Их заметили издали. Радостные Фаустул и Плистин встретили пришедших на полдороге к селению, обняли, забрали у них мешки и повели к дому, где уже хлопотали Акка и Лидия, выставляя на стол угощения. Приятно было вернуться домой, в знакомые с детства родные места. День прошёл в расспросах и рассказах. Вечером пришли гости, несколько пастухов — друзей отца, включая Спурия Тарпея с женой и дочкой, странной девушкой с поджатыми губами, которая по наблюдениям Ромула за весь вечер не произнесла ни слова. Было несколько подпасков, товарищей по играм, среди них Фур и Тит. Пригласили и Муция с Цезом, бывших соперников, теперь уже взрослых юношей. Анк, младший из трёх братьев, уже год как ушёл из Альбы искать счастье на стороне. Было много съедено, выпито, сказано немало добрых слов.
Гости разошлись поздно при лунном свете. Оставшись в кругу семьи, Фаустул сказал, что счастлив.
— Как хорошо у нас всё сложилось, — говорил он. — Вы, мои сыновья, выросли, обучились грамоте и военному делу, познакомились с важными гражданами Габий, не ударите в грязь лицом среди знатной публики. Я вырастил достаточно скотины, чтобы снабдить вас оружием и конями. Хочу, чтобы в списках ополчения вы заняли почётные места конников. Не стоит вам быть пастухами: переселяйтесь в город, получите наделы, растите хлеб и виноград, я куплю вам нескольких работников. Вы станете видными гражданами, прославитесь и прославите Альбу Лонгу. Пускай у вас будут хорошие жёны и много детей. И да будут благосклонны к вам Марс и другие боги!
Рем, гордый похвалой отца, поднялся и торжественно провозгласил:
— Не беспокойся, отец. Обещаю, что на состязаниях мы будем не из последних и не подведём тебя на воинском смотре.
Братья подошли к отцу, обняли его. Он радостно улыбался, вознося в сердце благодарность Марсу, который подарил ему таких сыновей и позволил подняться из простых пастухов на уровень знатных семей.
До осенних состязаний оставалось три дня, за такой срок нельзя было купить хороших коней. В Альбе табун породистых скакунов принадлежал Нумитору, и Фаустулу, человеку Амулия, коней из него не продали бы. Фаустул думал подыскать подходящих скакунов в Теллене, но не стал спешить, потому что коней для соревнований братьям предложил Гней.
Оставшиеся дни они тренировались, привыкая к животным и приучая их к себе: на рассвете отправлялись в городскую конюшню Гнея, брали коней и скакали на поляну Марса. Это был просторный луг над озером, где проводились альбанские праздники. Примыкавший к нему пологий склон служил местом для зрителей. Сейчас поляну приспособили для конных состязаний — поставили два столба, плетни, перекладины и колья, нужные для разных видов борьбы. С утра по полю кружили полсотни всадников, ревниво наблюдая друг за другом. Упражнения заканчивали до наступления жары, чтобы не переутомить лошадей.
Прима не узнала бы Ромула, не услышав случайно, как его назвали по имени. Они встретились во дворе, когда Ромул передавал конюху жеребца. Неужели этот высокий крепкий юноша с умным открытым лицом и проникающим в душу взглядом — это Ромул? Тот самый сын пастуха, который когда-то в детстве знакомил её с псом и коровой и сочинял сказку о снежной собаке?
Прима решилась заговорить с ним, хотя по положению он был значительно ниже её, и их разговор мог считаться нарушением приличий.
— Ты сын Фаустула?
Ромул обернулся и с улыбкой посмотрел на неё:
— Прима? Тебя не узнать. Такая стала высокая, красивая...
— А где твой брат?
— На поле, учит коня прыгать через перекладину. А мой, вернее, ваш конь, устал. Завтра нам выступать, пусть отдохнёт.
— Что-то тебя не было видно, — сказала она и почему-то подумала: «Мне шестнадцать, значит, ему семнадцать».
— Учился с братом в Габиях, — ответил Ромул.
— Чему?
— Всему понемногу: читать, писать, считать, скакать, колоть, рубить...
— Завтра посмотрю на ваши успехи. Я буду на первой скамейке в голубом платье.
В склон, немного выше поляны, в самом удобном для наблюдения месте, врыты два ряда белых обтёсанных камней, служащих скамьями для знатных зрителей. Когда Прима с родителями пришли, на траве склона уже сидели чуть ли не все жители Альбы. Их места на нижней скамье, выше, на второй, расположились другие почётные гости и на почтительном расстоянии друг от друга возвышались кресла царей. Нумитор уже сидел на своём, кресло Амулия пустовало.
На поле ещё никого нет, кони и люди толпятся слева под деревьями, где видны несколько шатров. Наконец слышатся приветственные крики горожан, это значит, что появился Амулий. Погрузневший царь в красной мантии тяжело шагает мимо вскочивших зрителей к своему месту. Стоит Амулию сесть, как на поле начинается суета. На краю поля перед местами почётных зрителей у белого каменного алтаря сходятся жрецы, чтобы совершить торжественное жертвоприношение в честь богини плодородия Цереры, которой посвящён этот осенний праздник.
Но вот ритуал кончается, и на середину поля выезжает всадник в белом плаще. Он гордо восседает на Ветре, лучшем скакуне табуна Нумитора, стройном, тонконогом, сером с белыми пятнами. Распорядитель состязаний, в прошлом сам непревзойдённый наездник, подъезжает к зрителям, подносит к губам блестящий медный курн, трубит нехитрую мелодию и провозглашает зычным голосом:
— Согласно обычаю города и воле его царей Амулия и Нумитора начинаем конные соревнования юношей! Действие первое — состязание колесниц! Первая, чёрного цвета...
Он объявляет имена владельцев коней, стрелков и возничих трёх колесниц-участниц. К выложенной белыми камнями линии, которая начинается у алтаря и пересекает поле поперёк, подъезжают три лёгкие открытые сзади повозки — чёрная, красная и белая, запряжённые парой. В каждой справа воин-стрелок с луком, рядом возничий. Кони останавливаются точно у центральной линии, возничие застывают, держа вожжи на весу, зрители замирают, ожидая начала.
Глашатай снова трубит. Колесницы со стуком срываются с места и, подпрыгивая, несутся вдоль поля в облаке пыли вправо к далёкому столбу у его границы. Чёрная сразу вырывается вперёд, красная и белая летят рядом, скоро становится плохо видно, но в этой гонке у Примы нет близких знакомых, и она никому в отдельности не желает победы. Разве что загадать на один из цветов какое-нибудь желание? Но пустяковое лень придумывать, а серьёзное загадывать опасно.
Тем временем в конце поля один из острых моментов гонки — огибание столба. Чёрная показывается слева от него, значит, благополучно обогнула, а красная и белая замешкались, похоже, стараясь сократить путь, сошлись и сцепились колёсами. Вот и они снова несутся по полю, теперь уже влево. А чёрная уже с громом пролетает через центральную линию, за которой на шестах натянута кожаная мишень с белым кругом в середине. Прима хорошо видит, что стрелок успевает выпустить три стрелы, но она не может разобрать, попала ли в цель хоть одна. А что же справа? Белая колесница стоит без колеса, завалившись на бок, а красная во весь опор движется к середине. Но вблизи срединной черты вдруг замедляет ход, и воин одну за другой сажает в белый круг три красных стрелы. И вот его повозка, набирая скорость, снова бросается в безнадёжную погоню за чёрной, которая уже огибает правый столб. Хитрец! Знал, что всё равно придёт вторым, велел вознице сбавить ход и поразил мишень на малой скорости.
Чёрная первой останавливается у черты, за ней — красная. Друзья участников и судьи окружают повозки. Глашатай объявляет победителей, называют и стрелка красной колесницы. Зрители кричат от восторга, сломанную колесницу убирают с поля.
Второе действие — соревнование всадников в скорости. Глашатай объявляет участников первой группы, и Прима настораживается. Это уже интересно, среди всадников названы её поклонник Лик, Ромул и Рем. Двадцать пять всадников выстраиваются прямо перед скамьёй Примы вдоль белой черты. Лику по жребию досталось самое выгодное место, крайнее слева. Рему повезло меньше, он в середине, а Ромул вообще предпоследний справа. Зато его хорошо видно. Он оборачивается, находит Приму взглядом, приветливо улыбается и сосредотачивается, ожидая сигнала.
Взвывает курн, и всадники с дробным топотом бросаются вперёд. Они теснят друг друга, сбиваются в кучу и уже через мгновение теряются в облаке пыли. Прима силится разобрать, кто где, но бесполезно. Вот они достигают столба и друг за другом появляются из-за него. Теперь это цепочка, впереди на вороном коне Лик, его легко узнать по жёлтому плащу, значит, ему удалось сохранить своё преимущество. А кто дальше? Рем! Прима узнает Маю, любимую кобылу отца, а через одного и Ромул — молодец, сумел продвинуться ближе к столбу. Всадники мчатся мимо мишени к левому столбу, появляются вновь. Судьи подаются вперёд заметить, кто раньше проскочит черту.
Победители Лик, Рем, Турн, Ромул!.. Зрители приветственно шумят. Судьи объявляют восьмерых лучших, отобранных для третьего действия — скачек с препятствиями. Потом соревнуется в скорости вторая группа из двадцати пяти всадников, и из неё судьи выбирают вторую восьмёрку.
Третье действие разворачивается в середине поля, где в два ряда поставлены разной высоты плетни и перекладины на кольях. Пара всадников, начиная с последних отобранных из каждой группы, должны преодолеть препятствия. Здесь проверяется искусство управления конём. Малейшая ошибка, и падает плетень или летит на землю перекладина. Кто придёт первым, задев меньше препятствий? Из шестнадцати участников отберут восьмёрку для заключительного действия — конных поединков на мечах.
После прохода каждой пары служители ставят на место опрокинутые плетни и упавшие жерди, и новая пара конников проходит нелёгкий путь. Наконец перед Примой лицом к зрителям выстраивается восьмёрка единоборцев. Её возглавляет победитель третьего действия Рем. Прима разглядывает его напряжённое лицо, похожее на лицо брата, но более твёрдое и властное. Они уже надели кожаные панцири и шлемы, судьи проверяют оружие — затупленные мечи, разбивают участников на пары. Лик бьётся с Сергестом, Рем с Эмилием, Ромул с Анхизом.
Прима с замиранием сердца следит, как кружатся, налетают друг на друга и взмахивают мечами всадники. Рем быстро свалил с коня Эмилия, а Лик сумел выбить меч из рук Сергеста, теперь Лик и Рем будут сражаться между собой. Во второй группе Ромул одолел Анхиза, и его соперником будет Ахат. Два следующих поединка определяют соперников в последнем. Прима хочет видеть победителем Лика или... может быть, Ромула?
Рем долго бьётся с Ликом, наконец, их кони оказываются рядом, Лик выбивает у Рема меч, но тот обхватывает соперника руками, стаскивает с коня и бросает на землю. Судьи засчитывают победу Рему. Теперь у белой черты сходятся Ахат и Ромул. Несколько раз они съезжаются, обмениваются звонкими ударами мечей, неожиданно Ромул роняет меч, и ему засчитывают поражение.
«Он выронил оружие нарочно, — понимает Прима, — не захотел сражаться с братом».
В схватке с Ахатом побеждает Рем. Зрители рукоплещут, приветствуя нового героя...
Вечером у Гнея собираются победители юношеских конных состязаний, среди приглашённых Ромул и Рем. Прима с матерью занимают за столом почётные места рядом с Гнеем. Гости говорят о конях, хитростях боевого искусства, о политике. Новички, Рем и Ромул, держатся скромно, но не скованно, и Прима с интересом поглядывает на юношей. Отец явно доволен: не зря сыновьям пастуха он дал для состязаний своих лучших коней.
Братья, возбуждённые спортивными победами и выпитым у Гнея вином, пришли домой поздно, при свете едва взошедшей ущербной луны. Правда, Ромул не заслужил никакой награды, зато Рем получил дубовый венок победителя. Отец, который вместе с Аккой и Плистином со склона над поляной Марса полдня переживал успехи и неудачи братьев, был доволен сыновьями, доказавшими, что не зря потратили время в Габиях.
— Завтра же сходим в Бовиллы, присмотрим вам лошадок, — сказал он. — До смотра пять дней, и надо, чтобы вы туда явились всадниками, владельцами коней и оружия.
Так и решили. Перед сном Рем заговорил с Ромулом о Приме; девушка ему понравилась, и он был не прочь посватать её, хотя здесь имелся и серьёзный соперник Лик. Он, в отличие от Рема, был знатен, хотя и небогат.
— Правда, мне показалось, что Прима часто смотрела на тебя, — закончил он.
— Я свой выбор сделал, — ответил Ромул.
— Ну что ж, может быть, тогда я попытаю счастья, — решил Рем. — Впрочем, её-то никто не спросит.
— Вот именно, — согласился Ромул. — Да и Гней не отдаст Приму сыну пастуха.
— Не думаю. Ему нужны верные люди, те, что будут его сторонниками. Не зря же он нас вчера приглашал! Если мы станем всадниками, происхождение будет уже не так важно.
— Поживём — увидим, — ответил Ромул и задул лампу. Он так ещё и не решился сказать отцу о женитьбе на Герсилии, и рассуждения брата о браке его раздражали.
Ромул проснулся от криков, ругательств, ржания и топота коней.
— Хватай меч, скорее! — Рем, схватив меч деда Аккила, выскочил наружу.
Ромул, подхватив лук, вскинул на плечо ремень колчана и бросился за братом. Над склоном трепетало багровое зарево, кое-где в стороне коровьих навесов проглядывали алые полоски огня. На этом зловещем фоне плясали силуэты четверых всадников. Полуголые отец, Плистин и Рем стояли, готовые защищаться.
Из-за пояса переднего всадника торчал длинный факел. Он быстро сунул в его огонь конец стрелы и вскинул её, зажжённую, к луку. Ромул и поджигатель натянули луки и выстрелили одновременно.
Ромул попал в горло коня, тот встал на дыбы. Всадник рухнул на землю, но его стрела, описав огненную дугу, уже ушла в толщу камышовой крыши. Конь, пронзительно заржав, упал на бок, всадник вскочил, отбросив факел, вскарабкался на круп коня товарища, и поджигатели ускакали прочь.
— Помоги матери! — крикнул Фаустул Ромулу. — Мы — к стадам!
В Ференте уже горело всё, что только может гореть — шалаши, навесы, камышовые крыши землянок. Люди метались, пытаясь спасти хоть что-нибудь. Акка и Лидия вытаскивали из дверей какие-то горшки. Ромул пытался сообразить, что у него в доме есть ценного, вбежал в наполненную дымом духоту, нашёл у очага фигурку домашнего лара и выскочил наружу.
— Отойдите дальше, — приказал он женщинам, вспомнив пожар тускульского укрепления. — Сейчас здесь будет очень жарко.
Все отошли к старой землянке, крыша которой была выложена дёрном и потому не загорелась. Лучший в Ференте дом полыхал долго. Когда к рассвету возвратились мужчины, шатаясь от усталости и горя, крыша уже давно провалилась, но остатки брёвен ещё горели.
— Это что, — Фаустул безнадёжно махнул рукой в сторону дома. — Полсотни наших коров увели! А царских впятеро больше.
Налёт разбойников потряс Альбу: угнали уйму коров, лошадей и овец, сожгли запасы сена, множество домов, убили нескольких пастухов, правда, большей частью рабов.
Альбанцы потом долго спорили, сколько было нападавших — полсотни, сотня, две? Поджигатели выбрали подходящее время: хмельные после праздника Цереры воины выступили из города, когда разбойники уже успели угнать добычу в лес. Несколько всадников, занявших опушку У Тускульской дороги, помешали альбанцам начать преследование. Утром они исчезли, но преследователей у границы остановили тускульцы, не желавшие видеть вооружённых соседей на своей земле. Переговоры с посылкой гонцов в Тускул и Альбу заняли достаточно времени, чтобы разбойники успели скрыться. В Альбе считали, что тускульцы были подкуплены.
Фаустул был совершенно разорён. Он потерял не только дом со всем имуществом, стадо, рухнуло и его положение в общине. Амулий решил наказать пастуха, не сумевшего уберечь Вверенное ему добро, и поставил над своими сильно пострадавшими стадами нового старшего. Уже немолодой Фаустул впал в уныние, Акка, простывшая в ночь пожара, слегла. Братья прошли смотр в числе легковооружённых воинов, стали гражданами Альбы с правом получения земельного надела, как гласил закон, «из освобождающихся в порядке очереди». Но пока что в Альбе земли не освобождались; население города росло, и молодёжи в родной общине приходилось трудно. Конечно, в случае смерти Фаустула они бы получили принадлежавший ему участок земли с домом и частичкой прибрежного луга. Вернее, не они, а один из них по жребию. Но было похоже, что им, как и десяткам других юных альбанцев, придётся искать счастье на стороне.
Глава 9. РЕЯ-ИЛИЯ
Эту женщину иные называют Илией,
иные Реей.
Плутарх. Ромул
Амулий вернулся с удачной охоты на вепря и отдыхал, попивая вино около жаровни с углями, когда начальник стражи Сервий доложил ему о человеке, желающем сообщить нечто важное.
— Пусть подождёт, — ответил царь, — а, впрочем, впусти его.
Крупный, круглоголовый, аккуратно одетый мужчина вошёл и почтительно остановился посреди комнаты. Амулий велел слуге подать вторую чашу и удалиться.
Пришедший поклонился, положил перед Амулием укрытый платком подарок и торжественно поднял дорогую ткань. Под ней оказалось ручное этрусское зеркало. Царь поднял вещицу, глянул на своё отражение в полированной бронзе, перевернул и залюбовался изящной выгравированной на обратной стороне сценкой. Там, сплетя руки, прощались двое влюблённых, а за их спинами стояли демоны смерти: Тухулка с лошадиными ушами замахивался двусторонней секирой на девушку, а крылатый крючконосый Хара протягивал к затылку юноши ядовитую змею. Амулий отложил зеркало и поднял глаза на гостя, немного крючковатый нос которого придавал ему сходство со вторым демоном.
— Садись, налей себе вина и скажи зачем пришёл, — сказал царь, довольный подарком.
Гость церемонно сел и представился.
— Я купец. Герул из Пренесты. Думаю, то, что я хочу сообщить, заинтересует тебя.
— Посмотрим.
— Когда-то, государь, я был у тебя наёмным воином, — начал Герул и, отвечая на вопросительный взгляд Амулия, добавил: — Очень давно и совсем недолго.
— Не помню, — пожал плечами Амулий.
— Немудрено, я ведь ничем тогда не отличился. — Гость вздохнул и покачал головой. — Но всё же выслушай меня. Тогда я был совсем мальчишкой и служил в конной охране. И как-то осенью нас послали сопровождать на суд Тиберина весталку-преступницу...
Амулий насторожился, его сердце непроизвольно заколотилось.
— Ну и что? — хрипло спросил он.
— Так вот, она не утонула.
— Отпустили? — в голосе царя послышалась ярость.
— Нет, государь, всё было по закону, её связали и после молитвы столкнули в Тибр, — ответил купец, — но тем не менее она осталась жива.
— Связанная, в бурной реке? — Амулий пытался не выдать волнения.
— Но ведь это был божий суд, — возразил гость. — Бог мог вмешаться, выбросить на берег, кто-то нашёл, оказал помощь... Не мне об этом судить.
— Лжёшь! Я знаю, люди Нумитора хотели выловить её из воды и отвезти в Лавиний в храм Венеры. Но она туда не попала.
— Тем не менее я видел её живой в другом месте.
— Это невозможно!
— Я узнал её. Тогда на привале я смог хорошо разглядеть Рею. Такую красоту забыть невозможно, и потом, у неё родинка на правой щеке немного ниже конца глаза.
— Где она? — Амулий подался вперёд.
— А вот этого, государь, я тебе не скажу, — спокойно ответил гость. — Лучше сделаем так: я тебе её привезу, и пусть она сама тебе всё расскажет. Нет-нет, она не у меня, — предупредил он вопрос царя. — Живёт в другом городе с богатым мужем-купцом и тремя детьми.
Амулий скрипнул зубами:
— И как же ты собираешься её привезти?
— Украду. Если хорошо заплатишь.
Царь вздохнул, поднялся, прошёлся по комнате. Его сердце затопил водоворот чувств, вернувшихся из давнего прошлого — любовь, ревность, ненависть, зависть... Стоит ли пытаться вернуть Рею, отвергнутую, похороненную, чужую, отдавшуюся какому-то проходимцу, наплодившую ублюдков? Нет, не вернуть, а взять, получить, поймать. Отомстить ей за все страдания, которые она ему доставила своим упрямством и презрением!
— Сколько? — спросил он.
Гость назвал цену, сказал, что возьмёт серебро только в обмен на пленницу, пообещал, что сумеет совершить похищение тихо, не тронув остальных. Амулий остановился и взглянул на Герула так, что тот вскочил:
— Плачу вдвое, — проговорил он сквозь зубы, — но в живых не должно остаться ни ублюдков, ни их отца.
День был ясный, наполненный осенней свежестью. Акка лежала в тени дерева на лавке у входа в землянку, исхудалая, с запавшими глазами. Отца и Плистина не было, они пасли стада более удачливых соседей, Лидия ушла на заработки в город. Акка заметила Ромула, поманила его рукой. Он подошёл, наклонился, она приподняла голову и с трудом спросила:
— Где Рем?
— Тут рядом, чинит кому-то уздечку.
— Позови его.
Ромул привёл брата к матери, они оба опустились перед ней на колени.
— Плохи наши дела, мальчики, очень плохи, — проговорила Акка. — Мы хотели дать вам коней и оружие. А теперь об этом нечего и думать...
— Ничего, — сказал Ромул, — жизнь наладится. Была бы только ты здорова.
Мать покачала головой:
— Боюсь, мне уже не выкарабкаться. Потому-то я и позвала вас, чтобы проститься наедине. Вы хорошие дети. Я получала от вас много радости, пока растила, и совсем немного огорчений. — Акка попросила сыновей помочь ей подняться, поудобней уселась, помолчала, собираясь с силами, и снова заговорила: — Я хочу вам что-то сказать. Не знаю, дадут ли мне боги другой такой случай. Только обещайте не передавать моих слов отцу и не расспрашивать его о том, что я вам расскажу.
Встревоженные братья пообещали хранить её слова в тайне.
— Тогда знайте, — с трудом проговорила она, — я вскормила и воспитала вас, но родила вас не я. Я родила мёртвую девочку, а вы мои приёмные дети.
— Откуда же мы взялись? — поражённо спросил Рем.
— Вас мне принёс Фаустул, новорождённых, в закрытой корзинке и велел считать своими детьми. У меня было много молока, хватило на двоих.
— А наша настоящая мать? — Ромул не верил своим ушам.
— Умерла, — ответила Акка. — Только не спрашивайте отца, кто она и откуда он вас взял. Он запретил мне об этом говорить, и я запрещаю вам. А теперь помогите мне лечь.
Братья осторожно уложили мать на скамью, она слабо улыбнулась, устало закрыла глаза. Ромулу показалось, что, произнеся это признание, она избавилась от давно давившего её груза. Акка приподняла руку, словно искала что-то рядом. Ромул протянул ей пальцы, она нежно погладила их и заснула.
Она умерла во сне через два дня. Её тело сожгли на священном участке над озером. Акку любили в Ференте и проводить её собрались почти все жители селения. Четверо осиротевших мужчин — Фаустул, Плистин, Рем и Ромул — понуро стояли, соприкасаясь плечами. Ромул смотрел в погребальный огонь и вспоминал обгоревшие брёвна родного дома, который, как видно, уже невозможно будет восстановить. Когда костёр догорел и пепел заполнил простую глиняную урну, жрец провёл обряд очищения — окропил собравшихся водой с оливковой ветки и произнёс традиционное: «Кончено». Провожавшие хором ответили: «Прощай, прощай, прощай!» Четверо мужчин закопали урну с прахом Акки рядом с урной Аккила, её отца, под кустом шиповника.
Ночью шёл дождь, в землянке скопилась сырость, за открытой дверью стояла туманная мгла. Братья сидели одни, Фаустул и Плистин пасли чужих овец на дальних лугах и могли появиться только дня через три. Можно было разжечь очаг, но до обеда было ещё далеко, и братьям не хотелось понапрасну жечь дрова.
Они снова и снова обсуждали признание Акки.
— Кто же мы? Приёмыши, схоронившие неродную мать, потерявшие всё, на что могли рассчитывать? — с грустью спросил Ромул.
— Да, мы потеряли всё, — согласился Рем, — но зато получили полную свободу.
— А долг перед отцом?
Рем усмехнулся:
— Отец сам не хотел, чтобы мы стали пастухами. Если он наш отец.
— А почему бы и нет. Может статься, мы его побочные дети от какой-то пастушки или рабыни, умершей при родах. Но даже если он и не отец, кто больше него сделал для нас? — возразил Ромул.
— Знаешь, брат, — голос Рема стал жёстким, — а твоя колдунья оказалась права, мы ведь действительно потомки Реи и Марса, последние отпрыски царского рода.
— Что значит: оказалась?
— А то, что я нашёл доказательство. Помнишь, мать сказала, что нас принесли в корзине? Так вот, вчера я случайно нашёл любопытную корзинку. Сейчас покажу.
Рем отодвинул ящик, достал из-за него и швырнул на пол какие-то тряпки, потом вытащил небольшую цисту и позвал Ромула к дверям, чтобы лучше её рассмотреть. Тот, волнуясь, принял из рук брата драгоценную находку.
— Видишь, — показывал Рем, — она очень старая. Прутья рассохлись, кожа покоробилась и треснула, никуда не годится. Почему же её хранили? Можно решить, что о ней просто забыли, но это не в обычаях матери. А самое главное доказательство: вот это клеймо.
Ромул пригляделся и увидел сбоку выдавленные на коже сцепленные буквы «А» и «М».
— Амулий? — предположил он.
— Да, это циста из его хозяйства. Но, конечно, Фаустул получил её не от Амулия, а от кого-то из близких к нему людей, — кивнул Рем.
— От Гнея Клелия, — уточнил Ромул. — Ты прав, скорее всего, это та самая корзинка, в которой отец принёс нас из города. А кто кроме Гнея смог бы перехватить и спрятать детей несчастной Реи? Но для всех мы остаёмся детьми Фаустула и Акки, и твоё доказательство ничего не меняет.
— Ошибаешься, — возразил Рем. — Меняет и очень многое. Если бог не дал нам погибнуть, значит, он ждёт, что мы воцаримся в Альбе и дадим ей процветание и славу.
— Но почему же он в последний момент передумал? — усомнился Ромул. — Ведь всё так отлично складывалось! Мы стали бы всадниками, после твоих побед на состязаниях нас уже заметили. Гней отдал бы за тебя Приму, а за меня замолвил бы словечко Фламину Юпитера. Я привёз бы Герсилию, и мы бы прекрасно зажили в ожидании часов, когда детоубийцу Амулия призовёт Плутон. А тогда мы тут же предъявили бы свои права на альбанский престол. И Гней бы нас поддержал...
— Размечтался, — остановил брата Рем. — Боги помогают людям, но ничего не делают за них. Марс шлёт нам испытания, и наше дело их выдержать.
— Но у нас же ничего нет!
— Ещё раз ошибаешься, — Рем уложил цисту на прежнее место. — У нас есть очень много. Мы молоды, здоровы, образованы, полны сил. Чего ещё? Остальное зависит от нас.
— И с чего ты предлагаешь начать? Может быть, попроситься на службу к Гнею?
— Никогда, — Рем покачал головой. — Мы должны оставаться свободными, а для этого, — он помолчал и закончил, — нужно достать много денег. Иначе ничего не выйдет.
— Но сперва, — нахмурился Ромул, — нужно найти разоривших нас налётчиков и отомстить им.
— Согласен, — кивнул Рем, — вот с этого и начнём.
Холодный ветер завывал в атрии. Агис укрылся в угловой подветренной комнате, но и там не было покоя, когда солнце вдруг скрывалось за очередной тучей. Он заканчивал предпоследнюю песнь «Энея», сцену победы над Турном. Эней ранит врага копьём, подходит и собирается пощадить, но неожиданно замечает на его груди украшение, снятое с тела троянского юноши Паланта. И тогда в порыве гнева Эней убивает Турна. Агису никак не давалась последняя строфа. Он писал стилосом на воске:
Крикнул: «Кровью плати!»
и железо в сердце
Погрузил. И от тела
в холоде смерти
Отлетела жизнь
к теням преисподним
С жалобным стоном...
Агис переворачивал стилос, заглаживал шариком неудачное слово, писал новое, читал и возвращался к прежнему варианту. И тут слуга сообщил, что приехал Герул из Пренесты. Это было некстати, но от дел не уйдёшь. Агис вложил стилос в ремённой кармашек вощёной дощечки и вышел к гостю, который ждал его в передней комнате.
Герул, рассыпав своим хрипловатым голосом льстивые похвалы хозяину, предложил дать ему в рост значительную сумму.
— У тебя большая торговля, — объяснил он, теребя спускавшиеся на лоб волосы, — и ты сможешь хорошо заработать на моём серебре, а я через полгода возьму сверху только пятую часть.
— Почему же ты сам не пустишь их в торговлю? — спросил Агис. — Если повезёт, за полгода серебро можно удвоить.
— Не любит меня Фортуна, — объяснил Герул. — В прошлый раз я потерял почти всё, в этот хорошо заработал, и вот на меня напал страх, что снова прогорю.
— Серебро с тобой? Что ж, пойдём в храм Меркурия, заключим сделку.
— Поедем, — поправил Герул, — у меня повозка.
Они вышли во двор, где Герул оставил двуколку, запряжённую лошадью. Он забрался в тележку и взял вожжи: оказалось, что он приехал один.
— Как же ты ездишь с такими деньгами без охраны? — изумился Агис.
— А кто знает, что я везу? — ухмыльнулся Герул. — Тем более, я сейчас живу рядом, в Коллации.
Они поехали в храм Меркурия. В нём помещалась прочная кладовая, где хранились городская казна и деньги многих купцов. Герул, оглядевшись, приподнял доски, и Агис с изумлением обнаружил, что у повозки двойное дно, и под её полом можно провезти гораздо больше, чем сумку с серебром, которая там лежала.
С договором провозились довольно долго. Жрецы записали его в двух экземплярах, Агис и Герул принесли, точнее, оплатили жертвы Меркурию и поклялись перед его статуей выполнять договор. Жрец-казначей проверил качество серебра Герула, его вес и, снабдив сумку деревянной биркой с именами сдельщиков, отнёс в кладовую. Там она должна храниться до момента, когда деньги понадобятся Агису. Вернулись к обеду, и Герул в честь заключённой сделки принёс из тележки пару кувшинов вина: фалернского — хозяевам, попроще — слугам.