Через небольшое время одиннадцать всадников помчались к Альбе через сырой от росы весенний лес.
Глава 16. КЛЯТВА ФАУСТУЛА
Юноши явились со всем отрядом на
сходку и приветствовали деда,
называя его царём; единодушный
отклик толпы закрепил за ним
имя и власть царя.
Тит Ливий. История
Часть граждан оповестили о созыве Нумитором собрания ещё вечером, часть рано утром, и когда глашатаи Амулия стали кричать, что никакого собрания не будет, было уже поздно. Полторы тысячи граждан сошлись на площади в середине города. Храм Юпитера, квадратное каменное здание без передней стены, стоял на возвышении, небольшом отроге склона, срезанном строителями. Это была единственная в Альбе постройка с черепичной крышей. В её задней части, за статуей бога располагалось хранилище городской казны. На площадке перед храмом возвышался каменный алтарь, сюда принесли царские кресла и скамьи для членов Совета.
Глашатаи не называли причины собрания, но в толпе уже говорили о появлении одного из сыновей Реи Сильвии и о том, что он арестован за кражу коня. Слух обрастал противоречивыми подробностями, многие склонялись к тому, что Нумитор хочет провозгласить вора царём и сместить Амулия. Кое-кто считал, что Нумитор пошёл на хитрость и сам предложил юноше, осуждённому на казнь, объявить себя потомком Марса, а тот, естественно, согласился. Другие заявляли, что давно догадывались о спасении близнецов: недаром же говорят, что Рее удалось спастись, и Амулий держит её в тюремной башне под видом помешанной по имени Илия. И действительно, если в истории с близнецами участвовал бог, то не мог же он допустить гибель избранницы и своих детей...
Ромул с воинами приехал в Ференту и спрыгнул с коня у родной землянки. Растерянный Плистин бросился ему навстречу. Из сбивчивой речи дяди Ромул понял, что собрание вот-вот начнётся, а Фаустул исчез.
— То есть как это исчез? — изумился Ромул.
— Утром Фаустул пошёл к Нумитору, — стал объяснять Плистин, — я немного задержался покормить гусей, а тут прискакал человек Нумитора. Оказывается, брат к царю не пришёл, и стражи ворот его не видели. Не понимаю, куда делся?
— Зато я понимаю, — сказал Ромул. — Его похитил Амулий.
— Зачем?
— Плистин, Амулию нужно доказать, что Рем самозванец, а Фаустул — единственный, кто может доказать обратное.
— Так ты знаешь, что вы дети Реи?
— Да, и я, и Рем. Нам это перед смертью сказала Акка. Я думал, мне придётся выручать брата, а оказалось, ещё и отца.
— Что же теперь делать?
— Давай подумаем, — Ромул помолчал. — Где мог Амулий спрятать Фаустул а? Скорей всего, в подвале тюремной башни. Слушай, а правда Тарпей когда-то служил в нижней крепости?
— Да, — кивнул Плистин.
— Ждите здесь, я съезжу к нему.
Один из воинов отдал коня Плистину, и через некоторое время Ромул со своими конниками, Фулом, Тарпеем и Плистином спешились на лугу у восточного края города.
— А как ты узнал про подземный ход? — спросил Ромула Тарпей.
— Догадался. Как иначе Амулий мог поместить пленника в башню, минуя городские ворота?
— А с чего ты взял, что Фаустул в башне? Его могли спрятать и не в городе, — возразил Плистин.
— Вряд ли, — отмахнулся Ромул. — Царь до этого не додумается. Так где вход в подземелье?
— Я говорил, что ход начинается в подвале башни, но где выход, не знаю, — хмуро ответил Тарпей.
Ромул огляделся. Вряд ли ход стали копать вверх. Скорее вниз или вправо. А выход, чтобы можно было незаметно пройти, должен быть в лесу. Ближе всего лес подходил к городу как раз на уровне тюремной башни.
Оставив троих воинов с конями, он повёл остальных к опушке и приказал им искать следы.
— Похоже, тут что-то тащили, — позвал его Фул.
Там, где он указал, трава была примята, а на серой песчаной проплешине виднелись бороздки от мелких камешков. Спасатели бросились осматривать землю рядом с найденным следом.
— Раздавленное гусиное яйцо! — крикнул Тарпей, уже войдя в лес.
— А вот ещё одно, целое, — подхватил забравшийся выше Плистин.
Ромул побежал вверх и заметил в кустах выше находок кучу рассыпанных яиц и перевёрнутую корзину, ту самую. Ромул осторожно поднял и осмотрел её. Дураки! Выкинули главное доказательство. А сверху уже кричали о найденном входе.
Ромул узнал у Тарпея, что в подвале башни хорошо слышно то, что происходит за дверью. Он выдал Тарпею пять серебряных драхм из выкупа за Тивула и послал его в.город ко входу в башню. Там бывший стражник должен был отвлечь дежурного игрой в кости. Сам Ромул с Фулом и Плистином собирался проникнуть в подвал и освободить Фаустула. Ромул первым протиснулся в низкий овальный лаз и стал подниматься в темноте, ощупывая корявые скальные стены. Ход был не очень длинным и привёл в тупик. Ромул поднял голову и заметил слабые полоски света — щели между досками крышки. По выбоинам в стене колодца он поднялся, осторожно сдвинул крышку и высунул голову наружу. В лицо ударил тошнотворный запах. Ромул увидел узкое помещение с глухими выходами камер по бокам и лестницей наверх, за которой горели просветы в щелях наружной двери. Он спустился к спутникам, ждавшим его у начала колодца, и шёпотом приказал им затаиться.
Наконец сверху донёсся звучный голос Тарпея. Сперва прозвучали приветствия, потом началась игра с прибаутками и шутливыми упрёками в жульничестве. Пора. Ромул сдвинул крышку и вылез в коридор, за ним последовали двое воинов. Ромул пошёл по подвалу вдоль правой стены, осторожно сдвигая засовы и приоткрывая тяжёлые двери. Плистин двигался вдоль левой. Камер было восемь, по четыре с каждой стороны, они освещались дырами, пробитыми в потолке. Две первых оказались пустыми, в третьей на соломе лежала женщина, запястья которой сковывала толстая цепь.
Женщина устало приподняла голову, и Ромул узнал Илию, вдову Агиса, свою настоящую мать. Он прикрыл дверь, хотел заглянуть в последнюю камеру, но Плистин знаками показал, что нашёл пленника, и исчез за дверью. Ромул вернулся к матери и зашептал:
— Держись, сейчас мы вытащим тебя отсюда через подземелье. Ты прикована к стене?
— Нет. Цепь только на руках. Кто ты?
— Я Ромул, твой первый сын, один из близнецов. Дай я помогу тебе встать.
— А где второй?
— Рем в городе. Тише, пойдём.
Они вышли в проход, там уже стоял освобождённый от верёвок Фаустул. Ромул закрыл задвижки на двери камеры и осторожно подвёл пленницу к колодцу.
— За мной, — шёпотом приказал он. — Проверьте засовы и не забудьте задвинуть крышку.
Рея лежала на траве под солнцем и дрожала так, что у неё стучали зубы. Ромул насилу успокоил её. Цепь удалось снять только с левого запястья.
— Вот что, Плистин, — решил Ромул, — отвези Рею к нам домой, дай ей умыться, накорми, пусть немного отдохнёт. Вот тебе деньги, купи у кого-нибудь из соседей чистое платье. Негоже царевне ходить в тряпье. Как только она сможет, идите в город на площадь. Стойте в толпе, пока о Рее не зайдёт разговор, а тогда сами решите, что делать.
— А цепь?
— Пусть держит конец в правой руке и прячет под одеждой. Без кузнеца цепь не снять. А нам с тобой, отец, — повернулся он к Фаустулу, — пора в город.
— И сразу к царскому помосту? — спросил тот, пряча под одеждой заветную корзинку.
— Нет, вначале постоим в сторонке, подождём нужного момента.
Фаустул кивнул. Ромул привык, что ему подчиняются люди намного старше и опытнее его: он умел думать и часто находил удачные неожиданные выходы из трудных ситуаций. Пока Фортуна явно благоволила. Но что будет дальше?
Рее помогли сесть на кобылу впереди Плистина, и они поехали в Ференту. Остальные поскакали к воротам, кроме воина, уступившего Фаустулу коня. У ворот они спешились. Ромул оставил Фула снаружи сказать Юлию, чтобы его люди без лишнего шума оттеснили стражу от ворот, вошли в город и встали позади горожан. А дальше будет видно, что делать.
Отрядив двоих воинов с конями в Ференту, Ромул с Фаустулом и остальными вошёл в ворота, которые выходили на площадь напротив храма Юпитера.
Ромул увидел толпу горожан, охватившую полукольцом возвышение храма, а справа отряд наёмников с копьями, в шлемах и панцирях. Наёмники стояли строем у городской стены почти на границе священного участка, куда нельзя было входить с оружием. Ромул помрачнел, он не ждал, что Амулий решится так откровенно пугать горожан. Перед широким проёмом храмового входа на площадке в высоких креслах восседали цари: слева Нумитор, справа Амулий. Между ними, ниже в кресле сидел фламин Юпитера Манилий — старец с бахромой седых волос вокруг лысины, который слыл образцом честности и часто решал спорные вопросы. Позади на скамье разместились члены Совета. Над алтарём ещё курился дым, вероятно, только что закончилось жертвоприношение. Ромул с Фаустулом поспели к самому началу.
Успев к началу собрания и освободив важных свидетелей, Ромул был уверен, что сможет помочь Нумитору выиграть спор, но присутствие отряда наёмников меняло дело. У Амулия был решающий довод — бросить строй копьеносцев на толпу безоружных горожан. Куда же запропастился Юлий со своим отрядом? Ромул вглядывался в толпу, пытаясь угадать, скрываются ли в ней вооружённые сторонники Нумитора, которые в нужный момент смогут противостоять воинам Амулия, но никого не находил — либо они умело спрятались, либо скорее всего их не было. Как же Нумитор решился открыто выступить против коварного брата, имеющего такой перевес сил, на что надеется?
Нумитор встал, опираясь на посох. Толпа замерла, разговоры стихли, старый царь заговорил сильным высоким голосом:
— Сограждане, я собрал вас, чтобы явить чудо. Приведите Рема, — обратился он к служителю.
На площадку гордой походкой вышел Рем в красивом светлом одеянии.
— Перед вами, граждане, — продолжил царь, — один из близнецов, рождённых семнадцать с половиной лет назад моей дочерью Реей Сильвией. Многие помнят, что тогда по указу правящего царя Амулия младенцы и их мать были подвергнуты суду Тиберина: отданы на волю реки. Все решили, что они погибли, но оказалось, бог реки знал о божественном отце близнецов и спас их. И вот перед вами мой внук, которого его приёмный отец, пастух Фаустул из Ференты, назвал Ремом.
Толпа зашумела, кто-то крикнул: «Победитель в конном бою!» Но сразу же стало тихо, когда встал Амулий.
— Не спешите верить моему брату, — начал он. — Этот юноша самозванец, мало того, он преступник, приговорённый мною согласно закону к казни за конокрадство и убийство пастуха. Сейчас свидетель расскажет о его преступлении.
Цари сели, зато поднялся фламин, который должен был вести допрос. На площадке появился конюх. Он поклонился царям, фламину, народу и потом сбивчиво рассказал, как четыре дня назад поздно вечером его помощник зачем-то вывел Ветра, лучшего скакуна Альбы, из загона. Тогда свидетель вышел вслед узнать, в чём дело, и тут прискакали двое.
— Один из них, — продолжил конюх, — заколол помощника мечом и пересел на Ветра, а второй крикнул: «Рем, скачи!» и оба они умчались, а за ними их лошадь. А вчера к табуну подъехал какой-то всадник не из здешних и сказал, чтобы мы приготовились ловить вора, он вот-вот прискачет сюда на Ветре. Так и случилось, он отозвался на имя Рем, и мы его схватили.
— Вина налицо, — подал с места голос Амулий.
Толпа одобрительно зашумела.
— Что можешь сказать в своё оправдание? — спросил фламин Рема.
— В рассказе конюха много странного, — твёрдо ответил тот. — И разве станет вор приезжать на краденом коне к месту кражи? Клянусь, я не крал Ветра, коня мне подарили, я не знал, что это Ветер, думал, это один из его потомков. Кто-то сыграл со мной злую шутку.
Снова толпа отозвалась одобрительным гулом.
— Это тот юноша, который украл коня и убил твоего помощника? — спросил фламин конюха.
— Не знаю, — ответил тот.
— Лицо? Голос? Осанка?
— Не знаю, было темно, а вор молчал.
— А кого ты сам подозреваешь? — обратился Амулий к Рему.
— Не могу сказать, — ответил Рем.
— Почему? Не может быть, чтобы человек не знал своих врагов. Значит, ты что-то скрываешь. Но честному человеку нечего скрывать. Своим отказом отвечать ты изобличил себя! Так, Манилий?
Старик суетливо огляделся:
— Так, государь. Но это не проясняет обстоятельств похищения коня. Может быть, отложим его рассмотрение и займёмся самозванством?
— Ладно, — кивнул Амулий. На этот раз он не стал подниматься, а только слегка повернулся к Рему. — Так ты, преступник, ещё смеешь утверждать, что вместе с братом рождён дочерью царя. Где же брат твой Ромул? Я слышал, он стал вожаком банды бродяг, скрывается в лесу и занят тёмными делами.
— Я здесь, государь! — крикнул Ромул, бросившись вперёд.
Люди расступились, пропуская юношу. Он взбежал по каменной лестнице на площадку, поклонился царям и фламину и встал рядом с Ремом. Ромул заставлял себя держаться спокойно и уверенно, старался говорить медленнее: нужно было тянуть время, чтобы дождаться Юлия.
— Тебе рассказали о нас небылицы, государь, — обратился Ромул к Амулию. — Мы вовсе не бродяги и живём не в лесу, а в поле около Тибра. И никакими тёмными делами мы не занимаемся.
— Чем же вы тогда живете? — спросил Амулий.
— Плодами леса, — нашёлся Ромул.
— Желудями? — съязвил царь.
— Да, государь. Только нам помогают свиньи: они едят жёлуди, а мы их.
В толпе доброжелательно засмеялись. Амулий нахмурился:
— Хватит: пора разобраться с самозванством. По какому праву вы считаете себя сыновьями Реи Сильвии?
Рем предоставил отвечать Ромулу, зная, что у того лучше подвешен язык.
— Вскормившая нас достойная Акка Ларенция, — начал Ромул, — полгода назад перед смертью открыла нам, что как раз в осень суда Тиберина нас к ней младенцами принёс в корзинке её муж, почтенный Фаустул...
— Мы собирались его допросить, — сказал Амулий. — Но он сбежал, как видно, побоялся стать лжесвидетелем.
— Я здесь, — крикнул из толпы Фаустул.
Он двинулся к храму, прижимая к груди заветную корзину, и поднялся к судьям. Амулий сделал знак рукой и к нему подбежал человек в шлеме, в котором Ромул узнал командира стражи Сервия. Одними губами беззвучно царь произнёс проклятия и спросил:
— Ты, Сервий, был послан свершить суд Тиберина. Расскажи всё как было.
— Я готов. Гней Клелий передал мне закрытую корзинку весом примерно в десять мин. Я отвёз её к Тибру, принёс бескровную жертву Тиберину и отдал цисту ему на волю.
— Она утонула?
— Скорее всего, да. Но сам я этого не видел, корзинку сразу унесло течением.
— Все слышали? — грозно спросил Амулий. — Корзина утонула. Значит, перед нами самозванцы.
Но тут со скамейки советников поднялся Гней:
— Я был тогда на Тибре пару дней спустя. В те дни река была многоводной и вполне могла занести корзинку в какую-нибудь заводь, и, вернувшись в свои берега, оставить на суше. Ведь суд Тиберина не казнь, а передача решения божеству.
— Вы что, сговорились мешать мне? — рявкнул Амулий.
— Пора допросить Фаустула, — вмешался Нумитор. — Начинай, Манилий.
— Расскажи, как было дело, — обратился к Фаустулу Манилий.
— Жена родила мёртвую девочку, она очень горевала, груди её были полны молока. Я молился богам о чуде. Я нашёл корзинку с двумя младенцами и принёс домой. Потом я увидел на корзинке соединённые буквы «А» и «М», знак Амулия, и понял, что корзинка из дворцового хозяйства. Вот она, — пастух протянул цисту Манилию. — Посмотри сам, какая она старая: кожа покоробилась и треснула. Разве стал бы я хранить эту рухлядь, если бы близнецы были моими родными детьми?
Манилий стал разглядывать корзинку, а Амулий, сверля пастуха взглядом, потребовал:
— Выкладывай подробности. Где ты нашёл цисту?
— У воды, государь, под старой смоковницей. На ней ещё сидел дятел...
— Птица Марса! — крикнул кто-то в толпе.
— Ты сейчас скажешь, что он кормил близнецов червяками? — усмехнулся Амулий.
— Этого я не видел, государь, — ответил Фаустул, — зато видел, как волчица кормила их своим молоком.
— Сказки, — заявил Амулий и обратился к фламину: — Заставь его, Манилий, всё это повторить под нерушимой клятвой богу Правды.
Фламин положил корзинку на кресло, подошёл к алтарю, прошептал молитву, повернулся к Фаустулу и проговорил грозным голосом:
— Сейчас, пастух, ты принесёшь страшную клятву богу договора Семону Санку. Помни, одно слово лжи — и ты ослепнешь, или станешь паралитиком, или умрёшь на месте! Иди сюда.
Фаустул твёрдой походкой подошёл к алтарю.
— Накрой голову полой одежды и повторяй за мной.
Фаустул повиновался и вслед за Манилием повторил:
— Если я, Фаустул из Ференты, скажу неправду, да падёт на меня кара Семона Санка.
— А теперь клянись.
Толпа замерла. Фаустул, склонив накрытую полой голову, медленно заговорил:
— Что младенцев мне никто не давал, клянусь. Что нашёл цисту с ними у воды, под старой смоковницей, клянусь. Что видел на ней дятла, клянусь. Что видел, как их своим молоком кормила волчица, клянусь.
Фаустул откинул край плаща с головы и выпрямился, по его лицу струился пот. Собрание взревело, послышались крики: «Он сказал правду! Дети Марса! Утопили невинную!» Какой-то пастух пробирался через толпу к храму, расчищая дорогу бледной измождённой женщине в крестьянской одежде. Вот они подошли к возвышению, и женщина, пряча в складках платья правую руку, поднялась по ступенькам на возвышение.
— Мои дети! — закричала она и кинулась к братьям.
— Дочь, Рея! — вскочил Нумитор.
Амулий повернулся к всё ещё стоявшему рядом Сервию и прошипел:
— Ты мне за это ещё ответишь. А сейчас разгоняй собрание!
Царь сказал это тихо, но Ромул услышал и весь напрягся, понимая, что на этот раз удача ему изменила. Вот сейчас воины, потрясая мечами, бросятся на толпу, горожане разбегутся, а все, кто на возвышении, окажутся в руках Амулия. И тут он увидел, как из ворот на площадь выбегает толпа его воинов, которых становится всё больше. Наконец-то.
— Юлий! — закричал Ромул. — Встаньте между войском и горожанами. Живее!
Раздались крики, юноши, обходя толпу, помчались к городской стене. Военные учения в лагере не пропали даром: Юлий моментально построил их в четыре ряда спиной к толпе, отрезав воинов от горожан. Ромул, отдавая этот приказ, рисковал всем. Он бросил четыре сотни практически безоружных против сотни вооружённых копьями. Столкновение могло кончиться плачевно, но другого выхода не было: он надеялся, что Сервий не решится вместо разгона мирных граждан вступать в битву с отчаянными юнцами, которых горожане могли поддержать.
Расчёт Ромула оправдался. Сервий не отдал никаких команд и не тронулся с места.
— Что происходит? — вскочил Амулий.
— Ничего страшного, государь, — ответил Ромул. — Просто мои друзья будут на время собрания охранять порядок. А к тебе у меня есть вопрос. Ты говорил, что честному человеку нечего скрывать. Зачем же ты украл Фаустула и Рею Сильвию и заточил их в подвале тюремной башни? Сегодня утром я освободил их оттуда.
— Я никого не крал, — нахмурился Амулий.
— Слушайте все, — обратился к толпе Ромул. — Знаменитый разбойник Кальпур предложил Амулию похитить Рею Сильвию. Тиберин не счёл её виновной, она спаслась и жила под именем Илии в Габиях с мужем греком Агисом и тремя детьми. Мы с Ремом учились в Габиях, встречались с ней, но не знали, что она наша мать. Там же мы видели Кальпура. Он под видом купца Герула ходил в дом Агиса. Он узнал Рею и предложил Амулию за плату украсть её. А царь отдал двойную плату за то, чтобы Кальпур ещё убил бы её мужа и детей. Разбойник пришёл в дом Агиса, опоил всех сонным зельем, увел Рею, а остальных сжёг вместе с домом!
— Ложь, — ледяным тоном ответил Амулий. — Наглая ложь. Откуда ты мог такое узнать?
— Кальпур сам рассказал это перед тем, как Рем убил его в поединке, мстя за наших сводных братьев и сестру. Рем тоже слышал это.
— Ложь. Ты и Рем сговорились против меня, у вас нет независимого свидетеля.
— Есть! — шагнул вперёд Сервий. — Я через дверь слышал твой разговор с Герулом. Ты сказал: «Плачу вдвое, но убей ублюдков и их отца».
— Изменник! — взвизгнул Амулий, но тут к нему бросилась разъярённая Рея.
На её правом запястье висела цепь, конец которой был зажат в кулаке. Она хотела что-то сказать, но не смогла, и тогда взмахнула цепью и изо всех сил хлестнула ею царя. Удар пришёлся в голову, Амулий охнул и вместе с креслом повалился на бок.
— Это тебе за детей! — наконец выдавила Рея.
Братья подхватили мать, старейшины столпились вокруг Амулия. Нумитор подошёл к телу брата, повернулся к народу и проговорил:
— Кровь погубленных младших детей Реи, моих внуков, отомщена. Мой преступный брат мёртв. Я принимаю власть над Альбой Лонгой и отныне считаю старших детей Реи, Ромула и Рема, моими наследниками.
По толпе прокатился шум, словно порыв сильного ветра налетел на вершины соснового леса. Люди постепенно стали расходиться.
— Подождите! — тонким голосом закричал Манилий. — Мы не закончили дело о краже коня!
Наступила тишина. Через мгновение её нарушил Ромул:
— Высокий суд! — обратился он к Манилию. — Поскольку доказано, что Рем внук Нумитора, а конь и убитый раб-пастух являются его же имуществом, это дело подлежит семейному суду, и его должен решать в частном порядке глава семьи, то есть Нумитор. Не так ли, достойный Манилий?
— Ты прав, юноша, — согласился фламин. — Собрание закончено!
Нумитор подозвал Гнея:
— Устрой большое угощение для людей Ромула где-нибудь у Ференты на берегу озера. А Ромул тебе поможет там их собрать.
Горожане, обсуждая случившееся, стали покидать площадь.
Глава 17. ДОГОВОР
Ромул... всё создавал заново, и только
так приобрёл себе страну, отечество,
царство, никого не губя, благодетельствуя
тех, что из бездомных скитальцев желали
превратиться в граждан, в народ.
Плутарх. Ромул
Над Альбанским озером взошла луна и отразилась в воде, по которой сонный ветер гонял пятна ряби. На берегу горели десятки костров, пахло жареным мясом, аппетитный дым расстилался над берегом и плыл к Ференте. Лесные люди, сидя на траве, пировали у огня, слуги суетились, разливая вино и подкладывая еду в глиняные блюда.
Выше под дубом стоял длинный царский стол, уставленный серебряной посудой. Кресло Нумитора поставили так, чтобы ему был виден берег и костры пирующих, справа от царя сидел Рем, за ним Гней, Люций, Фаустул, Плистин и Тарпей. Слева от Нумитора устроилась Рея-Илия, по-царски одетая и наконец-то освобождённая от цепи, рядом сели Ромул и его друзья — Юлий, Туск, Фул и Анк. Анк приехал днём узнать о судьбе пропавшего Ромула. Накануне Секст, вернувшись с прогулки, объявил, что Рем убит, и отныне он вожак отряда, но ему не поверили, заперли, а альбанца Анка послали на разведку.
Рем излагал Гнею свой план создания конного войска, Плистин в который раз пересказывал Фаустулу подробности его освобождения, а тот хвастался своей изобретательностью. Пастух положил в цисту гусиные яйца, чтобы избежать расспросов, зачем ему нести в город пустую корзинку. Юлий держался как победитель: действительно, быстрота и слаженность действий его отряда переломили ход событий.
— Знаешь, почему Марс выбрал тебя? — шепнул Ромул матери. — Потому что ты самая красивая женщина на свете. Даже красивей Герсилии.
— Герсилии? — переспросила Рея. — Ты знал её? Ту, которую отец продал сабинскому князю?
— Да, в то лето я был её тайным мужем, — вздохнул Ромул. — Если бы не это, мы бы поженились.
— Бедный мальчик. Ты любишь её, а обязан забыть.
— Нет, мы связаны страшным заклятьем, и я ещё её завоюю.
— Ах, сынок, — грустно улыбнулась Рея, — ты однолюб, наверно, пошёл в меня. Ты знаешь, что Агис это Асканий? Мы любили друг друга ещё до того, как он покинул Альбу. Он не забыл меня, спас и взял в жёны. Но не следовало мне после бога идти за него замуж. Асканий сказал, что в Дельфах он узнал от пифии волю богов, разрешивших наш брак. Но теперь я поняла, что он меня обманул. Любовь была, а оракула не было. Наивный, он играл с огнём, и этим огнём погубил нашу чудесную жизнь. Конечно, это сделали Кальпур и Амулий, но, согласись, то было наказание Весты. Я думаю вернуться к служению богине, если только Порция меня примет...
Солнце через окна врывалось в комнату приёмов дома Нумитора. Тронное кресло было пустым, Нумитор сидел за столом между Люцием и Гнеем. Напротив, спиной к свету, разместились Рем и Ромул, сбоку склонился над вощёными досками писец Приск. Обсуждался договор между дедом и царственными внуками.
Рем торопился с отъездом, ему предстояло навести порядок в своей команде. Он требовал от Нумитора признать его наследником альбанского престола и, кроме того, просил средств на создание конного войска из 415 человек. О престолонаследии договорились сразу, но с войском вышла заминка.
— Опомнись, — возражал Нумитор. — Твои замыслы смелы, но невыполнимы.
— Альба с трудом может содержать сотню наёмников для защиты города, — добавил Гней.
Рем не обратил внимания на его слова.
— Поймите, как только войско возникнет, оно станет кормить и себя, и Альбу! — настаивал он. — Мы обложим данью Габии и Пренесту, завоюем Вей.
— Хорошо, согласен содержать сто конников половину года.
Начался торг. Сошлись на содержании сотни в течение года.
— Надеюсь, ты ещё при моей жизни набьёшь себе шишек и откажешься от этой затеи, — вздохнул Нумитор.
Рем попрощался и вышел, доверив Ромулу заключить договор и за него с соблюдением положенных обрядов.
— Ну, а чего хочешь ты, вожак лесного народа? — улыбнулся царь. — Я предпочёл бы, чтобы после меня Альбой правил ты, а не Рем. И это ещё не поздно сделать, поскольку он доверил тебе скрепление договора.
— Нет, — покачал головой Ромул. — Если бы это было полгода назад, я бы согласился, но не теперь. Мне доверились люди, которых Альба не примет, мы хотим основать новый город и новую общину, и я не могу их бросить.
— Жаль, — сказал Нумитор. — Так чем же я могу тебе помочь?
— Двумя вещами. Во-первых, я хочу, чтобы ты, когда наш город будет основан, признал его независимой общиной и не оспаривал принадлежность ему окрестных земель. А во-вторых, хотел бы получить часть святынь Энея, чтобы новое поселение было прочным и любимым богами.
— Ну, что ж, — кивнул Нумитор. — Ты вернул Альбе справедливость, а мне дочь, то, что ты просишь, не такая уж щедрая плата за это. Что ещё?
— Ещё мне понадобятся семена, тягловый скот, лемехи для плугов. Кое-что я смогу оплатить, что-то приму в подарок. Сейчас я не готов всё перечислить, но обещаю, что тебе не придётся нас содержать. Да, и ещё одно. Не сыщется ли у тебя совершенно белого быка и такой же коровы? И мастера, который сделал бы бронзовый лемех, чтобы я смог обвести город священной бороздой?
— Всё это будет у тебя, мой мальчик, — растроганно проговорил Нумитор и добавил. — Как странно: хоть вы с Ремом близнецы, но насколько ты взрослее его!
Послесловие
Древний Лаций представлял собой заросшую лесами приморскую местность восточней Тибра, текущего с севера, который служил границей между землями латинов и этрусков, и южней впадавшего в Тибр Аниена, за которым жили сабины. На Аниене в тридцати км от Рима у древнего города Тибура (теперь курорт Тиволи) бурлил знаменитый каскад. В середине этой равнины поднималась Альбанская гора (теперь Монте-Каво), в то время тоже покрытая лесом, — потухший вулкан высотой шестьсот метров и поперечником в двадцать километров. На её плоской вершине с древних времён латины поклонялись Юпитеру, а позже был построен величественный храм. С севера к горе примыкает гряда холмов — остатки края огромного древнего кратера, они огораживают долину, где стоял город Тускул и по которой позже шла Латинская дорога от Рима на восток.
От юго-западного склона горы отходят две лавовые террасы боковых кратеров. На месте первого кратера лежит Альбанское озеро, над которым вытянулась Альба Лонга. Время не пощадило родины Ромула, её разрушил, переселив всех жителей в Рим, третий римский царь Тулл Гостилий, внук Гостия Гостилия, первого мужа Герсилии, правивший с 672 по 649 г. до н.э.
Чашу второго, меньшего кратера, лежащего восточнее и ниже среди священного леса, заполняло небольшое Неморейское озеро (оно же Неми, Арецийское, Зеркало Дианы). Здесь стоял знаменитый храм Дианы, у стен которого долгие столетия разыгрывались кровавые сцены смены жрецов, связанные с охраной Золотой ветви. Известный английский этнолог Джеймс Фрэзер (1854-1941) в честь неё дал название «Золотая ветвь» своему главному труду по истории религий. Этот дикий древний обычай получения титула Царя Леса путём убийства предшественника соблюдался ещё во II в. н.э.
Существовала и священная Ферентинская роща, где собирались главы Союза тридцати латинских городов, и северный источник, навевавший вещие сны, который упоминает в «Энеиде» Вергилий.
Не являются чистым вымыслом и описанные в романе этрусские обычаи, имена богов и предметы быта. Роспись со сценой травли человека псом найдена в одной из этрусских гробниц (правда, не в Габиях). Существует и бронзовое зеркало с изображением пары влюблённых в окружении демонов смерти, на другом зеркале изображён ритуал вбивания гвоздя, который упоминается и в одной из расшифрованных этрусских надписей.
Несколько слов о стихах. Только одно из них: «Выхожу я на поляну...» не имеет римского аналога, остальные опираются на произведения римских поэтов Горация, Овидия и Вергилия. В ряде случаев я лишь ненамного изменял их существующие русские переводы. Приведённый в романе кусочек поэмы Агиса представляет собой пересказ начала Седьмой книги «Энеиды» Вергилия. Здесь я заменил тяжёлый гекзаметр, которым пользовался Вергилий, другим размером, взятым у Горация. Последняя строфа, «написанная Агисом», - пересказ последней строфы Двенадцатой книги «Энеиды», закончить которую поэту помешала смерть.
Конечно, исторические источники дают только канву событий, которой я старался по возможности следовать…