Единственное окно камеры выходило на запад. Внизу лежало озеро с шалашами рыбаков у берега, луга с пасущимися коровами, рыжие пятна вытоптанной земли загонов, обведённые нитями плетней, серые полоски камышовых навесов. Правее начинался лес, и на его опушке пастушеское селение Ферента. Поросшие травой землянки пастухов издали напоминали бородавки на спине жабы. А где-то далеко впереди, за краем волнистой равнины было море. Там садилось солнце и разыгрывались красочные сцены закатов — таких красивых, когда хочется плакать от восторга, она, кажется, не видела никогда.
Море Рея не видела, но чувствовала его присутствие. Она вспоминала, как девочкой лет десяти побывала там. Тогда она с матерью, братьями, кучей родственников и их детей прожила целое лето в прибрежном Лавренте, городе, возле которого высадился Эней.
Тогда был ещё жив дедушка Прок, и вообще-то мужчины ехали в священный город Лавиний, названный в честь жены Энея Лавинии. Там они остались для исполнения важных обрядов, а женщин и детей отправили развлекаться дальше к морю. Рея вспоминала купание в теплом море, игры на песке, игрушечные крепости, которые они лепили, и прибой, который их без жалости слизывал...
Ах, почему её так невзлюбила Фортуна, хотя дала такое славное детство, так обнадёжила в юности! Рея вспоминала счастливый год перед роковой войной с рутулами, когда с юга вернулся Асканий. Он учился в Кумах, куда уехал мальчишкой, а вернулся юношей, милым, весёлым, внимательным. Как хорошо он пел, какие прекрасные сочинял песни! Рея знала, что нравится ему, и тайно его полюбила. Она любовалась им при каждой встрече, ловила каждый звук его голоса, и всё ждала, что он посватается.
А потом война, ранение отца, его ссора с Амулием, смерть братьев и исчезновение Аскания, который в какой-то день уехал со слугой на охоту и не вернулся. Никто не знает, что с ними стало — задрал зверь или поймали разбойники? Но был слух, что он поругался с отцом и бежал от него, захватив какие-то ценности. А она осталась одна со своей неразделённой любовью, без радостей и надежд.
Отложив казнь Реи, Амулий не забыл о пленнице. Теперь она была рядом: пройдя тайным коридором, он мог заглянуть в щель между камнями, откуда была видна её камера. Он мог наблюдать (и часто это делал), как она ходит, подолгу смотрит наружу, облокотясь о подоконник, или, сидя в кресле у окна, перебирает струны самбуки. Порой она пела песни, сочинённые его исчезнувшим приёмным сыном, и Амулий заслушивался её голосом:
Всякий влюблённый — боец,
И есть у Амура свой лагерь.
Он их куда ни пошлёт,
Службу несут.
Возраст Венериных слуг
Тот же, что воину нужен.
Жалки — дряхлый боец,
Влюблённый старик...
Теперь Амулий понимал, что эту шутливую песню Асканий адресовал ему; почему-то раньше она не задевала его. Но вряд ли Рея имела в виду здесь своего тюремщика, она, не подозревая о слушателе, пела всё подряд.
Ревность стихала. Амулий решил, что, отомстив сопернику, он смог бы смыть с Реи пятно измены и, наверно, даже простить. Какое-то время он думал только о мести, изощрённо по одному допрашивая стражников храма Весты. Но добился только того, что трое из наёмников сбежали, не получив причитавшуюся плату. После этого остальные дружно стали сваливать вину на беглецов, и допросы потеряли смысл.
Тогда он вспомнил о молодости Реи и простил её без всяких условий. Ещё никогда ему не приходилось так сильно и страстно любить. Ранней осенью, когда по словам повитухи до рокового события оставались считанные дни, он велел принести в камеру Реи вазы с яблоками и виноградом, кувшин лучшего вина и пришёл к ней чисто выбритый, в царской мантии.
Рея, предупреждённая о его визите, сидела у стола. Когда Амулий вошёл, она приподнялась в кресле и слегка склонила голову. Лицо её было непроницаемо. Он сел напротив и спросил, хорошо ли с ней обращаются.
— Да, дядя Амулий, мне не на что жаловаться, — спокойно ответила Рея и замолчала, явно не желая поддерживать разговор.
Тогда Амулий начал давно продуманную речь:
— Ты знаешь, что совершила запретное, пагубное для города дело, и за это осуждена. Я должен был уже давно поступить с тобой по закону, но тогда пострадал бы и твой ни в чём неповинный ребёнок. Поэтому я устроил так, чтобы ты смогла дать ему жизнь. Но что нам делать дальше? — Он остановился, подождал, но Рея отстранённо молчала, словно речь шла не о ней. Он подался вперёд, поднял над столом обе ладони и продолжил тихим мягким голосом: — Согласись, лучше быть последним подёнщиком на земле, чем главным помощником Плутона в царстве мёртвых. Я желаю тебе добра и предлагаю иную судьбу. Будет объявлено, что правосудие свершилось, и ты, как требует закон, исчезла с лица земли без погребения родными и могилы. Но на деле никто тебя не тронет, даже волос не упадёт с твоей головы. Для себя ты останешься собой, но для остальных превратишься в другую. Ты получишь новое имя, будешь считаться дочерью герников, умбров или сбинов, станешь важной персоной среди дворцовых девушек и ни в чём не будешь нуждаться. При тебе останется твой ребёнок, а со временем я женюсь на тебе, и, если это будет мальчик, а Асканий не вернётся, он станет царём Альбы. Что ты на это скажешь?
Рея молчала со скучающим видом, Амулий начал злиться.
— Учти, — он повысил голос, — я ведь могу и исполнить закон! И даже если смягчу наказание, например, изгоню из пределов царства, это будет немногим лучше — запятнанную изменой Весте вряд ли где-нибудь примут, а женщину, лишённую защиты, любой сможет сделать рабыней.
— Не пугай меня, — ответила Рея, и он встретил тот же упрямый взгляд, какой она бросила ему девочкой. Только на этот раз в нём не было страха: после той первой ночи в дровяном складе она уже пережила угрозу близкой смерти и теперь ничего не боялась. — Неужели ты думаешь, что побывав в объятиях бога, я позволю тронуть себя мужчине? Не надейся, проще меня казнить.
Царь поднялся и, едва сдерживая крик, медленно произнёс:
— Сейчас ты вынесла себе приговор.
На другой день Амулий вызвал Аррунта и рассказал о своих сомнениях. Вина Реи несомненна, наказание законно, но что случится, если при этом будет обижен какой-нибудь бог? Как всё же узнать волю богов, ведь дело касается особы царской крови? Аррунт, подумав, предложил:
— Мы, этруски, такие сомнения доверяем Тиберину, богу Реки. Среди богов он слывёт образцом справедливости. Судья, не уверенный в законности приговора, отдаёт его выполнение Тиберину. Преступника бросают в Тибр, и бог поступает с ним по своему усмотрению.
— Но тогда, — возразил Амулий, — получается, что шансы выжить больше у того, кто умеет плавать.
— Река своенравна, государь. Её течение непостоянно, в ней много перекатов, есть водовороты, способные утащить на глубину даже хорошего пловца. Тиберин может утопить осуждённого или выбросить на берег, населённый врагами, а может и принести в объятия друзей. Но мы за это уже не в ответе.
— Но ведь бывает, тонут и случайные люди?
— Конечно, — согласился Аррунт, — чтобы судить, Тиберин должен знать о деле и получить жертву. Поэтому выполняется особый обряд.
— Понятно, — кивнул Амулий. — Что ж, возможно, тебе скоро придётся его вспомнить.
Осенний дождь шуршал по крыше угловой комнаты дома Нумитора, где он сидел за вином с Люцием и заезжим гостем. Виновником встречи был Агис — молодой купец из Кум, осевший в Габиях. Приехав в Альбу по делам, он, как обычно, решил навестить старшего царя. Сын латинянки и грека, весёлый остряк появился в Альбе около года назад и быстро стал всеобщим любимцем. Презрев моду отцов, он не носил бороды, но не стриг длинные мягкие волосы, которые словно светлой рамкой окружали его загорелое лицо. Он часто приезжал в город с образцами товаров: дорогой посудой — этрусской, матово-чёрной из Клузия и красной из Арреция, расписной греческой и даже стеклянной карфагенской. У него можно было заказать не только духи и украшения, но необходимые в хозяйстве железо и бронзу. Взамен он брал местные изделия из кожи и лесной мёд. Обязательность и честность позволили ему стать главным поставщиком многих семей.
Разговор шёл о Рее Сильвии. В Верхней крепости внимательно следили за жизнью принцессы, ожидавшей своей участи в тюремной башне. Среди людей Амулия многие сочувствовали Рее, и то, что царь предпочёл бы держать в тайне, быстро становилось известным. Весть о том, что Амулий склонился к суду Тиберина, обрадовала Нумитора — это был шанс спасти дочь. Люций только вчера вернулся из Лавиния, где ему удалось уговорить жрицу храма Венеры Марцию принять Рею. Этому помог дорогой подарок и переданная посланцем просьба Порции.
— А ребёнок? — спросил Агис.
— Ребёнка мы скорее всего потеряем, — вздохнул Нумитор. — Девочку Амулий, возможно, не тронет, но парня уничтожит обязательно. Я уверен, что это он отравил моих мальчиков. Не могу понять, за что он так возненавидел мой род.
Агис подпёр кулаком подбородок и предложил:
— Я довольно богат и мог бы попробовать подкупить кого-то из людей Амулия.
— Не делай этого, — возразил Люций. — Если Амулий узнает, то утроит осторожность, и наши планы рухнут. Пусть лучше считает, что мы ни на что не способны.
Рея очнулась с криком: «Где мои дети? Я родила двух мальчиков, где они?»
— Они родились неживыми, — сказала старуха.
— Нет! Они кричали, я слышала!
— Ты слишком молода, чтобы произвести на свет сразу двоих, да таких огромных. Они умерли вскоре после рождения.
— Ложь! Принеси мне сыновей!
Рея кричала до изнеможения. Её заперли и оставили одну.
Тогда же недалеко от камеры обездоленной матери вернувшийся с Тибра командир десятки воинов Сервий докладывал царю Амулию о выполнении приказа. Людей Нумитора разведчики Сервия не заметили. Закрытая циста — обшитая кожей корзинка — после жертвы и этрусской молитвы была брошена в реку. Течение подхватило её, понесло на камни, и она быстро скрылась в волнах.
— Разбилась, утонула? — спросил Амулий.
— Да, государь, у камней вода так и кипела. Вряд ли циста могла проскочить между ними.
— Что ж, Тиберин сказал своё слово. Иди, ты получишь награду.
На третий день после родов, как думала Рея, последний в её жизни, у неё уже не было сил ни кричать, ни двигаться. Утром служанка одела её в чистое, потом пришёл Гней, злой и суровый, явно недовольный возложенной на него ролью, и вывел Рею во двор. Узницу ждали десять конников, вооружённых луками и мечами. Гней сел на своего коня, двое воинов посадили Рею за его спиной, она сморщилась от боли, но промолчала. Гней сложил её руки у себя на поясе и связал их так, чтобы принцесса не смогла упасть, затем кавалькада медленно двинулась в путь. Они миновали ворота и толпу молчаливых альбанцев, которые пришли проводить её, проехали мимо озера через Ференту вдоль речки Аллии и попали на лесную тропу.
На первой же поляне Гней объявил привал. Он развязал пленнице руки, велел посадить её на подушку, дать немного вина, хлеба и яблок. Рея грелась на осеннем солнце, прощаясь с травой, цветами, деревьями, безоблачным в этот день небом. Воины избегали смотреть на неё. Только один юнец с крючковатым носом подошёл поближе, стал разглядывать и хрипловатым голосом заявил:
— Такую и утопить? Лучше бы отдали нашему отряду.
Воин постарше оттащил его в сторону со словами:
— Всё-таки скотина ты, Кальпур!
Рея вздохнула, подумав: «Хоть кто-то меня пожалел».
Когда она отдохнула, Гней прикрепил подушку к попоне позади себя и предложил Рее сесть боком, обхватив его правой рукой. Это было намного удобнее. Рея поняла, что суровость Гнея предназначалась не ей, а Амулию, и почувствовала благодарность к человеку, который пытается скрасить её последние часы. Кони шли спокойным быстрым шагом, видимо, Гней не желал изводить её тряской. Вокруг простирался просторный буковый лес, пограничный между этрусками и латинами. Иногда тропа ныряла в глубокие овраги с ручьями, текущими к Аллии, вдоль которой конники ехали.
В удобном месте Гней устроил ещё один, более долгий привал. На этот раз развели костёр и подкрепились жареным мясом. Рея спросила, далеко ли до Тибра, и Гней ответил, что проехали уже больше половины. И снова кони шли через бесконечный лес. Однажды на тропу перед ними вышла лиса, постояла и скрылась в кустах. Что это было — случайность или тайный знак? И если знак, то что он предвещал? Рея стала думать об этом, незаметно задремала и очнулась оттого, что конь встал. Воины спешивались, один подошёл и помог Рее спуститься на землю. Впереди была река — последнее, что ей суждено было увидеть в этой жизни.
Бурая, морщинистая, не отражавшая неба вода упорно мчалась налево к морю. Все остановились на краю неширокого мыса: здесь Тибр круто поворачивал; лес правого берега, изогнутого полукругом, напоминал толпу зевак, собравшихся поглазеть на занимательное представление. Представлением этим было её, Реи Сильвии, убийство. Потом они скажут: «Мы не убивали. Мы просто бросили связанную в реку, кто виноват, что она утонула?» Рее до слёз стало жаль себя, а времени для жизни оставалось всё меньше.
Гней подошёл к коню, достал из мешка верёвку и сумку с жертвенным зерном, потом подошёл к Рее, крепко взял её за локоть, обернулся к воинам и крикнул:
— Оставайтесь здесь, я сам проведу обряд.
Он подвёл жертву к воде, она заглянула вниз и увидела невысокий скальный берег, уходящий в мутную глубину.
— Руки за спину, — приказал он и добавил вполголоса: — Теперь зажми конец верёвки в кулак, я оберну только правую руку, держи их пока за спиной, пусть воины решат, что связана. Если сможешь, выбирайся на наш берег и иди по течению. Тебя будут ждать и отвезут в Лавиний, в храм Венеры к Марции. А теперь начнём суд Тиберина.
Гней стал выкрикивать нараспев непонятные этрусские фразы, достал из сумки и бросил в воду три горсти зерна, потом сказал Рее: «Прощай!» и тихонько ткнул её пальцем в спину. Она качнулась и прыгнула в воду.
Вода была холодной, платье путалось в ногах и мешало плыть, Рея с трудом избавилась от него. Она плыла по-собачьи, пытаясь подгрести к левому берегу, но течение упорно тащило её к правому, этрусскому. Далеко позади остался мыс, откуда она начала плавание, силы были на исходе, а ей всё не удавалось приблизиться к суше. Бог Тиберин не желал отдавать свою жертву. И вдруг Рея увидела впереди на желанном берегу раздетого мужчину, который сбегал к реке. Спаситель (или ловец?) с шумом рухнул в воду и заскользил наперерез. Он плыл, как лягушка, загребая сразу двумя руками, и быстро приближался. Вот он оказался совсем близко, схватил её левую руку и закинул себе на шею. Его щека оказалась рядом и ей послышался знакомый шёпот: «Не бойся...» Пловец повлёк её к заводи, встал на ноги, поднял, и она, шатаясь, пошла за ним по илистому дну, по щиколотку в противной жиже, дальше они продирались через кусты, она шла босиком, дрожала от холода, и слёзы катились по её мокрому лицу.
Потом была поляна и люди. Спаситель снимал с неё остатки туники, приказывал, чтобы принесли покрывало и не вздумали смотреть на госпожу, покуда она не оденется. Его длинные светлые волосы слиплись и висели мокрыми прядями, но губы улыбались.
Наконец к Рее вернулась способность воспринимать окружающее, она узнала лицо спасителя и прошептала:
— Асканий?
— Да. Только теперь я называюсь Агисом и живу в Габиях.
— Ты отвезёшь меня в Лавиний к жрице Марции?
Он покачал головой:
— Нет, у неё тебя хотели спрятать люди Нумитора, они ждут чуть дальше за лесом. Но я перехватил тебя, мы уедем ко мне в Габии, поженимся, и никто не узнает о нашем прошлом.
— Это невозможно! — Рея с ужасом посмотрела на него. — Мною владел бог, и он не допустит, чтобы я соединилась с мужчиной, даже с тобой.
Асканий растерялся:
— Нет, Рея, нет, — запротестовал он и, собравшись с мыслями, проговорил: — Ты многого не знаешь, сейчас я тебе всё объясню. Ещё давно я посетил Дельфы и спросил пифию о наших судьбах. Она ответила, что бог заберёт тебя у богини и благословит наш союз. Тогда я не понял прорицания, но теперь, после всего, что случилось, смысл пророчества прояснился. Хотя бог выбрал не прямой путь, чтобы забрать тебя у Весты, но первая часть пророчества сбылась: ты стала свободна. Так пусть сбудется и его вторая часть. Наш брак угоден Марсу, бог помог мне спасти тебя, подсказал, где искать. Подумай, как иначе я бы смог тебя встретить?
Рея, глотая слёзы, прижалась к нему. Она была готова верить чему угодно и лишь прошептала:
— Почему же он тогда не спас близнецов?
— Может быть, он их спас, — возразил Асканий, — разве дано нам знать дела богов?
Люций встретился с Гнеем у храма Юпитера вечером, когда там почти никого не было, однако оба из осторожности надели серые плащи ремесленников.
— Я со своими людьми дежурил у реки до вечера, — сказал Люций, — нам пришлось даже заночевать там.
— Поверь, Люций, я сделал всё как мы договорились, — ответил Гней. — Амулий хотел превратить суд в убийство и убийцей сделать меня. Но клянусь Марсом, я только сделал вид, что связывал Рею. Её руки остались свободны, я знаю, что она умела плавать и имела возможность плыть. Но ты сам видел, какое после дождей было течение!
— Значит, она утонула?
— Не уверен. Её могло отнести к этрусскому берегу. А может быть, незаметно пронесло мимо вас, она выбралась на наш берег ниже по течению и в конце концов доберётся до цели. Я ей сказал, что её отвезут в Лавиний к Марции, так что она знала, куда надо стремиться. Поверь, я сделал всё, что было в моих силах.
— Верю, — вздохнул Люций. — Но от этого не легче. Видно, близнецы появились без помощи Марса, иначе бог защитил бы и её, и их.
— Откуда нам знать, защитил он или нет? — пожал плечами Гней.
— Скорее всего, их отец сам Амулий, — предположил Люций. — Потому и решил избавиться от плодов кровосмесительной связи. Говорят, он предлагал Рее стать его тайной наложницей в обмен на жизнь, но она отказалась. Удивляюсь, как ты можешь служить ему?
— Что делать. Я одного с ним рода и связан клятвой верности. Но, как видишь, не до полной слепоты.
Ранней весной град побил озимые, пришлось пересеивать. На хозяйстве предусмотрительного Нумитора это мало отразилось, но свободные горожане, истощённые увеличенными податями, оказались в трудном положении. Начались разговоры о Народном собрании, но Амулий, который ни разу его не проводил и проводить не собирался, предпочёл выдать гражданам зерно из городских запасов и снизить на этот год подати.
Когда посевные страсти улеглись, к Нумитору явился гонец из Габий с подарками и приглашением от Агиса. Нумитор решил поехать и оставил гонца, чтобы тот служил провожатым. Через несколько дней две пароконные повозки и десять всадников охраны покинули Альбу, проехали мимо Ференты в селение Бовиллы, через которые проходила дорога в Габий, и повернули на север. Ехали медленно лесом, повозка прыгала на корнях. Местность была холмистой, справа поднимался заросший лесом склон Альбанской горы. Вброд переехали Тускулу, небольшую речку, вившуюся по галечному ложу. Повозки с трудом преодолели крутой подъём на высокий правый берег долины к деревянному укреплению тускульцев, которое охраняло перекрёсток дорог — идущей с юга в Габий и поперечной, от Антемн на Тибре в стоявший справа Тускул. Снова заехали в лес. Двигаться становилось всё труднее, пару раз пришлось убирать с дороги деревья, поваленные недавней грозой.
Нумитор молчал. Молчал и сидевший рядом Люций, который чувствовал настроение господина. Царь думал об одиночестве, которым окружила его в старости судьба. Когда-то, полный надежд, готовый строить и сражаться за родной город, он был силён и молод, ощущал радость и веселье. Но все его труды пошли прахом, близкие оказались в стране без возврата, нет и уже никогда не будет ни детей, ни внуков. Да и на кого похож он сам — хромой и беспомощный?
В середине дня на большой поляне, давно облюбованной путниками, устроили привал. Здесь был построенный габийцами навес от дождя и сложенный из камней очаг. Отсюда на восток уходила ещё одна дорога, в Пренесту, к землям герников и вольсков. Отдохнув и поев, двинулись дальше, и — вот это подарок! — дорога стала ровней. Выбоины засыпаны щебёнкой, корни срублены, убраны упавшие поперёк пути деревья. Это означало, что они въехали на земли габийцев, которые следили за своими дорогами. Повозки покатили быстрей, вскоре лес сменился возделанными полями, и задолго до заката путники увидели блеск озёр, справа от которых белели ровные стены Габий.
Гонец показал, как проехать к Агису. Дом купца стоял в небольшом саду, в окружении более низких служебных построек. Хозяин радушно принял гостей, сделал всё, чтобы они могли хорошо отдохнуть с дороги. Он не отходил от Нумитора, старался развлечь царя и исполнить любое его желание. После ужина, когда дорожная суета осталась позади, он привёл старого царя в комнату с искусно расписанными стенами, усадил в резное кресло и сказал, что хочет познакомить со своей женой Илией. Нумитор удивился несколько странному обряду знакомства, но сказал, что будет рад видеть супругу приятеля.
Агис вышел и вскоре ввёл в комнату молодую женщину в светлом платье.
̶ Что я вижу! Рея! — воскликнул Нумитор.
̶ Отец! — она побежала и уткнулась лицом в его колени.
Агис краем одежды вытер навернувшиеся на глаза слёзы. Когда отец и дочь немного успокоились, он встал перед царём, вскинул руки к плечам и убрал волосы назад.
̶ А меня ты не узнаешь, дядя Нумитор?
̶ Асканий?
̶ Ну конечно! Я дал Рее имя, созвучное с моим прежним, ведь сына Энея звали Асканий-Юл. И помни: до конца дней мы Агис и Илия и оба из Кум.
Агис крикнул, чтобы подали вина и фруктов. Слуга принёс и поставил рядом с креслом царя низкий греческий столик-поднос с кувшином вина, чашей воды, черпачком, чашами-киликами и блюдом фруктов (по весеннему времени сушёных), потом подал господину и его супруге невысокие табуреты и удалился.
̶ О боги, Асканий! Как же тебя не узнали? Как же я сам не узнал тебя, выросшего на моих глазах? — изумлялся Нумитор.
̶ Очень просто, — ответил Агис. — Ты вспоминал юношу в светлых кудряшках, а я за четыре года возмужал, много повидал и многому научился. Я отпустил длинные волосы, освоил греческий акцент, и этого оказалось достаточно. Узнать можно принца, который притворяется купцом, но не купца, который перестал быть принцем.
̶ Значит, ты перехватил Рею из-под носа у Люция? — спросил Нумитор.
̶ Да, его люди чуть не наткнулись на нас. Мы знали, что Гней пойдёт к Тибру по правому берегу Аллии, Люций остановился левее, а мы у самого устья. Там мель, и хотя река поворачивает, поймать беглянку было проще именно там.
̶ Он божественно плыл, — подала голос Рея-Илия.
̶ Но почему ты не объединил свои усилия с нашими?
̶ Да, почему? — повторил Агис. — Может быть, ты знаешь, Илия?
В ответ она засмеялась.
̶ А близнецы?
̶ Что близнецы! Дети часто гибнут в младенчестве и без помощи Амулия. Но мы молоды и ты ещё дождёшься внуков, Нумитор. Только они никогда не узнают, что они — потомки царей и не будут царями. Ты согласна? — обратился Агис к жене.
̶ Конечно. Стыдно наследовать такому, как Амулий.
̶ Расскажи о себе, — попросил Нумитор Агиса.
Тот не заставил себя уговаривать.
̶ Я решил бежать из Альбы, — начал он, — когда отец запретил мне свататься к Рее. А потом тем более не смог остаться дома и ждать, когда он заявит, что убил её братьев ради меня!
Я бежал с верным слугой на юг с сумкой серебра. У меня было много друзей среди греческих купцов ещё со времён учёбы в Кумах. С их помощью я нанял корабль и удачно сплавал в Сицилию, Карфаген, Коринф. Тогда я и посетил знаменитый Дельфийский оракул и узнал судьбу свою и Реи, хотя и не смог истолковать предсказания. Но всё же я решил к ней посвататься. Когда-то отец запретил сватовство, но поскольку Агис не его сын, а чужеземец, то разрешение уже требовалось не от него. А от тебя я надеялся его получить. Я оставил в Кумах надёжного помощника, а сам переселился сюда, в латинский город на дороге из Кум в Этрурию. И тут выяснилось, что Рея служит Весте и связана обетом безбрачия. Тогда-то я понял смысл прорицания, полученного в Дельфах, отказался от поисков другой невесты и стал ждать исполнения воли богов.
̶ А какое было пророчество? — спросил Нумитор.
̶ Короткий греческий стих, — спокойно ответил Агис, — я тебе его прочту в своём переложении на латынь: «Бог, у богини забрав, в дом твой супругу введёт».
̶ Удивительно точно, — покачал головой Нумитор. — А чем ты занимаешься кроме торговли, сочиняешь песни?
̶ Нет, я занялся другим. В Лидии, в греческом Милете я купил список «Осады Трои» бродячего певца Гомера. Хочу сделать что-то подобное на латыни и прославить троянских героев с праотцом Энеем. А это труд не на один год.
Ночью Нумитор долго не мог заснуть. Кошмар, душивший его эти страшные полгода, отступил. Его Рея, милая доверчивая дурочка, жива и, кажется, довольна жизнью. Что ж, женщина есть женщина. Её дело любить, слушаться мужа да заботиться о детях. Но Асканий! Кто он, бросивший родину? Он не гражданин — ни Альбы, ни Габий, ни Кум. Сочинитель песенок, соловей, порхающий по кустам! Кого он выйдет защищать с мечом в руке, если над общиной сгустятся тучи? Да никого. Он сам по себе, достойный отпрыск рода Клелиев.
Он любит Рею, но что он с ней сделал? Обманул и привёл на край пропасти. Вором проник в запретное жилище, не побоявшись святотатства, назвался Марсом, запугал и обесчестил любимую девушку! Заставил её пережить позор заточения, ожидание смерти, потерю детей. Он думает, что, женившись, искупил свою вину. Да, он спас Рею, но на самом деле украл, доведя до отчаяния. Украл и взял в жёны тайно от родителя... И при этом не видно, чтобы он испытал хоть какие-то угрызения совести. Как это похоже на человека, не чтящего родины!
Нет, никогда Нумитор не простит его, но и не станет упрекать. Пусть Рея живёт в этом странном сне наяву, с жалким, недалёким любителем простых удовольствий. Асканий давно любил её, и видно, что и сейчас любит. Что ещё нужно женщине? Его дочь будет счастлива, а до Аскания ему, Нумитору, в конце концов нет никакого дела.
Глава 3. МЛАДЕНЧЕСТВО
Иные считают, что Ларенция
звалась среди пастухов «волчицей»,
потому что отдавалась каждому.
Тит Ливий. История
Град пощадил луга. Весна была тёплой и влажной, трава ферентинских пастбищ пышной и сочной. Акка Ларенция сидела с прялкой у входа в землянку, грелась на солнце и поглядывала на мужа Фаустула, который неподалёку вместе с юным братом Плистином строил деревянный дом. Перед Аккой в траве возились голые, перемазанные землёй малыши. Крупного и бойкого звали Ремом, а второго, который был поменьше ростом и ленивее, Ромулом. Дети вызывали у Акки гордость и умиление, ей хотелось непрерывно тискать их, мыть, прикладывать к груди, целовать и укачивать, так что Фаустулу порой приходилось останавливать жену и говорить, чтобы оставила детей в покое...
Венера-покровительница! Где же Рем? Акка вскочила. А, вон колышется трава, и среди цветов мелькает пушистая головка. Сорванец, только что был здесь и уже быстро-быстро ползёт неведомо куда. Она побежала за беглецом, поймала его и посадила рядом с братом, который лёжа на спине, неловко ловил ручонками жёлтые цветы одуванчиков и пытался запихнуть их в рот. Акка снова взялась за прялку и стала выговаривать Рему:
̶ Мы такие большие, такие самостоятельные... Вот мама Акка вобьёт колышек и привяжет Рема за ножку верёвочкой, чтобы не уползал, куда не следует...
Малыш между тем встал на четвереньки и вдруг поднялся на ножки. Постоял, покачиваясь, и шлёпнулся на живот. Акка снова вскочила, но Рем не заплакал, а стал опять подбирать под себя ручки и задирать попку к небу, собираясь подняться.
̶ Фаустул! — крикнула Акка. — Смотри, Рем научился вставать!
Муж обернулся с улыбкой и махнул рукой, мол, эка невидаль — любой ребёнок рано или поздно это делает.
Акка вспомнила, как осенью сидела у шалаша на дальнем лугу при стаде овец, сцеживала на траву молоко из набухших грудей и корила Венеру за свои несчастья.
̶ Когда же ты меня пожалеешь? — причитала она. — Да, было, что пила, не разбавляя, и отдавалась за плату. Но вот уже пять лет, как стала верной женой и примерной хозяйкой. Почему же ты, сама родившая Энея и узнавшая радости материнства, не даёшь мне живых детей? Ты, защищавшая сына в бою, и как простая смертная, раненая Диомедом, испытавшая боль и страдания, пожалей неудачницу! Трижды я рожала безжизненных деток, трижды хоронила с ними надежды...
Тут её окликнул пришедший снизу Фаустул: почему-то в его голосе слышалось возбуждение:
̶ Иди сюда, лучшая из волчиц, я кое-что тебе принёс.
Акка запахнула одежду, встала и обиженно проговорила:
̶ Ещё раз обзовёшь меня «лупой» — никогда тебе не приготовлю мяса со сливами. Опять попрекаешь меня прошлым, а сам обещал сделать волчицу матроной! Разве тебе есть в чём упрекнуть меня?
̶ Не шуми, — отмахнулся он, — лучше посмотри сюда.