кубке, она смотрела, как муж склонился над пленником. Вокруг них толпилась еще дюжина воинов.
— Ты вовсе не крестьянин, как пытался нас уверять. Скажи, кто твой хозяин и что ему надо, — приказал Северн.
Несчастный побледнел. Судороги очередного приступа рвоты оказались еще более ужасными, так как его желудок был уже давно пуст.
— Милорд Ричард со своими людьми скрывается в Певенсейской чащобе. Мы трое нарядились крестьянами и легко пробрались в замок. Ведь сегодня базарный день. Потом мы увидали ее и попытались схватить. Дайте же мне лекарство, миледи, прошу вас.
Гастингс поглядела на мужа. Тот держался естественно, словно и не был ранен. Решать должен он. Может, Северну захочется просто убить пленного.
— Дай ему зелье, Гастингс.
— Пей не спеша, — велела та, поднося кубок к губам страдальца. — Делай глотки поменьше. Тебя перетащат в тень, ты уснешь, а когда проснешься, все будет в порядке.
Бедняга снова упал в зловонную лужу, и Северн объявил:
— Я отпускаю его. Он отнесет послание Ричарду де Лючи. Грилэм, идем со мною, нужно составить письмо.
Оказывается, муж грамотный. Но Гастингс уже ничему не удивлялась и даже почувствовала облегчение. Значит, ей самой не придется следить за управляющим Торриком. Отец, также владевший грамотой, всегда твердил, что уже не боится стать жертвой недобросовестных людей, особенно если это касается денег.
Следом за мужчинами Гастингс направилась в главный зал, думая, как бы она сама поступила с тем несчастным. Отец наверняка с большим удовольствием прикончил бы его, а может, еще и дразнил бы кубком с лекарством, вонзая в беднягу кинжал.
Пленника отпустили к концу дня, и он с благодарностью взглянул на Гастингс. Неужели забыл, что именно она дала ему рвотное?
— Жду ответа завтра утром, — напомнил Северн. — Если твой хозяин заупрямится, мне придется его убить и захватить его замок.
— А перед тем как Северн отправит Ричарда де Лючи в ад, наша леди напоит его таким зельем, что он будет выплевывать собственные кишки, — добавил Грилэм.
Когда несчастный покинул Оксборо, настало время предать земле тело Фоука Трента. Его похоронили рядом с супругой, которую он убил, и отец Каррег сказал прощальную речь. Остальные молчали, было слышно, как неподалеку квохчут куры, хрюкают свиньи, а за стенами замка мычат коровы.
— Я передаю меч Фоука Трента его наследнику лорду Северну Лэнгторну-Тренту, барону Лугезу, третьему эрлу Оксборо, — закончил отец Каррег.
Северн выхватил меч из ножен, поднял его над головой и торжественно произнес:
— Принимаю наследство и клянусь хранить его так же, как храню собственные владения. От всех моих вассалов я приму клятву до исхода лета.
Раздались приветственные крики, причем не только среди мужчин, но даже среди женщин и детей. Залаяли собаки. Все оживились, признавая нового лорда.
Теперь Гастингс окончательно поняла, что прежняя жизнь кончилась. И нет пути назад. В замке — новый хозяин. Ее хозяин.
Северну нужно посетить еще три отцовских, а ныне его замка, где он примет клятвы в верности и решит, кто будет править в его отсутствие. Гастингс спрашивала себя, осмелится ли кто-то из отцовских вассалов оспорить права нового эрла Оксборо.
Глава 5
Северн задержался на пороге спальни. Комнату уже старательно убрали. Хотя он через госпожу Агнес отдал распоряжение, Гастингс не подчинилась и не соизволила дождаться мужа.
Рана еще болела, но Северн думал, что сумеет овладеть женой. На его взгляд, это совершенно необходимо. Может, сегодня она не обзовет его скотиной. А может, обзовет. Наплевать. Он, мужчина, не свернет с намеченного пути.
Северн вошел в тесную девичью спальню Гастингс. Она стояла у распахнутого настежь окна, и ветерок ласково шевелил ее волосы. На ней было то же зеленое платье, но косу она успела распустить. Какие у нее красивые волосы, блестящие, мягкие. Наверное, их приятно ласкать, перебирать рукой, прижимать к лицу. Северну нравились женские волосы, только если они были чисто вымыты и хорошо пахли. Он собрался дотронуться до нее, и тут же застыл от острой боли в плече. Стиснув зубы, он вспомнил уроки Гвента, научившего справляться с болью, когда в Иерусалиме Северна ранил уличный бандит. Гастингс не обернулась.
— Агнес? Хорошо, что ты пришла, посиди со мною, а я угощу тебя сладким вином, которое привез лорд Грилэм.
— Я отправил ее спать, — ответил Северн, еще злясь на женщину, — посмевшую было открыть рот. Правда, в отличие от хозяйки у Агнес хватило ума промолчать.
— Зачем ты пришел? — обернулась к нему Гастингс.
— Я — твой хозяин, — отчетливо, словно разговаривая с идиоткой, произнес Северн. — Я — твой муж. Почему ты до сих пор здесь? Тут нечем дышать из-за всех этих трав. Иди в хозяйскую спальню, а если сумеешь мне угодить, если будешь послушна, тогда, может быть, я разрешу тебе пользоваться этой комнатой для работы с травами.
— Ах, — воскликнула она, — значит, милорд уже забыл, что именно травами я облегчила боль от раны? Вряд ли ты будешь настолько глуп, чтобы так скоро отвергнуть мою помощь.
Северн невольно сжал кулаки, и, заметив это, она побледнела. Да, он заставит себя бояться. Ему нужны кротость и повиновение, которых он ждал с первой минуты брака, но до сих пор так и не увидел. Отлично, придется научить ее сейчас. Тут из-под туники высунулся Трист, махнув лапкой в сторону Гастингс.
— У меня есть вино, — засмеялась та. — Он любит вино?
Проклятый зверек. Почему его угораздило рассмешить Гастингс именно в тот момент, когда Северн почти добился своего? Ладно, с Тристом он еще разберется. Он собрался засунуть куницу обратно, но передумал. Трист издавал довольное ворчание, чем-то напоминающее кошачье мурлыканье. За три месяца, со дня побега из Руана и до этой минуты, Трист еще ни разу не мурлыкал.
— Моя куница никогда не пробовала вина. Она пьет только эль. — С чего это он обсуждает привычки Триста? Северн тряхнул головой. — Я задал вопрос: почему ты здесь? Отвечай сию же минуту и не пытайся увиливать.
— Я как-то не подумала, — начала Гастингс, вид зверька, свесившегося с его туники, придал ей храбрости. — И у меня нет желания делить с тобою спальню.
— Мне нет дела до твоих желаний, — прервал ее Северн. — Иди за мной, уже поздно.
— Нет, ты уже овладел мною, значит, в этом нет больше нужды. Я не хочу снова быть изнасилованной.
— Черт побери, я тебя не насиловал! — воскликнул Северн. Плечо опять пронзила адская боль, но ему нельзя сейчас отступать. — Я же воспользовался кремом, старался тебе помочь.
— Твой крик пугает Триста. — Зверек опрокинулся на спину, заглядывая в лицо хозяину, и явно готовился удрать. — Если не хочешь вина, милорд, то разреши пожелать тебе доброй ночи. А я должна посмотреть, как сушится первоцвет.
— Для чего тебе этот первоцвет?
— Для многих целей, но лучше всего он помогает от головной боли, если накануне ты выпил слишком много эля. Кстати, тебе давно следует быть в постели. Или ты не устал? Рана еще не зажила, может начаться лихорадка.
Гастингс отвернулась к распахнутому окну, и Северн, вытащив Триста, положил на ее кровать. Ну вот, теперь он свободен.
Подскочив к жене, он развернул ее к себе лицом, не обращая внимания на боль в ране. Ему нравилось, что она бледнеет. Значит, боится, хотя бы в эти минуты. Вероятно, отец ее наказывал, а он вдвое сильнее эрла.
Тут Гастингс увидела, как потешно кувыркается Трист, и опять расхрабрилась. Зверек явно очаровал ее, и это внезапно умиротворило душу Северна. Именно в тот момент, когда он собирался урезонить строптивую жену. Ладно, ей уже недолго веселиться. Он об этом позаботится.
— Слушай меня, жена. Ты пойдешь со мною, и я стану брать тебя снова и снова, пока ты не забеременеешь. Это необходимо, хотя я не получаю удовольствия. Поэтому нечего обвинять меня в насилии, я только выполняю свой долг перед потомками. — Северн протянул руку к застежке ее платья.
— Не порти мне одежду.
— Тогда делай, как я велю! — Гастингс, к его удивлению, вдруг залилась краской. — Ты уже не девушка, нечего так краснеть. Я уже видел тебя без одежды, Гастингс. Все женщины устроены одинаково. У всех есть живот, грудь и то место, куда положено входить мужской плоти. Ты ничем не отличаешься от других, так что можешь не смущаться.
— Не кричи на меня, — еле слышно произнесла Гастингс.
— Тогда повинуйся, иначе я сорву с тебя платье и возьму прямо на этом гобелене.
— Ты не можешь, не можешь, — твердила она, не поднимая глаз, и Северн до боли сжал ей локти.
— Я могу делать все, что пожелаю. А то, что ты — наследница, не играет никакой роли. Ты станешь такой, какой мне угодно тебя видеть. Хорошо, я не буду рвать платье, меня тошнит от женских жалоб.
Северн прижал ее к висевшему гобелену, вышитому когда-то матерью и изображавшему охоту, за которой наблюдают роскошно одетые дамы. Гастингс уперлась руками ему в грудь.
— Ты не можешь, Северн, не можешь! Лучше бы ты оставил меня или валялся в бреду от лихорадки. Ты бесчувственный, как жаба.
Она смеет возмущаться? А где же милая его сердцу бледность? И что это за глупости по поводу чувств?
— Я не жаба и отлично все чувствую. Ты думаешь, я не почувствовал боли, когда в меня всадили кинжал?
— Я имела в виду другие чувства. Тебе безразлично, что чувствую я, страдаю ли от обиды, страха или гнева.
— Совсем не безразлично… иногда. У мужчины нет времени на такие пустяки. Я всякий раз замечал, как ты бледнела от страха. Мне это понравилось, да. Значит, жена питает должное уважение к мужу и господину.
— Ты и в самом деле животное? — с изумлением спросила Гастингс, хотя подобные рассуждения не были новостью. — Неужели тебе доставляет удовольствие издеваться над теми, кто слабее тебя? Радует мой страх?
Да как она смеет его допрашивать, выставлять безмозглой дикой скотиной? А ведь, если подумать, женщина, которая боится мужчины, способна что-нибудь учинить над ним. Например, добавить в эль травку, от которой узлом завяжутся кишки.
— Временами ты сама напрашиваешься на мой гнев и пугаешься.
— Отпусти меня, Северн. Я ужасно разозлилась.
— Не смей мне приказывать. Сейчас ты пожалеешь о тех гадостях, которые наговорила, — сказал он и взялся за ее юбку.
— У меня начались месячные!
— Не может быть.
— Это правда. — Гастингс замотала головой. — Тебе нельзя быть со мной.
— Милостивый Господь дал мне терпение. Твоя кровь меня не испугает.
— Если ты заставишь, если ты унизишь меня, я никогда тебя не прощу, — прошептала Гастингс.
— Ты уже обещала это прошлой ночью.
— Но сейчас это нечто большее. Такое унижение я не перенесу. Отпусти меня, Северн.
— У тебя спазмы в животе?
— О чем ты?
— Черт возьми, по-твоему, я тупица?
— По-моему, мужчины ничего об этом не знают, а если и знают, то предпочитают не сознаваться. Подобные вещи кажутся им неприятными. Да мужчинам и не надо знать о женских делах. Им это безразлично. У меня нет спазм.
— Ты не покажешься мне неприятной. Идем со мною. Впредь, когда я пожелаю тебя взять, ты должна отдаться мне по доброй воле и так, как я того захочу. — Он вдруг почувствовал, что Трист взлетел наверх и уселся у него на плече, громко вереща. — Черт побери, это уж слишком, — возмутился Северн, но не стал прогонять его и неохотно отпустил жену. — У тебя на руках останутся синяки. Есть от них какое-нибудь зелье? Хорошо. Поэтому ты и сравнила меня с жабой? Потому что я не сразу понял? И мне все равно, если ты измажешь меня кровью? Ты права. С какой стати мужчине об этом беспокоиться. Женщина так устроена и временами теряет кровь. Я уже сказал, что не считаю это неприятным. Если ты беспокоилась из-за этого, то напрасно.
— Беспокоилась… Это же просто ужасно.
— Ты не можешь судить, — бросил Северн, отворачиваясь. — Прошлой ночью ты была еще девственницей, из нас двоих именно ты обладаешь меньшими знаниями.
— Ты хочешь сказать, что имел дело с женщинами во время месячных?
— Конечно. Иногда не оставалось выбора. — Он пожал плечами и с трудом подавил невольный стон.
Боль все возрастала, готовая лишить его чувств, но Северн не поддался, хотя в таком состоянии он вряд ли смог бы взять жену. Да, придется обождать. Завтра, когда рану не будут терзать дьявольские когти боли, когда у него возникнет достаточно сильное желание, он и возьмет ее. А сегодня лучше не рисковать: можно оказаться бессильным. Северн молча повернулся и вышел.
Гастингс осталась стоять, глядя на захлопнувшуюся дверь и удивляясь этому человеку. Конечно, он без малейших сомнений унизил бы ее, если бы не Трист. Завтра надо приготовить для него порцию свинины. Куницы обычно не съедают все сразу, делая запасы. Не дай Бог, если в замке по всем углам будет валяться тухлая свинина.
Интересно, очень ли болит у Северна рана? Она надеялась, что ночью ему придется несладко.
— Гастингс, проснись, у Северна сильный жар. Она быстро встала с кровати. Да, вчера она сама ему того пожелала, а теперь вдруг испугалась. Торопливо оглядев деревянный комод со множеством ящичков, на которых было изображение хранящихся трав, она сказала Грилэму:
— Иди вниз, пусть Маргарет вскипятит побольше воды.
Войдя через несколько минут в спальню мужа, Гастингс не удержалась от улыбки. Трист сидел на подушке, приподняв лапку, словно только что хлопал Северна по щеке. Зверек явно беспокоился, не сводил с хозяина глаз и пищал.
— Не бойся, Трист, он поправится, хотя за свои злобные выходки и не заслуживает этого, — пошутила она. Если Северн умрет, одному Богу известно, что решат Грилэм и король. Наверное, отдадут ее еще более вспыльчивому типу. Этот хотя бы молод и недурен собою. — Я бросила в кипяток горечавку и варила, считая до двухсот. Северн должен выпить отвар горячим.
Грилэм придерживал голову раненого, а Гастингс осторожно вливала жидкость. Северн весь горел под тонким покрывалом, хотя лежал почти голым.
— Теперь нужно обтереть его холодной водой, — сказала она. — Этому научила меня Ведунья, когда заболел один из оруженосцев.
— Он выжил?
— Нет, кроме лихорадки, он страдал еще от множества недугов. — Когда Грилэм хотел снять с больного покрывало, Гастингс торопливо заметила:
— Это вовсе не обязательно.
— Ну и здоровый же он, — сказал через час Грилэм, покончив с обтиранием.
— Да, почти такой же большой, как и ты. Не вздумай заболеть лихорадкой, пожалей свою жену. А теперь я займусь раной. Взгляни, просто удивительно. Никогда в жизни не видела, чтобы рана заживала так быстро. — Гастингс приложила к ней горсть сушеных цветов куманики и сделала перевязку.
— Интересно, отчего у него лихорадка?
— Не знаю. Думаю, вообще никто не знает, отчего она набрасывается на одних и оставляет в покое других. Может, виной его дурное настроение. Он явился ко мне в спальню, угрожал и страшно на меня разозлился прошлым вечером. Может, он решил, что за это я прокляла его, наслав лихорадку.
— Явился к тебе? Он ни словом не обмолвился, что собирается к тебе, хотя мы до полуночи играли с ним в шахматы.
— Ox, — вырвалось у нее.
— Ты покраснела, Гастингс. Чем он тебе грозил? Был груб? Бил тебя?
— Наверное, хотел, но не смог. Только накричал на меня и ушел. Да, жар наверняка вызвала его собственная злоба.
Трист заверещал, протягивая лапку в сторону хозяина.
Жар сменился ознобом, от которого у Северна все застыло внутри. Он чувствовал тяжесть наваленных одеял, которые лишь тянули его еще глубже в ледяную бездну. Он изнемогал под этой тяжестью, но не мог и пальцем шевельнуть. Вдруг до него дошел какой-то странный звук. Оказывается, это он стучит зубами от холода. У Северна вызывали отвращение и гнусный стук, и собственная беспомощность, и дьявольский холод, но рассудок его мутился, лишая возможности бороться с ними.
Внезапно он ощутил как бы теплое дуновение. Это около него свернулся калачиком Трист, мягкий, невесомый в отличие от проклятых одеял. В голове у Северна немного прояснилось, он даже услышал ее голос. Вероятно, Гастингс наклонилась, коснулась его рукой, приподняла давившие на больное плечо одеяла. Он не хотел этих прикосновений. Не хотел, чтобы она догадалась, в какую ледяную бездну вдавливает его тяжесть одеял, какой невыносимой становится боль. Он не хотел, чтобы она видела его беспомощным.
— Он перестал метаться, — сказала Гастингс. — Хороший знак.
— Если у него опять начнется жар, я предоставлю ему утонуть в собственном поту, — ответил Грилэм. — Лучше сразиться с язычниками, чем обтирать его.
— Знаешь, есть поверье, — засмеялась она, — что, когда срываешь мандрагору, растение кричит от боли и в отместку насылает на тебя погибель.
— Я расскажу Кассии, — улыбнулся Грилэм. — Может, она поверит. В ней тоже есть колдовская жилка. Да, она непременно поверит. А теперь хватит заговаривать мне зубы. Северн мучил тебя?
— Нет, Грилэм, не мучил, но и не скрывал, что я ему неприятна. Он воспринимает меня как обузу, как часть добычи, притом явно не ту часть, которая была бы ему по сердцу. Он — воин, жестокий, неуправляемый, и видит во мне лишь вещь. Я для него значу не больше, чем, к примеру, вон та ванна в углу. Она выполняет только свое предназначение. Того же Северн ожидает и от меня. Я должна служить ему, беспрекословно исполнять его повеления. Делать это, ни о чем не задумываясь. Как ты думаешь, он убьет меня, когда окончательно завладеет отцовскими землями?
Так она считает его убийцей женщин, словно какого-то людоеда? Северн обдумывал мрачную мысль, пока в голове у него снова не помутилось.
— Не будь дурой, Гастингс. Ты устала и не способна рассуждать здраво. Он не станет тебя убивать, а вот тебе нужно бы прикусить язык, особенно когда он зол. Хотя ты в чем-то права. Вряд ли у него была возможность научиться терпению и уступчивости. Но Северн заслуживает всяческого доверия.
— Заслуживает доверия? Ну, это мы еще увидим. По крайней мере хотя бы сегодня он не будет мне приказывать.
Ее последние слова дошли до Северна. Ладно, как только он чуть-чуть оправится, она получит столько приказаний, что у нее распухнут мозги. И случится это именно сегодня. Интересно, а сейчас все еще сегодня или уже завтра?
— Я хочу дать ему горечавки с маслом, чтобы он поспал несколько часов.
Северн не желал спать весь день напролет. Он хотел обдумать услышанное. Грилэм сказал, что он заслуживает доверия. Конечно, заслуживает, а она усомнилась даже в этом. Наверное, он просто не похож на утонченного кавалера, воспетого менестрелями. Но мужчина, воин должен править твердой рукой. В том числе и ею. Черт возьми, она могла бы ему доверять. Убить? Может, он и пожелает ее отлупить, но убить…
Северн хотел высказать ей это, однако не было сил даже открыть глаза или дать знак, что он слышит ее разговор с Грилэмом. А ведь Грилэм ей не муж. Хоть бы он сказал ей, что Северн вовсе не такой бесчувственный, как жаба.
И еще что-то. Ах да, он хотел сказать, что выздоровеет и без ее проклятых снадобий. Нечего ей хвастать своим великодушием. Но к его губам уже прижали кубок, сильные пальцы заставляют открыть рот, у него нет сил сопротивляться.
Когда Северн уснул, Грилэм позвал его слугу Гвента, настоящего гиганта. Несмотря на грубость речи и огромные руки, великан обращался с хозяином и Тристом на редкость осторожно. И, что больше всего радовало Гастингс, зверек его любил. Она немного успокоилась — Я принесу тебе эля и хлеба, Гвент. И чего-нибудь для Триста.
— Их маленькое лордство любит вареные яйца, но чтобы желток был еще мягким. Однажды яйца сварили вкрутую, и он выплюнул желток в меня. Думаю, вам следует об этом знать. Он, конечно, избалован, но не очень, зато развлекает и успокаивает хозяина.
— Ты давно служишь лорду Северну, Гвент? — спросила Гастингс, отметив, что титул “маленькое лордство” весьма к месту.
— С тех пор, как ему исполнилось семнадцать и он попал в Святую Землю. Он вызволил меня из сарацинской тюрьмы, а мой прежний хозяин погиб. В тот же день я и поклялся ему служить. Да, с хозяином не соскучишься.
“Еще бы Гвенту соскучиться”, — думал Северн, чувствуя, что мысли рассыпаются, словно песок, совсем как тогда в ужасных подземельях Руана. Почему она расспрашивает Гвента? Нужно позаботиться, чтобы она держала свое женское любопытство при себе. Северн хотел было сказать, что Гвент не даст ее в обиду, но почему он вообще должен ей что-то говорить? Лучше оставаться немым. Он глубоко вздохнул, снова погружаясь в тьму беспамятства.
Гастингс ужасно хотелось продолжить расспросы, только ей надо еще присмотреть за слугами, поговорить с Макдиром, коренастым шотландцем, великим мастером по части жареных каплунов, обладавшим знаниями о травах и специях, намного превосходившими ее собственные.
Пощупав уже холодный лоб мужа, Гастингс решилась оставить его на Гвента. Наконец-то он спокойно заснул. Значит, будет жить.
Глава 6
— Тебе пора уезжать, твои люди уже беспокоятся, — произнес Северн.
— Уеду завтра, если станет ясно, что лихорадка больше не возобновится. Гастингс в этом уверена, но ведь она может ошибаться. А в Лондоне я обязан доложить Эдуарду, что все сделано как надо.
— Будем надеяться, что Ричард де Лючи убрался отсюда.
— Малый, которого ты отпустил, расскажет ему, что наследницу Оксборо выдали замуж и лишили невинности, — ответил Грилэм, полируя железную рукавицу. — Де. Лючи здесь больше нечем поживиться, но этот жалкий трус может подослать к тебе убийц. Говорят, от жадности он даже не побрезговал выковырнуть самоцветы из рукояти отцовского меча прежде, чем положить его в могилу. Норберт рассказывает, что злодей отравил жену, но она умерла недостаточно быстро, поэтому он не сумел напасть на Оксборо до того, как ты женился на Гастингс. А еще Норберт говорит, что де Лючи с радостью бы ускорил смерть жены, да помешал священник, который не отходил от ее постели.
— Ему наверняка уготовано место в аду, Грилэм, и я помогу ему туда отправиться, как только наберусь сил. Представляешь, Гастингс сварила Тристу яйцо так, что желток только-только начал сворачиваться.
— Откуда ты знаешь?
— Трист притащил яйцо, чтобы показать мне. Она даже разбила скорлупу, чтобы ему легче было добраться до содержимого. Он слопал яйцо прямо у меня на груди. А чтобы я не обжегся, он дал ему немного остыть.
Грилэм еще хохотал, когда вошла Гастингс с подносом в руках. Северн видел, как она весело улыбается Грилэму и как тускнеет эта улыбка, пока Гастингс идет к кровати мужа. Ну и что, ему нет дела до того, улыбается она или нет, пусть только исполняет свою роль, ту, которую он сам подберет для нее, когда встанет на ноги.
Она молча опустила поднос на кровать и осторожно пощупала его лоб. Северн крепко схватил ее за руку.
— У меня нет жара.
— Я вижу, — подтвердила она, моментально отдалившись, хотя не двинулась с места.
— Черт возьми, перестань обращаться со мной, как с младенцем, у которого не хватает ума тебя раскусить.
— Я принесла тебе еду. Повара в Оксборо зовут Макдир. Он испек этот ячменный хлеб специально для тебя. Можешь его съесть, если понравится. Если нет, можешь швырнуть его на пол. Милорд Грилэм, с вами хотел бы поговорить Норберт.
Грилэм вопросительно глядел то на Северна, то на Гастингс. Эту доверчивую девочку он знал многие годы: веселая, сердечная, вечно поющая, редко чего боявшаяся, поскольку отец не обращал на нее внимания. Попадало ей лишь тогда, когда он выходил из себя. Возможно, если бы Фоук почаще наказывал ее или даже пригрозил убить, как убил жену, она бы иначе отнеслась к Северну. Она бы его опасалась. А теперь вот надулась, закаменела, словно оникс на рукоятке меча. Глядя на нее, подумаешь, что и ураган не сможет поколебать ее, а тем более человек, который стал ей мужем.
И все же Грилэм не хотел бы видеть ее иной. Он лишь молился о том, чтобы Северн не причинял девочке зла. Может, стоит ему намекнуть, поговорить наедине, объяснить, что поднять на нее руку — значит убить ее. Кто же тогда станет заботиться о его удобствах, рожать ему детей?
Идя на встречу со своим оруженосцем, он гадал, что же Северн мог сделать жене. Гастингс дрожала, словно ее продуло холодным ветром с Северного моря. Но она ни секунды не колебалась, спасая мужа от убийцы, а потом ухаживала за ним.
Вряд ли Грилэм вообще сумеет когда-либо понять женщину. Да и зачем, раз Кассия обожает его, прощает дурные выходки, не отвергает его, когда он бывает раздражен или утомлен и побит во время упражнений на ристалище. Ха, ей, пожалуй, надо встать на стул, чтобы высказать мужу в лицо свои упреки. Грилэм понял, что глупо улыбается, представляя, как жена целует его, а он держит на руках их ребенка и Кассия любовно воркует над ними обоими.
Услыхав сообщение Норберта, он сначала не поверил своим ушам. Задумчиво потирая руки, Грилэм решил сам во всем разобраться. Да, это будет его последним делом в Оксборо, и он с удовольствием займется им. Такое, пожалуй, можно считать не выполнением дружеского долга, а развлечением, от которого просыпался боевой дух."
Вскоре Гастингс увидела, как Грилэм выезжает из замка в сопровождении Норберта и еще десятка своих людей. В спальню он не возвращался, значит, Северн не знает, что он уехал.
Подкрепляясь мягким козьим сыром и теплым хлебом, который Макдир недавно вынул из печи, прихлебывая молоко, она глядела на женщин, скоблящих длинные столы. Конечно, ей придется заглянуть к Северну, чтобы убедиться, справился ли он с лихорадкой. Но сейчас он должен еще спать, поэтому есть время наведаться в цветник.
Первым делом Гастингс занялась кентерберийскими колокольчиками и люпином, которые цвели особенно пышно. Один розовый люпин дотянулся до грядки иссопа. Сидя на корточках, Гастингс задумалась. Впрочем, о чем тут размышлять? Она решительно вырвала длинный стебель и отшвырнула в сторону. Ей не обойтись без иссопа и чабреца, росшего поблизости, а все растения одинаково нуждаются в солнце и воздухе.
За работой она по привычке напевала и чувствовала, как успокаивается. Гастингс набрала дюжину отличных ягод земляники, чтобы добавить их в свою пасту, от которой зубы становятся особенно белыми.
Уже миновал полдень, когда в Оксборо вернулся Грилэм. Для него специально подняли решетку, которую теперь постоянно держали опущенной со дня покушения. Собаки, козы, цыплята, свиньи, разгуливавшие по двору замка, с шумом и гамом уворачивались от копыт боевых коней. В сторонке, глазея на воинов, стояли дети всех возрастов.
На выщербленных ступенях, ведущих в главный зал, Грилэма встретил сам хозяин. Одетый, как всегда, в серое, грозный и ужасно злой, хотя выглядел совершенно здоровым. А ведь когда Грилэм уезжал, он крепко спал, и Гастингс не собиралась разрешать ему подниматься. Но вряд ли тот, приняв решение, будет кого-то слушать.
Грилэма не обманула внешняя неподвижность Северна — это его обычная манера встречать врагов. Да, Северн явно решил устроить бой по всем правилам, не замечая, что за спиной у него стоит жена. Грилэм улыбнулся девушке.
— Ты уехал, ничего мне не сказав, — вкрадчиво произнес Северн, — оставил меня валяться в кровати, насильно одурманенного сонным зельем. Не знаю, что ты делал, но вряд ли мне это понравится. Ты поступил нечестно, Грилэм.
— Идем, я пролью бальзам на твои раны, — воскликнул тот, хлопнув его по здоровому плечу. — Гастингс, нельзя ли подать моим людям эля? И, если тебя не затруднит, осмотри раненых.
— Осмотри людей лорда Грилэма, — приказал Северн. — А мы с ним выпьем аквитанского вина, если после тебя и госпожи Агнес там что-то осталось.
— Не обижай Грилэма, — заявила она.
— Видал, Северн, у меня есть покровительница. Не вздумай меня обидеть.
— Ступай, госпожа, — снова приказал Северн жене и отвернулся.
Гастингс очень надеялась, что плечо у него болит достаточно сильно.
— Держи меч в ножнах, Северн, иначе я позову на помощь твою жену. Ладно, не рычи. Это превосходное вино я сам привез тебе. Отец Кассии владеет виноградниками в Аквитании.
— Грилэм, что бы ты ни сделал, это меня не обрадует. Но я готов слушать.
— Малый, которого ты отослал к Ричарду де Лючи, был ужасно тебе благодарен, что ты не стал его пытать…
— Не стал пытать? Боже милосердный, да ведь Гастингс заставила его вывернуться наизнанку. Он чуть не лишился рассудка и хотел умереть.
— А потом ему стало легче, и с телом ничего не случилось. Ни переломанных костей, ни содранной кожи. Как я уже говорил, он тебе благодарен. Он думал, что ты убьешь его, но ты его пощадил и отправил к хозяину. Убить малого решил сам Ричард де Лючи, однако тот, его зовут Осберт, ухитрился выжить и, набравшись сил, пришел сюда. Узнав, что ты еще болен, Осберт обратился ко мне. Короче, Северн, я сделал для тебя что смог. Теперь у тебя одним врагом меньше.
— Нет, Грилэм, ты не должен был… Скажи, что ты не прикончил ублюдка. Но ты убил его, да? Ты осмелился поднять руку на моего врага. Он же был не твоим врагом, а моим, однако ты дерзнул его убить. И ничего мне не сказал. Ничего, Грилэм, мерзавец ты этакий.
Гастингс услышала смех Грилэма, увидела гневное лицо мужа, хотя его голос оставался вкрадчивым, а сам он — неподвижным. Отец, находясь в ярости, всегда поднимал крик. Всегда. И домочадцы успевали скрыться прежде; чем он пустит в ход кулаки. Но Северн не такой.